Текст книги "Русские секты и их толки"

Подгорновцы

Секта эта не отличается оригинальностью своего учения – ни догматического, ни нравственного, но имеет некоторые пункты соприкосновения с хлыстовством. Она возникла в последней четверти прошлого столетия в пределах Харьковской епархии и скоро получила довольно значительное распространение не только в некоторых уездах Харьковской губернии, но и за ее пределами (в губерниях Курской и Полтавской)[93]93
  Ср.: Всеподдан. отч. обер-прок. Св. синода за 1898 // Церковн. вед. 1901. № 27; Мисс. обозр. 1901. I. С. 605.


[Закрыть].

Основателем этой секты был крестьянин с. Тростянец Ахтырского уезда Харьковской губернии Василий Карпович Подгорный. Научившись грамоте у садовника местного помещика (Голицына), он еще в молодости сам открыл школу в своем доме, где в будни обучал крестьянских детей чтению гражданской и церковной печати, а по воскресным дням читал взрослым жития святых и другие книги религиозно-нравственного содержания. В 70-х годах прошлого века он приобрел за селом небольшой кирпичный завод и стал принимать у себя разного рода странников, проживавших у него довольно продолжительное время. Сам Подгорный несколько раз путешествовал на Афон и по другим святым местам. В 80-х годах он приобрел себе еще один участок земли близ г. Богодухова и устроил здесь женскую общину. Скоро эта община была возведена в женский монастырь; но Подгорный считал себя обиженным: настоятельницей монастыря была назначена не дочь его, как он того желал, а монахиня женского монастыря Курской епархии. Оставив семью в Тростянце, Подгорный ушел на Афон. Но там он был недолго: скоро возвратился на родину и поселился на своем заводе, где также начал устраивать нечто похожее на Богодуховскую общину. При этом не разрывал связи с Православной церковью, даже напротив, старался отличаться особенным благочестием: посещал богослужения не только в приходской церкви, но и в Харькове. За свое благочестие он пользовался всеобщим уважением и даже стал лично известен харьковскому архиепископу Амвросию. Но скоро оказалось, что благочестие Подгорного было лицемерным. В Тростянце, Харькове, Богодухове, Ахтырке и в других местах он основал много тайных общин с несомненными признаками хлыстовства. Себя же он выдавал за иеромонаха Стефана, уверяя своих последователей, что, «пребывая на Афоне в посте и непрестанной молитве, он изнемог и, ради смертного часа, принял там монашество и посвящен в иерейский сан». Он имел священническое облачение, напрестольный крест и Евангелие, кадило и все богослужебные книги.

В свои общины Подгорный набирал обыкновенно только молодых девиц и вводил монастырский строй с общей молитвой, общим столом и общими занятиями – днем; а по ночам, особенно под воскресные и праздничные дни, в каждой общине устраивались собрания для чтения книг и пения хлыстовских песен, а сам Подгорный изгонял своими молитвами бесов из некоторых своих последовательниц. Главным сотрудником Подгорного по устройству женских общин был схимонах Пантелеймон, лет тридцати от роду, красивый и здоровый мужчина, бывший крестьянин села Ямного Богодуховского уезда, по ремеслу кузнец, Петр Важенко. Но кроме него и многие другие мужчины были постоянными посетителями ночных собраний, происходивших в общинах Подгорного. Показное благочестие и мнимые чудотворения, соединенные с благотворительностью, при энергичном содействии странствовавших повсюду с полумонашеским видом последовательниц Подгорного создали его славу и возбудили к нему общее внимание. Всякого рода пожертвования стекались к нему с разных сторон. Но скоро стали распространяться и дурные слухи, настойчиво утверждавшие, что последователи Подгорного на ночных собраниях предаются разврату. Жалоба одной крестьянки за изнасилование ее несовершеннолетней дочери заставила епархиальное начальство обратить внимание на деятельность Подгорного. Произведенным следствием Подгорный был уличен в крайне предосудительных поступках: под личиною внешнего благочестия он распространял в среде темных и легковерных людей лжеучение, подрывавшее основы семейной жизни, уважение к церкви, ее священнодействиям, таинствам, духовенству; между тем сам вел жизнь безнравственную, погрязая в необузданно грубом разврате, ради чего собирал женщин и девиц в общежитие и, пользуясь их доверием, растлевал и насиловал их, не стесняясь никаким возрастом[94]94
  Мисс. обозр. 1901. I. С. 606.


