Текст книги "Гонка разоружения"

Сенатор Хэлмз был не единственным человеком, занимавшимся немного причудливыми сочинениями, когда речь заходила о ракетном кризисе в Воткинске. 16 марта 1990 года газета Washington Post опубликовала колонку, написанную Роуланлом Эвансом и Робертом Новаком под названием «Ракетный кризис», в которой якобы описывались события 10 марта 1990 года на объекте в Воткинске. «Вскоре после того, как советские охранники обнажили пистолеты против безоружных американских техников в противостоянии на Воткинском ракетном заводе в прошлое воскресенье вечером, – писали Эванс и Новак, – посол Джек Мэтлок примчался в Министерство иностранных дел около полуночи в кризисном настроении по поводу отношений с Москвой, которого не было с тех пор, как Михаил Горбачев пришел к власти».

Проще говоря, статья была чистой выдумкой. «Пистолеты выиграли противостояние, – сообщили Эванс и Новак, – во второй раз заблокировав инспекторам включение своего нового рентгеновского устройства, чтобы предотвратить производство незаконных ракет». Кризис, по мнению двух американских авторов, был спровоцирован тем, что Советы вывезли ракету, загруженную в железнодорожный вагон. Американские техники пытались включить рентген, написали Эванс и Новак. «Они были ошеломлены, когда Советы сказали «нет», выдвинув три новых возражения».

Для советских людей, читающих страницы Washington Post, изображение советских охранников, обнажающих оружие при столкновении с американскими инспекторами, должно было стать шоком. На просьбу корреспондента «Известий» прокомментировать колонку Washington Post заместитель министра оборонной промышленности Виктор Щукин ответил: «Я впервые слышу о пистолетах и боевых действиях в Воткинске. Я убежден, – точно отметил Щукин, – что это выдумка, которая не имеет ни малейшего сходства с реальностью».

Далее Щукин точно описал суть ракетного кризиса в Воткинске, отметив, что установленная система КаргоСкан «не соответствовала трем параметрам, которые были согласованы советской и американской сторонами». Щукин упомянул делегацию во главе с доктором Луком, заявив, что эта команда «изучила вопрос» и согласилась скорректировать параметры КаргоСкана в соответствии с советскими требованиями.

Когда его попросили прокомментировать, почему американская пресса сообщает о драме там, где ее не было, Щукин ответил, что «это произошло из-за недостатка знаний или по какой-либо другой причине», отметив, что «все предметы были вывезены с завода в соответствии с договором. Никаких нарушений с нашей стороны не было». Подчеркивая рутинный характер событий, Щукин заявил, что «шлагбаум, сигнальный фонарь и вся панель управления являются неотъемлемой частью и находятся под американским контролем».

Это было так, как если бы Виктор Щукин прочитал заключительные записи в хронологии, собранной Роем Питерсоном, подробно описывающей события, связанные с запуском первой ракеты 10 марта:

2:19: Сделан последний запрос на проведение рентгенографической визуализации. Советская сторона отказывается рассматривать его. У американской стороны больше нет вопросов.

2:20: Шлагбаум железнодорожного семафора SGA поднят, светофор TLB переключен на красный

2:21: Неисправность TLB-светофора – красный свет не переключается на зеленый.

2:23: Консоль оператора VPM переопределена вручную; TLB-светофор переключился на зеленый сигнал. Железнодорожный вагон 36899565 отправляется вопреки возражениям.

Последний вопрос Джесси Хелмса к Рону Леману был, пожалуй, наиболее соответствующим действительности. Советы утверждали, что решение о срочном выводе трех SS-25 с завода без создания снимков через КаргоСкан было чисто экономическим вопросом и производственной реальностью. Нет сомнений в том, что Воткинский завод, как и весь остальной Советский Союз, переживал трудные времена, и отсутствие доходов, вызванное тем, что они не смогли доставить заказчику ракеты по контракту, было источником большого беспокойства для руководства завода. Кроме того, завод окончательной сборки имел ограниченные возможности для хранения ракет либо в виде готовой продукции, либо на различных стадиях сборки. Весьма вероятно, что этот объем был удовлетворен и что любая дальнейшая задержка с освобождением места внутри объекта, вызванная затянувшейся отгрузкой собранных ракет, приведет к тому, что завод не сможет получить дополнительные компоненты ракеты, которые должны быть доставлены поставщиками, которые их поставляли. Рассматриваемые в этом контексте Советы не пытались ничего скрыть от инспекторов, и три ракеты, которые не прошли фотографирование на Кар-гоСкане, были просто частью обычного производственного цикла SS-25.

Однако смягчающим фактором против этой оценки является тот факт, что Советы признали, что на момент подписания Договора о РСМД на заводе окончательной сборки хранились компоненты примерно для 36 ракет SS-20. Если это утверждение верно, то возможности завода по хранению ракет и компонентов не были затронуты 7 или 8 ракетами, присутствовавшими на момент принятия решения о поставке трех ракет 10 марта. Аналогичным образом, в случае с делегацией, возглавляемой доктором Луком, аргумент о том, что ожидание еще нескольких дней приведет к финансовому штрафу, не находит сильного отклика.

Ключ к истине, стоящей за этими тремя ракетами, по-видимому, лежит в моем анализе «аномальных» ракет и того, что представляли собой эти аномалии, если вообще что-либо представляли. Возможно, что мои наблюдения были просто побочным продуктом неверной интерпретации данных, выводов на основе воспринимаемых закономерностей, которые не имели никакого отношения к реальности, и что моя оценка относительно трех «аномальных» ракет, которые многие считали «смертельно точными снарядами», была просто совпадением.

Однако, если мои оценки были верны, оставалось загадкой, что, если вообще что-либо делало три «аномальные» ракеты настолько чувствительными, то Советы скорее пошли бы на риск международного кризиса, чем подвергли бы их радиографическому изображению с помощью КаргоСкана. Письмо Хэлмза предполагает, что ракеты были новой версией SS-25, которая, как полагали, находилась в стадии разработки в то время и оценивалась как способная нести три независимо нацеленные боеголовки. Однако продолжение SS-25, которое впоследствии стало известно как С-27, или «Тополь-М», все еще находилось на стадии проектирования во время кризиса КаргоСкана и как таковое не могло быть виновником.

Однако зимой 1989/90 гг. из Воткинска был отправлен уникальный вариант SS-25, настолько секретный, что его потенциальное существование не было на радаре аналитиков разведывательного сообщества США. Истоки этого варианта SS-25 лежали в строго засекреченной системе Судного дня, используемой Советами, известной как «Периметр» или, более популярно, как «Мертвая рука». Цель системы «Периметр» состояла в том, чтобы гарантировать, что Советы сохранят способность нанести второй удар в случае тотальной ядерной атаки Соединенных Штатов, которая уничтожит советское руководство.

Специально модифицированные ракеты MR-UR-1 OOUTKKh/SS-17, оснащенные системой радиосвязи, известной как 15В99, вместо ядерных боеголовок хранились в укрепленных ракетных шахтах, где они были подключены к автономной системе командования и управления. Эта система собирала данные с датчиков, расположенных в стратегических точках по всему Советскому Союзу, которые измеряли вспышки света, концентрации радиации и сейсмическую активность, чтобы определить, подвергся ли Советский Союз ядерной атаке. Он также отслеживал важнейшую коммуникационную активность на национальном уровне, чтобы определить, остался ли кто-либо, кто мог бы отдать приказ о нанесении ответного ядерного удара. Если система «Периметра» определит, что советская система командования действительно была выведена из строя ядерным ударом, она бы затем запустила модифицированные ракеты SS-17, которые пролетели бы над всей территорией Советского Союза, передавая коды запуска, которые автоматически бы отправили все уцелевшие ракеты к их целям в Соединенных Штатах и Европе.

Ракеты SS-17, приписанные к системе «Периметр», вступили в строй в январе 1985 года. Почти сразу же советское верховное командование забеспокоилось об их живучести, поскольку США разработали новую баллистическую ракету подводного базирования «Трайдент Д-5», которая имела более короткое время полета до достижения целей (в некоторых сценариях менее трех минут) и высокий уровень точности, который не только сделал возможным внезапное ядерное нападение на советскую территорию, но и поставил под угрозу сами системы – шахтные ракеты SS-17 «Периметр», которые должны были гарантировать эффективный ответный удар.

