Текст книги "Сходство"

Дэниэл кивнул.

– Представь себе, я верю в чудеса, в возможность невозможного. Разумеется, дом всегда мне казался чудом – он возник, когда мы в нем больше всего нуждались. Я сразу, как только мне позвонил дядин адвокат, понял, что это значит для нас. У остальных были сомнения, и немалые, спорили мы месяцами. Одну только Лекси – вот ведь ирония судьбы – все устраивало. Эбби убедить было труднее всех, хотя она больше всех нас мечтала о доме, а может, как раз поэтому, но в итоге и она согласилась. Думаю, если ты в чем-то твердо уверен, то в конце концов убедишь и тех, кто колеблется. А я был уверен. Как ни в чем другом.

– Потому и сделал друзей совладельцами?

Дэниэл метнул на меня острый взгляд, но, увидев в моих глазах лишь легкий интерес, отвернулся.

– Не для того, чтобы взять над ними власть, ты не думай. Ни в коем случае. Без этого не мог бы состояться мой замысел. Мне нужен был не дом сам по себе, хоть я его и люблю. Я мечтал о защищенности, для всех нас, о тихой гавани. Если бы дом принадлежал мне одному, то вот жестокая правда: я стал бы для них домовладельцем и они остались бы столь же уязвимы. Зависели бы от моих капризов, ждали бы, вдруг я решу переехать, или жениться, или продать дом. А так дом стал бы нашим, навсегда.

Дэниэл поднял руку, раздвинул плющ. В теплом закатном свете каменные стены отливали янтарно-розовым, окна пылали пожаром.

– Красивый был замысел. Даже не верилось. В день переезда мы прочистили камин, перемыли в ледяной воде всю посуду, разожгли огонь, сели у очага, пили холодное какао с комками, пытались жарить гренки – ни плита, ни водонагреватель не работали, на весь дом горели две лампочки. Джастин нацепил весь свой гардероб и ныл, что мы надышимся плесени и умрем от воспаления легких, а Раф и Лекси стали его дразнить – мол, слышали, как на чердаке крысы бегают, Эбби пригрозила, что отправит обоих туда спать, если будут плохо себя вести. Я то пережаривал гренки, то ронял в огонь, и все мы со смеху помирали, чуть не задохнулись. Никогда в жизни я не был так счастлив.

Серые глаза его смотрели спокойно, но голос звучал как набат, и у меня защемило сердце. Я давно уже чувствовала, как тяжело Дэниэлу, но теперь убедилась окончательно: несчастье с Лекси разбило ему жизнь. Он все поставил на карту ради блестящей идеи – и проиграл. Что бы там ни говорили, в глубине души я верю: в тот день, в беседке из плюща, я должна была предвидеть развитие событий и знать, как предотвратить будущую трагедию.

– Что же случилось? – тихонько спросила я.

– Сама идея изначально была ущербной, – с досадой ответил Дэниэл. – Глубоко ущербной. Она опиралась на два величайших мифа в истории: о постоянстве и о простоте человеческой природы. И то и другое в литературе прекрасно, но в жизни – чистая фантазия. История наша должна была закончиться новосельем с холодным какао: “И стали они жить-поживать”. Но имеется, увы, одно неудобство – жизнь продолжается.

Он залпом допил виски, поморщился:

– Ну и гадость! Жаль, льда у нас нет. – И плеснул себе еще, глянул брезгливо на свой бокал, поставил его на скамью.

– Можно тебя спросить кое о чем? – сказала я.

Дэниэл кивнул.

– Ты говорил, за все нужно платить. Чем ты заплатил за дом? По мне, ты получил в точности то, что хотел, даром.

Дэниэл поднял бровь:

– Ты так думаешь? Ты здесь живешь уже не первую неделю, наверняка представление о цене имеешь.

Да, имею, но хотелось бы услышать из первых уст.

– Без прошлого, – ответила я. – Это первое.

– Без прошлого, – повторил Дэниэл чуть слышно. И пожал плечами: – Само собой, иначе никак – мы ведь начинали новую жизнь, общую, – но это оказалось проще всего. Как ты, наверное, успела понять, ни у кого из нас нет прошлого, которым стоило бы дорожить. Трудности тут были практического, а не психологического свойства: добиться, чтобы отец Рафа перестал звонить с оскорблениями, чтобы отец Джастина больше не называл нас сектой и не грозил полицией, а мать Эбби не караулила бы ее у библиотеки под кайфом. Но это пустяки, технические трудности, со временем они сошли бы на нет. А настоящая цена…

Он провел пальцем по ободку бокала, рассеянно глядя на игру света и тени в золотом виски.

