Текст книги "Быть русским"

– Я так рада! Знакомься, это моя французская бабушка – bonne maman.

Её серо-зелёные глаза влекли теплотой, горячая сухощавая ручка слегка ухватила мою кисть:

– Приятно познакомиться, молодой человек! У вас хороший французский, это тоже приятно.

Меня проводили в тесноватую столовую. На стене около портрета величественного старца в сине-золотом мундире, до пояса усыпанном наградами, висела шпага. Старинный шкаф занимал половину стены, посередине стоял накрытый стол под белоснежной скатертью, вокруг резные стулья. Веяло невозвратным русским прошлым, скромным благородством, французскими духами и лёгким запахом роз. Ирина успела водрузить букет на угловой буфет с выпуклым стеклом и гнутыми ножками в стиле барокко. Я заметил, что на её пальце синего перстня нет.

– Прошу за стол! – громко позвала мать Ирины.

– Подождите! – я вынул подарочную коробочку, покраснел, обвёл всех глазами. – Мы с Ириной хотим объявить о нашей помолвке. Я прошу… её руки и вашего благословения. А ты прими от меня этот перстень!

– Вот это новость! Какой сюрприз!! – взорвались голоса.

Понятно, родители давно обо всём догадывались, но таков был обычай. Склонив голову, я передал подарок Ирине. В полной тишине она раскрыла обе коробочки, округлила глаза, надела перстенёк и прижалась к моей щеке. Раздалось ликующее, протяжное «о-о-о!» Взявшись за руки, мы с подошли к родителям и bonne maman. Поклонились по-русски, в пояс. Нас встретили объятиями. У Петра Николаевича повлажнели глаза, его жена воскликнула:

– Какая радость! Пьер, где наше шампанское?

Пена полилась через край, и это было прекрасно! Искрилась жизнь, мы сдвинули бокалы и глотнули счастья. Я закрыл глаза, задержал дыхание и пьянящую влагу – на миг, навсегда.

Кэрол

На следующий день я позвонил Кэрол. Мы познакомились минувшей осенью на какой-то китайской выставке, зашёл на неё я из любопытства. Китай в те годы вызывал у французов презрение и страх. С книжных прилавков расхватывали книгу «Когда Китай проснётся…» Китайские товары отказывались покупать, утверждали, что они дёшевы, потому что сделаны заключёнными в гигантском желтом Гулаге. Слепил потолочный свет, на стенах блестели глянцем огромные фотографии, в витринах сияли сувениры. Китаянка в цветастом ханьфу с чёрными лакированными волосами и такими же глазами улыбалась, предлагала душистый зелёный чай и сладости. Я пропустил вперёд девушку с золотистыми локонами, мы оказались вместе за одним из столиков. Встретились взглядами.

– Вам не кажется, что китайцы добавляют в чай и угощения дешёвые духи? – спросил я у незнакомки.

Бархатистые карие глаза сладко потянули к себе:

– Да, что-то такое чувствуется.

– А в вашем голосе чувствуется лёгкий акцент.

– В вашем тоже. Я американка, а вы?

– Я русский, из Москвы.

Её лицо вспыхнуло от неожиданной, непонятной радости.

– Не может быть! – неуверенно произнесла она по-русски.

Я вскрикнул от изумления:

– Вы знаете русский?!

– Немного. Я три года прожила в Москве.

У меня слегка закружилась голова. Мы вышли вместе в ночную слякоть. Разноцветные огни вывесок расплывались по асфальту, моросил дождь.

– Слушайте, я не могу с вами так просто расстаться. Кто вы? Расскажите! Если хотите, зайдёмте в кафе.

Нужно было всего лишь переступить порог, она согласилась. По её желанию я заказал два бокала пива. На предпоследние деньги. Мы просидели целый час – два иностранца в чужом городе. Разговор затянул, словно внезапный водоворот на равнинной реке. Её звали Кэрол Пратл. В Америке она закончила балетное училище, стала хореографом и страстно увлеклась школой «свободного танца» Айседоры Дункан. В поисках её следов приехала в Москву и прожила там в самые лютые годы, с 1991 по 1993. Познакомилась с балериной Еленой Терентьевой и другими последовательницами Дункан. Немного выучила русский, преподавала в Международной школе музыки и движения, пытаясь вернуть на сцену дух античности. Выдержать бесчеловечность постсоветской жизни оказалось не по силам, и Кэрол уехала в Париж.

– Я здесь уже четвёртый год, преподаю классический, свободный и русский танцы. Платят мало, ищу заработок направо-налево. До сих пор не смогла получить французское гражданство и работу, здесь ужасные чиновники. А вы как живёте? Что делаете?

Мой рассказ её воодушевил, Кэрол вдруг перешла на «ты»:

– У тебя хоть шанс будет после защиты, а я не знаю, что меня ждёт, – она чокнулась со мной бокалом: – За твой успех!

– И за твой!

– Спасибо, мне пора. Запиши телефон и звони! – её ручка растаяла в моей.

Через несколько дней мы вновь встретились в кафе. В этот раз я узнал, что Кэрол играла на родине в любительских спектаклях, танцевала и пела.

– Меня хвалили, звали в театр, но я предпочла балет, это куда труднее, чем варьете, и платят меньше. В Париже у меня слишком много конкуренток и мало шансов. Так и живу, в поисках и надеждах, – она улыбалась, умело скрывая грусть. – Кстати, приходи завтра вечером в гости. Увидишь, как я устроилась.

Её слова вызвали мгновенный жар и вихрь мыслей, одна безумнее другой. Кто она? Одинокая душа или одинокое тело? Конечно, я согласился, чуть отвёл взгляд. Попытался на прощанье поцеловать ей руку, она усмехнулась и отвела её за спину.

– Ладно, там видно будет, – весь следующий день крутилось в голове. – Как говорят французы, «C’est que femme veut, Dieu le veut».2020
  Чего хочет женщина, того хочет Бог.


[Закрыть]

Чего хотела Кэрол, понять не удалось. Она открыла дверь в крошечную квартирку, ослепительно улыбаясь, отступила назад. Я кивнул, протянул ей коробку недорогого печенья:

– Надеюсь, балеринам разрешено печенье с чаем?

– Нежелательно, но давай, раз принёс.

Она пригласила меня за небольшой стол, села напротив на миг впилась мне в глаза:

– Чай потом, давай начнём с другого! Подруга привезла из России в подарок, – Кэрол легко поднялась, вынула из маленького холодильника бутылку шампанского и водрузила посреди тарелок, бокалов, блюда с виноградом, доски с нарезанным сыром и чего-то ещё.

– Открывай! В Москве я полюбила полусладкое шампанское, а жизнь была несладкая, – она перешла на русский, хмыкнула и продолжила по-французски. – Не знаю, как я вытерпела три года.

– Да, голод, мрачные люди, самое безнадёжное время, какое я видел.

– Голода не было, просто мои надежды не сбылись. У нас не хватило денег на аренду студии и другие расходы. Ладно, давай за наши надежды!

Кэрол вспоминала морозы, свою шубу, московские театры. Вздыхала, бутылка пустела с невероятной скоростью.

– Москва приучила жить без роскоши, желать только необходимого. Иначе в Париже я бы сломалась, – её голос плыл, останавливался в пьяной задумчивости. – Что мне сейчас нужно? Самое малое. Найти хорошую работу и переселиться в жильё с душем. Здесь его нет – это невыносимо. Приходится исхитряться, – я сочувственно кивал. – Мне предлагают вести балетную студию при Американском культурном центре, но опять за гроши. Если так дальше пойдёт, придётся домой возвращаться. А я Америку ненавижу!

– Почему?

– Там вместо искусства – деньги, вместо творчества – бизнес.

– А в Париже?

– Тут люди другие. Ближе к русским, чем к американцам.

Мы допили шампанское, и Кэрол вдруг опомнилась.

– О, начало первого! Тебе пора! – она нетвёрдо поднялась из-за стола, направилась к входной двери и поманила за собой.

Что мне оставалось делать? Я хмыкнул и вышел в крошечную прихожую. Около двери мы замерли в головокружительном молчанье.

– Что ж, спасибо за приглашение…

Мы встретились взглядами, как в начале вечера. Я шагнул к ней, чтобы как-то попрощаться. Глаза Кэрол потемнели, она рывком открыла дверь и с силой вытолкнула меня на лестницу.

– Всё! До скорого!

– Спектакль окончен?

Я сжал губы, отвернулся и двинулся по лестнице. За спиной громыхнула дверь. Хмель ударил в голову, смешался с обидой и недоумением.

– Она сумасшедшая? Или лесбиянка? В балете таких немало. Конечно, талантлива, красива. Но это беспредельное самолюбование… – на улице со всей силой разгорелась тоска. – Как неосторожно я её полюбил. Да, от одиночества. Чем-то родным повеяло от этой американки. Зачем она меня пригласила? В качестве живого зеркала? Нет, Кэрол, не «до скорого», а прощай!

На следующий день вечером она позвонила. До этого ей звонил я.

– Прости, я вчера напилась! Как-то глупо с тобой попрощалась. Что-то на меня нашло, не знаю.

– Понятно… – процедил я и замолчал.

– Если интересно, приходи послезавтра вечером в балетную студию, где я преподаю. Запиши: мастерская «Compagnie Tendanse» Элизабет Шмидт. Это у метро «Сент-Амбруаз», – голос звучал уверенно, она не сомневалась, что я приду.

– Может быть, если смогу. Всего доброго!

Я повесил трубку и закрыл глаза. Американка. Что она ищет в жизни? Хорошую работу и квартиру с душем? Успехов, славы, поклонников? Сумасбродная красавица – таких полно среди артисток. Пожалуй, именно так. А если и нет, то ищет явно не меня. Какого-нибудь покорного обожателя, хорошо устроенного в жизни.

Весной 1997 мне на адрес Гуго от неё пришло приглашение. Кэрол звала на выставку неизвестных рисунков Жюля Гранжуана, посвящённых Айседоре Дункан. Я не пошёл и не ответил. В августе, накануне венчания с Ириной позвонил ей, чтобы попрощаться навсегда:

– Это ты? Не может быть!

– Давно хотел тебе позвонить.

– Очень рада тебя слышать. Прости, я тогда невероятно глупо поступила.

– Не важно, – я помолчал. – Хочу тебе сказать, что завтра женюсь.

– Вот как? Чтобы получить гражданство? – она не могла или не хотела уловить смысл моих слов.

– Нет. Встретил любимого человека. Завтра мы венчаемся в одной русской церкви.

Кэрол проглотила вздох и с явным усилием произнесла:

– Что ж, желаю счастья!

– И я тебе желаю. Может быть, когда-нибудь повидаемся…

– Может быть.

– …на твоём выступлении. Всё! До скорого! – с горечью повторил я её давние, занозой засевшие слова.

Спустя несколько лет от Кристины, нашей общей знакомой, за беспечным разговором в кафе я узнал, что Кэрол умерла от опухоли мозга. Воздушный удар вдавил в спинку стула. Ей так много было дано и так жестоко всё отнято. Быть может, в тот вечер чарующими, на миг померкшими глазами она смутно разглядела свою страшную судьбу. И вытолкнула меня в другую жизнь.

Другая жизнь

Июнь разгорался день за днём, светлел, расцветал, плыл навстречу июлю. Я продолжал работу гидом и крутился, как мог, но из комнатки под крышей, сберегая деньги, переехал к Гуго. Судьба мне благоволила. Коньо подписал со мною двухлетний контракт на работу преподавателем в университете Нанси и одобрил тему доктората: «Архаические черты русского авангарда: 1905-1941». Ирина была несказанно рада, она сама давно и безуспешно искала работу.

Свадьба была намечена на 10 августа. За пару недель до неё я сообщил Ларисе, что вскоре женюсь, а с первого сентября начну преподавать в университете. Замену мне она нашла мгновенно. Мы встретились в девять утра в том же кафе, где начали сотрудничать. Она выдала мне последний гонорар и улыбнулась:

– Мы неплохо сработались. Поверьте, вам очень повезло, такую работу найти почти невозможно! Но жизнь есть жизнь. Если надумаете, звоните. Желаю счастья!

На прощанье я поцеловал ей руку. Осталось неясно, была ли счастлива она сама. Удачлива, успешна, благополучна… Мне бы этого не хватило. А ей? Деловая женщина обязана скрывать свои чувства, и у неё это хорошо получалось. Лариса помогла мне сделать шаг в будущее и растворилась в прошлом.

В тот же день началась беготня по магазинам. С помощью Ирины я нашёл в одной парижской комиссионке чёрный костюм и ботинки, в другой белую сорочку с манжетами. Галстук и запонки она купила мне по своему вкусу. Вдвоём с матерью Ирина чудом нашла и взяла напрокат замечательное свадебное платье. Пётр Николаевич договорился о венчании в Покровской церкви у русского кладбища в СентЖеневьев-де-Буа. События летели чередой и влекли за собой. Пятого августа наш брак утвердили в мэрии Плесси-Робинсон, и родители устроили дома небольшое семейное торжество с шампанским и вкуснейшими маленькими пирожными. Все немного спешили, до венчания оставалось несколько дней.

Ближайшее воскресенье стремительно наступило. Утром я осилил лишь чашку пустого чая. Гуго сочувственно хмыкал и осматривал со всех сторон мои брачные одежды:

– Безукоризненно! Можно в Кану Галилейскую на пир отправляться.

– Мысленно и во французском костюме, – мы рассмеялись и сошлись в крепчайшем рукопожатии. – Жду тебя, Равана и всю нашу компанию у русской церкви в Сент-Женевьев к трём часам дня.

До метро я шагал в свадебном облачении, мучительно тесных новых ботинках с нелепой спортивной сумкой в руке. Накануне все мои вещи были перевезены в квартиру Ирины, я увозил от Гуго последние пожитки. Улица с остатками вчерашнего зноя оказалась безлюдной, прохладное метро пустынным. Никто не провожал меня удивлёнными взглядами, привыкшие ко всему парижане разъехались кто куда. Мёртвый сезон. Даже дома у Ирины меня почти не заметили. Незнакомая женщина открыла дверь и раскрыла объятья:

– Здравствуйте! – воскликнула по-русски. – Рада познакомиться. Я Марина Николаевна, тётя Ирины, а для вас – тётя Мариша. Какой вы красавец! Проходите и, ради Бога, простите. Меня ваша невеста ждёт.

Мы поцеловались, и она отступила в гостиную. Я оставил сумку, попытался вмешаться в немыслимый переполох и тут же в ужасе замер: мозг пронзило слово «цветы!»

– Тётя Мариша! – шепнул я на бегу. – Я кое-что забыл! Скажите Ирине, что вернусь к одиннадцати!

Она округлила глаза, но не успела произнести ни звука. Хлопнула входная дверь, я ринулся на улицу. Переходя с бега на быстрый шаг, добрался до станции Робинсон. Цветочная лавка оказалась закрыта. В соседнем кафе меня уверили, что купить цветы можно только в центре Со. В этом городке богатых щёголей мой костюм показался бы обыденным. Напрасно я смотрел по сторонам, мне никто не встретился, не кивнул как равному. Но меня поджидала удача, несмотря на время отпусков, цветочная лавка работала. Я огляделся, подышал тепличным воздухом и попросил сонную продавщицу составить букет для свадьбы. Она расплылась в улыбке, ожила, засновала по углам и через четверть часа вручила мне нечто невероятное. Над полуметровым снопом белых, розовых, пунцовых цветов взлетали тонкие зелёные стрелы. Внутри букета серебрилась какая-то растительная пыль, вокруг шла весёлая бахрома из нитяных светлых стебельков. Я ахнул, восхитился и обречённо спросил:

– