Текст книги "Королева в придачу"

Теперь уже Мэри утешала королеву, говоря, что у нее с Генрихом все будет хорошо.

– Конечно, все будет хорошо, – соглашалась Катерина, словно забыв, зачем пришла к принцессе. Даже гордой испанке было необходимо кому-то излить душу. Она поведала, что ждет ребенка, и словно сорвалась: – О, если бы я могла произвести на свет сына, которого страстно жаждет Генрих, я была бы так счастлива!

– Вы так преданны ему, Кэт…

Королева спохватилась: она пришла к Мэри не затем, чтобы плакаться, а чтобы повлиять на нее. И вновь она говорила, объясняла, убеждала; голос ее звучал мягко, как будто обволакивая, речи были разумными.

Мэри смотрела в окно.

– Я скучаю по Саффолку, – тихо произнесла она. – Лучше бы я не уезжала, а прожила там всю жизнь.

Эти разговоры продолжались изо дня в день, они действовали на Мэри если не благотворно, то успокаивающе. Катерина надеялась мягкостью и убеждением добиться того, чего не мог достичь Генрих своей грубостью. Но когда однажды она пришла к Мэри с дорогими материями и драгоценностями, чтобы поговорить о ее приданом – Катерина надеялась, что это приведет Мэри в благодушное настроение, – девушка категорически отказалась обсуждать этот вопрос. Когда же королева стала настаивать, с Мэри случилась настоящая истерика: она рыдала, разбрасывала шелка и драгоценности, кричала, что для нее выйти замуж за Людовика, все равно что обвенчаться с прокаженным, и она скорее готова уйти в монастырь, принять обет безбрачия, чем согласиться на брак с Валуа.

Королева впервые не сдержалась и вышла, громко хлопнув дверью. Ей было горько, что она не оправдала надежд супруга, не смогла убедить эту упрямицу; она даже стала понимать ярость Генриха. И ей ничего не оставалось, как написать ему, что оказалась не в силах совладать с непокорной Мэри.

Несмотря на то что Мэри ответила отказом, в Лондоне полным ходом шли приготовления к свадьбе. По приказу Генриха Лондон ассигновал королю деньги на приданое для принцессы: без устали трудились ювелиры, торговцы, модистки. Здесь, вдали от упрямицы-сестры, Генрих чувствовал себя уверенно, даже был весел. Он не сомневался, что вдвоем с королевой они принудят ее к браку, давал всевозможные уверения французским послам, даже обсуждал с ними время возможного отъезда принцессы на континент, набирал свиту, рассматривал кандидатуры сопровождающих. А по вечерам, устав от всей этой суеты, он отправлялся в Эссекс, в уютную усадьбу Иерихон, где проводил чудесные, полные чувственных наслаждений ночи со своей юной и такой покладистой Бесси.

В тот день, когда пришло письмо от королевы, он прибыл в Гринвич в приподнятом настроении, даже что-то насвистывал, срывая шнур и ломая печать на свитке. Но развернув его и прочитав послание, король изменился в лице, покраснел до корней волос, глаза его сузились, превратившись в узенькие голубые щелочки.

– Проклятье!

– В чем дело, Хэл? – невозмутимо спросил Брэндон, продолжая играть с любимой борзой короля.

– Эта мерзавка продолжает упрямиться. Теперь она уверяет, что скорее пострижется в монахини, нежели станет французской королевой. Клянусь преисподней, свет еще не видывал такой дуры! Но я буду не Генрих Тюдор, если не заставлю ее подчиниться.

Он вышел. Брэндон слышал, как его величество приказал начать сборы для переезда в Ричмонд. Чарльз сидел, глядя перед собой застывшим взором, не замечая ластившейся к нему собаки.

