Текст книги "Королева в придачу"

Когда за изгибом реки показались башни и светлые стены его любимого Амбуаза, Франциск уже пришел в прекраснее расположение духа.

– Взгляните, милорд, разве это не величественное и волнующее зрелище?

Среди лесов и нив замок Амбуаз, возвышающийся над гладкой Луарой, представлял собой в самом деле грозное и красивое зрелище. Толстые крепостные стены, мощные подпорки, круглые башни, высокие окна и внушительные островерхие кровли – поистине это был замок, достойный королей. Но величественный и неприступный снаружи, он был обжитым и комфортабельным внутри. Изящно отделанные апартаменты, библиотеки, роскошные банкетные залы, расписные потолки – Франциску было что показать иноземному гостю. И он с удовольствием то демонстрировал ему недавно отделанную часовню святого Губерта, то показывал трехъярусную галерею, где расшиб голову о входную арку Карл VIII.

Франциск Ангулемский обладал неуемной энергией, чем невольно напоминал Чарльзу его повелителя Генриха. У Генриха и Франциска, таких разных внешне, было на удивление много схожего в характере: живость, тщеславие, энергичность, умение быть обаятельным. У них действительно было много общего, и Брэндону не составило труда ладить с Ангулемом. Он даже отметил, что ему нравится Франциск. Здесь, вдали от Мэри, он не испытывал к нему ревности, не хотел постоянно доказывать свое превосходство над ним, дабы увидеть восхищенный взгляд красивых серых глаз королевы.

Правда, одна пара красивых глаз и так смотрели на него. Мадам Жанна, «тюльпан Франции». Чем-то она напоминала Брэндону королеву: тоже хрупкая, хотя и более высокая, тоже блондинка, с нежным румянцем и серыми глазами. Не того серого оттенка голубиного крыла, как у Мэри, но более светлого, почти жемчужного… Правда, взгляд этих глаз более искушенный… И оделась мадам Жанна в платье из розового бархата – любимый цвет Мэри…

В замке еще слышался молоток обойщиков, а двор после прекрасного ужина уже решил развлечься. В одном из залов соорудили подобие башни, на ее верхушке усадили даму, которая должна была изображать пленную красавицу – ею, по всеобщему согласию, стала мадам Дизоме. Вход в башню охраняет дракон – чудовище из зеленой ткани с нарисованными глазами. Внутри сидели два карлика, которые крутили длинным хвостом дракона и вращали его головой. Драконом, видимо, уже неоднократно пользовались: парадная золотая мишура на нем поистрепалась, а один глаз несколько стерся, отчего казалось, что чудовище косит. И тем не менее, он загораживал вход в башню к красавице и должен был выпустить ее только к победителю. Победителем должен был стать тот, кто наиболее искусно продекламирует стих, споет или сыграет на музыкальном инструменте: видимо, считалось, что дракон – тонкий ценитель изящных искусств и сочтет себя побежденным только самым талантливым исполнителем.

Брэндон поначалу не собирался принимать участие в состязании, наблюдая со стороны за выступлениями претендентов на роль освободителя красавицы. Конечно, среди всех особенно отличился Франциск, спев под звуки лютни известную итальянскую песню миланского герцога Лоренцо Великолепного:

 
Quаnt'е wеlla giovinеzza,
Ма si fugg tuttavia;
Сhi vuol еssе'liеto, sia:
Di doma’ non c’е cеrtеzz[24]24
  О, как молодость прекрасна, Но мгновенна! Пой же, смейся, – Счастлив будь, кто счастья хочет, И на завтра не надейся (ит.).


[Закрыть].
 

Франциск не был так музыкален, как Генрих Тюдор. Однако он обладал хорошим слухом и не столько пел, сколько декламировал. И декламировал живо, вдохновенно, слова шли от самого сердца. Чарльз зааплодировал ему, как и остальные восхищенные слушатели, и не понимал, отчего зеленый дракон по-прежнему хлопает хвостом и вращает головой, не желая отдавать молодому герцогу плененную красавицу.