Чтобы дополнить систему периметра на базе SS-17, Советы обратились в конструкторское бюро Надирадзе с просьбой модифицировать «Пионер VTTX»/SS-20 так, чтобы он мог нести систему радиосвязи 15В99, подобную той, которая использовалась SS-17 для передачи кодов запуска сохранившимся советским ракетам. 249-й ракетный полк в Полоцке был выбран для эксплуатации этой новой ракеты, известной как «Горн». 249-й ракетный полк был расформирован в марте 1986 года и немедленно переоборудован для эксплуатации командной ракеты «Горн», которая проходила испытания на ракетном полигоне в Плесецке. 26 декабря 1986 года 249-й ракетный полк, оснащенный девятью командными ракетами «Горн», заступил на боевое дежурство в полном составе, причем по крайней мере три его мобильные пусковые установки всегда были развернуты в полевых условиях, готовые выполнить свою миссию Судного дня.

Договор о РСМД, однако, сделал «Горн» устаревшим менее чем через год после того, как он начал использоваться. 249-й ракетный полк был выведен из строя в 1989 году, его ракеты были уничтожены в соответствии с условиями договора, и полк был расформирован. Почти сразу же Советы начали искать кандидата, чтобы заполнить пробел, образовавшийся в результате ликвидации командных ракет 88–20/«Горн». И снова конструкторскому бюро Надирадзе было предложено решить проблему, на этот раз путем модификации SS-25, чтобы он нес систему радиосвязи 15В99 вместо ядерной боеголовки. Учитывая опыт, накопленный при разработке системы «Горн», время выполнения этого проекта было значительно сокращено.

По меньшей мере 13 SS-25 в итоге были модифицированы для установки системы радиосвязи. Четыре из них были использованы в летных испытаниях, проведенных 3 августа, 17 октября, 26 ноября и 25 декабря 1990 года. Все летные испытания прошли успешно. 26 декабря 1990 года девять оставшихся модифицированных командных ракет SS-25, известных как «Сирена», заступили на полное боевое дежурство в составе 8-й ракетной дивизии, действовавшей с ракетной базы Юрия. По меньшей мере три из этих ракет были развернуты в полевых условиях в любой момент времени, готовые к выполнению своей миссии Судного дня, заключающейся в обеспечении того, чтобы все советские межконтинентальные баллистические ракеты, пережившие ядерную атаку США, могли быть запущены в ответ, даже если советское руководство и командование и будут уничтожены.

Поставка по меньшей мере 13 ракет «Сирена» во второй половине 1990 года логически совпала с наблюдаемыми поставками «аномальных» ракет с Воткинского завода окончательной сборки в конце 1989 года и в марте 1990 года. Это остается предположением, однако Советы никогда не подтверждали, что три ракеты, отправленные из Воткинска 10 марта 1990 года, были связаны с программой «Сирена».

Если, однако, «аномальные» ракеты на самом деле были связаны с программой «Сирена», то тогда Советы поспешили бы заполнить оперативный пробел в системе автономного запуска ракет «Периметр», созданной в результате санкционированной РСМД ликвидации командной ракеты ЭЭ-20/«Горн», поставившей ракету «Сирена» на столкновение с американскими инспекторами, стремящимися ввести КаргоСкан в эксплуатацию. Учитывая чрезвычайно чувствительный характер программы «Периметр», логика подсказывает, что Советы предпочли бы дипломатический кризис раскрытию одного из своих самых больших секретов национальной безопасности с помощью радиографического изображения, которое выявило бы аномалии на второй ступени SS-25, которые отличались от того, что было заявлено в договоре, и по итогу это пришлось бы объяснять.

Команда Уильямс

Я вернулся в штаб-квартиру OSIA, когда кризис из-за КаргоСкана все еще бушевал, и большая часть моего времени по прибытии была потрачена на обеспечение поддержки технических дискуссий, ведущихся в Воткинске по урегулированию противостояния. Я управлял несколькими крупными проектами, в том числе готовил стандартную операционную процедуру для «случайного сбора разведданных» в Воткинске и статью для ACIS, в которой подробно описывалась аналитическая методология, которую я использовал для прогнозирования производства ракет в Воткинске, что помогло разжечь кризис КаргоСкана.

Другой проект включал оказание помощи в оценке различных вариантов «маркировки» ракеты в рамках будущего инспекционного режима СНВ. В соответствии с Договором СНВ ракеты станут подотчетными предметами, а не запрещенными, и любая ракета, покидающая объект, находящийся под контролем зоны контроля, должна будет иметь уникальный идентификатор, прикрепленный к ней инспектирующей стороной, чтобы ее можно было отслеживать и учитывать в рамках общей программы проверки.

