Текст книги "Гонка разоружения"

Наши советские сопровождающие предупредили нас, что в этой демонстрации может быть более миллиона участников, но, судя по пассажиропотоку в поезде до парка Горького, где была видна лишь горстка людей со свернутыми транспарантами, фактическая посещаемость должна была быть намного меньше. Действительно, Энн и я были поражены разницей в численности демонстрантов и советских сил безопасности, развернутых для их сдерживания. Буквально как только мы с Энн вышли из метро, то оказались в настоящем море полиции и военнослужащих Министерства внутренних дел, все в защитном снаряжении. В каждом квартале были сформированы роты ОМОНа численностью 150–200 человек, еще сотни разместились в самом парке Горького, где службы безопасности оборудовали командный пункт. Вокруг толпились десятки сотрудников службы безопасности в штатском, а на прилегающих улицах были заранее расставлены машины скорой помощи и «автозаки».

Около 10:30 утра начали прибывать первые демонстранты, состоящие в основном из молодых организаторов и пожилых женщин. Всего две недели назад, 7 февраля, Центральный комитет Коммунистической партии после бурного трехдневного заседания проголосовал за отказ от руководящей роли, предписанной ему статьей VI Советской Конституции 1977 года, которая предоставляла КПСС монополию на политическую систему. Это было частью генерального плана Михаила Горбачева по переходу Советского Союза от однопартийной системы к такой, где сильная исполнительная власть руководила демократическими институтами, состоящими из нескольких различных политических партий. (Это также было целью Андрея Сахарова, когда он попытался выступить на Съезде народных депутатов 12 декабря 1989 года, но был остановлен Горбачевым. Серьезные изменения в советской политике, по-видимому, могли произойти только по графику Горбачева.)

Однако, как и практически во всех аспектах его реформ, связанных с перестройкой, существовала огромная разница между видением и реальностью. Хотя КПСС предполагала, что она будет играть важную роль – если не главную – в оказании помощи при формировании и руководстве этими новыми политическими партиями, у нее не было мандата на это. Власть теперь находилась в руках людей, которые, без каких-либо консультаций ни с КПСС, ни с центральными властями, действовали так, как считали нужным. Но все это было ново для авангарда эксперимента с советской демократией. В конце концов в парке Горького собрались примерно 100 000 человек.

Около полудня они начали мирно маршировать по широким проспектам московского Садового кольца, прежде чем направиться на Смоленскую площадь перед Министерством иностранных дел, где была установлена трибуна для выступлений. Не было ни бунта, ни штурма Кремля, просто мирное выражение населения, уставшего от правительства, которое, казалось, больше не отстаивало их наилучшие интересы. В конце концов участники разошлись, оставив спецназ и войска МВД гадать, из-за чего был весь сыр-бор.

Мы с Энн вернулись в Воткинск на следующий день, 26 февраля, только для того, чтобы обнаружить город, перевернутый с ног на голову. Через неделю после митинга в Ижевске появился слух о том, что Движение за демократию проведет демонстрацию в Воткинске в воскресенье, 25 февраля, приуроченную к московским «митингам». Как и в случае с Москвой, местные власти прогнозировали, что будут широко распространены социальные беспорядки, включая «репрессии против определенных членов аппарата». Для Владимира Садовникова, бывшего генерального директора Воткинского заводского объединения, угроза насилия в отношении его самого и его семьи стала настоящим ударом. «Они убьют меня в первую очередь, – сказал Садовников своей жене. – Есть люди, которые хотят поквитаться со мной».

С тех пор как Садовников ушел с поста генерального директора Воткинского завода, он вел тихую жизнь полупенсионера. Он продолжал быть депутатом Верховного Совета Удмуртской АССР, представляя Воткинск, и регулярно проводил собрания в Доме культуры, чтобы выслушать мнения тех, кого он представлял.

Но по мере ухудшения экономической ситуации в Воткинске среди тех людей, которые стремились переложить вину за свое нынешнее затруднительное положение на плечи человека, который в недалеком прошлом руководил городом и его жителями, как великодушный лорд, появилась горечь.

