Текст книги "Гонка разоружения"

Проблема достигла апогея 6 ноября. За два дня до этого, во время встречи с Вячеславом Лопатиным, Барретт Хавер, обеспокоенный скоплением осадков и мусора в модуле детектора КаргоСкана, попросил разрешения подключить питание к нагревателям в этом блоке, чтобы предотвратить необратимое повреждение. Лопатин согласился, и к власти подключились инспекторы, действовавшие под советским конвоем.

Воткинский завод был закрыт 6 ноября в связи с празднованием Октябрьской революции. В отличие от предыдущего года, когда американские инспекторы были почетными гостями на параде, американские инспекторы были ограничены помещением, где они продолжали заниматься вопросами, связанными с установкой КаргоСкана. Во время осмотра объекта устройства Лопатин заметил, что питание все еще было подключено к нагревательному элементу модуля детектора, и опротестовал этот факт дежурному офицеру США, обвинив инспекторов США в нарушении договоренности, которая существовала в отношении прекращения установки КаргоСкана до окончательного выяснения нерешенных вопросов. Американские инспекторы немедленно отключили электрическое подключение, но не раньше, чем выразили свое возмущение поведением Лопатина.

16 ноября 1989 года советская комиссия по КаргоСкану прибыла в Воткинск для встреч с американскими инспекторами, целью которых было прояснить нерешенные вопросы, чтобы можно было завершить установку устройства. По прибытии членам комиссии была проведена экскурсия по объекту КаргоСкан. Когда Барретт Хавер показал членам комиссии проржавевшие соединения с модулем детектора и указал на ухудшающиеся погодные условия (температура упала ниже нуля, а землю уже покрывал небольшой снег), члены комиссии немедленно разрешили инспекторам США подключить электричество ко всем обогревателям, используемым в системе КаргоСкана, преодолевая возражения Анатолия Томилова.

Прибытие советской комиссии по КаргоСкану стало поворотным моментом в его установке. До этого местные советские власти (в первую очередь Анатолий Томилов и Вячеслав Лопатин) приостановили работы по установке до разрешения всех нерешенных вопросов. Однако членам комиссии стало ясно, что такой подход ставит под угрозу работоспособность оборудования КаргоСкана и что вина за любой такой исход ляжет на советскую сторону. В течение четырех дней заседаний советская комиссия отклонила возражения Томилова и Лопатина и дала зеленый свет для окончательной установки КаргоСкана, с оговоркой, что устройство не будет разрешено вводить в эксплуатацию, пока советские опасения не будут рассмотрены в полном объеме. Томилов был явно расстроен этим решением, так как оно заставило его потерять лицо перед инспекционной группой США. Лопатин был тихо удален со сцены, и его больше никогда не видели на месте происшествия. Оставшаяся часть ноября и весь декабрь были заняты требованиями по завершению установки КаргоСкана. Было протянуто более 10 000 футов (3048 м) кабеля, что позволило включить питание всех компонентов аппарата. В каждом модуле были установлены работающие блоки экологического контроля. Было установлено освещение, камеры наблюдения, главная консоль и подключен модуль управления. Хотя окончательное включение рентгеновской системы было отложено до проверки радиационной безопасности, все признаки указывали на то, что КаргоСкан будет готов к полному включению где-то в первую неделю января. Советская комиссия планировала вернуться в то время, чтобы оценить, можно ли ввести КаргоСкан в эксплуатацию.

Вмешательство Советов было продолжением согласованных усилий Михаила Горбачева, направленных на то, чтобы администрация Буша рассматривала его как жизнеспособного партнера в интересах мира. Горбачев и его советники были обеспокоены кажущейся недостаточной сосредоточенностью администрации Буша, когда дело дошло до выработки политики, которая помогла бы Горбачеву в достижении его целей и задач в условиях перестройки. Более того, геополитический климат, в котором принимались такие решения, быстро менялся. 9 ноября пала Берлинская стена. Миссия военной связи США в Потсдаме была приведена в полную боевую готовность и отправлена на место, чтобы оценить, какой будет реакция советских военных, дислоцированных в Восточной Германии. Они получили свой ответ в полночь, когда Советское бюро внешней связи, ответственное за координацию с Потсдамской миссией, передало им факс о том, что все советские солдаты должны быть размещены в гарнизоне.