Все эти дни Брэндон не находил себе места. «Я не глупец, чтобы рисковать из-за нее карьерой», – в который раз говорил он себе, но душа его болела, ему требовалась вся воля, чтобы скрыть тревогу за Мэри. Она сделала то, чего он так опасался, – она отказала французскому королю! Немыслимо! Он считал это верхом безрассудства и в то же время невероятно восхищался ею, гордился тем, что мог разбудить в ее сердце такую любовь. Чарльз понимал, что, не будь его, сестра короля не сопротивлялась бы так упорно и отчаянно. И хотя он ни разу не выказал на людях сочувствия принцессе, но он молился за нее. Этот безбожник и циник не пропускал ни одной службы, простаивал на коленях долгие часы, моля того, кто выше воли королей, пощадить и спасти эту удивительную гордую девушку, осмелившуюся бросить вызов целому миру.

– Наш Чарльз решил стать образцом верующего! – подшучивал над ним король.

Брэндон ничего не отвечал. И был постоянно настороже. Он слышал, как люди перешептываются за его спиной, обмениваются многозначительными взглядами: порой он даже гневался на Мэри, которая своей непокорностью просто губила его. И в то же время то, что зародилось в нем в ответ на ее дерзкое чувство и обольстительную красоту, было так восхитительно! Это казалось возвращением в юность, со всеми ее искренними порывами души, со сладостной до боли остротой ощущений. Иногда он с удивлением прислушивался к стуку собственного сердца, которое жило, дышало, давая упоительную надежду на то, что и в этом мире возможно чудо. Потом в спор с сердцем вступал разум, и Брэндон понимал, что должен укротить себя. Но не мог…

Чарльз невольно начал переходить на сторону Мэри: он намекал Генриху, что принцесса слишком дорога для Англии, чтобы жертвовать ею ради возжелавшего ее старца, неожиданно ставил препоны в переговорах, препираясь по мелочам. Теперь он даже склонялся к поддержке тех, кто придерживался происпанской политики, выискивая способ совершить невозможное – сорвать переговоры.

Любовница Брэндона Нэнси Керью предупредила его:

– Чарльз, ладно, я молчу, что ты все время называешь меня именем сестры короля, но ведь весь двор полон слухов о том, что ты стал любовником ее высочества, и ты сам даешь повод для кривотолков. Поверь, милый, многие при дворе ненавидят тебя, как человека, которому многое удалось, и будут рады твоему падению. Поэтому обдумай как следует, на что ты решаешься, и пожалей свою голову, которую мне предпочтительнее видеть на своей подушке, чем под топором палача.

Она была умница, Нэнси Керью, и к тому же его преданный друг.

Вулси, который был его сторонником, тоже говорил Брэндону:

– Мне нравятся смелые люди, но когда смелость переходит в безрассудство – это граничит с глупостью.

«Пропади они все пропадом! – злился Брэндон. – Я ничего не могу с собой поделать. Я люблю ее. Но порой мне кажется, что я почти ненавижу ее».

Эта адская смесь любви и ненависти, с которой приходилось бороться каждый день, отравляла его и доводила почти до нервного срыва; он терял самообладание, отвечая на колкие замечания Бекингема, и едва не стонал, когда Норфолк донимал его разговорами о том, что он обирает его внучку и теперь должен жениться на ней. Да, он всем был должен… Должен веселить короля, должен поддерживать Вулси, должен обсуждать пункты договора с Лонгвилем. И только Мэри, которая в одиночестве вела борьбу за их любовь, он ничего не был должен.

И вот Генрих велит им ехать в Ричмонд и клянется всеми святыми, что изыщет самые безжалостные средства, чтобы сломить, даже уничтожить свою сестру!

И Брэндон решился.

– Государь, переезд двора – дело долгое. Не позволите ли мне отбыть в Ричмонд прямо сейчас? Я желал бы попробовать повлиять на вашу сестру и даже уверен, что у меня это получится.

Генрих удивленно вскинул рыжие брови, но потом лишь пожал плечами.