Но тут Маргарита Алансонская и юная Диана Пуатье стали просить Чарльза принять участие в состязании. Напрасно Брэндон отказывался, говоря, что он всего лишь воин. Сам Франциск поддержал их: истинный рыцарь, утверждал он, должен не только уметь владеть мечом, но и ублажать слух прекрасных дам музицированием. Брэндону пришлось уступить. Он знал, что не обладает хорошим голосом, но слух у него был неплохой, и он, стоя перед бутафорским драконом и чувствуя себя дурак-дураком, сыграл на лютне одну из мелодий, сочиненных королем Генрихом.

Слава Богу, он ни разу не сбился, и под сводами старого французского замка мелодия звучала даже красиво. Чарльза наградили бурными аплодисментами, а дракон по быстрому знаку Луизы опустил голову и перестал крутить хвостом, дав понять, что признает себя побежденным. Тотчас красавица Жанна спустилась с башни, веселая и очень красивая, с улыбкой протянула «спасителю» руки. Заиграла музыка, и начались танцы, которые открыли Брэндон и Жанна.

Мадам Жанна сразу же пошла в наступление:

– О милый женамутье, в моей жизни не было лучшего вечера, чем этот. Если бы вы знали, как я счастлива танцевать с вами, быть вашей партнершей, слышать ваш голос…

В ее прекрасных глазах засеребрились слезы. Кожа отливала перламутром, влажные губы блестели.

Брэндон невольно залюбовался ею. Любовница Франциска… Да, этот ловелас Ангулем умеет выбирать себе женщин – она очень хороша… И неуловимо похожа на Мэри. Так же соблазнительна, так же белокура. Нежна и изысканна… Платье с глубоким декольте открывало соблазнительную грудь, запах ее духов кружил ему голову. Но еще сильнее кружило голову обожание, которым светились ее глаза.

Он передал Жанну в танце Франциску. Они разошлись, меняясь партнершами. Теперь круг с Брэндоном делала Маргарита.

– Вы заметили, как следит за вами мой брат? О мессир Шарль Брэндон, вы заставляете Франциска ревновать. Но я говорила с ним, и он, бесспорно, признает сегодня ваше превосходство. И мадам Дизоме тоже, замечу.

Будь Брэндон не так очарован происходящим, он бы задумался, отчего все с таким старанием подталкивают его к Жанне. Но он думал совсем о другом: «Вот было бы забавно наставить рога этому хвастуну Франциску, который так увивается за моей Мэри».

Франциск же, сделав круг с Жанной, с поклоном вернул ему партнершу. Жанна улыбалась, маня взглядом.

– Когда вы сегодня спасли меня, – заговорщическим тоном начала она, обходя его в танце, – во мне пробудилось нечто такое, что придает мне смелости, чего я не могу удержать в себе. Но потом… О, музыка смолкает. Я должна уйти, потому что иначе, если задержусь подле вас хоть на минуту, я забуду, что за нами наблюдают мой муж и любовник, и брошусь вам на шею. Они не поймут причин моей измены.

«Очаровательная дама, – подумал Брэндон, глядя ей вслед. – Ох уж эти француженки! Она боится совершить измену, говоря одновременно о муже и о любовнике». И тем не менее он не мог не почувствовать, что Жанна Дизоме взволновала его.

Вечером он снова встретил ее, идя к себе. Она появилась светлой тенью в темном переходе, поймала его руки.

– Я буду решительна и бесстыдна. Вы спросите, почему я вся дрожу? О, это не от холода или пережитого сегодня страха. Это потому, что я прикасаюсь к вам, мой прекрасный спаситель.

Ее дрожащий шепот взволновал его. Она была так соблазнительна! Но он молчал. Конечно, интрижка с женщиной, которая сама предлагает себя, ни к чему не обязывает. Но и Мэри предлагала ему себя – а ее он любил. Стоит ли эта женщина того, чтобы бросать тень на его прекрасную любовь?

Видя, что он медлит, Жанна изящным движением взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. Не пылко, а нежно, едва касаясь руки, медленно и ласкающе. У Брэндона от кисти к плечу пробежала дрожь.

В проеме прохода мелькнул свет, послышались голоса. Брэндон быстро увлек Жанну за колонну. И она тут же обняла его. Ожидала поцелуя. Но его не последовало. Брэндон подумал: отчего эта дама так льнет к нему, когда у нее самый высокий в королевстве покровитель? Он уже совсем трезво отметил, что ему не стоит портить отношения с Франциском, и мягко разнял обнимавшие его руки.