«Именно тогда мы поняли, что все кончено», – отметил Том Флавия, водитель американского MLM, в интервью много лет спустя. Этот пункт был доставлен домой на следующий день, 10 ноября. «Это было так, как будто кто-то нажал на выключатель, – вспоминал Флавия. На следующий день все полностью изменилось». Флавия сравнил энтузиазм восточно-германских пограничников с ужасом советских часовых, дежуривших на мосту Глинике, соединяющем Восточный и Западный Берлин. Восточные немцы были дружелюбны, в восторге, советские солдаты – «в ужасе».

Падение Берлинской стены рассматривалось экспертами по Советскому союзу, такими как Джек Мэтлок, как отвлекающий маневр, который продолжал настаивать на улучшении американо-советских отношений. В меморандуме, написанном для президента Буша в середине ноября 1989 года, Мэтлок заявил, что «мы должны искать способы, с помощью которых можем на практике сигнализировать о поддержке США перестройки», добавив, что «перестройка должна преуспеть или потерпеть неудачу…… Мэтлок утверждал, что главной целью США должен быть поиск способов помочь Горбачеву добиться успеха.

Меморандум Мэтлока был подготовлен в поддержку Мальтийского саммита между президентом Бушем и генеральным секретарем Горбачевым, который состоялся на борту советского тяжелого крейсера «Максим Горький» 2–3 декабря 1989 года. Горбачев пришел на встречу с большими надеждами. Обеспокоенный тем, что события, разворачивающиеся в Германии, могут оказаться отвлекающим фактором, советский лидер планировал, что главы двух государств придут «к общему выводу о том, что период холодной войны закончился и что наступающая эра мира открывает беспрецедентные возможности для многостороннего и двустороннего партнерства». Действительно, во время его первоначальных бесед с Бушем Горбачев заявил, что, прежде всего, новый президент США должен знать, что Советский Союз ни при каких обстоятельствах не начнет войну. Это настолько важно, что я хотел повторить объявление лично для вас. Более того, СССР готов перестать считать США врагом и открыто заявить об этом».

Президент Буш не был готов к подобному грандиозному жесту. Он и его советники рассматривали встречу на Мальте как предвестие более решительного саммита, который планировался на июнь 1990 года. Отсутствие срочности у Буша во многом было обусловлено оценкой национальной разведки, подготовленной специально для этого саммита. Оценка с оглавлением «Советская система в кризисе: перспективы на ближайшие два года», была подготовлена Робертом Блэквеллом, офицером национальной разведки Советского Союза.

В оценке Блэквелл писал, что разведывательное сообщество США придерживается единого мнения о том, что, хотя нынешний кризис в СССР будет продолжаться даже после ранее прогнозируемых двухлетних сроков, «режим сохранит нынешний курс», что Горбачев был «относительно безопасен» в своей руководящей роли, и что существует менее вероятный сценарий «неуправляемого» спада, который может привести к «репрессивным мерам».

Буш, по-видимому, проигнорировал более пессимистичное несогласие, изложенное в тексте оценки ЦРУ Джоном Хелгерсоном, заместителем директора ЦРУ по разведке. Хелгерсон предсказал, что, хотя Горбачев будет продолжать придерживаться «плюралистической, но хаотично-демократической системы», политическая сила Горбачева в итоге «ослабнет», поскольку он «постепенно [терял] контроль над событиями».

Слишком поздно команда национальной безопасности президента Буша поняла, что у них упущена прекрасная возможность сформировать американо-советские отношения в то время, когда советский лидер был готов к очевидным и значимым изменениям. В то время как советский лидер вернулся с Мальтийского саммита, воодушевленный вниманием, которое он получал от американского президента, эрозия «политической силы» Горбачева, предсказанная Джоном Хелгерсоном, происходила быстрыми темпами. Мальта, отметил Джек Мэтлок, «не имела большого значения. Его ожидало тяжелое заседание Съезда народных депутатов».

Съезд открылся 12 декабря 1989 года, и почти сразу же Горбачев столкнулся с попыткой Межрегиональной группы депутатов внести поправки в статью VI Советской Конституции, которая предусматривала доминирование Коммунистической партии. Это противостояние достигло драматической кульминации, когда 13 декабря Андрей Сахаров, известный советский физик-ядерщик, ставший диссидентом, который в 1975 году получил Нобелевскую премию мира, подошел к трибуне, чтобы выступить.