– Ты всегда был хитрым плутом, Чарльз. Что ж, рискни. Мэри с детства благоговела перед тобой, может, тебе и удастся уломать ее.

Брэндон слышал смешки и перешептывание за спиной, но ему уже было все равно. Двор прибудет в Ричмонд только завтра, следовательно, у него есть время увидеться с Мэри и поговорить с ней.

Брэндон спешил, поэтому предпочел ехать в Ричмонд по суше, а не плыть Темзой. Как королевский конюший, он имел право взять любую лошадь, и он остановил свой выбор на соловом, невзрачном на вид коньке, который, однако, слыл самым быстрым и не раз побеждал в скачках. Не желая привлекать к своему отъезду внимания, он отказался от свиты, сам взнуздав и оседлав солового. Чарльз понимал, как опасно ему приближаться к Мэри, но у него было что ей сказать. И он не мог позволить, чтобы ее и дальше мучили.

Когда Брэндон предстал перед королевой, доложив, что прибыл по велению Генриха, она лишь странно поглядела на него. Катерина давно поняла, что только из-за этого человека ее золовка так борется с неизбежным. И сейчас королева имела все причины не допустить его к Мэри, более того, у нее был шанс, памятуя, что Брэндон всегда был среди ее политических недругов, попросту предать его. Но королева была добрая женщина и, как всякая женщина, не могла не поддаться обаянию Чарльза Брэндона. К тому же он привез ей добрую весть – завтра прибывает ее Генрих. Уже одно это привело королеву в радостное настроение, и она больше думала о предстоящей встрече с супругом, нежели о том, чтобы помешать свиданию (в чем она не сомневалась) влюбленных.

Единственное, что она сказала:

– Уж не думаете ли вы, сэр, предстать перед ее высочеством в таком виде, в каком явились ко мне?

После долгой дороги верхом, да еще в столь непривычную для конца июня жару, Брэндон был весь в пыли, пот струйками стекал по его мокрому лицу, одежда пропиталась конским потом. Конечно, ему следовало привести себя в надлежащий вид. Но он спешил, поэтому просто обмылся, надел свежее белье и одежду, не захотел тратить время на сушку и завивку волос, просто зачесал их назад. Но пока он шел по длинным коридорам, где по случаю хорошей погоды были распахнуты все окна, сквозняки распушили и слегка растрепали его волосы, вернув им природную волнистость, и, когда он вошел в приемную покоев принцессы, у него был почти мальчишеский, легкомысленный вид.

Придворные дамы и фрейлины принцессы уже знали, что Чарльз Брэндон прибыл, чтобы встретиться с их госпожой, и вовсю шептались. Будучи ближайшим окружением принцессы, они знали об отношении Мэри к Брэндону и теперь обсуждали, к чему приведет эта встреча. Когда появился Чарльз, девицы так и подскочили, словно собираясь загородить ему дорогу к леди Мэри.

Брэндон, растрепанный, в светлом распашном камзоле поверх рубашки с круглой горловиной, открывавшей сильную мужественную шею, выглядел еще привлекательнее, чем в роскошных парчовых одеяниях придворного с золотой цепью маршала двора. И у него были такие красивые голубые глаза! А когда он с поклоном улыбнулся фрейлинам, то многие невольно начали улыбаться ему в ответ.

– Просто настоящий цветник, – послал он всем им воздушный поцелуй. – Ну, кто из вас, мои милые, доложит ее высочеству, что Чарльз Брэндон, виконт Лизл, ожидает встречи с ней по поручению короля?

Вообще-то при таком вступлении они не имели права ему отказать, но, после того как Мэри доложили (ах, она уже знала и ждала его!) о приходе Чарльза Брэндона, после того как он вошел, несколько дам во главе с неприступной Люсиндой Моубрей остались в ее покоях, застыв подле принцессы, как неприступная стража.