– Пожалуй, кто-то назвал бы это затяжным душевным подъемом, – сказал он наконец. – Впрочем, это сильное упрощение. К примеру, всем нам пришлось расстаться с надеждами на семью, детей. Шансы встретить человека, который при всем желании мог бы вписаться в столь необычный уклад, ничтожны. Не отрицаю, была в нашей дружбе эротическая составляющая, но если бы у двоих из нас завязался серьезный роман, то равновесие в нашей компании почти наверняка было бы необратимо разрушено.

– Эротическая составляющая? – переспросила я. Ребенок Лекси. – Между кем?

– Вообще-то, – ответил с легкой досадой Дэниэл, – по-моему, не так уж и важно. Вот я о чем: чтобы сделать дом нашим общим, пришлось пожертвовать многим из того, без чего большинство людей не мыслят жизни. Отказаться от того, что отец Рафа называет реальным миром.

Наверное, виноват был виски, да еще с похмелья на пустой желудок. Перед глазами замелькали странные узоры, вспыхивая всеми гранями. Вспомнились старинные предания: усталый путник, спасаясь от грозы, входит в сияющий пиршественный зал, и стоит ему откусить от ломтя хлеба или пригубить медовое вино, он забывает всю свою прошлую жизнь; вспомнился первый вечер: накрытый стол, тосты и все четверо – улыбки, красота, светлые лица, огоньки свечей в глазах. Вспомнилась секунда до поцелуя Дэниэла – как встали передо мной образы всех пятерых, нереальные, призрачные, и тревога, словно барабанная дробь.

– Никакой трагедии на самом деле тут нет, – добавил Дэниэл, перехватив мой испуганный взгляд. – Что бы там ни кричала реклама, нельзя иметь все сразу. Жертва – не предмет выбора, не пережиток прошлого, это часть жизни. Все мы отрезаем от себя куски и кладем на алтарь. Был бы алтарь достойный, а кусок – не жизненно важный. Тогда и жертвуешь, зная, на что идешь.

– И ты знал, – заключила я. Каменная скамья будто закачалась подо мной, мерно, в одном ритме с плющом, голова закружилась. – Знал, на что идешь.

– Да, так и есть, – подтвердил Дэниэл. – Я представлял, что это подразумевает. Я все обдумал, прежде чем взяться за дело, и решил, что оно того стоит, – в роли отца я себя не вижу, а в любовь до гроба никогда не верил. И думал, что так же рассудили и остальные, взвесили все и осознанно пошли на жертвы. – Он поднес к губам бокал, отхлебнул. – Это была, – сказал он, – первая моя ошибка.

До чего же он был спокоен! Сразу я не обратила внимания, но много позже, прокручивая в голове наш разговор в поисках зацепок, вспомнила: “были, было”. Дэниэл рассказывал в прошедшем времени, от начала до конца. Он понимал, что все кончено, даже если остальные ничего не заметили. Сидя в тени плюща, он наблюдал с безмятежностью Будды, как нос его корабля, накренившись, уходит под воду.

– Они не все взвесили? – спросила я. В голове до сих пор звенела гулкая пустота, мысли разбегались, ускользали. Мелькнуло безумное подозрение, что виски отравлен, но ведь Дэниэл выпил намного больше меня – и ничего. – Или передумали?

Дэниэл потер переносицу.

– Вообще-то, – произнес он устало, – если разобраться, я столько наделал ошибок, что в голове не укладывается. Взять хоть историю с переохлаждением, зря я на нее повелся. С самого начала были сомнения. В медицине я полный профан, но когда твой коллега, детектив Мэкки, мне рассказал, я не поверил ни единому слову. Думал, он надеется нас разговорить – мол, Лекси жива, а как только очнется, сразу все выложит. Всю ту неделю я думал, он блефует. Но потом… – он встрепенулся, посмотрел на меня, хлопая глазами, будто успел забыть, что я здесь, – но потом, сама понимаешь… появилась ты.

Он вгляделся в мое лицо.

