Текст книги "Сходство"

С Рафом мы познакомились спустя неделю, уже в разгар занятий. Сидим мы втроем на заднем ряду в аудитории, ждем лектора, и вдруг рядом с нами хлопает дверь, влетает Раф, весь мокрый от дождя, волосы липнут ко лбу, кулаки сжаты – наверняка только что из пробки, в паршивейшем настроении. Это было достойно шекспировской трагедии. Эбби сказала: Смотрите, Король Лир! – а Раф повернулся к ней да как рявкнет – знаешь ведь, он умеет: Сама-то как сюда попала, на папочкином лимузине? Или на метле? Мы с Джастином опешили, а Эбби засмеялась и говорит: На воздушном шаре! – и пододвинула ему стул. Чуть погодя он сел, буркнул: Прости. Вот и все.

Дэниэл глянул на листок плюща и улыбнулся про себя, нежно, влюбленно.

– Как мы друг к другу смогли притереться? Эбби болтает без умолку, а внутри замирает от робости, Джастин застенчив до ужаса, Раф голову оторвет, чуть что не по нем, ну и я в придачу. Знаю, я был убийственно серьезен. Честное слово, я до этого даже смеяться толком не умел…

– Ну а Лекси? – спросила я осторожно. – Откуда она взялась?

– Лекси… – Лицо Дэниэла дрогнуло в улыбке, будто подернулась рябью гладь воды. – Представь себе, даже не помню, как мы познакомились. Эбби, наверное, помнит, спроси у нее. А я помню одно: мы еще месяца не проучились в аспирантуре, а уже жизни без Лекси не представляли.

Он бережно положил листок рядом с собой на скамью, вытер платком пальцы.

– Мне всегда казалось чудом, – продолжал он, – что мы, все пятеро, друг друга нашли – невзирая на все трудности, на бастионы, которые каждый из нас вокруг себя возводил. Во многом, конечно, это благодаря Эбби; не знаю, что за чутье вело ее так безошибочно, может, она и сама не знает, но ты теперь видишь, почему я всегда доверяю ее суждениям. И все же сердце замирает при мысли, что мы запросто могли бы разминуться – если бы я или Эбби пришли часом позже на регистрацию, или Джастин отказался бы от приглашения, или Раф огрызнулся чуть злее и мы бы от него отстали. Теперь понимаешь, почему я верю в чудеса? Я представлял, как время поворачивает вспять, как тени нас нынешних приходят в прошлое, трогают каждого из нас за плечо и шепчут: Оглянись! Этот человек тебе предназначен; вот твоя жизнь, твое будущее – здесь, в очереди, в дверях, на пороге. Не упусти! Иначе как такое возможно?

Он нагнулся, собрал с каменных плит окурки, все до одного.

– За всю жизнь, – сказал он бесхитростно, – только их четверых я и любил по-настоящему. – Он встал и зашагал по лужайке к дому, в одной руке бокал и бутылка виски, в другой – пригоршня окурков.

20

Остальные вернулись опухшие, с головной болью, не в духе. Фильм был дерьмовый, какая-то тягомотина, где один из братьев Болдуин вечно спорил с девицей, похожей на Тери Хэтчер; в зале полно мелкоты – эсэмэски друг другу строчили, хрустели попкорном, пинали кресло Джастина. Раф и Джастин по-прежнему не разговаривали, а теперь еще и Эбби, похоже, не разговаривала с Рафом. На ужин доели вчерашнюю лазанью, сверху сухую, а снизу подгоревшую; ели в напряженном молчании. Никто не удосужился ни салат нарезать, ни камин затопить.

Когда я уже готова была завыть, Дэниэл глянул на меня и сказал невозмутимо:

– Кстати, Лекси, у меня к тебе просьба. Хотел в понедельник со своими студентами поговорить об Энн Финч[37]37
  Энн Финч, графиня Уинчилси (1661–1720) – английская поэтесса и придворная дама.


[Закрыть], но подзабыл ее основательно. Ты не могла бы после ужина мне вкратце напомнить?