В комнате, несмотря на полуденное время, царил полумрак. Большие окна были распахнуты из-за жары, но их закрывали длинные портьеры, которые под порывами ветра колыхались и топорщились, подобно парусам. Мэри велела специально затемнить покои, так как опасалась, что Чарльз заметит на ее скуле след сходившего синяка, хотя она и припудрила лицо. Сейчас принцесса восседала в кресле с высокой спинкой, напоминающем трон. В этот жаркий день на ней было легкое белое платье без всяких украшений, не считая кружевного рюша по вырезу прямоугольного декольте, а широкие рукава были присборены пышными буфами от предплечья до манжет и перехвачены розовыми ленточками, такой же лентой были схвачены сзади ее волосы. И как ни старалась Мэри придать себе царственный, неприступный вид, она выглядела совсем юной, трогательной.

Чарльз заметил, как нервно сжимали ее пальцы подлокотники кресла.

– Мы рады вас видеть, сэр Чарльз, – величественно кивнула она, отвечая на поклон Брэндона. – Нам сообщили, что вы прибыли по поручению нашего августейшего брата, и мы желаем узнать, что же велел передать его величество.

Брэндон отвечал чуть насмешливо, привычно скрывая за шуткой серьезные вещи. А говорил он действительно почти неслыханное: дескать, ему необходимо остаться с юной принцессой наедине – это приказ короля, – никто не должен знать, о чем они говорят, и никто не имеет права их прерывать. Поэтому у него просьба к ее высочеству: отпустить своих дам и уделить ему столько внимания, сколько потребуется.

По сути, это было грубейшим нарушением этикета. Неудивительно, что дамы сразу выразили возмущение и расшумелись, но Мэри жестом остановила их. Если король, ее брат, так велел, а королева не протестовала, им следует подчиниться.

У нее гулко билось сердце, когда фрейлины одна за другой выходили из покоев с видом оскорбленной добродетели. Мэри даже ахнула, когда Брэндон вдруг совершил неслыханную вещь – закрыл за ними дверь, задвинув засов. Теперь они были совсем одни.

– Пречистая Дева!.. Чарльз, что ты делаешь, Чарльз?

Он не отвечал, глядя на нее каким-то особенным блестящим взором. Никакой ироничности – его взгляд был более чем выразителен.

Мэри, прижав ладонь к горлу, медленно встала. Они молча смотрели друг на друга. Шелестели тяжелые шелковые портьеры, чередовались свет и тень, все казалось нереальным, и они словно плыли в каком-то воздушном замке.

– Чарльз… – прошептала принцесса.

Он вдруг стремительно подошел к ней и, прежде чем она успела опомниться, обнял и поцеловал. Он оторвал ее от пола, держа на весу, и целовал, целовал, целовал… пока она не прекратила слабые попытки освободиться и сама, восхищенная, ослабевшая и возбужденная до дрожи, не обняла его.

Мир кружился и плыл, и Мэри лишь беспомощно ахнула, когда Брэндон вдруг легко подхватив ее под колени, понес к кровати. Она видела прямо перед собой его до странности серьезные глаза, его напряженное лицо. Она доверяла ему полностью, но ей было страшно.

– Чарльз, что ты хочешь?.. – слабо прошептала она, когда он, уложив ее на кровать, склонился над ней.

– Тебя, – шепнул он, и она не успела ничего сказать, когда он вновь припал к ее устам.

Теперь он целовал ее не столь лихорадочно, как только что. Он целовал ее так, как тогда в Хогли, – нежно и в то же время с такой страстью, что она забыла обо всем. Слабо скрипнула кровать, когда он лег рядом, и Мэри даже сквозь оглушающий стук сердца вдруг ощутила страх.

– Милый, это ужасно! Сюда могут войти… Это же смерть!

Она попыталась вырваться, но он удержал ее. Теперь он целовал ее шею, плечи, и Мэри не знала, отдаться огню и истоме, которые все сильнее охватывали ее, или опомниться, начать сопротивляться… и этим спасти их обоих. Но, не имея сил оттолкнуть его, продолжала обнимать, запускать пальцы в длинные, чуть влажные волосы, гладить сильную, напряженную спину Брэндона, жалея, что одежда не позволяет коснуться его кожи.