Сахаров был первым заместителем, выступившим на инаугурационной сессии Съезда народных депутатов в 1988 году, и пользовался большим уважением, будучи выбран самым популярным человеком в Советском Союзе в 1989 году (это определение, безусловно, раздражало Михаила Горбачева). В этом случае, однако, Сахаров приводил доводы в пользу принятия предложения, которое покончило бы со статьей VI о доминировании Коммунистической партии. На него накричал Горбачев, который унизил 68-летнего физика, прежде чем проголосовать против этого предложения.

Два дня спустя, готовясь выступить с речью на конференции, в которой он возобновит свою атаку на статью VI, Сахаров умер от сердечного приступа. Горбачев объявил четырехдневный национальный траур и высоко отозвался о человеке, известном как «отец советской водородной бомбы». Но не было никаких слов, которые могли бы изменить общественное мнение о том, что Горбачев благодаря своей атаке на Сахарова на Съезде народных депутатов 12 декабря способствовал смерти Сахарова. 1989 год закончился тем, что Горбачев перешел к очень сильной обороне, и будущее перестройки, а вместе с ней и Советского Союза, оказалось под большим сомнением.

Девочка Оракова

Иногда у судьбы есть способ представить все в перспективе. 31 августа 1989 года Ольга Оракова, восьмилетняя девочка, проживающая в городе Ижевске, была госпитализирована в городскую детскую больницу № 2 для планового удаления зуба. С процедурой возникли осложнения, и в результате она была госпитализирована в Ижевский онкологический диспансер для обследования. После тщательного обследования, проведенного врачами из Всесоюзного онкологического научного центра Академии медицинских наук СССР, Ольге был поставлен диагноз рабдомиосаркомы, исключительно смертельной формы рака. Врачи начали курс химиотерапии 5 октября 1989 года, но к 17 октября всем стало очевидно, что химиотерапия мало влияет на пациента. Врачи, обеспокоенные тем, что Ольга умрет, если не будет найден другой курс лечения, послали призыв о помощи через советскую любительскую радиосеть.

Доктор Андрей Исаев, один из врачей, лечивших Ольгу, был радиолюбителем. Осенью 1988 года он встретился с доктором Юджином Уолшем на конференции радиолюбителей в Ленинграде, и они обменялись контактными данными. Доктор Исаев смог связаться с доктором Уолшем, который, в свою очередь, связался с другим радиолюбителем, доктором Гарольдом Маурером из Медицинского колледжа Университета Содружества Вирджинии. Доктор Маурер обратился к доктору Солу Кею, профессору хирургической патологии в том же учреждении. Доктор Сол был ведущим специалистом по рабдомиосаркоме. И доктор Мауэр, и доктор Сол согласились помочь и попросили выслать им историю болезни Ольги.

Теперь проблема заключалась в том, как передать эти записи доктору Солу. Доктор Исаев обратился к доктору Евгению Одиянкову из Ижевского кардиологического центра, чьи отношения с американскими инспекторами в Воткинске стали достоянием общественности. Евгений набрал номер телефона, по которому можно было связаться с квартирой инспектора, и на другом конце провода был Барретт Хейвер. После того как Евгений объяснил ему ситуацию, Баррет ответил, сказав, что лучшим способом получить записи было бы направить запрос людям из отдела 162. Евгений повесил трубку и связался с Анатолием Томиловым. Основываясь на этом разговоре, Томилов обратился к дежурному офицеру, которым по счастливой случайности оказался Барретт Хавер, с просьбой к американцам воспользоваться их факсом, чтобы переслать медицинскую карту Ольги доктору Уолшу.

Энн Мортенсон, переводчица Hughes, которая в то время была на дежурстве, перевела русские записи на английский. Однако факсимильная линия, ведущая в Москву, была отключена и ожидала ремонта. Вместо этого документы были доставлены в Москву 23 октября инспекторами, совершающими еженедельную «почтовую поездку», и переданы Стиву Фримену в ACIU, который отдал их доктору Уолшу. Доктор Уолш и доктор Маурер просмотрели записи Ольги и пришли к выводу, что им нужен образец ткани, чтобы они могли подготовить окрашенные слайды, необходимые для лабораторных исследований. Доктор Уолш сообщил об этом требовании доктору Исаеву через их любительскую радиосеть.