[Закрыть]. Узнав об этом, Синод признал «оставление Подгорного на свободе, в пределах Харьковской губернии, вредным и определил поместить его, в видах пресечения дальнейшего соблазна и в ограждение добрых нравов местного населения, в арестантское отделение Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря, впредь до усмотрения его раскаяния и исправления». Это определение Св. синода было утверждено государем императором 17 октября 1892 года, а 31 октября того же года Подгорный был отправлен в Суздаль; за ним последовали жена и две дочери (Варвара и Параскева-младшая), нанявшие для себя очень просторную квартиру вблизи Покровского женского монастыря. Заключение Подгорного в монастырь не положило предела развитию его секты. Его последователи стали питать к нему только большее уважение, почитая его невинным страдальцем и мучеником: посылали ему щедрые пожертвования; ради него предпринимали путешествия в отдаленный Суздаль, находя себе радушный прием в его семье.

В свою очередь, и Подгорный не прекратил своей деятельности: он не раскаялся в своих заблуждениях, но продолжал оказывать влияние в прежнем сектантском духе как на существовавших уже в довольно значительном количестве своих последователей, так и на православных, не имевших о нем правильного представления. Главным средством, которым пользовался Подгорный для пропаганды своего лжеучения, была его обширная переписка: в своих последователях он поддерживал надежду на свое скорое возвращение из ссылки, обещал молиться за них, гонимых Церковью, Богу, называя их своими детьми и чадами и поучал их, как нужно жить. Вследствие этого последователи Подгорного, все более и более увеличиваясь числом, успели организоваться в определенную секту. Эта секта, согласно с учением своего основателя, проповедовала презрение к супружеской жизни и на ее место ставила возмутительный культ разврата. Растление девиц и беспрекословное сношение женщин с разными мужчинами составляли основное требование этой секты, ни одна женщина, по учению подгорновцев, не должна дорожить своим целомудрием, чтобы не гордиться перед другими и не погибнуть для Царствия Божия, а должна позволять пользоваться собою всякому мужчине, хотя бы даже калеке; в этом ее послушание, без которого ее спасение невозможно. При всем том подгорновцы умели прикрываться почти монастырскою, лицемерно православной внешнею жизнью своей. Они не без усердия посещали храм Божий, говели в Великий пост, приглашали священников для совершения в своих домах различных молитвословий, путешествовали по святым местам и т. п. Место Подгорного, в деле непосредственного управления сектантскими делами, занял крестьянин села Каменки Ахтырского уезда Евграф Федченко. В его доме собрания сектантов происходили почти каждую ночь, а не под одни только воскресные и праздничные дни и нередко продолжались до утра. На них присутствовали как мужчины, так и женщины. Заканчивались они общею трапезою. Сектанты держали в строгой тайне как свое лжеучение, так и все, происходившее на их сборищах. Но разбитые супружества и брошенные на произвол судьбы дети были их неумолимыми обвинителями.

В 1899 году жена и дочери Подгорного возвратились из Суздаля в Тростянец. Но деятельного участия в распространении сектантства, по-видимому, уже не принимали. В 1902 году умерла жена Подгорного, после напутствования Св. тайнами и совершения над ней таинства елеосвящения. 17 января 1903 года Подгорному было предоставлено право оставить Спасо-Евфимиев монастырь и возвратиться на родину. Но к этому времени с ним произошла резкая перемена. Ничего сектантского в нем уже не усматривали. Сам Подгорный не захотел воспользоваться предоставленным ему правом. Он решил навсегда остаться в Суздальском Спасо-Евфимиеве монастыре, где и принял монашество с именем Стефана. Секта подгорновцев утратила сначала свой острый характер; общины их распались, многие из последователей Подгорного оставили свои заблуждения и поступили в монастыри. Тем не менее некоторые следы сектантства у них заметны: так, они не перестают чтить Подгорного как святого по-прежнему; на брак смотрят неодобрительно, не подают при встрече знакомым руки, носят полумонашеское платье, особенно женщины; к духовенству питают только внешнее уважение и любят отзываться о нем укоризненно.

Скопчество

Секта эта была обнаружена в 1772 году, но кто был ее основателем, этот вопрос остается неразрешенным. Одни думают, что основателем ее был известный хлыстовский лжехристос Андреян Петров; другие называют бывшего подпоручика петербургского пехотного полка, исключенного из военной службы в 1757 году, Владимира Селиванова; третьи утверждают, что виновником скопчества был крестьянин села Столбова Дмитровского уезда Орловской губернии Селиванов. Но как его звали – этого опять никто не знает: одни говорят, что его имя было Кондратий, другие думают, что его звали Андреем: есть известия, на основании которых можно предполагать, что его именовали и Иваном, и даже Фомою… Сам же он называл себя прямо «богом», «Христом», «искупителем» и «императором Петром III Федоровичем»… Проходимец, бродяжничавший повсюду, он сам, по всей вероятности, не раз называл себя разными именами… В миссионерской литературе принято, однако же (хотя и не без неопровержимых доказательств), виновника скопческой секты называть Кондратием Селивановым или просто Селивановым.

Невзрачный собою – «маленький, худенький», с заостренным носом, рыжими (желто-русыми) волосами на голове, без усов и бороды, с бабьим несимпатичным лицом, Селиванов не отличался и нравственными свойствами: обычное хлыстовское лицемерие, безграничное тщеславие и властолюбие, хитрость и лукавство, назойливость и трусость, упорная скрытность и нетерпимость ко всем инакомыслящим – вот черты, которыми характеризуется его нравственная личность. К ним нужно прибавить только самохвальство, склонность к наглому обману и способность лгать без всякой меры. Неопровержимые факты из его жизни подтвердят эту характеристику и покажут, на какой моральной почве обыкновенно возрастает сектантство.

Скопчество признается сектою родственной с хлыстовством. Это верно. Оно выделилось из хлыстовщины. Но с другой стороны, нельзя отказать ему и в самостоятельности, доходящей до отрицания хлыстовства. Хлыстовство и скопчество имеют между собою много общего; но зато, с другой стороны, они настолько враждебны друг с другом, что их примирение невозможно. Если бы хлысты имели власть и силу, они истребили бы скопцов в собственном смысле этого слова. Да и были попытки такого рода. «А на крест меня отдали иудеем (то есть властям), – говорил основатель скопчества, – божьи люди (хлысты)». И это была правда. Хлысты зверски убили его первого спутника Мартынушку в самом начале его скопческой проповеди. Хлыстовский пророк Филимон и его сестра – хлыстовская пророчица – неоднократно покушались убить и самого Селиванова. Так же враждебно относятся хлысты к скопчеству и в настоящее время. Но и скопцы не остаются в долгу перед хлыстами…