Он поглядел на нее, и она вздрогнула, когда он стал расстегивать ее корсаж. Не сводя взгляда с ее нежного покорного лица, он спустил платье с плеч, отогнув край выреза. Она попыталась поймать его руку, но замерла, когда его ладонь накрыла ее грудь, коснулась напрягшегося соска. Его прикосновения были осторожными и умелыми… ласкающими. Мэри вдруг стало жарко, содрогнувшись, она почувствовала, как горячая волна разлилась где-то в глубине ее тела, делая его слабым… и в то же время в нем словно крутилась какая-то бешеная комета, она дрожала, как в лихорадке.

– Я так хочу тебя, Мэри, – прошептал он у самых ее губ. – Я с ума схожу, как хочу тебя… а ты, чудесная моя? Хочешь ли ты меня?

«Хочу» – чисто мужское слово. Где-то в подсознании у Мэри мелькнуло, что это постыдно, она не может его хотеть… не должна. Она постаралась взять себя в руки, вырваться, но он не отпускал ее. Как сквозь туман, Мэри видела, как его голова склонилась к ее груди, и она задрожала, чувствуя, что ею полностью овладевает безудержное, чувственное, сводящее с ума желание… чтобы он делал с ней все что угодно. Она задыхалась, ловила ртом воздух и, непроизвольно выгнувшись, застонала, обняв его, и едва не заплакала, когда он чуть отстранился, – ей не хотелось отпускать его, она притягивала его к себе.

– Ты хочешь этого, Мэри? Ты хочешь…

Она вся горела неведомым ей доселе желанием.

– Да, я хочу тебя! – сказала она наконец каким-то незнакомым низким и хриплым голосом, от которого он вздрогнул.

А потом разнял обнимавшие его руки и просто глядел на нее невероятными глазами, но не порывался больше возобновить эту чудесную игру.

– Тогда так и должно быть… Но не сейчас.

Она едва не всхлипывала: растрепанная, в растерзанной одежде, дрожащая…

Брэндон закрыл глаза и застонал. Потом, быстро отвернувшись, сел на кровати.

– Давайте приведем себя в порядок, миледи.

Он встал, но она вдруг бросилась за ним, резко повернула к себе.

– Что ты делаешь? Что позволяешь себе?!

Она шептала это злым, срывающимся голосом, а потом, вдруг вспыхнув, отвернулась, лихорадочно приводя в порядок одежду.

Он мягко коснулся ее плеча, но она сбросила его руку.

– Ты играешь мной! Ты мучаешь меня, ты…

– Нет, Мэри. Я мучаю лишь себя. Пойми… в любви есть многое, чего ты еще не изведала. Я же твердо знаю, чего хочу. Но не могу. Пока. А хочу я любить тебя, хочу чувствовать тебя своей, хочу касаться кожей твоей кожи…. Ты мне нужна, Мэри…

Она смотрела на него. Растрепанная, соблазнительная, машинально пытаясь натянуть сползшее с плеч платье.

– Я ничего не понимаю, Чарльз.

Брэндон молчал, боясь, что совсем потеряет рассудок от ее близости… что забудется настолько, что… что не сможет сказать, сделать то, зачем приехал.

Принцесса, не дождавшись ответа, отошла и, опустившись перед зеркалом, стала расчесывать волосы. Все еще нервничая, она кусала губы, чтобы не всхлипывать. Чарльз стоял за ней, и вдруг увидел синяк у нее на щеке. Он еще дрожал от возбуждения, но, глядя на этот след от руки короля, ощутил боль.