– Вы восхитительны, мадам. Но вас любит герцог Ангулемский. Я не намерен быть его соперником. К тому же мне надо выспаться перед охотой. – И добавил почти грубо: – Как говорят у нас в Англии, лучше женской ляжки только олений окорок.

Мадам Дизоме задохнулась от возмущения и обиды. Как он смел отвергнуть ее, когда сам Франциск позволил ей лечь с ним, муж уступил, а герцогиня Луиза приказала? Жанна представила их неудовольствие и почувствовала прямо ломоту в теле. Ей хотелось этого мужчину!

А Брэндон, уже лежа в холодной постели, подумал, что было бы неплохо ощутить рядом горячее женское тело, согреться, почувствовать огонь в крови… Но холодные простыни скоро остудили его пыл, и он забыл о Жанне, вспоминая свою Мэри. Ему было хорошо, оттого что он остался ей верен.

«Я люблю ее», – подумал он, и эта мысль успокоила его. Он уже с недоумением размышлял о том, отчего раньше и глядеть не хотел на других женщин, а сегодня едва не поддался чарам француженки. Не оттого ли, что Мэри уже не является для него недосягаемой, уже принадлежит ему? И еще его смущало сознание того, что в отношениях с ней он действовал по приказу короля.

* * *

Утро встретило их холодом и ветром. Тусклое солнце то и дело скрывалось за темными облаками. И если Франциск говорил, что охота должна состояться при любых обстоятельствах, то большинство дам из свиты его сестры, да и сама Маргарита предпочли отказаться от лова. Куда приятнее провести время за вышиванием у камина, чем в холод носиться по сырому лесу.

Франциск не возражал. Совершать верховые прогулки в сопровождении дам куда приятнее в охотничьих парках, где ловчие гонят зверя прямо на ловцов, где есть возможность менять лошадей, а на полянах разбиты палатки, чтобы всегда можно было передохнуть и подкрепиться, перекинуться лукавым взглядом с веселой охотницей. Здесь же, в заповедном лесу Амбуаза, намечалась настоящая мужская охота, где требуются выносливость и отвага, умение нестись галопом через густой подлесок, а преследуемый зверь имеет равные права с преследователями.

– Нас ожидает азартная потеха, – обратился Франциск к своему английскому гостю. – Егеря говорят, что для нас приготовлен кабан-четырехлетка, огромный, как калидонский вепрь.

Охота герцога Франциска всегда была событием в городке Амбуаз, окружавшем подножие скалы, на которой высился замок: узкие улочки оглашались топотом копыт, цоканьем подков, лаем собак, звуками охотничьих рогов. Несмотря на холод, жители открывали окна, выходили на улицу, чтобы поглядеть на спускавшуюся из замка кавалькаду, пересекавшую мост через Луару и исчезавшую в буром холодном лесу.

Франциск пребывал в приподнятом настроении, гарцуя на коне подле своего английского гостя, рассказывал об охотничьих забавах в заповедном лесу Амбуаза, о том, каких зверей и когда он здесь травил. Молодой герцог любил этот край, где прошло их с сестрой детство, где его знали еще худосочным живым подростком, соблазнявшим дочерей местных горожан. Теперь же он был наследником престола, выглядел внушительным и импозантным, даже на охоте смотрелся как принц крови. Чисто выбритый, с подвитыми вниз гладкими черными волосами, в богатом камзоле из малинового сукна с нашитыми наподобие прорезных буфов кусочками светлого меха, в лихо надвинутом набекрень широком берете, в распашной полудлинной накидке. На груди висел рог, за поясом – меч и охотничий нож, у седла приторочены короткое копье и рогатина – главное оружие, употребляемое при охоте на кабана. Так же были вооружены Саффолк и другие охотники. Франциск поглядывал на гостя, считая, что охотничий камзол англичанина слишком прост – сплошная темно-рыжая кожа без всяких украшений, только утепленные пышные рукава и укороченные до середины бедра широкие штаны на меху придавали ему вид придворного, выделяя среди обычных ловчих. Ехавший подле него Бониве – в костюме из переливчатого бархата с пышной меховой оторочкой, смотрелся истинным вельможей. Бониве был удручен, пенял Франциску на то, что тот не настоял, чтобы Маргарита приняла участие в гоне.