Слухи следовали за слухами, большинство (если не все) необоснованные: Садновников использовал заводскую машину для своих личных дел (неправда: его личная «Волга» была того же цвета – белого, – что и заводская «Волга»), или что бывший директор увольнял людей без причины (он был руководителем крупного завода государственного значения; увольнения, безусловно, происходили, и чувства уволенных неизменно были задеты). Но большая часть рабочей силы боготворила этого человека, что ясно свидетельствовало о том, что он управлял фабрикой справедливо и сбалансированно. Рассказы о коррупции и самообогащении опровергались скромной реальностью его жилища и образа жизни, но основанная на фактах правда больше не имела значения – если кто-то был членом коммунистической элиты, кем, несомненно, был Садовников, то они в сознании недавно получивших власть рабочего класса автоматически были виновны в каждом предполагаемом преступлении.

Утром 25 февраля, опасаясь худшего, бывший генеральный директор Воткинского машиностроительного завода забаррикадировался с женой и двумя сыновьями в их скромной трехкомнатной квартире в центре Воткинска, приготовившись отбиваться от любого, кто мог появиться с 9-миллиметровым автоматическим пистолетом Barretta. Ничего не произошло: несмотря на слухи, на улицах Воткинска было тихо.

На следующее утро Садовников проснулся рано, оделся и обнял жену, прежде чем выйти из дома. Его пистолет лежал в кармане пальто. Он пообещал позвонить ей в течение часа. Бывший генеральный директор сдержал свое слово. «На моем столе лежит папка с бумагами, – сказал он своей жене по телефону. – Прочти это завтра».

В 9:20 утра Владимир Геннадьевич Садовников поднялся по лестнице Дома культуры, достал пистолет и выстрелил себе в висок. Он умер мгновенно. В его куртке были найдены записки, адресованные семье, коллегам с Воткинского завода и правоохранительным органам.

Садовников обвинил болезнь Паркинсона в решении покончить с собой, но в последнем письме намекал на человека, который потерял свое место в обществе. «Я прошу тех, кого я как-то обидел, простить меня, – написал он. – Если я и причинил кому-то боль, то только потому, что мне казалось, что я сделал это ради дела. Вопросы были сложными и имели огромное государственное значение. Я прошу, чтобы меня не считали трусом в том, что касается моей судьбы. Я никогда не сгибался и дошел до конца на своих двоих. Рано или поздно всех ждет один конец».

Самоубийство Садовникова выявило раскол в обществе в отношении человека, который когда-то доминировал во всех аспектах жизни города. Первый секретарь Удмуртской коммунистической партии Петр Грищенко, который в 1987 году призвал заменить Садовникова (только для того, чтобы получить упрек от министра оборонной промышленности в то время Павла Финогенова), продолжил свою программу личной вражды, отказавшись разрешить рабочим Воткинского завода переиздать свой некролог для их любимого бывшего генерального директора в газетах, контролируемых Коммунистической партией. Грищенко также бойкотировал похороны Садовникова.

Однако рабочие Воткинского машиностроительного завода этого не сделали.

Когда Владимир Геннадьевич Садовников, двукратный кавалер золотой звезды Героя Социалистического Труда и человек, который более чем заслужил прозвище Отец Воткинска, был похоронен на Южном кладбище Воткинска. Десятки тысяч мужчин и женщин, которые работали на фабрике, которую он любил, и жили в городе, который он помогал строить, прошли мимо гроба в холод и снег, чтобы отдать последние почести.

Жизнь, однако, продолжается, независимо от трагедии или от того, насколько она близко подходит к цели. Для рабочих Воткинского машиностроительного завода это означало, что, как только они похоронили своего давнего генерального директора, им пришлось обратиться к тому самому политическому процессу, который ускорил изменения, подтолкнувшие Садовникова к самоубийству, в данном случае к выборам, назначенным на 4 марта.

На заседании Воткинского горкома 28 декабря 1989 года Воткинский завод выдвинул Бориса Михайловича Белоусова, министра оборонной промышленности, своим кандидатом по Автозаводскому национально-территориальному округу 133 Совета народных депутатов Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, в который входил Воткинск. Белоусов был хорошо знаком как с Удмуртской Республикой, так и с Воткинской областью, проработав 24 года на Ижевском механическом заводе, начав с должности механика по мотоциклам в 1956 году и продвинувшись в 1976 году до должности директора.

