Текст книги "Быть русским"

Карин

Обучение в университетском Центре христианского образования завершилось простенькими экзаменами. За ними последовал прощальный полдник с кофе, чаем и шоколадными конфетами. Все друг другу улыбались, каждый думал о своём. Общий разговор не клеился и не казался дружеским. Мы с Патриком вяло пожали друг другу руки, обменялись двумя деревянными фразами и расстались, отводя глаза в сторону. Он не скрывал разочарования. Полная неудача у него произошла не только со мной. Идеями экуменизма не соблазнился никто из москвичей.

Наутро 31 мая все студенты съехали из гостиницы в Шато де Боссе и отправились на родину, а я – в квартиру Хааба.

За несколько дней до конца наших занятий и отъезда из Шато де Боссе случилось нечто непредставимое. Секретарь Центра вдруг пригласила меня в ресторан: назавтра, на вечер. Познакомились мы в день моего прибытия. Она посмотрела в список и удивлённо повторила мою фамилию:

– Вы тоже из Москвы? Уже четвёртый человек. Из России к нам впервые столько гостей.

– И каково ваше впечатление о москвичах?

Она охотно улыбнулась:

– Прекрасное! – и вдруг добавила: – У вас женское имя, Валери.

– В России оно вполне мужское и произносится с «й» на конце.

– Валери́й? – попробовала она.

– Валéрий, от латинского valere «быть здоровым».

– Ясно, – усмехнулась. – Значит, вы всегда здоровы?

– Стараюсь. А вас как зовут?

– Карин, – на её лице держалась приветливая улыбка. – Жаль, я не знаю ни слова по-русски.

– Тогда вот вам первое: пока! Это значит «до скорого».

– По-ка! Так просто! – она рассмеялась. – Вот ваш пропуск в столовую на всё время пребывания. Расписание на дверях. На завтрак, обед, ужин лучше не опаздывать – останетесь голодным.

В ответ улыбнулся я:

– Строго, как в монастыре! – я изобразил притворный ужас и улыбнулся на прощанье: – Пока, Карин!

Ей было около тридцати. Она была мила, когда улыбалась, становилась почти красивой. Карин отвечала за проведение международных конференций и приём приезжих. Работала по сложному графику через день – то с утра, то с обеда. Секретарское бюро со стеклянной перегородкой, на треть обрезанной над столом, находилось при входе главное здание в Шато де Боссе с боковой старинной круглой башней. Карин сменяла плоскогрудая дама лет пятидесяти в тяжёлых очках – совершенное воплощение чиновницы. Неподвижные глаза, прилипшие к толстым стёклам, заученные фразы и движения вызывали оторопь. Шуток это существо не воспринимало, на улыбки не отвечало, источая тихую неприязнь ко всему на свете. На третий день я не удержался:

– Мадам, у вас на плече муха. Это ваша сотрудница?

– Comment?77
  Что-что?


[Закрыть] – протянула она, подняв глаза.

Взгляд поразил бессмысленностью.

– Ну и мымра, – подумалось мне.

С Карин мы перебрасывались несколькими словами, обменивались улыбками, и я убегал на электричку до Женевы. Мне и в голову не приходило за ней ухаживать. Я считал каждый франк и каждый день. Пригласить её куда-нибудь в выходные? А дальше? Лучше не начинать.

– Вы всегда такой весёлый? – как-то спросила она.

– Стараюсь. Хорошее настроение дополняет скромный студенческий бюджет.

– Согласна.

– У вас тоже неплохо получается! Ваша улыбка подходит к любой одежде.

– Вам так кажется?

– Ну-да, до скорого!

Получалось у Карин не всегда. Иногда меж подведённых бровей пролегала строгая складка. Несколько дней подряд её одолевала грусть. Отвечала она сухо и односложно. Извинялась и начинала что-то писать. Однажды утром я не выдержал:

– Простите, Карин! У вас неприятности?

– Нет, всё в порядке, – она отвела глаза.

– Я знаю, почему у вас неважное настроение.