– Ладно уж, – добродушно отмахивался Франциск. – Ты, как всегда, увез бы ее от охотников, и нам потом пришлось бы целый час искать вас по лесу.

Он подал знак начинать и первым понесся вперед.

– Чувствуете, какой воздух, какой холод? – крикнул он, азартно подгоняя коня. – Собаки сразу же возьмут след, мороз бодрит их. О милорд женамутье, – обратился он к Брэндону, – клянусь честью, это будет занятная потеха, и помоги нам Боже хоть к ночи окончить лов и потешить наших дам рассказами о том, от чего они отказались. Эй, Гоше, Пьер, – крикнул он егерям, удерживающим на поводках рвущихся, лающих собак, – потрудитесь на славу для меня, а я обещаю, что к вечеру вы получите столько вина, что сможете выкупать в нем своих жен!..

Охотники подъехали к тому месту, где заметили кабана в последний раз, и спустили собак. Любимая ищейка Франциска, Пари, первым обнаружил лежбище: кусты примяты, повсюду следы копыт. Пари зарычал, свора стала лаять, а затем собаки рванулись вперед. Охотники пришпорили коней.

Кабан был матерым зверем, он путал следы. К обеду оказалось, что он вывел их на ложный след молодого зверя, и невысокий кабан-однолетка был мастерски насажен на рогатину самим Франциском. Казалось бы, можно было возвращаться, но один из доезжачих заметил, что не худо затравить первого кабана. Люди жаловались на зверя, говоря, что он все лето и осень совершал набеги на посевы окрестных крестьян и производил другие разрушения в деревнях. Франциск, воодушевленный первой победой, поддержал их, и после того как охотники подкрепились и выпили по бокалу вина, лов возобновился.

Пари вновь первым отыскал след, который вел в просвет между дубами и молодыми елями. Кора на стволах была ободрана, почва взрыхлена клыками. Следы были почти свежие, и это воодушевило охотников. Вскоре громкий лай своры показал, что собаки вновь обнаружили зверя.

Здесь, в глухом лесу, было нелегко править лошадьми, петляя среди стволов и подлеска, так что невольно пришлось двигаться медленнее. А псы уже подняли кабана, слышался их истошный, с подвыванием лай, треск валежника. Франциск велел было натянуть сеть, чтобы кабан попал в западню, но зверь оказался хитрее и улизнул. Увидев сквозь заросли его темный щетинистый загривок, охотники едва не взвыли от досады. Это был крупный зверь-одиночка. Затравить такого – величайшая удача. Громко трубя «по-зрячему», охотники кинулись следом.

И тут кабан показал, на что он способен. Одна из гончих, оторвавшись от остальных, нагнала кабана и вцепилась ему в ухо, словно желая удержать, но зверь, резко повернувшись, ударил ее клыками с такой силой, что вмиг распорол собаке бок. Другую схватил за ухо и швырнул на дубовый ствол – череп собаки раскололся.

Франциск выругался. Это был Пари – его любимый пес.

– Разрази меня гром, господа, если этот боров не поплатится за смерть моего славного Пари.

И он изо всех сил пришпорил лошадь.

Гонка была отчаянной. Теперь лес вокруг был совсем дикий: кусты, бурелом, валежник – все перемешалось. Всадникам понадобилось изрядное мастерство, чтобы справиться с лошадьми. Но вот один из них вылетел из седла, еще один был сброшен с лошади. Вскоре и другие стали сбиваться в кучу, понимая, что не в состоянии участвовать в гоне.

– Где герцог? – спрашивал Бониве.

Часть придворных по-прежнему участвовали в гоне. Впереди на сильной лошади несся Франциск. За ним, не отставая, скакал Саффолк, четыре выжлятника следовали за ними. У всех остальных лошади или отстали, или совсем остановились. Звуки рога все удалялись.

Франциск был охвачен азартом погони. Краем глаза видел не отстававшего англичанина. Иногда тот даже вырывался вперед.