– Сходство и в самом деле поразительное. Вы с Лекси… были… родственницы?

– Нет, – ответила я. – Насколько я знаю, нет.

– Значит, нет. – Дэниэл методично обшарил карманы, достал портсигар и зажигалку. – Нам она говорила, что родных у нее нет. Вот я про тебя и не подумал. Сама невозможность подобного изначально была тебе на руку: любые подозрения, что ты не Лекси, гасли мгновенно, ведь нельзя же поверить, что у нее есть двойник. Не вспомнил вовремя Конан Дойла: отбросьте все, что не могло иметь места, и останется один-единственный факт, который и есть истина[36]36
  Артур Конан Дойл, “Знак четырех”, перевод М. Литвиновой.


[Закрыть].

Он щелкнул зажигалкой, склонился к язычку пламени, закурил.

– Видишь ли, я знал с самого начала, что Лекси выжить не могла. Я же сам пульс щупал.

Сад в золоте заката стоял застывший, немой. Затихли птицы, ветер уже не качал ветки; дом нависал над нами немой громадой, будто прислушивался. Я перестала дышать. Всюду Лекси – скользит прохладным ветерком по траве, колышет кисти боярышника, играет листком плюща на каменной стене, тенью маячит за спиной, струится холодным пламенем по моим плечам.

– Что же случилось? – спросила я чуть слышно.

– Вообще-то, – ответил Дэниэл, – сама понимаешь, не могу тебе рассказать. Как ты наверняка догадалась, Лекси ранили в “Боярышнике”, а если точно, на кухне. Крови там не найти – вначале ее не было, кровью она истекла позже, – не найдешь и ножа. Преступного замысла не было, никто ее убивать не хотел. Мы бросились ее искать, но когда нашли, было уже поздно. Больше мне, пожалуй, и нечего сказать.

– Ясно, – ответила я. – Ясно. – Упершись ногами в каменные плиты, я силилась собраться с мыслями. Зачерпнуть бы пригоршню холодной воды из пруда, остудить шею, да нельзя при Дэниэле, и вряд ли поможет. – Рассказать тебе мою версию?

Дэниэл кивнул, учтиво махнул рукой: пожалуйста!

– Думаю, Лекси собиралась продать свою часть дома.

Дэниэл не выдал своих чувств, даже бровью не повел. Следил за мной равнодушно, как профессор на устном экзамене, аккуратно стряхивая в воду пепел, который тут же уносило.

– И я почти наверняка знаю почему.

Я не сомневалась, что он клюнет – как-никак уже месяц терзается, – но Дэниэл только головой покачал:

– Я и знать не хочу. Теперь уже неважно – а может, неважно было и с самого начала. Порой мне кажется, что все мы пятеро жестоки, каждый по-своему. Может быть, оттого что уже переступили эту грань – мы точно знаем, чего хотим. Конечно, Лекси способна была на жестокость. Но лишь на невольную. Прошу тебя, помни об этом. Она никогда сознательно не причиняла боль.

– А долю свою собиралась продать Неду, твоему троюродному братцу, – сказала я. – Мистеру Элитное Жилье. Чем не сознательная жестокость?

Дэниэл, к моему удивлению, рассмеялся – коротко, невесело.

– Нед, – повторил он с горькой усмешкой. – Боже мой… Нед меня беспокоил гораздо больше, чем Лекси. У Лекси – как у тебя – воля была железная: если бы она решила обо всем рассказать полиции, то рассказала бы, а если нет, из нее клещами не вытянешь. Нед же, напротив…

Дэниэл обреченно вздохнул, выпустил из ноздрей дым и покачал головой.

– Нед не просто жалкая личность, – продолжал он, – он вообще не личность, ничтожество, ходячее собрание стереотипов. Мы уже говорили с тобой, как важно знать, чего хочешь… Неду приспичило на месте дома отгрохать элитный жилой комплекс или гольф-клуб, он приходил к нам с кипой мудреных финансовых расчетов – сколько сотен тысяч каждый из нас заработает за сколько лет, – но сам не знал, зачем ему это надо. Даже отдаленно не представлял. Когда я его спросил, на что ему такие деньжищи, – а с голоду он не умирает, заметь, – он на меня вылупился, будто я на тарабарском языке разговариваю. Вопрос был выше его понимания, вне его системы координат. Одно дело, если бы он мечтал, скажем, объездить мир или бросить работу и взяться писать великую картину, так нет. Ему просто внушили, что положено хотеть денег, вот он и хочет. И у него в голове не укладывается, что у нас пятерых могут быть совсем другие ценности – наши собственные, не заемные.