Образец ткани был подготовлен, и Анатолий Томилов снова обратился к американским инспекторам, чтобы узнать, смогут ли они вручную доставить образец обратно в США и проследить, чтобы он был передан доктору Мауреру. Джон Сарториус был дежурным офицером в то время, и он переадресовал запрос полковнику Коннеллу, который вернулся в Вашингтон, округ Колумбия. Коннелл, посоветовавшись с генералом Ладжуа и Эдом Пабстом, попросил проконсультироваться с посольством США, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Если посольство одобрит, то Коннелл предпочел бы, чтобы это стало акцией посольства.

Посольство одобрило просьбу о помощи, но возложило ответственность за действия на OSIA. Я должен был вылететь из Воткинска 31 октября 1989 года и как таковой был назначен почтальоном ткани Ораковой.

Во время ожидания посадки на рейс в аэропорту Ижевска ко мне подошли доктор Исаев и четверо его коллег, которые вручили мне пакет, содержащий гистологические образцы опухолевой ткани, завернутые в парафин и марлю, вместе с письмом доктора Исаева доктору Мауреру, подтверждающим советский диагноз рабдомиосаркомы.

Врачей сопровождал пятый мужчина, который казался очень взволнованным. Это был отец Ольги, Владимир. Когда я принял посылку, он сразу же подошел ко мне и обнял, горячо поблагодарив. Я сделал все возможное, чтобы сказать ему, что все будет просто отлично.

6 ноября я поехал в Ричмонд, штат Вирджиния, где доставил образцы тканей и письмо доктору Мауреру, тот передал материалы доктору Солу, который провел анализ, используя слайды, предоставленные советскими врачами, а также слайды, сделанные им с использованием ткани из предоставленного образца. Он пришел к выводу, что Ольга страдала от доброкачественного поражения, известного как репаративная гигантоклеточная гранулема, а не рабдомиосаркома.

Доктор Сол сообщил этот диагноз доктору Мауреру, который, в свою очередь, написал письмо доктору Исаеву в Ижевск, переслав результаты доктора Сола. «Я предлагаю вам прекратить химиотерапию, – написал доктор Маурер. – Лечение этой гранулемы заключается в выскабливании. Я рад, что это доброкачественное поражение, – заключил доктор Маурер. – У Ольги все будет хорошо».

Доктор Исаев ответил, что советские врачи прекратят лечение Ольги химиотерапией, но спросил, могут ли они получить письменное подтверждение выводов доктора Сола вместе со слайдами, которые использовались в его анализе. Я обратился с этой просьбой к доктору Мауреру, и он отправил запрошенные материалы в штаб-квартиру OSIA. К сожалению, материал прибыл слишком поздно, чтобы его можно было отправить с входящей ротацией в Воткинск 19 ноября. Вместо этого материал был передан команде Вурцбургера, которая должна была отправиться в Москву 4 декабря для проведения инспекции по ликвидации. Команда Вурцбургера передала материалы советским офицерам из Центра по уменьшению ядерной опасности, которые, в свою очередь, передали их в ACIU при посольстве США. 5 декабря материалы по Ораковой были переданы ACIU инспекторам Воткинска, проводившим еженедельную поездку по связям, которые, в свою очередь, передали материалы в отдел 162, который в тот же день доставил их доктору Исаеву.

25 декабря Анатолий Томилов доставил конверт Марку Дьюсу, командиру участка. Внутри было письмо от отца Ольги Ораковой.

«Уважаемые друзья! – начиналось письмо. – 1989 год подходит к концу. Этот год принес всем нам много впечатлений, как плохих, так и хороших. Он принеси много страданий нашей семье и всем нашим друзьям и родственникам, потому что заболела наша старшая дочь. Московские врачи диагностировали у нее очень серьезное заболевание и назначили сложное, опасное лечение. Теперь мы знаем, какими были бы результаты этого лечения, если бы не помощь ваших инспекторов, которым удалось найти возможность отправить образцы в Вирджинию для более точного анализа в клинике доктора Маурера.

Теперь наши друзья говорят нам, что вы принесли нам удачу, и мы вытянули счастливую карту. Диагноз доктора Маурера буквально поставил нас на ноги и дал нам надежду на благополучие нашей дочери.

Печально, когда кто-то болен, но это горе удваивается, когда наши дети больны.

Мы чрезвычайно благодарны за помощь, которую специалисты из Соединенных Штатов оказали нам в трудное для нас время.

В канун Рождества и по мере приближения Нового года мы хотели бы пожелать вам и вашим семьям счастья и процветания, а всем детям – крепкого здоровья!

Счастливого Рождества и счастливого Нового года!

Семья Ораковых»

В конверт была вложена цветная фотография светловолосой девочки с яркими глазами, одетой в красивое розовое платье, с белым бантом в волосах, держащей куклу. То, что мы смогли помочь спасти жизнь этой маленькой девочки, было одним из самых трогательных достижений, которые мы имели как инспекторы. По всему Воткинскому заводу окончательной сборки ракет суровые ветры сибирской зимы разносили снег, холодный, который не проникал не только в тела инспекторов, но и в символичной форме – в отношения между двумя странами. В то время как те, кто работал на заводе, боролись со сложностями установки КаргоСкана и последствиями изменений, произошедших во время перестройки, знание того, что мы, американцы и советские люди, смогли объединиться и оказать спасительную помощь девочке Ораковой, вселило в нас надежду, что мы снова сможем вместе найти способ разрешить наше гораздо более сложное и затрудненное положение.

Глава 7
Дорога в Капустин Яр

«Спустя годы борьбы мы поняли, что не путешествие зависит от нас, а мы зависим от путешествия».

Джон Стейнбек Путешествия с Чарли в поисках Америки

Смерть легенды

Вечером 31 декабря 1989 года инспекторы не посещали дома работников Воткинского завода по случаю Нового года. 1990 год начался с того, что на него навалилась пелена, вызванная сложными экономическими и социальными проблемами, вызванными перестройкой, и тем пугающим воздействием, которое это оказало на американо-советские отношения на объекте контроля, который уже работал в условиях стресса, вызванного продолжающимися трудностями с установкой КаргоСкана. Одним из показателей состояния отношений между инспекторами и теми, кто следил за ними, были статусы различных заявок, представленных для разрешенной договором социальной деятельности. Советская чувствительность к наличию 30 американцев, живущих в самом сердце того, что когда-то было закрытым городом, создало встроенную сдержанность в отношении свободы передвижения со стороны американцев, при этом уровень доступа колебался стечением времени.

По большей части Советы ссылались на вопросы взаимности, утверждая (почти всегда без обоснования), что США ограничивают передвижение советских инспекторов в Магне, штат Юта. Подобные утверждения были легко опровергнуты, как с точки зрения имеющейся в руках американских инспекторов актуальной информации о текущей общественной деятельности советских инспекторов, которая могла (и часто подкреплялась) прямой телефонной связью, поддерживаемой инспекторами, между должностными лицами Воткинского завода и советским персоналом, работающим на заводе «Геркулес».

Однако начиная с весны 1989 года заявки начали возвращать по новой причине, одна из которых уже не могла быть сопоставлена с положением дел у советских инспекторов в США. Речь шла о нашей безопасности. В то время как предыдущие советские оправдания за отклонение заявок часто граничили с мелочностью, когда речь заходила об ухудшении ситуации с безопасностью в Воткинске и других местах, Советы не преувеличивали. Поскольку затягивание поясов, вызванное новой экономической реальностью, начало оказывать влияние на широкие слои населения Вокинска, уровень гнева и язвительности начал выходить на поверхность в обществе, где подобные акты социально-экономического недовольства почти никогда не проявлялись в политической форме, особенно в промышленном городе, таком как Воткинск. Инспекторы смогли отследить социальный барометр, прочитав местную газету «Ленинский путь», в которой было опубликовано несколько откровенных статей о влиянии перестройки на местное население.

В дополнение к заметному увеличению актов «хулиганства» (грабежи, нападения, вандализм), в документе рассматривался рост русского национализма, отражающий негативную реакцию этнических русских на любой элемент общества– в данном случае местное удмуртское население (этническая принадлежность, отличная от Пермского [финского] населения, составляющего около 27 % жителей одноименной Удмуртской Республики), которому, как считалось, был предоставлен преференциальный режим. И снова Джон Сарториус и Энн Мортенсон прекрасно справились с переводом этих статей и предоставлением анализа, выпустив третий том своей серии «Перестройка в глубинке», посвященный «Удмуртии и национальному вопросу». Опубликованный в сентябре 1989 года этот том высветил те социальные проблемы, которые Советы предпочли бы не демонстрировать американским инспекторам.