Согласно статье «Наши кандидаты: мы рассчитываем на его помощь», опубликованной в «Ленинском пути» 7 февраля 1990 года, Белоусов работал в отделе оборонной промышленности Удмуртской коммунистической партии с 1969 года, где был полностью проинформирован о работе, проделанной в Воткинске. В 1980 году Белоусов был назначен заместителем министра оборонной промышленности СССР, а в 1985 году стал первым заместителем министра. В 1987 году Белоусов был назначен министром машиностроительной промышленности, а в 1988 году, когда это министерство было объединено с Министерством оборонной промышленности, Белоусов стал во главе недавно слившихся воедино структур.

Будучи министром оборонной промышленности, Белоусов смог извлечь выгоду из своей текущей министерской работы по подготовке закона о преобразовании оборонной промышленности в гражданское применение. Белоусов понимал взаимосвязь между заводами, подобными Воткинскому машиностроительному заводу, городами, регионами, в которых они работали, и подчеркивал необходимость социального развития населения, проживающего в районе, который он стремился представлять.

При нормальных обстоятельствах кандидат с резюме Бориса Белоусова был бы не допущен к выборам. Но это были не обычные времена, и у Белоусова была одна запись в резюме, которая должна была доказать его гибель – его членство в Коммунистической партии. Количество членов КПСС падало в течение многих лет, и ситуация значительно ухудшилась во время перестройки. Вербовочные кампании в Воткинске закончились несолоно хлебавши, что вынудило местных чиновников Коммунистической партии признать: партия «просто упустила время». Гласность и перестройка заставили многих молодых людей, которых обычно принимали на работу, усомниться в «примере коммунистического отношения к жизни и труду», который мотивировал тех, кто ушел раньше них. Вопрос о том, кто последует за Коммунистической партией и как будут обстоять дела после того, как Коммунистической партии не станет, был важнее, чем любая идея возрождения того, что многие люди считали разложившимся и умирающим аппаратом.

Но гвоздем в крышку гроба политической судьбы Белоусова стало решение Коммунистической партии в начале января 1990 года повысить зарплату партийным и советским кадрам на 50 %. В то время как партийные чиновники объяснили это решение необходимым механизмом сохранения членства, который просто привел заработную плату вовлеченных лиц в соответствие с оплатой, которую получали другие категории работников, для работающего населения Воткинска это был непростительный поступок. Как отмечалось в статье «Ленинского пути» от 12 января 1990 года, «те, кто хотел, чтобы их считали лидерами перестройки, использовали какую-то непостижимую логику, чтобы начать перестройку с действия, очень типичного для периода застоя». В то время, когда многие советские граждане задавались вопросом, способна ли Коммунистическая партия поддержать народ, несмотря на свои собственные привилегии, решение об увеличении заработной платы партийных кадров, казалось, дало ответ– М.К. Кокорин, прокурор, выиграл голосование.

В то время как граждане Российской Федерации были заняты выборами в свой собственный Съезд народных депутатов, советский премьер Михаил Горбачев изо всех сил пытался заставить Верховный Совет, который сам по себе был побочным продуктом выборов 1989 года, согласиться с его планом наделить его президентскими полномочиями, превратив Советский Союз из системы, в которой верховодила Коммунистическая партия, в систему, где представитель народа, который не обязательно состоял в партии, мог управлять разрозненными республиками, входившими в состав СССР.

27 февраля, через два дня после демонстраций в Горьком, Верховный Совет проголосовал за созыв 12 марта внеочередной сессии Съезда народных депутатов, на которой было предложено рассмотреть конституционную поправку, предусматривающую создание новой президентской системы правления. Интересно, что Борис Ельцин порвал с другими членами Демократического движения и проголосовал за проведение созыва.

Согласие вынести вопрос о президентской форме правления на рассмотрение Съезда народных депутатов и согласие о том, кто будет исполнять обязанности президента, были совершенно разными вопросами. Это было особенно актуально, когда стало ясно, что Горбачев решил отказаться от всеобщих выборов и вместо этого будет добиваться своего прямого назначения путем голосования депутатов. 9 марта Борис Ельцин заявил журналистам итальянской газеты Corriere della Sera, что «Горбачев хочет быть избран Съездом народных депутатов, а не народом, и это метод, который я не одобряю и буду выступать против». Затем Ельцин зловеще добавил: «Это может изменить день, когда президент избирается всеобщим голосованием, возможно, через четыре года, а может быть, даже через один. Если Горбачев не изменит курс, его замена станет необходимой».