Он потушил сигарету.

– Ну вот, – продолжал он, – теперь понимаешь, почему он с самого начала меня беспокоил. У него были веские причины молчать о делишках с Лекси – если кто-то узнает, то сделка сорвется, вдобавок живет он один и, насколько я знаю, алиби у него нет; даже такой тупица, как он, должен понимать, что подозрение падет на него. Но я был уверен, что если Мэкки или О’Нил за него возьмутся как следует, от подозрений останется пшик. Он подстроится под их ожидания: станет полезным свидетелем, примется исполнять гражданский долг. Это, ясное дело, не конец света – никаких серьезных доказательств у него нет, – но кровь он нам попортит изрядно, этого еще не хватало. К тому же я не мог его прощупать, узнать, что у него в голове, увести его с опасного пути. Лекси – то есть ты – была хотя бы у меня перед глазами, а Нед… связываться с ним для меня хуже смерти, и я, ей-богу, старался увильнуть.

Нед был опасной темой. Не хотелось наводить Дэниэла на мысли о нем, о цели моих прогулок, о возможных поворотах событий.

– Представляю, как вы злились, – сказала я, – все четверо, на них обоих. И не удивляюсь, что ее ножом пырнули. – Говорила я совершенно искренне. Уму непостижимо, как Лекси не прибили раньше.

Дэниэл задумался, у него было сейчас точно такое же лицо, как по вечерам в гостиной, когда он с головой погружался в книгу, полностью отрешившись от мира.

– Да, злились, – подтвердил он, – вначале. Были потрясены, раздавлены – нас предал один из наших. Но с другой стороны, то, что в итоге тебя подвело, вначале тебе помогало, то есть главное различие между тобой и Лекси. Лишь такая, как Лекси, для которой не существует законов причины и следствия, могла вернуться и зажить припеваючи, будто ничего и не было. Будь она хоть чуточку другим человеком, ни один из нас ее не простил бы и тебя бы на порог не пустили. Но Лекси… Все мы понимали, что она не причинила бы нам боли осознанно, она и не задумывалась, что делает нам больно, не представляла масштабов бедствия. Вот и… – Дэниэл протяжно, устало вздохнул, – вот она и смогла вернуться домой.

– Будто ничего и не случилось, – вставила я.

– Так мне казалось. Она никогда нам зла не желала, и никто из нас ей не желал зла, тем более смерти. Я и сейчас верю, что это смягчающее обстоятельство.

– Так я и представляла, – сказала я, – это случайность. Какое-то время она торговалась с Недом, но до дела не дошло, вы все-таки узнали. – Вообще-то у меня была версия, как именно всплыла правда, но не хотелось делиться с Дэниэлом. Лучше это приберечь до поры до времени, для пущего эффекта. – Думаю, разразился скандал и в разгар его кто-то из вас пырнул Лекси ножом. Возможно, ни Лекси, ни ты, ни этот кто-то не понял толком, что случилось; может быть, Лекси показалось, что ее просто ударили. Выбежала, хлопнув дверью, и бросилась к коттеджу – то ли у нее была назначена там встреча с Недом, то ли ноги сами ее несли, не знаю. Но Нед в ту ночь так и не появился, нашли ее вы.

Дэниэл вздохнул:

– В общих чертах – да. Примерно так и случилось. Можешь дальше не расспрашивать? Суть ты знаешь, от подробностей никому легче не станет, а несколько человек могут серьезно пострадать. Она была прекрасна, многогранна, а теперь ее нет. Разве остальное имеет значение?

– Ну, – сказала я, – осталось выяснить, кто ее убил.

– Ты никогда не задумывалась, – спросил Дэниэл со страстью в голосе, – а хотела бы сама Лекси, чтобы ты докапывалась до истины? Неважно, что она задумала, – она нас любила. По-твоему, она хотела бы, чтобы ты нам разрушила жизнь?

Что-то пронеслось в воздухе, каменные плиты у меня под ногами словно подернулись рябью, листья затрепетали, в ушах зазвенело.

– Это она меня нашла, – ответила я. – Я не напрашивалась. Она сама пришла за мной.