Возможно, моим самым большим достижением за это время была доработка официальной учебной программы для курса по производству/сборке твердотопливных ракетных двигателей, который стал обязательным для всех будущих инспекторов по контролю. Я посещал оригинальный курс по внутреннему производству, предназначенный для ознакомления сотрудников и руководства со сложностями и опасностями, связанными с производством твердотопливных ракетных двигателей, и нашел его не только увлекательным, но и чрезвычайно полезным для кого-то вроде меня, кто, не имея опыта в ракетостроении, мог быть вынужден инспектировать советскую ракету завода окончательной сборки.

Первоначально мне было поручено поработать над этим вопросом с Джоном Сарториусом, но его навыки были более необходимы тем, кто работал над вопросами Меморандума о соглашении, особенно когда речь шла о КаргоСкане. Предоставленный самому себе я работал с руководителем программы «Геркулес» Бобом Эриксоном, чтобы сократить первоначальный четырехдневный курс, удалив чрезмерно технические темы, не представляющие особой ценности для инспектора, и сосредоточившись на более важных знаниях, которые могли бы дать инспектору понимание того, как работают твердотопливные ракетные двигатели, как они были произведены, и как они были собраны.

Я полагал, что инспектор, вооруженный такого рода фундаментальными знаниями, сможет делать более обоснованные наблюдения во время любых будущих инспекций советских твердотопливных ракет и объектов по их производству. Я также согласовал с подразделением хранения ракетных двигателей межконтинентальных баллистических ракет Minuteman, расположенным на близлежащей военно-воздушной базе Хилл, организацию для слушателей курса «Геркулес» экскурсии по объекту сборки ракет Minuteman III. В промежутке между курсом и экскурсией по базе я смог составить предложение о 2,5-дневном курсе обучения, который в сочетании со специально разработанной стандартной процедурой сбора разведданных для Воткинска, которую я заканчивал, мог превратить каждого будущего инспектора в жизнеспособного «счастливчика» – сборщика разведданных.

Это было гораздо большим достижением, чем кажется на бумаге, поскольку среди некоторых полевых офицеров в Директорате по контролю такая подготовка не получила достаточной поддержки. С их точки зрения, это обучение не было существенным и отвлекало от того, что они считали более неотложной работой по управлению инспекциями как в Магне, так и в Воткинске, которые были необходимы для выполнения нашей миссии, предусмотренной договором. У меня была поддержка ACIS, которые настаивали на полном четырехдневном курсе, но добиться того, чтобы майоры и подполковники, которые были поглощены сложной логистикой и деталями управления контрактами, были в восторге от сбора разведданных, которые не считались необходимыми для миссии, было непростой задачей.

«Следует ли попытаться провести ракетную подготовку в Магне?» – это была часто повторяемая мантра в расписании мероприятий, ежемесячно составляемом оперативными сотрудниками на местах для директора по контролю. В конце концов я перестал спрашивать, желателен ли ракетный курс, и воспользовался одобренными поездками по связям в Магну, чтобы вступить в переговоры с военно-воздушной базой Геркулес и Хилл, которая производила готовый продукт. Пока офицеры полевого класса обсуждали достоинства однодневного курса «Ракета 101», я смог к концу марта представить полковнику Коннеллу полностью проверенный учебный план продолжительностью два с половиной дня как свершившийся факт. Полковник Коннелл подписал его и направил директору по операциям для включения в официальную программу обучения OSIA для всех будущих инспекторов по контролю, к большому огорчению тех, кто выступал против этой концепции.

Как и все назначенные в Дирекцию контроля, я наметил свой график работы в штаб-квартире OSIA, одним глазом поглядывая на календарь и зная, что в не столь отдаленном будущем я вернусь в Воткинск для ротации, которая может длиться шесть недель или больше. Это означало либо работать над проектом в ускоренном темпе, с целью завершить его до следующей даты ротации, замедляя процесс, чтобы я мог найти подходящий момент, чтобы нажать «паузу», пока возвращаюсь в Воткинск, либо сотрудничать с кем-то, чтобы проект мог быть передан без каких-либо серьезных перерывов, вызванных моим исчезновением на несколько недель за раз.