У Энн Финч есть стихотворение от лица птицы, имя ее то и дело мелькает в Лексиных черновиках – вот и все, что я успела о ней узнать, поскольку в сутках всего двадцать четыре часа. Раф на месте Дэниэла мог бы выкинуть такую штуку из вредности, но Дэниэл без серьезной причины рот не открывал. Нашему странному краткому союзу пришел конец. Дэниэл давал мне понять, начиная с малого, что способен всерьез осложнить мне жизнь, если я здесь задержусь.

Я, конечно, не стала бы как последняя дура весь вечер вещать о поэтическом голосе и индивидуальности, когда собеседник меня давным-давно раскусил. На мое счастье, Лекси могла иногда взбрыкнуть, – впрочем, счастье и удача тут ни при чем, почти наверняка эту черту она в себе выработала, как раз на такой случай.

– Неохота, – буркнула я, уткнувшись в тарелку и ковыряя вилкой сухую лазанью.

Все сразу насторожились.

– С тобой все в порядке? – встрепенулся Джастин.

Я дернула плечом, не поднимая глаз.

– Более-менее.

Меня осенила догадка. Тишина за столом, напряженные нотки в голосе Джастина, быстрые тревожные взгляды: ребята сразу же забеспокоились обо мне. День за днем я старалась убаюкать их, усыпить их бдительность, – я и не подозревала, до чего легко сделать обратное и какое грозное это оружие в умелых руках.

– Я тебе помог с Овидием, когда было нужно, – напомнил Дэниэл. – Забыла? Сто лет искал для тебя цитату – как там ее?

Я, разумеется, на удочку не попалась.

– Кончится тем, что я запутаюсь и пущусь рассказывать о Мэри Барбер[38]38
  Мэри Барбер (ок. 1685 – ок. 1755) – английская поэтесса, входила в кружок Свифта.


[Закрыть] или о ком-нибудь там еще. Мысли у меня сегодня разбегаются. Я все время… – Я гоняла по тарелке кусочки лазаньи. – Да ладно.

О еде все начисто забыли.

– Ты все время – что? – переспросила Эбби.

– Отстань от нее, – вмешался Раф. – Я тоже не хочу слушать про Энн Финч, чтоб она провалилась. Если и Лекси не хочет…

– Ты чем-то расстроена? – вежливо спросил Дэниэл.

– Отвяжись от нее.

– Ладно, – отозвался Дэниэл. – Иди отдохни, Лекси. Отложим до лучших времен.

Я рискнула поднять на него взгляд. Он снова взялся за вилку и нож и сосредоточенно ел, лицо ничего не выражало, кроме задумчивости. Ход его не удался, и он невозмутимо, напряженно просчитывал следующий.

Я решила нанести упреждающий удар. После ужина мы сидели в гостиной, делая вид, что читаем, – заняться чем-нибудь вместе, например сыграть в карты, никто не предложил. В камине лежали зловещей кучкой вчерашние угли, воздух был сырой, промозглый; дом полнился звуками – то щелкнет что-то, то тревожно скрипнет половица, – и мы вздрагивали от каждого шороха. Раф ритмично, назойливо стучал башмаком по каминной решетке, я ерзала в кресле, меняя позу то так, то эдак. Джастин и Эбби заводились с каждой секундой, глядя на нас. Дэниэл как ни в чем не бывало склонился над книгой, где сносок было больше, чем текста.

Около одиннадцати я, как обычно, вышла в прихожую, оделась. И вернулась в гостиную, застыла на пороге.

– На прогулку? – спросил Дэниэл.

– Ага, – отозвалась я. – Может, успокоюсь. Джастин, пойдешь со мной?

Джастин вздрогнул, уставился на меня испуганно, как заяц при свете фар.

– Я? Почему я?

– Почему на этот раз не одна? – спросил с доброжелательным любопытством Дэниэл.

Я неловко пожала плечами:

– Лучше и не спрашивайте, ладно? Что-то в голове гудит. Я все думаю… – Я кусала губы, теребя платок. – Ночью страшные сны замучили.