«О нет! Я не уступлю ему этого зверя, – почти с яростью говорил себе Франциск. – Нет, ни за что на свете. Чтобы он опять обошел меня?.. Никогда!»

Лес неожиданно поредел, показалось открытое пространство. Здесь всадники изо всех сил погнали лошадей. Кабан бежал быстро, но его короткие ноги, несущие массивное тело, не были приспособлены для быстрого бега, и у охотников появился шанс догнать его. Почти настигая зверя, Франциск бросил короткое копье, но оно лишь легко ранило зверя. Кабан метнулся в сторону и понесся еще быстрее, словно рана придала ему сил.

Теперь он бежал к темневшему впереди лесу, надеясь укрыться в чаще. Но вот путь ему преградила небольшая быстрая река. Добежав до нее, кабан с разбегу прыгнул в воду. Одна из борзых кинулась за ним, успела вскочить на спину, вцепилась зубами в загривок. Другие собаки тоже бросились в воду, поплыли, но не успели нагнать кабана, как тот скинул борзую и потопил ее. Остальные псы испугались, но продолжали плыть следом, хотя и не нападали.

– Есть здесь брод? – закричал Франциск, кружа на месте и сдерживая разгоряченного коня. – Где брод?

Когда они перебрались на другой берег, кабан был уже далеко. Летел быстрее стрелы, точно пущенный из гигантской пращи огромный валун. Если он вновь скроется в чаще, охотникам будет стоить большого труда опять загнать его в ловушку и принудить к схватке. А лес был совсем близко…

Собаки, переплывшие реку, уже не рвались в погоню, скуля, жались к выжлятникам. Лишь две из них решились продолжить преследование, светлым пятном несясь вслед за уходящим зверем.

Выжлятники, спешившись, вытаскивали мокрых псов на крутой берег.

– Неудача, мессир герцог, – сказал один из них. – Зверь ушел, дьяволово отродье.

Но Франциск был настроен решительно.

– Вы двое позаботьтесь о собаках. Саффолк, вперед! Вода ослабила зверя… Он ранен и истечет кровью, если мы не остановим его.

Они устремились что было сил, пришпоривая измученных лошадей. Пулей влетели в лес, поскакали на лай собак.

В какой-то миг Брэндон заметил, что они остались только вдвоем.

– Мессир Ангулем! – крикнул он. – Это бессмысленно, скоро совсем стемнеет.

Впереди раздался отчаянный визг, и в лощине они обнаружили растерзанную, еще шевелящуюся собаку.

– Мессир! – снова крикнул Брэндон. – Зверь опасен, а мы отбились от охоты.

Ему бы следовало потрубить в рог, но только тут Чарльз заметил, что где-то обронил его.

– Стойте, Франциск! Не будьте безрассудным!

Лай собаки впереди уже не был слышен. Однако то, что они настигали зверя, было ясно, а путь к нему указывала проторенная им среди кустарников колея.

– Мессир!

– К черту, женамутье! – огрызнулся Франциск. Пришпорил лошадь, заставив с ходу перескочить через поваленное дерево. – Мы настигаем его.

Брэндону не оставалось ничего другого, кроме как скакать следом. В какой-то момент он почти поравнялся с герцогом, крикнул, чтобы тот подал звуками рога сигнал остальным. Франциск на ходу стал нашаривать сбившийся во время скачки за плечо рог, отвлекся на минуту…

Все произошло мгновенно. Герцог Ангулем не заметил низко висевшей ветки и был вышиблен из седла со страшной силой. Ударился о ствол большого дуба и остался лежать на земле. Его лошадь с громким ржанием понеслась дальше.

Брэндон с проклятиями натянул поводья коня, спрыгнул почти на ходу, совсем не заметив, что его конь понесся следом за лошадью герцога.

– Мсье Ангулем!

Он тряс его, с ужасом осознавая, что тот не подает признаков жизни. Шляпу Франциск давно где-то потерял, под короткой челкой явственно обозначилась большая шишка. Черт побери, не хватало еще, чтобы наследник престола расшиб себе голову, как Карл VIII в Амбуазе! А рядом находился только он, Чарльз Брэндон, посланник короля Англии!.. Можно представить, чем это для него обернется. И он тряс Франциска, тормошил, хлопал по щекам.