– Почему? – напряжённо, исподлобья посмотрела.

– Вы поменяли вашу любимую белую кофточку на голубую и уже третий день её надеваете.

Она громко, едва не до слёз рассмеялась:

– Почему вы думаете… что я больше люблю белую?

– Не знаю, но в ней вы красивее. Пока! – бросил я на ходу и выскочил на улицу.

На следующий день Карин меня удивила. Вместо белой кофточки надела нарядное чёрное платье с красными лацканами и манжетами. На груди сияла тонкая золотая ниточка. Серые глаза были красиво подведены, каштановые волосы спускались до плеч. Нет, она не играла в поддавки.

– Карин, я догадываюсь. У вас сегодня именины?

– Какой вы смешной! Вовсе нет! – она блеснула улыбкой. – Иногда я надеваю что-то праздничное, чтобы с рутиной бороться.

– Сегодня вы её точно победили. Вам очень идут победы!

– Спасибо. Они всем идут.

Она явно ждала продолжения, какого-то шага с моей стороны. Я не знал, что предложить? Погулять по Женеве? Выпить в чашечку кофе и познакомиться поближе? А потом? Поцелуи, никчёмные слова, разочарование или вспышка восторга, которой не заполнить жизнь. И неизбежная разлука. Всё это уже было в прошлом, осело внутри глухой болью. Она не смогла бы понять, что моё настоящее шатается вместе с Россией, а будущее ведомо одному Богу.

За нашими разговорами всё яснее проступало шумящее тёплое море. Мы расставались, я мысленно шёл по берегу, слушал плеск слов и представлял, что рядом шла она. Прилив сменялся отливом. Я томил душу и тело в библиотеках, на наших скучнейших семинарах, не желая думать о Карин. Случайная встреча двух одиночек из двух далёких миров. У нас не было ничего общего, кроме мимолётных слов и взглядов. И поздней юности, на которую обрушилась ранняя весна.

В один из дней накануне апреля она протянула мне конверт, – Вам письмо из Москвы! – и тут же углубилась в бумаги.

– Это от мамы! Можно, я сразу прочту. У вас ножницы есть?

– Держите!

Я срезал край конверта, вынул две исписанные странички в клетку и быстро пробежал.

– Спасибо, Карин! Вы мне хорошую новость принесли.

– Очень рада, это не моя заслуга, – она слегка улыбнулась, я послал ей воздушный поцелуй.

Через день Карин порадовала меня ещё больше. У её окошка выстроилась очередь из приезжих, она переговаривалась с ними то по-немецки, то по-английски, сверяла списки и документы, что-то объясняла. Быстро кивнула мне, а после обеда окликнула:

– Валери, вам посылка! Из Парижа, – она смотрела с любопытством. Отправителем был Никита Струве.

– Прекрасно! Это журналы с моей статьёй о русской средневековой культуре.

– По-французски?

– К сожалению, по-русски. Карин, не знаю, как вас благодарить!

Она с ухмылкой протянула мне ножницы:

– Знаю, что вам не терпится, открывайте!

Я вытащил три номера, поискал отсутствующее письмо и скомкал обёрточную бумагу.

– Давайте, выброшу! – она опять усмехнулась.

– Вы так любезны, – произнёс я обычную благодарность и не удержался, – и очень милы…

Карин сверкнула глазами. На ней было нарядное жёлтое платье с голубоватыми бусами – под цвет глаз.

Через Женевское озеро летели апрельские, майские облака. Сияли Альпы, купался в синеве вечно белый Монблан. Над землёй кружили тёплые ветры, солнце жарко касалось лица и приникало к плечам. Милостивая судьба прописывала мне успокоительные поездки, и тогда встречи с Карин на время прерывались. Нас возили в Берн и Люцерн. По субботам студенческой компанией мы ездили на микроавтобусе в Нион, Лозанну, Фрибур, добирались вдоль озера до Шильонского замка и дальше до Эгля. Там, посреди снегов на террасе горного шале медленно пили быстро стынущий кофе и дышали холодом ледников.