– Выслушай меня, моя чудесная. Да, Мэри, ты победила… и я хочу тебя до самозабвения. И теперь я знаю, что и ты хочешь меня. Но ты должна уступить, должна стать женой Людовика, иначе нам никогда не быть вместе, а тебя просто замучат.

Она перестала расчесывать волосы, изумленно глядя на его отражение в зеркале. Чарльз склонился к ней и поцеловал в плечо.

– Чудесная моя, в жизни нельзя иметь все сразу. Ты умная девушка и поймешь, что я хочу тебе сказать. Мы никогда не сможем любить друг друга так, чтобы это сохранилось в тайне. Но если ты станешь женой Луи, то получишь и корону Франции, и любовь брата, и меня. Я ведь сам составлял списки членов твоей свиты, и я вхожу в нее. Я поеду с тобой во Францию, Мэри, я буду все время рядом, а там… после твоей свадьбы, мы найдем способ быть вместе.

Она молчала, обдумывая его слова.

– Это бесчестно, – вымолвила она наконец. – И грешно…

– Да, любовь моя. Но такова жизнь. Между тобой – сестрой короля, и мной, простым рыцарем, – бесконечная пропасть. Однако мы в силах проложить через нее свой тайный мост, чтобы находить время для встреч и утех любви. И это все, сделать больше не под силу ни тебе, ни мне. Ведь если ты будешь продолжать упрямиться, тебе причинят много боли… а я, не в состоянии тебе помочь, просто сойду с ума. Так что не обрекай на мучение ни себя, ни меня. И тогда наступит день, когда мы сможем быть вместе. О, какой это будет чудесный день!

Он посмотрел сверху на волнующий изгиб ее шеи, на нежные округлости груди в вырезе платья, и у него пересохло во рту. Но он сдержал себя, сдержал желание вновь обнять ее – они и так оставались наедине дольше, чем полагалось, а он не мог больше рисковать. И Брэндон продолжал убеждать ее, объяснять, что его предложение – единственный путь для них.

– Чарльз, – тихо сказала Мэри, прервав его, – ты делаешь это для Хэла? Чтобы доказать, что тебе удалось заключить выгодную сделку и все-таки устроить этот союз?

Брэндон остался спокоен. Но его светлые глаза потемнели – такая в них отразилась боль.

– Клянусь всеми святыми, что делаю это только ради тебя, моя Мэри. Ибо иного выхода нет.

Он видел, как она поникла.

– Это ведь все равно что расстаться со всеми надеждами.

– Нет, Мэри. Это способ найти выход там, где его нет.

Она глядела перед собой застывшим взором. Ветер раздувал тяжелые портьеры, отчего по лицу девушки пробегали тени. Неожиданно она улыбнулась.

– Чарльз Брэндон, говорил ли вам кто-нибудь, что вы великий плут?

Брэндон облегченно вздохнул.

– Даже чаще, чем вы можете себе представить, принцесса.

Он все же не удержался от того, чтобы еще раз поцеловать ее. Это был медленный, грустный поцелуй, вместе с тем полный надежд и обещаний. Когда он отвернулся, Мэри заметила, какого труда ему стоило оторваться от нее, и неожиданно ощутила силу его чувства. Нет, он не откажется от нее… даже отказываясь!

– Скоро сюда прибудет король, – сказал Брэндон, все еще с трудом справляясь с дыханием. – Что мне ему передать?

– Что если я выйду к нему, значит, я согласна.

И улыбнулась еще незнакомой ему циничной улыбкой.

– Вы добились того, что не смог бы никто другой, сэр Чарльз. И это продвинет вашу карьеру.

Ей была даже приятна тоска в его глазах. Но вдруг что-то заставило Брэндона отвлечься. Повернувшись к двери, он насторожился. Мэри тоже прислушалась и различила голоса за дверью. А потом… Они быстро переглянулись, и в глазах обоих появился страх.

В дверь заколотили так, что засов подпрыгивал в пазах.

– Откройте! Откройте, именем короля!

Это был голос Генриха Тюдора.