Из лесу, прихрамывая, появилась последняя гончая. Тихо поскуливая, улеглась рядом. Кабан… О, сейчас было совсем не до кабана.

Откуда-то издалека долетели крики, звуки рога. Брэндон подскочил, начал кричать. Не заметил, когда Франциск пошевелился и, приподнявшись, стал оглядываться.

– В чем дело, женамутье?

Положение показалось бы Брэндону даже забавным, если бы не было столь критическим.

– Наши спутники не слышат меня, – буркнул он. – Ветер приносит их голоса, но относит мой.

Ветер усиливался, шумел верхушками деревьев. Наползала туча, быстро темнело.

– Где наши лошади? – спросил Франциск.

Брэндон выругался по-английски. По-французски зло ответил, что-де лошади помчались преследовать кабана. Не стал пенять Франциску на то, что тот не послушался его совета, оторвался от всех.

Герцог Ангулем занялся тщательным исследованием своей головы, но, поняв, что отделался только шишкой на лбу, даже повеселел. Со свойственным ему оптимизмом он тут же заявил, что их будут искать и обязательно найдут.

– Если мы к тому времени совсем не замерзнем, – проворчал Брэндон.

В самом деле, наползавшая туча несла с собой снег. Вокруг уже стояла темнота, и вскоре между деревьями стали проноситься первые, острые на ветру снежинки. Франциск, который остался без головного убора, мерз, втягивая голову в плечи, кутался в воротник. А тут еще оказалось, что при падении он подвихнул ногу, и теперь мог стоять, только опираясь на плечо англичанина. Посовещавшись, они решили двигаться в сторону отдаленного шума: впереди прихрамывающий пес, за ним прихрамывающий Франциск, опирающийся на плечо иноземного гостя.

Что они направляются не туда, куда следует, поняли, когда под ногами сквозь мерзлую корку стала пружинить болотная почва. Топь. Они повернули, идя теперь наугад. И тут пес остановился, глухо зарычал, ощетинившись.

И это спасло их. Они были наготове.

– Пропади все пропадом!.. – выругался Брэндон, отодвигая в сторону Франциска и выхватывая меч.

Кабан был ранен. Он истекал кровью и был зол. Люди, сами того не зная, вышли к его новому лежбищу. Он возник перед ними во мраке угрожающей темной массой. Брэндон не видел его оскаленной морды и страшных клыков, но чувствовал, как зверь стремительно надвигается на них, словно призрак… злой дух леса. Пес кинулся ему наперерез и этим обратил на себя первую ярость зверя. Гончая отлетела с громким визгом, отброшенная страшными клыками. В следующий миг зверь уже был перед человеком. Брэндон, вооруженный мечом, остался один на один с кабаном… Франциск находился где-то сзади.

Кабан с таким неистовством наскочил на острие меча, что лезвие вошло в его тело, проколов все внутренности. От удара Брэндон упал, опрокинутый страшной силой и подмятый тушей кабана. Но зверь еще шевелился, и охотнику пришлось бы туго, если бы не подоспел Франциск, вонзивший в тушу несколько раз свой нож.

– Женамутье… Бог мой, Шарль Брэндон? Вы живы?

– Жив, – пробормотал Чарльз, выбираясь из-под туши.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом Брэндон подошел к поскуливавшему псу. Тот лежал на боку, тяжело дыша, брюхо распорото сверху донизу, поблескивающие внутренности вывалились на землю. Брэндон достал нож, стал гладить собаку по голове, пока резким взмахом ножа не перерезал ей горло, прекратив мучения.

– Этот пес спас нас.

– А вы меня, – мрачно сказал Франциск.

– А вы меня, – эхом отозвался Брэндон.

Франциск огляделся: ветер нес снег, кругом стояла тьма… Голоса свиты не были слышны, лишь шумел лес. Франциск усмехнулся, вытерев о шкуру зверя нож, вбросил его в ножны.

– Думаю, нам лучше обмениваться долговыми расписками, когда вернемся в Амбуаз. А теперь, пока совсем не стемнело, надо выбираться.