Селиванов сначала принадлежал к хлыстовству. Но он не был заурядным членом хлыстовского «корабля»: он не был даже простым хлыстовским «пророком». По выражению лжепророчицы Анны Романовны из корабля знаменитой орловской «богородицы» Акулины Ивановны, он был «бог над богами, царь над царями, пророк над пророками». Тем не менее едва ли он думал об основании новой секты. Он слишком был популярен среди хлыстов и слишком тщеславен, чтобы рисковать приобретенным почетом и властью во имя чего-то неизвестного. Но, не желая оставлять хлыстовства, он, несомненно, имел твердое намерение быть его реформатором. В его время хлыстовство уже утратило свою репутацию: в глазах народа оно стало настоящею клоакою разврата. Природа мстила за разрушение ее прав. Отрицание брака широко открыло дверь распутству. Прелюбодеяние, кровосмешение, растление малолетних, а рядом с ним ревность. вражда, ссоры, даже убийства на почве ревности, свальный грех и т. п. пороки, господствовавшие в хлыстовских «кораблях», привели Селиванова к мысли о необходимости борьбы и реформы и к убеждению, что реформатором хлыстовства должен быть именно он, Селиванов. Недаром его друг – «прозорливец» – говорил ему в «пророческом» духе: «Тебе много дел надо сделать на земле: свою чистоту утвердить и всю лепоту (разврат) укротить, и грех искоренить». С чего, однако же, ему следовало начать? Конечно, с плоти: зло в ней. Но плотские страсти, решил он, нужно побеждать не развратом, а умерщвлением. Существование половых органов у человека – вот, по его мнению, – где корень разврата, вот – та змея, которая соблазняет человека и заставляет его развратничать и грешить; ее и нужно уничтожить: «Уж змею бить, – говорил Селиванов, – так и бей поскорее до смерти, покуда на шею не вспрыгнула и не укусила!» Так он пришел к мысли о необходимости оскопления для того, чтобы положить конец разврату в хлыстовских общинах и ввести в них «чистоту» (нравственную). Цель хороша; но средства негодны: хлысты ценили добрые намерения своего «бога», но содрогались перед тяжестью жертвы, которую он от них требовал, а в душе скорбели и о предстоявшем прекращении разгула страстей.

Реформатор не остановился, однако же, на оскоплении. Он провозгласил еще и второй свой догмат. Хлыстовские лжехристы более других предавались чувственному разврату и плотским похотям. В таких лицах не мог обитать Христос, Который, по Евангелию, был безгрешен и свят. И вот Селиванов отверг многократные воплощения Христа. Только в нем одном, в Селиванове, воплотился Христос, и, кроме него, нет «христов». Один раз, полторы тысячи лет тому назад, воплощался Христос для того, чтобы научить людей оскоплению, а другой – Он пришел на землю в лице Селиванова, чтобы судить мир. Все хлыстовские «христы» таким образом были объявлены лжецами и обманщиками. Такое учение не могло пройти даром для Селиванова. Оно ниспровергало все хлыстовство и причиняло личную обиду и оскорбление всей толпе хлыстовских «христов», «богородиц», «пророков» и т. д. Здесь-то и лежит причина бывших посягательств на жизнь Селиванова. Только один крестьянин Тульской губернии Александр Иванович Шилов, сам возмущавшийся крайнею безнравственностью и развратною жизнью хлыстов, увлекся учением Селиванова и стал его вернейшим последователем. Преследуемые хлыстовскими лжепророками и лжебогородицами, Селиванов и Шилов из Орловской губернии перешли в Тульскую; здесь они приобрели себе ревностного сотрудника в лице писаря на одной фабрике – бывшего хлыста Емельяна Ретивого, больше известного под именем Аверьянушки. Учение Селиванова было принимаемо всеми, кто возмущался хлыстовским развратом. Шилов оказался хорошим «мастером», то есть оскопителем, а Ретивый, по своей должности имевший влияние на рабочих и торговцев, содействовал распространению скопчества. Если к этому прибавить еще то, что Селиванов и Шилов совершали будто бы необычайные чудеса, предсказывали будущее, ведали самые сокровенные помышления людей (об этом они сами говорили всем), то будет понятен успех новой проповеди. Оскопленных оказалось много за самый короткий срок в трех смежных губерниях – Орловской, Тульской и Тамбовской. Скопились не только крестьяне, но и духовные лица.