Однако, когда я вернулся из Воткинска в марте, это уравновешивание прекратилось. Мне сообщили, что у меня новые заказы и летом я покидаю OSIA. Во время моего назначения в OSIA между OSIA и штабом Корпуса морской пехоты произошел спор по поводу продолжительности моего назначения в OSIA – мои первоначальные приказы были якобы на два года, но к этой годовщине в феврале я сдулся без намека на какие-либо изменения ветра. Чтобы внести некоторую ясность в картину, генерал Ладжуа написал в штаб Корпуса морской пехоты, добиваясь продления моей командировки на 18 месяцев, чтобы я мог помочь подготовиться к будущим инспекциям по контролю, предусмотренным Договором о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ).

Я также подал заявку на официальное обучение в качестве офицера внешней разведки, связанной с СССР. В этом начинании я получил чрезвычайно сильную поддержку от генерала Ладжуа, полковника Энглунда и полковника Коннелла – трех самых опытных специалистов по СССР и офицеров за рубежом в вооруженных силах США. «Капитан Риттер уже пережил опыт, к которому большинство FAO могут только стремиться», – писал полковник Энглунд. «В наших будущих отношениях с Советским Союзом будет острая потребность в морских пехотинцах с его талантом, напористостью и решимостью», – добавил полковник Коннелл. «Капитан Риттер уже приобрел уникальный и критический опыт в восточноевропейском/советском зарубежье, – отметил генерал Ладжуа. – Если бы ему дали возможность добавить формальное высшее образование к этому значительному опыту, он мог бы внести гораздо больший вклад в Корпус морской пехоты и нацию в этой жизненно важной области».

Казалось, что мое зачисление в программу было почти гарантировано, а это означало, что я мог ожидать отправки в Монтерей, Калифорния, для изучения русского языка и окончить аспирантуру к концу лета 1991 года. Запрос FAO на обучение был сопоставим по календарю с запросом о продлении срока действия OSIA, и все предполагали, что именно так будет развиваться мое будущее.

У штаба Корпуса морской пехоты были другие планы. Хотя они, по сути, одобрили мой пакет услуг FAO, вместо того чтобы оставить меня в OSIA, было решено, что я посещу Школу ведения боевых действий на амфибиях (AWS), профессиональную подготовку для всех капитанов морской пехоты, прежде чем поступить в программу подготовки FAO. Таким образом, я должен был бы отчитываться в Квантико, штат Вирджиния, в начале августа 1990 года. Это был неожиданный ход событий, и поэтому полковник Коннелл счел за лучшее, чтобы я был выведен из цикла ротации в Воткинске и вместо этого сосредоточился на завершении всей моей незаконченной работы, а также на проведении тщательной ротации с тем, кого штаб Корпуса морской пехоты отправил мне на замену. Что касается меня, то это была приятная новость. Моя тарелка была полна, и все выглядело так, как будто я закончил свой последний срок службы в качестве инспектора по осуществлению Договора о РСМД.

У судьбы, однако, были другие планы.

В дополнение к пяти типам инспекций, перечисленным в первоначальном тексте Договора о РСМД (базовый уровень, закрытие, краткое уведомление, ликвидация и контроль), существовали два других типа инспекций на местах, которые возникли из требований к выполнению договора, не предвиденных первоначальными участниками переговоров. Первым из них был осмотр «технической проверки». В ходе переговоров, состоявшихся весной 1988 года, вопрос о проверке технических характеристик договора, имеющих отношение к ракетным системам, которые были заявлены обладающей стороной, был поднят.

12 мая 1988 года после обсуждений между государственным секретарем Джорджем Шульцем и министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе было достигнуто соглашение, которое было оформлено как «согласованный протокол» и включено в договор. Согласно протоколу, «в ходе базовых инспекций у сторон будет возможность на одноразовой основе проверить технические характеристики [ракет, перечисленных в договоре], включая вес и размеры ступеней SS-20, на объекте по ликвидации. Инспекторы случайным образом выберут по одному предмету каждого типа для взвешивания и измерения из образца, представленного инспектируемой стороной в месте, указанном инспектируемой стороной».