Монтрё запомнился особенно. Я отделился от группы, блаженно бродил по городу и недоумевал. Как с французской Ривьеры сюда переместился кусок Средиземноморья вместе с южной природой и архитектурой? От многоэтажных домов в стиле эклектики «начала века» веяло самодовольной ленивой роскошью. Кое-где кружевную зелень пронзали невысокие кипарисы. Магазины пугали неприступным блеском и богатством. На набережной, у гостиницы «Монтрё-палас», где Владимир Набоков проживал остатки жизни и литературного дара, высились пальмы, пестрели клумбы. Женевское озеро накатами плескалось и дышало за спиной, словно море.

По календарю приездов и отъездов Карин знала, что наша группа вскоре должна покинуть Шато де Боссе. Мои шутливые приветствия выводили её из задумчивости, но тут же на лицо набегала печальная полутень. На полочке за её спиной появился в вазочке букетик незабудок. Однажды перед ужином Карин задержала взгляд, словно попыталась что-то разглядеть в моём лице.

– Готовитесь к отъезду?

– К сожалению, – голос чуть просел.

Пёстрое летнее платье с глубоким вырезом очень ей шло. Мы помолчали.

– Да, всё быстро проходит.

– Слишком быстро… Карин, знаете, как эти цветы называют в России?

– Эти? – она полуобернулась на полку и печально пожала плечами.

– Можно перевести, как «незабываемые». Незабудки дарят, когда не хотят кого-то забыть.

– Удивительное название… – она помолчала, поправила локон. – Я их в нашем парке, у дорожки собрала. Они всегда мне нравились.

– Мне тоже. С детства.

Разговор этот нельзя было продолжать. За спиной поднималось и закипало море. Я скрылся в столовой, кусая губы. Просидел полчаса над тарелками, пытаясь что-то съесть. А на обратном пути услышал:

– Валери! Я хотела бы пригласить вас завтра вечером в наш ресторан. Вы не против?

Неожиданные слова и беспомощная грусть в глазах смутили. Встретиться перед самым отъездом. Чтобы проститься? Вспомнилась дрожащая улыбка Клер из Лиона, её молчаливый укор:

– Остановись, ты теряешь жизнь!

Я оказался на дороге странника, вдали от всех домов? Куда иду? Каждый миг бытия бесценен, несбывшееся мучительно. Мы рождены среди людей, чтобы породниться хоть с одной душой, не умертвлять себя одиночеством.

– Это так неожиданно… Конечно, с радостью.

– Тогда завтра в восемь часов, хорошо? Я закажу для нас столик, – суховато сказала она.

«Для нас». Она оговорилась? Или за время нашего призрачного общения в ней родилось это «мы»? Я и предположить не мог. Полночи пытался представить будущее и погружался в мысли о Карин. Вряд ли она развлечений ищет – я бы это почувствовал. Зачем ей эта встреча? Хочет сохранить со мной какое-то общение, как лекарство от одиночества? Кто я для неё? Бедный иностранец с паспортом исчезающей страны… Наверное, она была бы хорошей женой, может быть, приняла бы православие. Я получил бы гражданство, нашёл бы какую-нибудь работу, родились бы дети. И началась бы размеренная жизнь в неведомом механизме, отлаженном как швейцарские часы. И мне предстояло стать в нём крохотным колёсиком.

Утром никуда не надо было спешить, я отправился на завтрак длинным, окольным путём и впервые пришёл в верхний парк. Среди старых деревьев, запущенных газонов, россыпей одичавших нарциссов и цикламенов почувствовал, как меня нагнала холодящая волна и тяжело навалилась на грудь.

– Слишком много мыслей о ней. Слишком много!

Парк медленно спускался, вновь стал знакомым и ухоженным. Стриженая лужайка перед главным домом пропиталась зелёным солнцем, над травой танцевал прозрачный фонтанчик мошкары и бесцельно носилась капустница. В бюро сидела мымра, Карин приходила к двум. Чемодан собран, месячный проездной на электричку ещё действовал, и после завтрака я отправился в Женеву.