Центром скопчества стала станица Сосновка Тамбовской губернии. Быстрое распространение скопчества не могло не обратить внимания правительства. Было произведено следствие, окончившееся ссылкой Шилова в Ригу, Селиванова – в Нерчинск. Но и в ссылке они продолжали распространять свое учение и оскоплять своих последователей. Шилов распространил скопческую секту в Рижской, Псковской и даже С.-Петербургской губерниях. Его заключили в Динамюндскую крепость. Здесь он начал скопить солдат. После этого его перевели в Шлиссельбургскую крепость, где он и умер с 5 на 6 января 1800 года, и его торжественно похоронили близ Невы у подошвы Преображенской горы. Два года спустя тело Шилова (по уверению скопцов, нетленное, за исключением ногтя на пальце ноги, почерневшего от тесноты гроба) перенесено на самую гору, где и предано земле. Над могилой Шилова устроен большой памятник, в виде часовни, в которой петербургские скопцы стали оскоплять дальнейших последователей и освящать хлеб для причащения. Что же касается Селиванова, то он до Нерчинска не дошел. Он поселился в Иркутске и свободно бродяжничал по его окрестностям, проповедуя свое учение и оскопляя последователей. Здесь же ему пришла в голову безумная мысль выдавать себя за императора Петра III. Но в Иркутске он жил не долго.

Посеяв семена скопчества в Сибири, он в сопровождении какого-то «молодого генерала» возвратился на родину. Исследователи скопчества недоумевают, кто был этот «молодой генерал». Нет никакого сомнения, что рассказ Селиванова об этом генерале есть такая же «чистейшая» ложь, как и его рассказы о бывших ему видениях, о его прозорливости, чудесных исцелениях, предсказаниях и т. п. Как можно быть царю без свиты! Царя всегда сопровождают «генералы»! Не представляет затруднения и решение вопроса о том, каким образом у Селиванова могла явиться мысль – выдавать себя за императора Петра Федоровича. То было время самозванства. История насчитывает семь самозванцев, тогда выдававших себя за императора Петра III. Селиванову не давали покоя лавры Пугачева. «Возвращаясь из Сибири в Россию, – рассказывает Селиванов, – я встретился с Емельяном Пугачевым, которого провожали полки полками (!) и тоже везли под великим конвоем, а меня везли вдвое того больше (!) и весьма строго, и тут те, которые его провожали, за мной пошли, а которые меня везли, за ним пошли»[95]95
  Чтен. в общ. ист. 1861. № 4; Кутепов. Секты хлыстов и скопцов. 1900. С. 152.


[Закрыть].

Ничего подобного быть не могло. Селиванов встретился только с безумными политическими мечтами Пугачева, но не с самым Пугачевым. И для характеристики первоначальных безумных мечтаний Селиванова, и для ознакомления с ним, как наглым лжецом и обманщиком, много интересного материала представляет его собственный рассказ, им самим написанный, о его возвращении из Сибири на родину. По этому рассказу[96]96
  Приводим его в передаче о. В. Прозорова (Мисс. обозр. 1901. 1).


[Закрыть], «кроткий и сердобольный государь император Александр I, по вступлении своем на всероссийский престол, как только узнал о великих страдах августейшего своего дедушки (Селиванова), тотчас отправил гонцов во все края Сибири. чтобы отыскать несчастного страдальца. Долгое время послы не могли открыть изгнанника, но, после многих стараний, нашли его наконец в г. Иркутске, где он служил сперва пономарем при Харлампиевской церкви, а потом сторожем при губернском правлении, и тотчас донесли о том Государю. Император Александр до того обрадовался вести о своем прародителе, что сам хотел ехать во Сретение ему; но заботы о государстве и советы вельмож отклонили его от этого намерения. А потому, собрав наилучшие царские регалии и уложив их в драгоценный ящик, он отправил их к Петру III (то есть Селиванову) чрез знатных вельмож своих в Иркутск. В ящике этом находилась царская корона с драгоценными камнями и царская порфира на горностаевом меху. Вельможи на курьерских подводах, как на крыльях, прилетели в Иркутск. На площади близ губернского правления, собралось несметное число людей разного звания. Лишь только открыли ящик, присланный от его величества своему дедушке, весь народ пал на колена, сколько от благоговения к царственному страдальцу, столько же от уважения к царским регалиям. Селиванов, взглянув на корону и другие царские украшения, во смирении своем сказал: «Потерпевши великия страды в Москве, Туле, Воронеже и многих других местах моего царства и прошедши в кандалах от Москвы на край Сибири, я не могу носить на голове царской короны: при моих страдах царская честь мне уже не прилична. Дайте мне лучше простую баранью шубу и почтовую повозку; в этом приличнее мне явиться перед светлые царския очи возлюбленного моего внука, который и на краю земли взыскал меня своего любовию». По прибытии Селиванова в Петербург император Александр встретил его, как старшего царя, и предложил ему свой царственный трон и корону, но Селиванов отказался вышеописанными словами. По любви своей к старшему помазаннику, император Александр сделал ему другое предложение: «Если неугодно великому государю моему занять мой престол и принять на рамена свои скипетр всероссийской державы, то я прошу и молю августейшего моего дедушку принять от меня в вотчину несколько губерний самых плодородных и богатых, которыми бы мой великий государь и отец мог по-царски содержаться». Непреклонный Селиванов отверг и это предложение своего внука, говоря: «Я греху не отец, а чистоте и святости отец; не для земли я живу, и не земное мое царство: не хочу я себе славы земной, а хочу в страдах своих всю жизнь свою скончать. Буде хочешь послушать меня, Алексаша, то утешь меня в моем желании: дай мне место в Преображенской богадельне, что на Васильевском острове, я посвящу себя там на служение нищей братии, больным и убогим по веки веком». С грустью в сердце и с сожалением в душе государь изъявил свое царское согласие на подвижнический выбор своего деда.

Нужно заметить, что Селиванов возвратился из Сибири даже не в царствование Александра I, а в царствование Павла. Он не был психически больным, – его поведение имело свой смысл. Он считал своим призванием распространение скопчества по всему миру – и Франции, и Турции – и учреждение всемирного скопческого царства, а этого нельзя было достигнуть, не захватив в свои руки царской власти. Мысль эта не оставляла Селиванова никогда.

Возвратившись в Россию, Селиванов находил своих последователей повсюду; только в восьми губерниях в то время еще не было обнаружено скопчества. Шилов с своим племянником и единомышленниками – Масоновым, Колесниковым, Ненастьевыми, Яковлевыми, Артамоновым, Васильевым, Огородниковым, Матвеевым, Громовым и др. ревностно старались о его распространении; они же уверили своих последователей в том, что Селиванов действительно есть император Петр III и что, возвратившись из Сибири, Селиванов сам объявит об этом своим подданным. И это так было. Распространяя скопчество в губерниях Орловской, Тульской, Рязанской, Воронежской, Тамбовской и Калужской, Селиванов в то же время уверял своих слушателей, что он не только бог, но и государь император Петр Федорович. В доказательство этого он, с одной стороны, не скупился на чудеса (исцелил сумасшедшую жену крестьянина Гаврилова и претворил квас в воду), а с другой – показывал из-под своей шубы какие-то звезды и шпагу.

Посетив множество сел и прожив некоторое время в Москве, Селиванов отправился в Петербург, где уже было очень много скопцов, в особенности среди купечества. Пропаганда его там шла весьма успешно. Его учением увлекались не только мещане и купцы, но даже чиновники и люди интеллигентные (например, Милорадович, Суворов, Голицын и др.). Аристократки считали себя счастливыми, удостоившись поцеловать его руку, выслушать его наставление или узнать от него свое неизвестное будущее. Но Селиванов имел в виду цель: всячески заботился о том, чтобы в число своих преданнейших последователей приобрести человека, который мог бы служить ему хорошею опорою для осуществления его властолюбивых и честолюбивых замыслов. Таким оказался Семен Иванович Кобелев, бывший несколько лет лакеем покойного императора Петра III. Оскопив себя, он постоянно проживал при Селиванове в числе «искупительских» слуг и всех клятвенно заверял, что Селиванов действительно есть император Петр III. Слух о том, что в самом Петербурге появился человек, именующий себя Петром III, дошел до императора Павла I. Павел пожелал видеть Селиванова. Что происходило между ними – неизвестно. По словам же скопцов, Павел будто бы спросил Селиванова: «Правда ли, что ты мой отец?» На эти слова Селиванов будто бы ответил так: «Узнаешь, если окажешься достойным». Павел приказал содержать его в Обуховской больнице для умалишенных, где он и проживал до восшествия на престол Александра. Александр освободил его из больницы и предоставил ему право свободного местожительства в С.-Петербурге.

После ужасов Французской революции, как известно, наступила эпоха крайнего мистицизма и романтизма. Настал век Жуковского, с его балладами, несбыточными надеждами, неосуществимыми идеалами, с верою в таинственное, сверхъестественное, загробное. Вера непосредственного чувства, свобода религиозной совести, мечты об идеальной любви ко всем, о вечном мире и священных союзах, об идиллии пастушеской жизни и цветах, презрение к земному и ничтожному – вот характерные особенности того исключительного времени. Александр I был типичнейшим выразителем идей и чаяний своего времени. Неудивительно, что он оказался сначала весьма снисходительным к скопцам. На докладе министра внутренних дел о калужских скопцах он положил резолюцию: «Оставить от суда свободными, поелику они подобным невежеством и вредным поступком сами себя уже довольно наказали». Но потом он предоставил скопцам и полную свободу. Для скопцов, по их собственному выражению, настал «золотой век». Селиванов проповедовал свое учение и скопил «верующих» беспрепятственно; в числе его верующих были уже придворные чины и государственные чиновники. Радения устраивались в разных частях города, – и полиции было строго предписано не касаться их. Свита, окружавшая Селиванова, была многочисленна, и все лица, принадлежавшие к ней, называли себя не иначе как «придворными его императорского величества Господа Иисуса Христа, батюшки искупителя, милостивого государя Петра Федоровича». У Селиванова был свой великий князь Константин Павлович, отказавшийся в то время от престола, своя цесаревна Елена Павловна, своя княгиня Мария Феодоровна. Слава о нем гремела по всей России. Сам император Александр I, ко всем верам питавший уважение, говорил о нем не с удивлением только, но и благоговением.