– Кошмары, – сказал Раф, не повернув головы. – Какие еще “страшные сны”? Ты же не шестилетка!

– Что за сны? – спросила Эбби. Меж бровей у нее залегла тонкая, тревожная складочка.

Я мотнула головой:

– Не помню. Почти ничего. Просто… боязно там бродить одной.

– Но и мне боязно, – сказал Джастин. Видно было, что он расстроен. – Ненавижу там ходить – ей-богу, ненавижу, это вам не… Там ужас. Жуть. Может, кто-нибудь другой пойдет?

– Или, – подоспел на выручку Дэниэл, – раз тебе там так страшно, Лекси, почему бы не остаться дома?

– Потому что. Если не выйду на воздух, то рехнусь.

– Я с тобой, – вызвалась Эбби. – Поболтаем о своем, о девичьем.

– Ты уж не обижайся, – Дэниэл тепло улыбнулся Эбби, – но, сдается мне, маньяка-убийцу вам не напугать. Если боишься, Лекси, возьми с собой кого-нибудь покрупнее. Может, я с тобой?

Раф встрепенулся.

– Если ты идешь, – сказал он Дэниэлу, – то и я тоже.

Все угрюмо замолчали. Раф уставился на Дэниэла холодно, не мигая; Дэниэл поднял на него спокойные глаза.

– Почему? – спросил он.

– Потому что он полный придурок, – сказала Эбби, глядя в книгу. – Не обращай внимания, и он уйдет или хотя бы заткнется. Здорово было бы, правда?

– Ребята, вы мне там не нужны. – Я готова была к тому, что Дэниэл за мной увяжется, но не ожидала, что у Джастина необъяснимый страх перед здешними тропинками. – Вы только и знаете что собачиться, неохота это слушать. Мне нужен Джастин. Я его в последнее время вообще не вижу.

Раф фыркнул:

– Ты его видишь весь день, каждый день. Не боишься передозировки Джастина?

– Это совсем не то. Мы давным-давно не разговаривали как следует.

– Не пойду я туда на ночь глядя, Лекси, – взмолился Джастин, лицо страдальческое. – Я и рад бы, да не могу.

– Ну что, – сказал Дэниэл мне и Рафу, отложив книгу. В его усталых глазах затеплился хитрый огонек. – Пойдем?

– Не надо. – Я обвела всех взглядом и брезгливо поморщилась. – Не надо, и все. Сидите тут, нойте, жалуйтесь, а я пойду одна, и если меня опять зарежут, вам же и лучше!

Я хлопнула дверью так, что стекла зазвенели, а перед этим успела расслышать, как Раф начал говорить, но Эбби оборвала его гневным шепотом: “Замолчи!” Выйдя в сад, я оглянулась – все четверо вновь склонились над книгами, каждый в своем круге света от лампы, сияющие, закрытые, недосягаемые.

Вечер выдался пасмурный, густой неподвижный воздух окутал холмы влажным одеялом. Шагала я стремительно, стараясь себя убедить, что сердце колотится не от волнения, а от быстрой ходьбы. Вспомнились первые дни в “Боярышнике” – тогда казалось, будто где-то рядом тикают огромные невидимые часы, подгоняют меня: быстрей, быстрей! Вскоре они умолкли и я зажила в приятном, размеренном ритме “Боярышника”, забыв о спешке. Теперь часы снова отбивали время яростно, с каждой секундой громче, гнали навстречу неведомому роковому часу икс.

Фрэнку я позвонила на ходу – дрожь пробирала при мысли, что придется залезть на дерево и сидеть там не шелохнувшись.

– Наконец-то, – обрадовался Фрэнк. – Ты что, марафон пробежала?

Я пробовала отдышаться, прислонившись к дереву, потом забралась на свою ветку.

– Хмель прогнать пытаюсь, голову проветрить.

– Одобряю, – сказал Фрэнк. – Во-первых, детка, вчера вечером ты все сделала на ура. Когда вернешься, с меня коктейль. Возможно, ты напала на след.