– Может, и так. – Дэниэл склонился к воде, уронив на руки подбородок, и лицо его было от меня близко-близко; серые глаза за стеклами очков казались огромными, бездонными. – Но неужели ты так уверена, что она хотела отомстить? Ведь она могла бы и в деревню побежать, постучалась бы в любую дверь, вызвали бы “скорую”, полицию. Нас здесь не жалуют, но вряд ли отказали бы в помощи раненой девушке. А она побежала прямиком в коттедж и затаилась. Тебе не приходило в голову, что она помогла приблизить свою смерть и скрыть убийцу – пошла на это осознанно, из преданности нам? Ты не думала, что это ее выбор и стоит его уважать?

Воздух был странный, медвяный, чуть солоноватый.

– Да, – ответила я. Язык еле ворочался, мысли с трудом облекались в слова. – Я об этом думала. Но все это не ради Лекси. Это моя работа.

Расхожая фраза слетела с языка сама собой, но слова щелкнули, как удар бича, вспыхнули молнией, огнем взбежали по лозам плюща, блеснули на воде. На долю секунды я вновь оказалась в вонючем подъезде, увидела перед собой мертвое лицо мальчишки-наркомана. Хмель улетучился, морок развеялся, я ощутила холод сырой каменной скамьи. Дэниэл смотрел на меня с опаской, будто впервые видел. Лишь тогда я осознала: я сказала ему правду. Возможно, это и была правда с самого начала.

– Что ж, – сказал он тихо. – Тогда… – Он отвернулся, устало привалился к стене.

Наступила гулкая, гнетущая тишина.

– Где… – начал Дэниэл. Замолчал и продолжал ровным голосом: – Где сейчас Лекси?

– В морге, – ответила я. – Так и не удалось узнать, кто ее ближайший родственник.

– Мы сделаем все, что нужно. Думаю, такова была бы ее последняя воля.

– Дело об убийстве пока не закрыто. Потому тело вам, скорее всего, не отдадут. Пока не окончено следствие, она останется там.

Не было нужды расписывать подробности, я и так представляла в красках, что он видит сейчас перед собой. По лицу Дэниэла пробежала тень, губы дернулись.

– Как только узнаем, кто это сделал, я буду добиваться, чтобы тело отдали вам. Ведь ближе вас у нее никого не было.

Веки его дрогнули, через миг лицо сделалось непроницаемым. Теперь, задним числом, я думаю – это, конечно, не оправдание, – что под маской утонченного интеллектуала прятался жестокий, бесчеловечный прагматик. Командир на поле боя без колебаний бросит павшего товарища на поругание врагу, лишь бы спасти остальных.

– Сама понимаешь, – сказал Дэниэл, – я бы хотел, чтобы ты сейчас же покинула дом. Ребята вернутся через час, не раньше, успеешь сообщить своим, собрать вещи.

Я должна была этого ожидать, но мне будто дали пощечину. Дэниэл шарил в поисках портсигара.

– Незачем ребятам знать, кто ты. Можешь представить, какой это будет для них удар. Честно скажу, не знаю, как это обставить, но у вас с детективом Мэкки есть наготове какая-нибудь байка, да? Чтобы в случае чего тебя вывести, не вызвав подозрений?

Этот выход напрашивался, ничего другого мне не оставалось. Разоблачили – удирай во все лопатки. И добиться я успела многого. Круг подозреваемых сузила до четверых, облегчив задачу Сэму и Фрэнку. Показания не попали на пленку, но уж как-нибудь выкручусь, скажу, что случайно отсоединился провод, – Фрэнк, скорее всего, не поверит, но ругаться не станет – перескажу ему обрывки разговора и вернусь домой живая, невредимая, с победой.

Эту мысль я с ходу отбросила.

– Да, есть, – подтвердила я. – Могу отсюда выбраться в течение часа-двух, и никто ничего не заподозрит. Но не стану. Пока не узнаю, кто убил Лекси и почему.

Дэниэл повернулся ко мне, и в тот же миг на меня дохнуло холодом, опасностью. Что ему мешает меня убить? Я вторглась в его жизнь, в его дом и пытаюсь разрушить их окончательно. Он или кто-то из его друзей уже убил человека за то же самое, только в меньшем масштабе. У него хватит сил со мной расправиться и ума, чтобы избежать наказания, а револьвер я оставила в спальне. Возле наших ног журчал ручеек; меня будто током ударило, пробрало до кончиков пальцев. Я поймала его взгляд и застыла не шевелясь, не моргая.