Мимо окон плыла цепочка особняков, подсвеченных горящим озером. Солнечные блики мчались по стенам и потолку, мешались с россыпями мыслей. Миновало три месяца полупраздничной жизни. День за днём меня очаровывал мир природы и разочаровывал мир людей. Я восторгался ниспосланной им свыше красотой, уютными городками, горными селениями и понимал, что вместо меня здесь вполне мог жить кто-то другой, и ничего бы не изменилось. Даже в православном приходе, где меня признали почти своим, вскоре забудут. Грусть полоснула по глазам, я закрыл ладонями лицо:

– Мы с нею одиноки – вот и всё! Не понимаю только, зачем ей эта встреча в последний вечер?

В который раз я шагал от вокзала в центр Женевы мимо некрасивого Парка бастионов и скучной площади Пленпале. В Верхний город стекалась вся роскошь здешней жизни. Слепили солнцем зеркальные фасады и лакированные лимузины. Чопорные прохожие созерцали знаки вожделенного богатства: витрины антикварных и ювелирных лавок, магазинов одежды и часов немыслимой цены, горы шоколада в золотых и серебряных обёртках, огромные сыры разных цветов, свисающие на крюках окорока и колбасы. Вглядывались в полуденный сумрак ресторанов и кафе.

На ужин я приехал за пятнадцать минут до закрытия столовой. Карин меня ждала. К строгому костюму песочного цвета и жёлтой рубашке с отложным воротником добавила золотистые клипсы и брошку-цветок на лацкане пиджака. Волосы спускались до плеч, глаза мягко сияли.

– Добрый вечер! Вам очень идёт! – я вскинул голову, словно от вспышки света. – Никогда вас такой не видел.

Карин ответила без улыбки:

– Спасибо, – помолчала, – в восемь часов жду вас на террасе ресторана.

– Можно я захвачу эти незабудки и поставлю их на столик.

– Не стоит, – она смутилась. – Кажется, там уже есть цветы.

На улице я глотнул грусти и, раскрыв глаза, шагнул в прибой. Карин была неотразима. Девушки прихорашивались ради меня лишь в юности, когда все ищут любовь. Женский наряд – обещание нежности, призыв к счастью. Если же в него не верят, одеваются «для себя» или «для приличия». Вспомнил, как бывшая жена одела на свадьбу зелёное глухое платье с кружевным воротничком и для венчания добавила к нему фату. Затем в каком-либо наряде я её не видел. Ей было всё равно. И мне год за годом становилось всё безразличнее женщина, которую я уже не считал женой. Развод вылечил меня от многолетней чахотки, словно альпийский воздух. Я вновь задышал и вот в Женеве, после трёх лет одиночества, встретил Карин. Перед тем, как расстаться.

В парке темнело. Чтобы высохли глаза, я быстро шёл по аллеям, пока не закололо в боку, милостивая боль привела в чувство. Все минувшие месяцы я не обращал внимания на маленький ресторан у главного здания. Терраса светилась сквозь древесные стволы, словно в театре теней. Карин сидела недалеко от входа. Я спохватился, что у меня нет ничего, чтобы подарить ей на память. Мотнул головой от досады, и вспомнил про московский календарик с иконкой Богородицы в записной книжке. Ну, пусть, подарю как символ. Подойдя к столику, заметил, что Карин подкрасила губы.

– Добрый вечер… – я опёрся подбородком на ладони и пристально глянул ей в глаза, улыбнулся:

– Добрый вечер.

Несколько мгновений мы молчали. Впервые от неё пахло духами, тонкой женской телесностью.

– Позвольте, я приглашу вас на ужин, – пытался я придумать, с чего начать.

Карин рассмеялась и подняла указательный палец:

– Нет, я вас уже пригласила.

– Мне неловко. Не принято, чтобы мужчину…

Она перебила:

– Неважно. Мне так захотелось.

– А что важно? – не решился я спросить. – Тогда вы заказывайте для меня по вашему выбору.

– Ну, если вы мне доверяете, – раньше она так не улыбалась, чуть кокетливо, с тайным удовольствием.

– Думаю, вы легко угадаете мои вкусы: чем проще, тем лучше.

В ресторане едва слышно переговаривались немногие посетители. Посередине нашего столика стоял горшочек с анемонами. Бесшумный официант в белом услужливо наклонился, записал заказ Карин и повернул к кухне, бросив на меня чуть насмешливый взгляд. Началось самое трудное. Отрывочный разговор, который много недель длился между нами, требовал совсем других слов.

– Карин, я не раз думал о вас, а в последние дни думаю, не переставая…

Не это она хотела услышать, опустила глаза и ничего не ответила.

– Я почти ничего о вас не знаю. И всё не решался спросить.

– Мне нравятся деликатные люди. Хорошо. Я родилась в Нионе, там живут родители, сестра и брат. Закончила филфак в Женевском университете. Здесь работаю пятый год, снимаю квартиру неподалёку. Вот и всё, пожалуй.

– Вы протестантка? – зачем-то спросил.

– Да, мы протестанты, мои предки родом из-под Цюриха, – она помолчала и сменила тему. – Вам понравилась Швейцария?

Официант осторожно поставил перед нами блюда с шипящей картофельной запеканкой, соусницу и бокалы красного вина.

– Вы, швейцарцы, давно привыкли к комплиментам. Что говорить, благословенная страна, всё вокруг создано для счастья. Но счастья я не заметил, может, потому что иностранец.

Карин чуть двинула губами, будто смутилась, но промолчала.

– Что ж мы не едим? – пришла она в себя. – Попробуйте! Это швейцарский рёшти, я добавила к нему мой любимый мясной соус с грибами – «йеге зуз». Приятного аппетита!

– С удовольствием. За вас! – поднял я бокал и коснулся бокала Катрин. Постараюсь запомнить эти угощения.

– И за вас! – мы сошлись взглядами и разошлись.

– Очень вкусно. Ваш «рёшти» – это французский гратен?

– Именно, только с ветчиной вместо сыра, с луком и зеленью. Не забывайте про соус!

Картофель хрустел совсем по-домашнему, соус напомнил мамину грибную подливку.

– Теперь ни за что не буду есть американский фрит. О, как мне надоел «Макдональдс»!

Карин рассмеялась:

– Вам часто приходилось там бывать?

– Да, моей стипендии на большее не хватало. Невозможно было каждый раз приезжать к вам на обед, а потом возвращаться в Женеву. Там библиотеки, там всё.

– Понятно. А что вы теперь собираетесь делать? Вернётесь в Москву? – в глазах скользнула грусть.

Мои рассказы о предстоящей поездке в Париж, желании написать докторскую диссертацию, издать по-французски книгу о русской средневековой культуре Карин оценила по-своему:

– Замечательно. Вы хотите на Западе остаться?

– Не знаю, что меня ждёт во Франции. В России будет очень трудно, в Швейцарии тоже. У вас страна космополитов, а у меня всё связано с Россией, русским языком и культурой. Здесь это мало кому нужно. А если я потеряю смысл жизни, потеряю и жизнь. Простите за откровенность.

– Понимаю, – она задумчиво вела пальцем по кромке бокала.

– Карин, давайте выпьем за Швейцарию! Я здесь столько замечательного увидел!

– Ну, если так, я рада. А я хочу выпить за Россию, чтобы люди там были счастливы! – она глотнула вина.

– Карин, вы очень… вы чудесная, – мне не хватало слов. – Жаль, за эти месяцы мы не смогли поближе познакомиться. Позвольте вам руку поцеловать!

Она позволила. Я тронул губами холодные пальцы с золотым перстеньком, кромка стола больно упёрлась в грудь.

Потом был десерт. Время исчезало в незримой воронке, а что-то важное так и не произошло. Наконец, Карин вздохнула, попросила счёт и протянула официанту банковскую карточку.