Перед войной с Наполеоном он, побывав в Казанском соборе, лично отправился к Селиванову, чтобы с ним посоветоваться и получить от него «благословение». По словам скопцов, Селиванов сначала не давал ему «благословения» начинать войну, обещаясь «унять врага» своими средствами, но потом согласился под условием, чтобы Александр уверовал в него и «познал дело божие» (то есть чтобы «оскопился»). Современник Александра I сенатор Лубяновский подтверждает этот факт. Из Петербурга Селиванов управлял скопцами по всей России: учреждал общины и назначал в них «учителей». Он ввел даже нечто в роде инвеституры: каждому скопческому «учителю» он давал большой белый платок и особый крест. Не было уже ни одной губернии в России, где бы не было скопческих община. Петербург был переполнен скопцами, ибо, кроме местных, в нем проживало много приезжих, являвшихся к Селиванову за советами и указаниями. Даже в Александро-Невской лавре были монахи-скопцы. Но Селиванов зашел уже слишком далеко, императора Александра I он стал публично называть не иначе, как «Алексаша» или «явный» царь, давая этим понять, что рядом с ним в России есть еще и другой царь – пока «тайный». Кроме того, он чаще и чаще стал проповедовать о скором наступлении скопческого царства в России. Наконец, после изгнания из Москвы французов, по его внушению, один из приближенных к нему скопцов, камергер Елянский, подал императору записку о наилучшем государст венном устройстве России; к ней было приложено и «Известие, на чем скопчество утверждается». По этому проекту предполагалось произвести коренное преобразование государственного строя России, в интересах скопчества. Правда, номинально, во главе управления еще оставляли императора; но фактически вся власть над Россией должна была перейти к Селиванову. «Все тайные советы, все важные государственные дела, – писал Елянский, – будет опробовать настоятель, как боговдохновенный сосуд, так как в нем полный дух небесный с Отцем и Сыном присутствует и поэтому все, что он из уст своих скажет, то действительно. Дух Святый устами его возвещает». Только теперь правительство поняло, куда скопчество протягивает свои грязные руки. Только теперь вспомнили и о существовании в России Св. синода и заинтересовались его мнением о скопчестве. Синод отвечал, что «скопцы богохульная ересь, потому что начальника секты почитает Христом; вредит обществу, осуждая брак, искажая людей и истребляя потомство». Тогда только и правительство объявило их «врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов Божиих и гражданских». Против скопцов были приняты строгие меры; их разыскивали и предавали суду. 7 июня 1820 года, с большими предосторожностями был выслан из Петербурга сам Селиванов для заточения в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, причем настоятелю этого монастыря было предписано «принять начальника секты скопцов в монастырь с человеколюбивою ласковостью, с христианским расположением сердца, из сострадания к старости его, из сожаления о заблуждении его, и поместить его в келье, которая бы служила, по уединению своему, к спокойствию его и ко благоразмышлению». Но и в своем монастырском заключении Селиванов не переставал вести пропаганду своего лжеучения чрез своих приверженцев. Даже в самом Суздале, в женском Покровском монастыре, был устроен скопческий корабль с большим числом оскопленных. Не переставал здесь Селиванов мечтать и о скором наступлении его царства. Впрочем, по словам суздальских монахов, он умер (20 февраля 1832 года), будто бы примирившись с Церковью: «оказал раскаяние в своих заблуждениях и грехах и, по долгу христианина Православной церкви, исповедан и сподобен Святых тайн».

Современное состояние скопчества. Селиванов умер; но учение его осталось. Правительство приняло строгие меры против скопцов; но число их не уменьшалось; напротив, в каждой епархии оно постоянно возрастало. Строгость правительства заставила только многих скопцов бежать за границу, в особенности в Румынию, чтобы там свить себе прочное гнездо и оттуда безнаказанно влиять на развитие скопчества в России. Особенно много поселилось скопцов в Добрудже, Яссах, Галаце, Бухаресте и селе Николаевке, находящейся близ границы между Россией и Румынией.

Дело Селиванова продолжали его преданнейшие ученики Алексей Иванович Громов и Василий Будылин. Первый, выдававший себя за великого князя Константина Павловича и называвший императора Николая I «братцем Колюшкой», был сын крестьянина Галицкого уезда Костромской губернии: некоторое время находился на военной службе; но потом бежал и стал распространителем скопчества. По своей изворотливости и энергии он не уступал и Селиванову, который высоко ценил его и даже наименовал его своим «первым апостолом», а скопцы и доныне восхваляют его как своего «верного пророка, искупительного апостола и великого страдателя, назидающего стада израильских овец, государя их батюшки Петра Федоровича III». Будылин так же – сын крестьянина – был родом из села Выездной Слободы Арзамасского уезда Нижегородской губернии; также был некоторое время в военной службе, где его совратил и оскопил один рядовой. После этого он бежал и по всей России распространял скопчество, имея повсюду необычайно сильное влияние на своих единоверцев. Ревностными сотрудниками Громова и Будылина были: «пророк и учитель» скопцов, унтер-офицер Семен Ларионов, «злоучитель» Ларион Подкатов, «пророчица и учительница» скопцов Настасья Антоновна, «злоучитель и главный наставник по скопческой секте Иван Богдашев, Тимофей и Ульян Поповы, Константин Неверов, Трофим Загородников, Катерина Хомина, монахиня Паисия, иеромонах Феофан, штаб-капитан Борис Сазонович, мещанин Кононов, «мастера» (то есть оскопители) – Копылов, Калмыков, Евфимов и мн. др.