Дэниэл чуть заметно повел плечами и, судя по взгляду, погрузился в себя, в свои мысли. Явно отверг изначальный план и придумывал что-то новое, перебирал варианты, оценивал, сравнивал, и мысль его работала быстрее, чем я могла вообразить.

– Ничего у тебя не выйдет, – сказал он. – Думаешь, раз я защищаю остальных, это тебе выгодно? Раз они по-прежнему считают, что ты Лекси, значит, будут с тобой откровенны? Но уверяю тебя, все они прекрасно понимают, чем мы рискуем. Я сомневаюсь, что кому-то из нас или всем нам светит тюрьма, у тебя нет доказательств, нет улик, иначе нас давно бы сцапали и весь этот балаган не понадобился бы. Спорим, еще полчаса назад ты не была уверена, что подозреваемый находится в “Боярышнике”.

– Мы отрабатываем все версии.

Он кивнул.

– При таком раскладе тюрьма для нас далеко не самое страшное. Попробуй, хоть на минутку, взглянуть на все нашими глазами – представь, что Лекси жива-здорова и снова дома. Если она обо всем узнает, это перечеркнет все наши усилия. Предположим, она узнает, что один из нас – скажем, Раф – ударил ее ножом, чуть не убил. Как думаешь, могла бы она жить с ним и дальше под одной крышей – без страха, без тайной злобы, без попреков?

– Ты же говорил, она не способна была думать о прошлом.

– Ну, здесь речь немного о другом, – сказал Дэниэл чуть язвительно. – Не было бы надежды, что она просто забудет, это вам не спор, чья очередь покупать молоко. Даже если и забудет, мог бы он смотреть на нее, не сознавая опасности – всего один звонок Мэкки или О’Нилу, и он за решеткой? Учти, это же Лекси, она могла бы позвонить в любую минуту, не ведая, что творит. Разве сможет он вести себя с ней по-старому – дразнить ее, спорить, даже просто высказывать свое мнение? А остальные – будут вокруг нее на цыпочках ходить, видеть опасность в каждом слове, в каждом взгляде, жить в вечном страхе, что один неверный шаг – и взорвется бомба, все полетит к чертям? Как думаешь, сколько бы мы продержались?

Говорил он спокойным, ровным голосом. Лениво клубился дымок сигареты, а Дэниэл смотрел, подняв голову, как тают в воздухе колечки.

– То, что случилось, можно пережить, – сказал он. – Нас погубит знание об этом. Звучит странно, тем более из уст человека науки, для которого знание превыше всего, но почитай Книгу бытия, а еще лучше – якобитов, уж они понимали, что слишком много знать опасно для жизни. Это знание будет всегда с нами рядом, будет маячить перед глазами, как окровавленный нож, и в конце концов рассечет наши узы. Но мы этого не допустим. Со дня твоего приезда мы всеми силами старались это предотвратить, вернуться к нормальной жизни. – Он вскинул бровь, по губам скользнула улыбка. – Скажем так. А если рассказать Лекси, кто ее ударил, о нормальной жизни можно забыть. Поверь, остальные на это не пойдут.

Слишком тесная близость и слишком сильная любовь иногда ослепляют. Если Дэниэл не обманывает, он в очередной раз допустил ошибку, которой грешил с самого начала. Он видел друзей не такими как есть, а какими хотел их видеть, какими были бы они в идеальном мире, добром и теплом. И не замечал горькой истины, что Эбби, Раф и Джастин отдаляются друг от друга, что душевные силы у них на исходе; меж тем жестокая правда каждый день смотрела ему в лицо, дышала холодом на лестнице, пробиралась по утрам с нами в машину, грозной тенью нависала над нами за ужином – а он ее упорно не замечал. И вдобавок не знал, что у Лекси было секретное оружие и она завещала его мне. Он понимал, что мир его рушится, но среди развалин по-прежнему видел его обитателей живыми и невредимыми, пять лиц снежным декабрьским днем – безмятежные, чистые, сияющие, вне времени. Впервые за все эти дни я вспомнила, что он намного меня моложе.