– Один момент, – он вернулся с аппаратом, который я видел впервые.

Карин набрала код, взяла выползший чек и, не глядя, положила в сумочку.

– Теперь можно и так платить? На расстоянии? – удивился я.

– Уже давно.

Она произнесла эти слова будто с досадой. Ресторан опустел. У нас осталось по глотку вина. Пора было уходить. Карин задумалась и произнесла, глядя в сторону:

– Столько людей передо мной за эти пять лет прошло. Сотни и сотни… – на лбу появилась печальная складка.

– И среди них оказался я. И завтра мне уезжать.

– Что бы изменилось, если бы вы уехали через месяц?

– Не знаю. Вы за эти недели удивительно изменились. На моих глазах. Останьтесь такой, как сейчас! Красивой, умной, доброй. Останьтесь такой навсегда! – в глазах стоял влажный жар. – Вы будете счастливы, выйдете замуж. Я уверен!

Я не мог сказать о том, что изнемогаю в одиночестве, что нигде не нахожу себе места, что её мимолётная нежность искалечит мою жизнь. Она поднялась из-за стола, вышла в парк. Я догнал её на аллее и остановил за плечо. Карин повернулась, не вытирая слёз:

– Я была замужем! Была… Но спасибо тебе. У тебя доброе сердце.

– Карин, для счастья немного нужно. Тихое, долгое тепло, чтобы душа смогла согреться и вырасти. Как растёт цветок.

Её губы коснулись моей щеки. Она медленно отстранилась от поцелуя, пальцы выскользнули из ладони. Миг между нами трепетало молчание. Совсем близко дрожали её веки и блестели глаза.

– Почему я никогда не слышала таких слов?

– Я тоже был женат, десять мучительных лет. Пока не понял что-то очень простое. Всё живое стремится к теплу

Она едва заметно кивнула, отвела глаза и прошептала:

– Завтра ты уезжаешь. Ещё одна весна прошла, ещё год…

– Возьми на память! – я протянул Карине календарик.

– Русская икона? – она вгляделась в изображение. – Спасибо. Буду вспоминать тебя.

– Я тоже.

– После развода я много лет ждала, но ничего не происходило. И вот… Не провожай меня! Так лучше. Не-забуд-кá, – старательно произнесла по-русски и быстро зашагала к нижнему парку.

– Будь счастлива! – крикнул я, сел на траву, бессильно упал на спину.

Заплаканные глаза Клер, Карин и столькие ещё мерцали среди звёзд.

– Господи, в чём счастье? – по щеке текла слезинка. – В том, чтобы разделить чьё-то несчастье и вместе найти любовь? Но ещё есть дар божий, и его нужно отдать в рост. Ты этому учил.

Больше мы с Карин не виделись, и по-другому быть не могло.

Наутро мымра сверилась со списком:

– Вы завтракаете в последний раз. Имейте в виду, обед и ужин вам не полагаются, – глаза, вплавленные в стёкла очков, уставились мне в переносицу.

Я кивнул, на обратном пути зачем-то произнёс:

– Будьте счастливы!

Она вскинула брови и замерла, ничего не ответив.

На вокзальной площади, куда нас вместе с багажом довёз микроавтобус, я пожал руки знакомым, уже бывшим, пожелал доброго пути и покатил чемодан к автобусной остановке. Через полчаса Пьер-Ив открыл мне дверь:

– Валери, рад видеть! Проходи, комната для тебя готова. Скоро будем обедать.

Прощание с Карин не выходило из головы. Она хотела доказать себе, что достойна счастья? Боялась боли, мимолётной обжигающей любви и обрыва в невыносимую тоску? Или надеялась, что я захочу на ней жениться, остаться в Швейцарии? Непостижимо всё это. У меня оставалось ещё несколько дней. Я мог бы приехать к ней в Шато де Боссе, начать новую жизнь. Но как жить в стране безрадостного богатства, где Россия никому не нужна?