Франциска не оставляла его всегдашняя бравада, хотя он и морщился от боли в поврежденной лодыжке. Но чаще герцог прикладывал руку к ушибленной голове: похоже, шишка на лбу, портившая его внешность, беспокоила его гораздо больше, нежели сумрак леса и бездорожье. Но Брэндон более реально смотрел на вещи. Конечно же, их будут искать и рано или поздно обнаружат. Лучше бы раньше. Ибо здесь, под пронизывающим ветром, в темнеющем лесу, где воют волки, он чувствовал себя не в состоянии шутить. Они медленно двигались сквозь заросли, прислушиваясь к вою волков. У Франциска сильнее стала болеть поврежденная лодыжка, настроение испортилось. Его раздражало, как это он, всегда окруженный толпой желающих услужить, оказался вдруг в столь безвыходной ситуации. Посмотрев на ежившегося на ветру герцога, Чарльз отдал ему свой берет с козырьком.

– Надо же, – сокрушался Франциск, – я-то думал, что знаю в этих краях каждую пядь, а выходит… Нет, здесь должно обязательно быть какое-то жилье! Думаю, пока окончательно не стемнело, нам следует взобраться вон на ту возвышенность и оглядеться. Уверен, мы увидим поблизости башни какого-нибудь замка, стены монастыря… крыши деревни, наконец.

Подъем оказался крутым. Они пыхтели, взбираясь по неровному склону, когда Франциск неожиданно спросил:

– Почему вы не выдали меня на турнире? Вы ведь знали, что против вас выступал не я.

Не самое лучшее время для откровений. Но Франциска давно мучила эта тема.

– Я прошу прощения за ту свою выходку.

Брэндон даже приостановился. Он понимал, какого душевного усилия стоили молодому герцогу эти слова. Хотя… Франциск был так легкомыслен. И сейчас он почти с мальчишеской горячностью говорил, что выставил вместо себя немца лишь в шутку… Он-де не знал, что тот поведет себя столь неподобающе. И сам наказан. Поведение немца, нарушившего все правила боя, бросило тень на самого герцога Ангулема.

Он умолк, ожидая, что же ответит Брэндон. А тот думал, что выходка Франциска отнюдь не была шуткой, что герцог хотел победить… даже с помощью подставного лица. Чтобы добиться благосклонного взгляда королевы. И это было нечестно. Почему же он все скрыл?

Перебираясь через поваленный ствол, Франциск вновь задал тот же вопрос. И Брэндон ответил:

– Плохой бы я был дипломат, если бы стремился скомпрометировать будущего короля Франции.

Франциск улыбнулся в темноте. Итак, с этой стороны ему ничего не угрожает. Брэндон не выдаст его и в дальнейшем. И как приятно осознавать, что даже иноземцы видят в нем законного наследника трона! Если, конечно, как утверждает его мать, на самом деле этот женамутье не прилагает всех усилий, дабы королева забеременела, а наследник престола оказался отстраненным от власти. И пользуясь тем, что их критическое положение располагало к откровенности, Франциск в упор спросил, чем Брэндон объяснит те слухи, которые окружают его и королеву.

Чарльз подсознательно был готов к такому вопросу и поэтому ответил спокойно: дескать, не он распространяет эти слухи и не ему отвечать на них.

– Но ведь вас только и видят подле ее величества, – заметил Франциск. – У вас нет дамы сердца?

Для молодого Ангулема это казалось странным и вполне оправдывающим все сплетни насчет Брэндона и королевы. Чарльз это отметил и счел своей ошибкой. Но заставил себя рассмеяться.

– Мессир Ангулем, та дама, которую я мечтал бы назвать своей, слишком недосягаема для меня.

Почувствовал, как отстранился Франциск, и добавил срывающимся шепотом:

– Сия дама уже принадлежит вам. Я имею в виду мадам Дизоме.

Ах, если бы Франциск поверил! Брэндону было необходимо снять подозрение с себя и с Мэри. От этого слишком многое зависело!

– Как быстро стемнело, – пробормотал молодой герцог. – А вой волков просто леденит грудь. Когда я вновь окажусь в Амбуазе, все это будет казаться мне не более чем забавным приключением. Но сейчас…

Они остановились. И тут Франциск сказал проникновенно:

– Шарль, я не забуду, что вы сегодня сделали для меня. И если смогу вас отблагодарить тем, что уступлю вам «тюльпан Франции», – считайте, она ваша.