Слова Ельцина нашли отклик у посла США в Советском Союзе Джека Ф. Мэтлока-младшего. Мэтлок встретился с советским министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе 7 марта, когда тот сказал ему, что период с 10 по 12 марта будет «решающим» для будущего Советского Союза. По словам Шеварднадзе, существовала сильная оппозиция плану Горбачева по созданию президентской системы правления, которая возглавляла бы федерацию суверенных государств. Вопрос гражданства рассматривался Шеварднадзе как спусковой крючок для потенциальной гражданской войны, особенно если новоизбранный парламент Литвы попытается провозгласить независимость до созыва Съезда народных депутатов. В этом случае советские военные могли бы попытаться захватить власть в Литве и даже отстранить Горбачева от власти.

Утром 11 марта Верховный совет Литвы проголосовал 124 против 0 при шести воздержавшихся за независимость новопровозглашенной «Литовской Республики». Советский Союз балансировал на грани краха. Именно в этом контексте развернулся кризис с КаргоСканом 10 марта.

Собирая по кусочкам

После более чем четырехмесячных разногласий между американской и советской сторонами по поводу того, работал ли КаргоСкан, проблема достигла апогея в начале марта 1990 года, когда руководство Воткинского завода, разочарованное тем, что оно рассматривало как непримиримость со стороны американских инспекторов, решило взять дело в свои руки. Последовавшее за этим советское решение перевезти три 6-осных железнодорожных вагона с ракетами из Воткинска, не позволив устройству отсканировать их, вызвало бурю дипломатической активности, когда официальные лица США обратились к своим советским коллегам на всех возможных уровнях, включая госсекретаря и министра иностранных дел. Москва, однако, была отвлечена экзистенциальными проблемами, вызванными сочетанием созыва Съезда народных депутатов и надвигающегося провозглашения независимости Литвы. То, что обычно было бы серьезным кризисом, бледнело по сравнению с вопросами жизни и смерти, стоявшими перед высшими эшелонами советского руководства.

Более того, отнюдь не черно-белый случай советского мошенничества, кризис КаргоСкана был делом рук самих американцев, факт, который вскоре стал ясен американским чиновникам, когда они вступили в контакт со своими советскими коллегами. В посольстве США в Москве Эйлин Мэллой, сотрудник Госдепартамента, назначенный в Подразделение по осуществлению контроля над вооружениями (ACIU), ответственное за содействие выполнению задач, связанных с инспекциями в Москве, связалась с дежурным офицером, Бабаевским, лицом, занимающим подобную ей должность в советском Министерстве иностранных дел.

Бабаевский, по-видимому, был хорошо проинформирован о деталях кризиса и отметил, что воткинские чиновники действовали в рамках своих прав, согласно Меморандуму о соглашении, учитывая, что система КаргоСкан не была, по их мнению, работоспособной. Эйлин сказала Бабаевскому, что делегация США, возглавляемая доктором Джорджем Луком, направляется в Воткинск для решения технических вопросов и что Советам следует отложить отправку ракет до тех пор, пока делегация не завершит свою работу. Бабаевский сказал, что он свяжется со своим начальством и даст знать Эйлин, когда ему что-либо сообщат.

В 11:20 утра 10 марта, примерно через восемь часов после того, как первая ракета покинула Воткинск, посол Мэтлок прибыл в Министерство иностранных дел СССР для встречи с первым заместителем министра Александром Бессмертных. Бессмертных сообщил Мэтлоку, что решение об отправке ракет было чисто техническим, принятым директором завода Толмачевым, исходя из потребностей самого завода. По словам Бессмертных, замораживание поставок ракет с завода серьезно нарушило тщательно спланированный производственный график предприятия.