Для выполнения этой задачи генерал Ладжуа выбрал командира Джона К. Уильямса, офицера надводного вооружения ВМС, несколько раз служившего во Вьетнаме, который позже прошел подготовку в качестве офицера внешней разведки, специализирующегося на СССР. Уильямс служил с Ладжуа в Москве в начале 1980-х годов, где он приобрел заслуженную репутацию агрессивно компетентного атташе. Генерал Ладжуа первоначально выбрал Уильямса для руководства стандартной инспекционной группой INF, но, когда возникло требование о проведении инспекцией «технической проверки», именно Уильямс получил одобрение.

Он командовал группой специалистов по РСМД в ходе шести отдельных технических проверок на объявленных советских объектах ликвидации, где они измерили длину, ширину, высоту и вес шести отдельных ракет, подлежащих ликвидации в соответствии с договором (SS-20, SS-12, SS-4, SS-5, SS-23 и крылатая ракета SSC–X-4). Эти измерения стали стандартом для всех проверок OSIA. Работа Уильямса имела огромную ценность для OSIA и разведывательного сообщества США, на этот факт ссылался генерал Ладжуа в комментариях, которые он сделал к моему отчету о пригодности, где отметил, что я был «одним из двух офицеров OSIA, отмеченных благодарностью ЦРУ».

Ходили слухи, что командир Уильямс был другим.

Позднее признание Советами того, что первая ступень межконтинентальной баллистической ракеты SS-25 была идентична первой ступени запрещенной ракеты средней дальности SS-20, вызвало больше проблем, чем просто проблема контроля на Воткинском заводе. В то время как большинство оперативных баз SS-20 планировалось «закрыть», что означало, что все системы, связанные с РСМД, вместе с их вспомогательными структурами и объектами будут удалены и/или уничтожены, Советы указали, что некоторые из бывших оперативных баз SS-20 будут преобразованы в оперативные базы SS-25. базы. В ходе переговоров, предшествовавших подписанию Договора о РСМД, было решено, что США смогут проводить специальные инспекции заявленных таким образом объектов, используя оборудование для обнаружения радиации (RDE), которое сможет различать поток интенсивных быстрых нейтронов, создаваемый SS-20, объектов, оснащенных тремя ядерными боеголовками, и единственной ядерной боеголовкой SS-25.

И снова Уильямсу, который к этому времени был произведен в капитаны, было поручено провести пару «специальных инспекций», одну на оперативной базе SS-20, другую на оперативной базе SS-25, где он собирал данные с помощью детектора быстрых нейтронов, состоящего из 12 газообразных пропорциональных трубок с гелием (ЗНе) в покрытом кадмием полиэтиленовом замедлителе, которые могли бы идентифицировать пространственную структуру нейтронов, испускаемых ядерными боеголовками на ракетах двух типов, создавая тем самым уникальную сигнатуру для каждого. Эти инспекции были проведены летом 1989 года, и данные, и процедуры были переданы американским и советским переговорщикам в Женеве и впоследствии включены в Меморандум о соглашении, который был завершен 21 декабря 1989 года.

В августе 1988 года Советы вывели из строя два ракетных полка SS-20 – 778-й гвардейский в Канске и 382-й гвардейский в Новосибирске. Ракеты и пусковые установки были запланированы к уничтожению. Однако закрытие объектов потребовало бы уничтожения ракетных отсеков, где размещались пусковые установки, когда они находились в гарнизоне. Вместо этого Советы решили преобразовать эти два подразделения в полки, оснащенные межконтинентальными баллистическими ракетами SS-25, тем самым перепрофилировав соответствующие гарнизонные объекты. 778-й гвардейский ракетный полк, недавно оснащенный девятью мобильными пусковыми установками SS-25, был приведен в боевую готовность 12 декабря 1989 года, за ним 22 декабря последовал 382-й. Оба теперь имели право в соответствии с протоколом на проверку с коротким уведомлением с использованием процедур RDE.

Вместо того чтобы отправлять первоначальную команду Уильямса для выполнения задачи, было принято решение собрать новую команду, состоящую из опытных руководителей и инспекторов, которые, наряду с некоторыми ветеранами из первоначальной команды Уильямса, сформировали бы кадры для дополнительных двух команд, способных проводить инспекции RDE. Подполковники Николас Троян и Джон Ломанн, два наиболее опытных руководителя группы OSIA, были привлечены к миссии вместе с несколькими лингвистами и инспекторами, отобранными из их первоначальных инспекционных групп РСМД. Они присоединятся к Джону Уильямсу и нескольким его ветеранам разработки RDE, чтобы провести первые инспекции RDE с коротким уведомлением.