К февралю проблема отклоненных социальных заявок стала соперничать с продолжающимися разногласиями по КаргоСкану в плане акцентирования внимания на этом вопросе инспекторами США на еженедельных встречах с их советскими коллегами. Поскольку договор предусматривал относительную свободу передвижения в пределах 50-километрового периметра вокруг объекта контроля, Советам не могло сойти с рук отклонение каждого запроса. Инспекторы неоднократно обращались с просьбами посетить кафе «Космос», но они были отклонены из-за нехватки продуктов. Чтобы компенсировать это, Советы предложили инспекторам попробовать другой ресторан, ресторан «Урал» рядом с Домом культуры. Я принял участие в этом визите. Когда мы пришли в ресторан, там уже сидела горстка советских пар, настроение у них было мрачным. Нас провели в отдельное крыло ресторана, физически отдельное от советских граждан, но все еще находящееся в их поле зрения.

Мы сделали заказ по меню и ждали, когда подадут наши блюда. Там были представлены как основные блюда из курицы, так и из говядины, и мы заказали по нескольку штук каждого из нас. Однако, когда официанты принесли еду, настроение в ресторане стало сердитым. «Почему американцы едят говядину и курицу, – воскликнула молодая леди, – а мы едим картошку?» Быстро стало очевидно, что завод подтасовал колоду в нашу пользу, предоставив ресторану еду, чтобы ею накормить нас. Неучтенным фактором, однако, были советские люди, сытые по горло статус-кво и разозленные на иностранцев, которым была дана прерогатива в выборе тех или иных вещей. И тут советские граждане начали выходить из-за столов и приближаться к нам. Сопровождающие отреагировали молниеносно и быстро вывели нас через заднюю дверь к ожидающему «рафику», который отвез нас обратно на объект контроля. Мы оставили наши блюда нетронутыми, чувствуя себя счастливчиками, что избежали серьезного инцидента.

17 февраля 1990 года «Ленинский путь» опубликовал письмо, озаглавленное «Пусть победит разум: обращение к трудящимся Удмуртии». Это было написано коллективом чиновников Ижевской коммунистической партии, некоторые из которых были кандидатами, баллотировавшимися на выборах в Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации 4 марта, с целью обратиться к тому, что с горечью и негодованием обсуждается на работе, дома, в очередях и автобусах.

Авторы были обеспокоены тоном и содержанием дискурса, имевшего место в преддверии выборов 4 марта. «На наших предприятиях и в нашей республике призывы к участию в митингах и демонстрациях, а в некоторых местах даже к забастовке звучат все громче и громче. Есть листовки, различные слухи и призывы, и на партию безосновательно клевещут. Люди становятся все более взволнованными и распространяют сплетни».

Как и многие коммунисты того времени, авторы изо всех сил пытались справиться с переменами, охватившими их страну. «В кого и во что мы должны верить? – они спросили. – Кто может гарантировать, что кто-то не играет на эмоциях людей и на нынешних трудностях? Кто подливает масло в огонь?»

Жизнь в некоторых частях обширной Советской империи начинала выходить из-под контроля. «Мы смотрим телевизор и видим дикие толпы жестоких головорезов и события в Баку и Душанбе. Если это демократия, то пощадите нас. Может быть, они пытаются сделать наш Ижевск местом очередной бойни?»

Этот страх перед хаосом пронизывал все письмо. «Мы знаем, что толпа, возбужденная экстремистскими призывами, будет делать то, чего не сделает один человек в одиночку, – заключили авторы. – Демократия и анархия несовместимы».

Такая «анархия», как опасались авторы, может возникнуть в результате политического митинга, запланированного на 22 февраля в Ижевске. Многие опасались, что митинг, который был организован «Движением за демократию», радикальной левой политической организацией, которая была откровенно антикоммунистической, могла быть использована как спусковой крючок для политического насилия. Однако на митинге, в котором приняли участие более 10 000 человек, насилия не было. Хоть он и длился 2,5 часа и выступили более 30 публичных ораторов. «Обе стороны, – отмечается в статье под названием «Митинг», опубликованной в «Удмуртской правде», – защитники и защищаемые, были на высоте».