«Щекотливое положение, – подумал Брэндон. – Щекотливое в отношении Мэри. Как я смогу ей все объяснить?»

Он не хотел пока об этом размышлять. Да и не до того было – если честно, он промерз до костей. Его легкий охотничий камзол совсем заледенел. Во мраке снег слепил глаза. Хорошо, если Франциск окажется прав и они в самом деле обнаружат какое-нибудь жилье.

Им повезло. Добравшись до вершины холма, они увидели совсем недалеко огонек и струйку дыма. Но «недалеко» казалось лишь сверху, да и продвигались они медленно, теперь отчетливо различая во мраке тени волков. Когда они дошли до небольшой хижины в ложбине, снег совсем запорошил все вокруг.

– Слава тебе, Господи! – вырвалось у Франциска, когда они оказались перед дверью.

И дверь тут же открылась, возникла фигура человека с фонарем, и старческий голос произнес:

– Добро пожаловать.

Оказалось, они попали в жилище отшельника, который, даже не интересуясь, кто такие его поздние гости, предоставил им приют. Он впустил их, предложил хлеба и суп из моркови и корней диких растений, осмотрел ногу Франциска. Кто они, по-прежнему не спрашивал, а его гости были достаточно деликатны, чтобы не потребовать от него тут же отправиться сообщить о них в Амбуаз, хотя понимали, в каком волнении проведут обитатели замка эту ночь. Молодые люди решили отложить сообщение до утра, и охотно воспользовались гостеприимством отшельника, заночевав в бедной хижине по соседству с козой, сам же хозяин отправился спать в молельню.

Спать им пришлось на подстилке из сухого папоротника, а глупая коза все время норовила приблизиться и в конце концов улеглась под боком у Франциска. Он не отгонял ее, так было теплее, хотя и заметил, что ему впервые приходится проводить ночь с козой. Эти слова рассмешили обоих. Они ворочались на жестком ложе, то и дело стягивая один с другого узенькое одеяльце. Франциск вдруг спросил, что же означает слово «женамутье», каким при дворе называли Саффолка, и Брэндона опять рассмешило то, как произносит это слово француз. Вообще после пережитого их охватило какое-то нервное веселье.

– Ну, я понимаю, что женамутье – это рыцарь, щеголь. Что еще?

Брэндон задумался.

– Джентльмен – это и рыцарь, и щеголь, и еще… Нечто обязывающее, некое присущее человеку благородство, воспитанность. Скажем, истинный джентльмен, если в темноте споткнется о кошку, только и скажет: «Кошка».

Франциск минуту размышлял над услышанным, а потом щеки его стали раздуваться от сдерживаемого смеха. Видимо, он представил, что изрек бы в подобной ситуации он сам или кто-то из его приближенных.

Брэндон покосился на него, увидел гримасу и сам едва не прыснул. А через миг они так и зашлись от хохота. Даже коза испуганно шарахнулась прочь, а отшельник высунул из-за двери молельни всклокоченную сонную голову с круглыми, как у совы, глазами, чем еще больше рассмешил своих неугомонных постояльцев.

За окошком стонал ветер, слабо тлел торф в печурке, где-то выли волки, а эти двое хохотали, как сумасшедшие. И этот смех окончательно сблизил их. Поделив наконец одеяло, они заснули, тесно прижавшись спина к спине.

Но проспали они недолго. И двух часов не прошло, как к хижине прибыли разыскивающие их в снег и пургу люди. Бониве, с потемневшим, осунувшимся от тревоги и усталости лицом, в запорошенном, окончательно потерявшем свой лоск, колете, отворил дверь хижины, осветил ее факелом и застыл, увидев мирно почивавших герцога и посла. Они проснулись от холода, сонно моргая, смотрели на него, еще плохо соображая. Появился вновь разбуженный отшельник, чью тихую жизнь бесцеремонно потревожили, удивленно поглядел на едва не плачущего господина, который только и повторял: «Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи!», пока не шагнул вперед, налетел на козу и грубо выругался.