Сформированная по этому делу команда состояла из десяти человек.

Учитывая уникальный характер этой миссии, конкуренция за несколько мест в этой новой сводной команде, которая еще не была распределена, была высокой. Поэтому я был ошеломлен, когда ко мне обратился не кто иной, как сам капитан Уильямс, с вопросом о моей готовности работать в качестве члена его команды.

«Полковник Коннелл говорит, что вы можете быть доступны для специальной инспекции, которую я провожу. Мне нужен сильный парень, чтобы нести мои сумки. Вы свободны?»

Я слышал о предстоящей проверке RDE и о том, что капитан Уильямс возглавлял ее. Меня не нужно было просить дважды.

В начале апреля «новая» команда Уильямса вылетела на военно-воздушную базу Патрик во Флориде, где на складе, расположенном на космодроме США на мысе Канаверал, был собран макет SS-25. Мы тренировались на этом макете в течение нескольких дней, знакомясь с оборудованием RDE и процедурами, которые будут использоваться во время реальной проверки. У нас было девять ракет для проверки на каждом объекте, и предусмотренный договором 24-часовой срок для выполнения работы. Когда учитывалась необходимость обхода объекта и предусмотренное договором право вскрывать контейнер одной из девяти ракет в конце инспекции, права на ошибку не было. Нам нужно было иметь возможность завершить одну проверку ракеты не более чем за два часа. Более того, нам нужно было выполнять задание практически без сна – проверка не могла прерываться просто потому, что закончился условный восьмичасовой рабочий день.

Я был уникален среди инспекторов команды Уильямс тем, что уже видел ракету SS-25, когда она покидала Воткинский завод. Я также, скорее всего, никогда больше не собирался участвовать в проверке RDE, в отличие от остальной команды, которую готовили именно к такому повороту событий. Таким образом, моя работа заключалась буквально в том, чтобы «нести сумки», имея в виду специальные чехлы Pelican, в которых хранилось оборудование RDE. Мне также было поручено освоить различные механизмы безопасности, встроенные в процесс досмотра, включая использование защищенных от несанкционированного доступа меток, термоусадочной пленки, устойчивой к несанкционированному доступу, и уплотнения Cobra – волоконно-оптического кабеля, используемого для блокировки досмотрового оборудования, когда мы хранили его в Советском Союзе после окончания досмотра.

Но моей основной функцией была та, которую я усовершенствовал, работая в Воткинске, – проводить «случайные» наблюдения, всасывая подобно пылесосу все, что я мог увидеть во время осмотра и что могло представлять разведывательную ценность. Поэтому последнему пункту у капитана Уильямса было несколько предостережений. «Советы будут следить за вами орлиным оком, – сказал он мне. – Они знают, кто вы такой, и что вы не один из нас». Уильямс имел в виду кадры «нормальных» инспекторов РСМД. «Поймите, мы собираемся проводить такого рода проверки еще много раз. Если вас поймают за разглядыванием чего-то потенциально интересного, то, вероятно, это будет последний раз, когда у кого-либо будет шанс увидеть это. У вас есть записная книжка. Не пишите у всех на виду – отойдите и занесите свои наблюдения в более приватной обстановке». Он сделал паузу, уставившись на мена взглядом буравчика. Этот прием был уникальной компетенцией старших офицеров. «Полковник Коннелл говорит, что вы хороши в такого рода вещах, вот почему вы здесь. Постарайтесь не испортить в будущем своей нескромностью все для остальных нас».

Дни, которые мы провели на мысе Канаверал, были насыщенными, но нашлось время для осмотра достопримечательностей. Мы были буквально окружены историей, мыс Канаверал был местом, где Джон Гленн и другие астронавты «Меркурия» начали космическую программу США и где программа «Джемини» подготовила Америку к конечной цели – Луне. Мы осмотрели мемориал астронавтам «Аполлона-1», погибшим в результате трагического пожара, и увидели стартовую площадку, с которой «Аполлон-11» отправил Нила Армстронга и его коллег – исследователей космоса на встречу с историей. И это была не просто история, которая окружала нас, – каждый день мы проезжали мимо стартовой площадки 17, где готовилась ракета Delta II для запуска 13 апреля австралийского коммерческого спутника.