– Поглядим, цыплят по осени считают. Откуда нам знать – может, Нед все наврал? Он хочет выкупить долю Лекси, Лекси его посылает подальше, он решает еще раз попытать счастья, а когда я говорю про потерю памяти, он этим пользуется, пробует меня убедить, что все уже решено… Он, конечно, не Эйнштейн, но и не идиот, делишки обтяпывать умеет.

– Может, и так, – согласился Фрэнк. – Может, и так. Как же ты умудрилась его поймать?

У меня уже был наготове ответ.

– Следила за коттеджем, каждый вечер. Думала, неспроста Лекси туда ходила – если назначать встречи, то там. Вот я и ждала, что он там снова появится.

– И приходит Эдди Тормоз, – сказал Фрэнк вкрадчиво, – как раз когда я вам тему для разговора подкинул, про дом рассказал. Легок на помине. Почему не позвонила, когда он ушел?

– Голова гудела, Фрэнки. Слишком много вопросов: как это меняет дело, как этим воспользоваться, как действовать дальше, как узнать, не врет ли Нед?.. Хотела тебе позвонить, да из головы вылетело.

– Лучше поздно, чем никогда. Как день прошел?

По его голосу, ровному и доброжелательному, ничего нельзя было угадать.

– Да-да, совсем я разленилась, – сказала я виновато. – Надо было попытаться вытянуть что-нибудь из Дэниэла, пока мы одни, но не смогла себя заставить, и все тут. Башка трещала, а Дэниэла ты знаешь – тот еще фрукт. Прости.

– Хм-м, – недовольно протянул Фрэнк. – А что за сцену ты только что устроила? Я полагаю, нарочно?

– Хочу их выбить из колеи, – сказала я совершенно искренне. – Мы их пробовали успокоить, разговорить – не сработало. А сейчас, когда мы кое-что новое узнали, пора подлить масла в огонь.

– А со мной посоветоваться, прежде чем браться?

Я помолчала, будто бы в изумлении.

– Думала, ты и так поймешь, чего я добиваюсь.

– Ну ладно, – сказал Фрэнк мягким голосом, но у меня в ушах буквально взвыла сирена. – Ты отлично поработала, Кэсс. Знаю, ты не хотела за это браться, и рад, что все-таки взялась. Ты хороший детектив.

Меня точно под дых ударили.

– Что, Фрэнк? – переспросила я, но все и так было ясно.

Фрэнк засмеялся.

– Да успокойся, у меня хорошие новости! Пора закругляться, детка. Иди-ка домой и жалуйся, что у тебя грипп – голова раскалывается, жар, кости ломит. Про швы ни слова – вдруг захотят посмотреть? Просто скажи, что тебе плохо, и все. Можешь кого-то из них разбудить среди ночи – Джастин ведь паникер, да? – и сказать, что тебе хуже. Если к утру не отвезут в больницу, то заставь. А там я разберусь.

Я стиснула кулаки так, что ногти врезались в ладони.

– Почему?

– Думал тебя обрадовать. – Фрэнк сделал вид, что слегка обиделся. – Ты же не хотела…

– Не хотела браться с самого начала. Так и есть. Но раз уж взялась, надо довести до конца. С чего вдруг ты решил нажать на стоп? Потому что я, не спросив у тебя, стала их будоражить?

– Да ну, – притворно удивился Фрэнк, – одно с другим не связано. Твоя цель была задать направление поиска, и ты отлично справилась. Браво, крошка! Твоя работа сделана.

– Нет, – возразила я, – не сделана. Ты мне поручил найти подозреваемого – твои же слова, – а я пока что нашла только возможный мотив и четверых подозреваемых – пятерых, если этот гаденыш Нед врет. Какая польза от этого следствию? Они будут держаться своих показаний, как ты и говорил с самого начала, и ты с места не сдвинешься. Дай мне закончить, черт подери, работу.