– Может, ты и прав, – ответила я. – Но я должна попробовать.

Дэниэл прислонился затылком к каменной стене, вздохнул, на лице была написана бесконечная усталость.

– Да, – сказал он. – Наверное, должна.

– Выбирай, – сказала я. – Можешь рассказать, что случилось, прямо сейчас, пока я без “жучка”, и к приходу ребят меня уже здесь не будет, а если дойдет до арестов, то никаких доказательств нет, одни слова. Или я останусь здесь, и что-то наверняка попадет на запись.

Дэниэл провел рукой по лицу, с трудом выпрямился.

– Видишь ли, я прекрасно понимаю, – сказал он, глянув на забытую в руке сигарету, – что путь к нормальной жизни для нас отрезан, слишком далеко все зашло. Мало того, я понимаю, весь наш план с самого начала был сомнителен. Но у нас, как и у тебя, выбора нет – надо попробовать.

Он бросил окурок на каменные плиты, затоптал. Лицо его вновь превращалось в ледяную бесстрастную маску, как при чужих, в голосе звучала решимость закончить разговор. Он ускользал от меня. Пока продолжается беседа, у меня есть надежда, пусть даже призрачная, но если он встанет и уйдет в дом, все будет кончено.

Если бы я верила, что это сработает, то опустилась бы на колени, прямо на каменные плиты, и молила бы его остаться. Но с Дэниэлом вся надежда на логику, на холодный неумолимый рассудок.

– Вот что, – начала я, стараясь не выдать волнения, – слишком ты все усложняешь. Если что-то будет записано, всем вам четверым светит тюремный срок: одному за убийство, троим – за пособничество или даже за преступный сговор. И что тогда? Будет вам куда вернуться? Если учесть, как к вам относятся в Глэнскхи, есть ли надежда застать дом целым?

– Придется рискнуть.

– А если расскажешь, как все было, обещаю стоять за вас до конца. Слово даю.

Посмотри Дэниэл на меня со злой усмешкой, я бы не удивилась, но в глазах его читался лишь вежливый интерес.

– Троих из вас могут оправдать, а одного осудить за непредумышленное убийство. Никакого умысла не было: вы ссорились, никто не желал Лекси смерти, и я могу доказать, что все вы ее любили, а тот, кто ее ударил, был не в себе. За непредумышленное убийство дадут лет пять, а то и меньше. А когда он выйдет, вы вчетвером сможете все забыть и вернуться к нормальной жизни.

– Мои познания в законах обрывочны, – сказал Дэниэл, наклонившись за бокалом, – но, насколько мне известно – если ошибаюсь, поправь меня, – слова подозреваемого не примут в суде, если ему перед допросом не зачитали права. Любопытно, как ты зачитаешь права троим подозреваемым, если они не знают, что ты из полиции? – Он опять сполоснул бокал и, щурясь, поднес к свету, проверил, чистый ли.

– Никак, – ответила я. – Мне это не понадобится. Запись ваших слов в суде не примут, но ее достаточно, чтобы получить ордер на арест, и во время допроса она пригодится. Как думаешь, долго ли продержится, к примеру, Джастин, если его приведут в участок в два часа ночи и Фрэнк Мэкки будет его допрашивать сутки напролет, на фоне его же рассказа об убийстве Лекси?

– Интересный вопрос, – заметил Дэниэл, подкрутил крышку на бутылке виски и аккуратно поставил ее на скамью, рядом с бокалом.

Сердце у меня выбивало галоп.

– Никогда не иди ва-банк с плохими картами, если не уверен на все сто, что противник слабее тебя. Ты уверен?

Его взгляд мог означать что угодно.

– Пойдем в дом. А ребятам скажем, что весь день читали и страдали похмельем. Согласна?

– Дэниэл… – начала я, но в горле сразу пересохло, дыхание сбилось.

Он опустил взгляд, и лишь тогда я заметила, что держу его за рукав.

– Детектив, – сказал Дэниэл. Легкая улыбка кривила его губы, но взгляд был внимательный и бесконечно печальный. – Нельзя усидеть на двух стульях. Мы же только что говорили о неизбежности жертвы. Или ты одна из нас, или детектив. Если бы ты по-настоящему, всей душой стремилась стать одной из нас, то не совершила бы ни одной из этих ошибок и не сидели бы мы здесь сейчас.

Накрыв мою ладонь своей, он нежно, осторожно переложил ее со своего рукава ко мне на колени.

– Вообще-то, – сказал он, – как ни дико это звучит, я бы очень хотел, чтобы ты решила остаться с нами.

– Я не пытаюсь вас погубить, – сказала я. – Не стану утверждать, что я с вами заодно, но по сравнению с детективом Мэкки, даже с детективом О’Нилом… Если дело оставить им на откуп – а если мы с тобой не объединимся, то так и будет, командую здесь не я, а они, – всем вам дадут максимальные сроки за убийство. Пожизненные. Я всеми силами стараюсь, Дэниэл, чтобы этого не случилось. Знаю, со стороны так не скажешь, но я из кожи вон лезу.

Листок плюща упал в ручей, поплыл по течению и застрял меж камней. Дэниэл бережно его выловил, повертел в пальцах.

– С Эбби я познакомился, когда поступил в Тринити, – сказал он. – Именно так, в первый день, когда подавали документы. Мы торчали в приемной комиссии, сотни студентов стояли часами в очередях – зря я тогда с собой книгу не взял, не знал, что так долго, – под мрачными старинными портретами, переминались с ноги на ногу, и говорили все почему-то шепотом. Эбби стояла в соседней очереди. Поймала мой взгляд, указала на какой-то портрет и спрашивает: “Правда, если прищуриться, смахивает на одну из рож в «Маппет-шоу»”?

Он стряхнул листок, полетели капельки воды, вспыхивая в солнечных лучах.

– Даже в столь юном возрасте, – продолжал он, – я знал, что меня побаиваются. И смирился. А Эбби не постеснялась первой со мной заговорить, и мне стало интересно почему. Уже потом она мне рассказывала, что каменела от ужаса – не меня боялась, а всех подряд: девочка из бедных кварталов, всю жизнь скиталась по приемным семьям и вдруг оказалась среди благополучных ребят, для кого образование и привилегии – это само собой разумеется, и решила во что бы то ни стало с кем-то заговорить, да не с кем попало, а с самым неприступным на вид. Мы были тогда почти дети, сама понимаешь.

Когда сдали наконец документы, выпили с ней по чашке кофе, договорились встретиться на другой день – точнее, не договорились, а Эбби сказала: “Завтра в двенадцать иду на экскурсию по библиотеке, увидимся там” – и ушла, не дожидаясь ответа. К тому времени я уже понял, что восхищаюсь ею. Для меня это было в диковинку – я восхищаюсь немногими. Но Эбби была такая живая, такая решительная, все мои прежние знакомые рядом с ней – бледные тени. Ты и сама, наверное, заметила, – Дэниэл слабо улыбнулся, глянул на меня поверх очков, – я чуть отстранен от жизни. Я всегда чувствовал себя, скорее, наблюдателем, чем участником – сидел за стеклянной стеной и смотрел, как другие живут, да так свободно, так естественно, как мне и не снилось. А Эбби прямо сквозь стекло протянула мне руку. Для меня это было как удар молнии. Помню, как смотрел ей вслед, когда она шла прочь через площадь, – на ней была эта дурацкая юбка с бахромой, до земли – и я сам не сразу понял, что улыбаюсь…

Джастин оказался на следующий день с нами на экскурсии в библиотеке. Держался чуть позади группы, я бы его и не заметил, если б не его ужасная простуда. Каждую минуту он страшно, оглушительно, непристойно чихал, все сначала вздрагивали, потом хихикали, а Джастин багровел и норовил с головой зарыться в носовой платок. Стеснялся до ужаса, по всему было видно. Под конец экскурсии Эбби к нему повернулась, будто мы сто лет знакомы, и говорит: “Мы идем обедать, ты с нами?” Не припомню, когда еще я видел столь же испуганное лицо. Он раскрыл рот, что-то мяукнул, то ли да, то ли нет, но в “Погребок” с нами все-таки пошел. К концу обеда он уже говорил развернутыми фразами, к тому же интересными. Оказалось, круг чтения у нас во многом совпадает, и у него были такие мысли о Джоне Донне, до которых я бы не додумался… В тот день до меня дошло, что он мне нравится, что они мне нравятся оба, что впервые за всю жизнь мне приятно общество людей. Ты, как вижу, легко находишь друзей, тебе не понять, что для меня это стало откровением.