Комментарии Бессмертных были повторены на более поздней встрече посла Мэтлока, заместителя министра иностранных дел Виктора Карпова и советского представителя в Специальном контрольном комитете, посла Стрельцова. Ни при каких обстоятельствах, сказал Карпов Мэтлоку, нельзя допустить, чтобы действия американских инспекторов в Воткинске нарушили производственный

график Воткинского завода. Посол Карпов подчеркнул тот факт, что действия США уже задержали производство ракет на девять дней, хотя Меморандум о соглашении допускал это только на четыре часа. Карпов пришел к выводу, что Воткинский завод выполнил все обязательства, взятые на себя по договору. Вина за кризис, по его словам, лежит исключительно на американской стороне.

Стало очевидно, что Воткинский ракетный кризис придется разрешать делегации во главе с доктором Джорджем Луком, которая должна была прибыть в Москву 11 марта и отправиться в Воткинск на следующий день. Именно на этом этапе в Воткинске было принято тактическое решение, которое значительно облегчило бы работу Лука и его команды. Во время прямых бесед между командующим американским участком Роем Питерсоном и начальником отдела 162 Анатолием Томиловым о технических деталях спора Томилов указал, что время для разговоров давно прошло и что каждая сторона должна сосредоточиться на завершении раздела отчета об инспекции, «комментариях», с их собственным описанием событий.

Джон Сарториус сообщил Рою Питерсону об абсолютном требовании, чтобы как американская, так и советская стороны придерживались единого мнения относительно точной природы разногласий по поводу КаргоСкана, иначе они рискуют попасть в ловушку конкурирующих повествований, разгадка которых не только отнимет много времени, но и еще больше затуманит картину и связанные с этим технические вопросы. Джон смог сослаться на более ранний инцидент, произошедший 15 декабря 1989 года, связанный с использованием камер для записи спора по поводу утверждения о несанкционированном доступе американских инспекторов к объекту КаргоСкан, который в то время все еще находился в стадии строительства. Затем и американская, и советская стороны представили свои собственные версии событий, касающихся рассматриваемого инцидента, в соответствующем разделе «комментарии» отчета об инспекции, создав конкурирующий список обвинений и встречных обвинений, которые обе стороны сочли контрпродуктивными. Только в первую неделю января 1990 года обе стороны смогли согласовать общую версию, которая затем была направлена в Специальную комиссию по проверке для принятия решений.

Джон поделился своим беспокойством по поводу повторения этого подхода с полковником Коннеллом, который согласился и поручил Джону обратиться к Рою Питерсону и получить его разрешение начать работу со своими советскими коллегами над согласованным общим языком, который будет включен как в раздел «комментарии» США и СССР в отчетах об инспекциях, документирующих договор. Рассматриваемая двусмысленность в данном случае касалась вопросов, относящихся к оперативному статусу КаргоСкана.

В то время как вокруг него разворачивался кризис, Джон, Сэм Израэлит и советские сопровождающие уединились в конференц-зале OSIA, работая над текстом совместного повествования на английском и русском языках, который будет включен в раздел «комментарии». Эта формулировка имела решающее значение для определения точной природы противостояния. Точность, проявленная Джоном, Сэмом и советскими сопровождающими в формулировках, которые в мельчайших деталях отражали технические проблемы, стоявшие на кону, должна была принести огромные дивиденды, как только американская и советская делегации прибыли в Воткинск для переговоров о выходе из тупика с КаргоСканом.

Доктор Лук, Карен Лоусон и другие члены делегации США вместе с Джорджем Коннеллом прибыли в Воткинск утром 12 марта. Советская делегация во главе со Львом Кокуриным прибыла в тот же день. Делегация США была расквартирована на даче Устинова, в то время как сами переговоры проходили в американском конференц-зале, расположенном в здании Рузвельта. В меморандуме, подготовленном для делегации Лука, Рой Питерсон изложил четыре «показательных» вопроса, которые требовали решения, прежде чем Советы согласятся разрешить отображение ракеты SS-25 с помощью КаргоСкана. Это были помехи изображений, глубина сканирования, геометрия детектора и хранение/стирание данных изображения. В течение следующих четырех дней доктор Лук и Лев Кокурин оценивали соответствующие позиции США и СССР. Общий язык в разделе «комментарии» отчета об инспекции значительно облегчил эту работу, равно как и подробные тематические документы, подготовленные Джоном Сарториусом и Сэмом Израэлитом, объясняющие соответствующие технические детали.