– Я о тебе пекусь, это моя работа. С твоими знаниями тебе задерживаться здесь опасно, и я не могу оставить…

– Ерунда, Фрэнк. Если ее убил кто-то из этой четверки, то я была в опасности с первого дня, а ты до сих пор палец о палец не ударил…

– Не ори. Неужто в этом дело? Ты оттого злишься, что я плохо тебя защищал?

Я представила, как он возмущенно машет руками, округлив от обиды глаза.

– Отвали, Фрэнк. Я не ребенок, постоять за себя сумею, и до сих пор ты спокойно ко всему относился. Так какого черта ты меня возвращаешь домой?

Наступила тишина. Наконец Фрэнк вздохнул.

– Значит, так, – сказал он. – Спрашиваешь почему – ну так слушай. Сдается мне, ты теряешь объективность, необходимую в деле.

– Да что ты говоришь! – Сердце у меня стучало как бешеное. Если он все-таки развесил в доме камеры или понял, что я снимала микрофон… нельзя было снимать так надолго… дура я, дура, надо было к нему подходить раз в несколько минут, хоть какие-то звуки издавать…

– Слишком уж ты вовлечена в дело. Я не идиот, Кэсси, догадываюсь, что вчера случилось, и чую, ты что-то недоговариваешь. А это уже звоночек, я этого так не оставлю.

Значит, трюк с пластинкой Форе удался, Фрэнк не знает, что меня раскрыли. Сердце чуть успокоилось.

– Ты заигралась. Может, зря я тебя в это дело втянул. Не знаю точно, что за история с тобой случилась в Убийствах, и спрашивать не хочу, но на психику твою она повлияла, рано было тебе поручать задание.

Я завожусь с пол-оборота и если сейчас вспылю, то все пропало – докажу правоту Фрэнка. Возможно, на то он и рассчитывал. Чтобы выплеснуть злобу, я пнула дерево – с размаху, чуть палец на ноге не сломала. А когда успокоилась, то сказала веско:

– С головой у меня все в порядке, Фрэнк, и вовсе я не заигралась. Каждый мой шаг подчинен цели найти главного подозреваемого в убийстве Лекси Мэдисон. И я хочу довести дело до конца.

– Ты уж прости, Кэсси, – сказал Фрэнк ласково, но твердо, – на этот раз нет.

Есть в работе агента один секрет, вслух о нем не говорят. В теории, руководитель имеет право нажать на стоп: он решает, когда тебя вывести. Он представляет общую картину, владеет всей информацией, а ты подчиняйся, если дорожишь жизнью и карьерой. Но у тебя есть секретное оружие: ты имеешь право ослушаться. На моей памяти никто это оружие не применял, но все мы помним о такой возможности. Если ты скажешь нет, ничего твой руководитель поделать не сможет – по крайней мере, вначале, а тебе, может статься, и времени нужно совсем чуть-чуть.

По сути, это предательство, такое не прощается. Передо мной промелькнули записи в дневнике Лекси – резкий, угловатый почерк, коды аэропортов.

– Я остаюсь, – сказала я.

Налетел порыв ветра, подо мной дрогнул ствол, и дрожь отдалась у меня внутри.

– Нет, – отрезал Фрэнк, – не остаешься. Не спорь со мной, Кэсси. Все решено, потому незачем нам препираться. Ступай домой, собери чемодан и притворись больной. Увидимся завтра.

– Ты мне дал задание, – сказала я. – Пока не выполню, не уйду. Я с тобой не спорю, Фрэнк, просто говорю.

На этот раз Фрэнк понял. В голосе у него просквозил холодок, еле заметный, но я невольно поежилась.

– Хочешь, поймаю тебя на улице с наркотой – отдохнешь за решеткой, пока мозги на место не встанут? Я ведь еще не то могу.

– Не выйдет. Ребята знают, что Лекси наркотиками не балуется, а если ее схватят по ложному обвинению и она умрет в тюрьме, то такую бучу поднимут, что вся операция накроется и последствия тебе разгребать не один год.

Фрэнк молчал, думал, как поступить.