Многие из выступавших были представителями рабочего класса, которые осуждали «убожество жизни и убожество властей», пустые полки в магазинах, плачевную жилищную ситуацию и удручающее состояние здравоохранения.

Многие из присутствующих, казалось, потеряли веру в способность и готовность «системы» осуществить необходимые изменения. Как отметил Евгений Шумилов, сопредседатель Движения за демократию, «проблема не в одной одиозной личности и даже не в дюжине из них. Они могут заменить ржавые винты и колеса на нашем громоздком локомотиве, который якобы собирается сделать остановку в коммуне, но даже с новыми деталями мы не достигнем этого яркого сияния и через 100 лет. Нам нужно заменить весь локомотив».

«Локомотив» был всеобъемлющим. Шумилов и ему подобные устали от Михаила Горбачева, высмеивая перестройку как «псевдонаучную идеологическую доктрину». Присутствовавшая толпа была явно согласна; они потеряли веру в Коммунистическую партию, представителей которой заглушали свистом и улюлюканьем, когда они пытались обратиться к участникам митинга.

Выборы – мнимая цель митинга – сами по себе были подозрительными. Более 200 должностных лиц Коммунистической партии были выдвинуты «системой» для борьбы за 200 мест в Удмуртском Совете. Требования об отставке всего удмуртского партийного аппарата были выдвинуты организаторами с одобрения большинства присутствующих.

Выборы, назначенные на 4 марта, вырисовывались на горизонте, и эмоции были на пределе. Как заметил корреспондент «Удмуртской правды», «улицы – не лучшее место для принятия взвешенных решений».

24 февраля я отправился в Москву вместе с Энн Мортенсон, переводчицей HTSC, для еженедельной поездки по связям с посольством. Наши советские сопровождающие предупредили нас о том, что в воскресенье, 25 февраля, мы не должны находиться где-либо, кроме нашего гостиничного номера или посольства США. «Если вам нужно выйти, – сказали они нам, – держитесь окраин города. Но прежде всего избегайте центра. Там будет демонстрация, и националисты и радикалы планируют устроить беспорядки. Возможно насилие».

Как и многие инспекторы, увлеченные советскими делами, мы с Энн отслеживали политическую ситуацию в Советском Союзе и были осведомлены о запланированной демонстрации, о которой нас предупреждали наши сопровождающие, и о возможности насилия. Мы наблюдали, как местные власти Воткинска предупреждали о подобных беспорядках в Ижевске неделей ранее, но демонстрации прошли мирно. Мы с Энн обсуждали московскую демонстрацию, и мы согласились с тем, что хотим занять места в первом ряду на шоу. Я поблагодарил наших советских сопровождающих за их беспокойство по поводу нашей безопасности и сказал, что мы со всей внимательностью отнесемся к их предостережениям, когда будем находиться в Москве.

Ранним утром следующего дня я и Энн заселились в гостиницу «Украина» и отправились к ближайшей станции метро «Киевская», где сели на поезд до станции «Парк культуры». Именно у этого парка собиралась демонстрация. На воскресенье были запланированы две демонстрации, обе созванные национальным демократическим фронтом, коалицией оппозиционных групп, стремящихся к избирательному единству на предстоящих выборах 4 марта. Демонстрация в парке Горького, которую организаторы назвали «митингом», была южной группой участников. Одновременная «встреча» должна была состояться на севере Москвы в одно и то же время. По окончании выступлений организаторы планировали, что два митинга пройдут маршем к центру города, где они объединят свои силы.

Символизм даты, выбранной для демонстрации, не ускользнул от внимания тех, кто знаком с российской историей, – по старому григорианскому календарю 25 февраля было третьим и последним днем массовых протестов в Санкт-Петербурге, которые привели к краху правления царя Николая II. 26 февраля армия была выведена на улицы для подавления беспорядков, прежде чем в итоге перейти на сторону революционеров. Возможно, среди нынешних демонстрантов были такие, кто надеялся, что история повторится. По характеру их реакции было ясно, что по крайней мере некоторые из советских властей опасались, что это произойдет.