В конце концов, доктор Лук согласился принять практически все советские рекомендации, которые были представлены на рассмотрение относительно работы КаргоСкана с декабря 1989 года. Что касается проблемы помех, было решено включить рентгеновский аппарат Linatron только за одну секунду (по сравнению с пятью секундами) до начала съемки. Что касается продолжительности сканирования, доктор Лук согласился принять советскую рекомендацию о том, чтобы затвор начинал открываться через 180 миллисекунд в сравнении с 200 миллисекундами до начала проявления изображения; что касается геометрии детектора, доктор Лук принял советский метод расчета, согласившись удалить два детектора из электронной установки.

Единственной областью, в которой доктор Лук применил американский способ решения проблемы, было хранение магнитных лент, используемых для записи изображений, сделанных КаргоСканом. Советы настаивали, и доктор Лук согласился с ними, что ни одна магнитная лента никогда не покинет Воткинск. Более того, сами ленты будут храниться в модуле управления КаргоСкана с использованием американского замка и советской печати. Но доктор Лук настоял, и Советы согласились, что изображения на ленте будут сделаны на двух шестнадцатеричных распечатках данных, по одной распечатке с каждой стороны, которые затем будут включены в ежемесячный отчет о проверке. Доктор Лук также потребовал, чтобы были сделаны две полароидные фотографии с одним видом изображения КаргоСкана, который будет выбран дежурным офицером США, который также будет доведен до сведения обеих сторон и включен в ежемесячный отчет.

Доктор Лук и Лев Кокурин согласились с несколькими меньшими проблемами, большинство из которых требовали согласования разработанных на местном уровне «объективных критериев» между инспекторами США и представителями Воткинского завода, и ни один из которых не препятствовал бы эксплуатации КаргоСкан. Кроме Того, доктор Лук наконец-то преодолел затор в документации КаргоСкана, проинструктировав инспекторов США опубликовать всю документацию, хранящуюся в настоящее время на месте, которая может быть использована для ремонта и технического обслуживания КаргоСкана. Многие из этих документов были утаены инспекторами на основании предыдущих директивных указаний, полученных из правил и предписаний управления безопасности оборонных технологий (DTSA), регулирующих Советский Союз, и их отсутствие значительно нарушило процесс установки КаргоСкана.

Инспекторы, вовлеченные в кризис по делу КаргоСкана, получили высокую оценку руководства OSIA за свою работу. Генерал Ладжуа направил официальное письмо с признательностью всем членам инспекционной группы объекта Воткинск, в котором он заявил, что их коллективная работа «на первом плане внедрения РСМД в течение очень сложного периода» была «весьма похвальной». Ладжуа продолжил, отметив, что «при осуществлении процесса инспекции в весьма сложных обстоятельствах вы продемонстрировали высочайшую степень профессионализма и всестороннее понимание Договора о РСМД и содержащихся в нем прав США».

Рой Питерсон, командующий инспекцией в разгар кризиса, написал личное письмо с благодарностью каждому из дежурных офицеров, которые в то время работали плечом к плечу рядом с ним. «Ваше упорство и помощь в задержке окончательной поставки ракеты [SS-25], – писал Петерсон, – имели решающее значение для успеха сосредоточения советских интересов на окончательном разрешении кризиса. Ваша услуга в переговорах с представителями ракетного завода очень сильно мне помогла».

Кризис КаргоСкана при всех намерениях и целях закончился. Все, что оставалось сделать, – это проверить его устойчивость в условиях эксплуатации. 21 марта Советы предоставили инспекторам заявление о том, что ракета SS-25 покинет зону контроля примерно в 6:30 вечера. Готовясь к первому использованию КаргоСкана, Советы привезли железнодорожный плуг, чтобы расчистить пути от снега, накопившегося за 11 дней с тех пор, как они в последний раз отправляли ракету. Произошла небольшая драма, когда плуг сошел с рельсов возле здания инспекции, но Советы смогли вернуть его на прежнее место, используя несколько тяжелых бревен и сильные руки. Концевые выключатели внутри конструкции КаргоСкана были очищены группой американских инспекторов и советских сопровождающих с помощью лопат для уборки снега.

Фактическое проведение рентгенографической визуализации прошло без каких-либо проблем. Стью О'Нилл в очередной раз провел инспекцию «первым», выступая в качестве дежурного офицера на мероприятии. Процедуры, согласованные во время визита делегации доктора Лука, были тщательно соблюдены, и первое оперативное использование КаргоСкана вошло в учебники истории. Легкость, с которой это было достигнуто, и тот факт, что это было сделано с использованием советских решений, которые могли (и должны были) быть приняты еще в декабре 1989 года, вызвали немалую тревогу у инспекторов.

Когда Джон Сарториус вернулся в штаб-квартиру OSIA в конце марта, он начал составлять подробный отчет о последующих действиях, в котором язвительно указывал на бюрократию политического надзора, которая переложила проблему КаргоСкана на плечи инспекторов, практически не давая указаний о том, как действовать, а затем пересматривал каждое практическое решение предложенное инспекторами в координации со своими советскими коллегами только для того, чтобы в конце концов поддаться здравому смыслу, но только после того, как возник кризис, угрожающий договору. Оценка Джона, получившая название меморандума «Кто застрелил Джона», была быстро засекречена, учитывая политическую чувствительность, связанную с содержащимися в нем обвинительными фактами, и передана в более опытные дипломатические руки в отделе соблюдения договоров OSIA для последующего обсуждения с политическим сообществом.

Кризис с КаргоСканом явился поводом для действий со стороны противников контроля над вооружениями. В частности, это касалось и Дэвида Салливана, который работал от имени сенатора Джесси Хэлмза. Директор Агентства по контролю над вооружениями и разоружению Рональд Леман давал показания перед комитетом сената по международным отношениям 7 марта 1990 года до «прорыва» советских ракет, который произошел 10 марта. Сенатор Хэлмз в типичной манере написал письмо Lehman 12 марта, в котором он поднял кризис КаргоСкана, задав ряд вопросов в манере, которая была как фактически неверной, так и полностью лишенной контекста.

«Использовали ли Соединенные Штаты, – спросил он, – рентгеновскую систему КаргоСкан на советском ракетном заводе в Воткинске для измерения советской ракеты с тех пор, как мы объявили о введении системы в эксплуатацию 9 февраля 1990 года?» В то время как кто-то в политическом сообществе проинформировал Дэвида Салливана, составителя вопросов, о решении ввести КаргоСкан в эксплуатацию с 9 февраля 1990 года, этот же источник не сообщил Салливану – или Салливан предпочел проигнорировать – тот факт, что именно американская сторона отменила соглашение, согласно которому 9 февраля было признано официальной датой начала работы КаргоСкана.

Второй вопрос Хэлмза обвинял Советы в том, что они «в последнюю минуту» настояли на том, чтобы США «передали заслон рентгеновской системы КаргоСкана, использовали только одну компьютерную ленту, постоянно хранящуюся в СССР, для записи изображений ракет и воздержались от изготовления дубликатов лент для отправки обратно в США для дальнейшего анализа». Затем Хэлмз сослался на эти советские «условия» как на источник «затянувшегося тупика при нашем первом использовании КаргоСкана». Советские возражения не были ни поспешными, ни несовместимыми с согласованными параметрами, изложенными в Меморандуме о соглашении. Более того, вина за «затянувшийся тупик» в отношении ввода в эксплуатацию КаргоСкана лежала почти исключительно на американской стороне.

Хэлмз и Салливан зашли еще дальше в пресловутую кроличью нору, когда обвинили Советы в использовании кризиса как возможности отправить «новое дополнение к SS-25, возможно, способное доставить три РГЧИНа (несколько разделяющихся головных частей с блоками индивидуального наведения), что является дальнейшим нарушением SALT II и уже согласованных правил подсчета боеголовок СНВ». Уровень неточности и необоснованных спекуляций, присутствующий в письме Хэлмза, помог положить конец серьезности, с которой его коллеги в сенате США относились к вспышкам такого рода, направленным против контроля над вооружениями. В будущем писем будет больше, но и отнесутся к ним не более чем как к второстепенному событию/цирковому представлению, отвлекающему от более масштабной цели – установления контроля над стратегическими ядерными арсеналами США и Советского Союза.