– Ты понимаешь, что можешь загубить свою карьеру? – сказал он наконец. – Ты ослушалась приказа руководителя. Знаешь, что я могу тебя вызвать, отобрать жетон, оружие и уволить на месте?

– Да, – отозвалась я, – все знаю.

Я понимала, что Фрэнк так не поступит, и этим пользовалась. Поняла я и кое-что еще, сама не знаю как – может быть, по его спокойному голосу. Наверняка и он когда-то поступил так же.

– А еще я из-за тебя не увижусь с Холли. Завтра у нее день рождения. Объяснишь ей, почему папа не сможет прийти?

Я растерялась, но тут же напомнила себе: это же Фрэнк, нашла кого слушать, до дня рождения Холли, возможно, еще несколько месяцев.

– Ну так иди. А на прослушку посади кого-то еще.

– Совершенно невозможно. Я бы рад, да некого. Денег на это больше не выделяют. Начальству надоело платить за то, что кто-то сидит и слушает, как вы пьете да обои обдираете.

– Их можно понять, – сказала я. – Что делать с прослушкой, сам решай, оставь, если хочешь, пускай записывается, послушаешь потом. Это твоя часть работы, а у меня своя.

– Ладно. – Фрэнк страдальчески вздохнул. – Так и быть. Вот как мы поступим. Даю тебе двое суток, чтобы довести дело до конца, – время пошло…

– Трое суток.

– Ладно, трое, но с тремя условиями: не наделай глупостей, на связь выходи почаще, микрофон не снимай ни на минуту. Дай мне слово.

Меня кольнула тревога. Может, он все-таки знал, от Фрэнка всего можно ожидать.

– Поняла, – сказала я. – Даю слово.

– Ровно через трое суток, даже если ты в шаге от разгадки, ты возвращаешься. Ровно… дай на часы гляну… в двадцать три сорок пять ты должна быть в приемном покое больницы или хотя бы на пути туда. Разговор наш записан. Сдержишь слово, вернешься вовремя – сотру и это останется между нами. А если нет, приволоку тебя сюда, чего бы мне это ни стоило, невзирая на последствия, и уволю. Ясно?

– Ага, – отозвалась я. – Яснее не бывает. Я не пытаюсь тебя обмануть, Фрэнк. Не нужно мне это.

– Это, Кэсси, – сказал Фрэнк, – очень плохая затея. Надеюсь, ты понимаешь.

Гудок – и тишина, одни помехи. Руки тряслись так, что я дважды выронила телефон, пытаясь нажать отбой.

И вот что любопытно: Фрэнк почти попал в точку. Вплоть до вчерашнего дня делом я не занималась, я позволяла делу заниматься мной, а сама находилась в свободном падении, летела все глубже и глубже в пропасть. Множество мелочей в этом деле – словечек, взглядов, предметов – я пропустила, потому что хотела – или думала, что хочу, – быть Лекси Мэдисон, а не найти ее убийцу. При этом Фрэнк не знал, и я не могла ему сказать, что отрезвил меня не кто-нибудь, а Нед, сам того не ведая. Я поняла, что хочу раскрыть дело, на все ради этого готова, – а я такими словами не бросаюсь.

Может, я потому не сдалась, не отступила, что была жестоко обманута и ухватилась за последний шанс расквитаться, а может, спасала свою карьеру (“Это моя работа”, – сказала я Дэниэлу не задумываясь), а может, проваленная операция “Весталка” отравила сам воздух вокруг меня и требовалось противоядие. Или все понемногу. Но меня не покидала мысль: неважно, кто эта девушка и что натворила, мы с нею связаны с рождения. Мы привели друг друга сюда, в эту жизнь. Я знаю о ней то, чего не знает больше никто на свете. Не могу я ее сейчас бросить. Кроме меня, некому больше смотреть на мир ее глазами, читать ее мысли, некому расшифровать тайнопись, что она оставила, рассказать ее историю.

Я знала одно: у истории не хватает конца, и отыскать его поручено мне, и мне страшно. Я не из пугливых, но я, как и Дэниэл, понимаю, что все в жизни имеет цену. Но Дэниэл не знал или не упомянул того, о чем я говорила в самом начале, – цена изменчива, как пламя, и когда мы делаем выбор, то не всегда понимаем, чем в итоге придется расплачиваться.

И еще одна мысль билась в голове, неотступная, пугающая: вот зачем Лекси меня нашла, вот чего добивалась она с самого начала. Она искала ту, кто займет ее место, отбросит свою незадавшуюся жизнь, даст ей растаять, как утренний туман над лугом; кто станет ароматом колокольчиков, зеленым ростком, чтобы ей самой вновь расцвести, воплотиться, выжить.

Наверное, лишь тогда я поняла по-настоящему, что она умерла – девушка, которую я ни разу не видела живой. Мы с нею связаны навек. На двоих у нас одно лицо, оно будет меняться с годами, и в зеркале я буду видеть ее такой, какой ей стать уже не суждено. В эти яркие безумные недели мне удалось пожить ее жизнью, она питала меня своей кровью, как питала колокольчики и росток боярышника. Но когда мне выпала возможность сделать последний шаг, переступить черту, лечь с Дэниэлом на ковер из листьев плюща под рокот водопада, позабыть прежнюю жизнь, разбитую, исковерканную, и начать все заново – я отказалась.

Было тихо, ни ветерка. С минуты на минуту нужно вернуться в “Боярышник” и сделать все, чтобы его разрушить.

Вдруг ни с того ни с сего так захотелось позвонить Сэму, что аж засосало под ложечкой. Пока не поздно, сказать, что я возвращаюсь домой, что я, можно считать, уже вернулась, что я боюсь, отчаянно боюсь, как ребенок темноты, и хочу услышать его голос.

Телефон Сэма был отключен. Лукавый женский голос на автоответчике попросил оставить сообщение. Значит, Сэм работает: следит за домом Нейлора, перечитывает в очередной раз показания, проверяет, не пропустил ли чего. Будь я плаксой, я бы точно разревелась.

Не успев сообразить, что делаю, я включила антиопределитель и набрала номер Роба. Свободной рукой прикрыла микрофон и почувствовала, как бьется сердце, медленными, тяжелыми толчками. Большей глупости я, наверное, в жизни не делала, но остановиться уже не могла.

– Райан, – ответил Роб со второго гудка – судя по голосу, сна ни в одном глазу; засыпает он всегда с трудом. Я не ответила, и он сказал с тревогой, настойчиво: – Алло!

Я отключилась. Когда палец был уже на кнопке, я услышала его взволнованный голос: “Кэсси?” – но было поздно. Я сползла на землю, под дерево, и долго просидела, обняв колени.

Вспомнилась одна ночь, во время нашего последнего дела. В три часа утра я, оседлав “веспу”, помчалась на место преступления забирать Роба. На обратном пути все дороги были пусты, я разогналась; Роб на каждом повороте прижимался ко мне, а мотороллер мчался легко, будто на нем не двое, а один человек. И вдруг из-за очередного поворота вылетели две полосы света, белоснежные, слепящие, заполнили всю дорогу, прямо на нас несся грузовик, но мотороллер, качнувшись легко, как тростинка, свернул с пути, и грузовик просвистел мимо. Роб обнимал меня за талию, я чувствовала, как он вздрагивает, и думала – скорей бы домой, в тепло, вспоминала, есть ли что-нибудь в холодильнике.

Ни я ни он не знали, что дружба наша доживает последние часы. Я опиралась на нее беспечно, легкомысленно, чувствовала себя как за каменной стеной, но и дня не прошло, как она стала рушиться, обваливаться – не удержать никакими силами. Я просыпалась по ночам, видя перед собой те фары, ослепительные, ярче солнца. Вот и сейчас, на ночной тропе, зажмурив глаза, я увидела их снова и подумала: можно было просто ехать не сворачивая. Как Лекси. Устремиться навстречу свету, вознестись в безбрежную тишину, попасть за черту, где мы были бы неуязвимы.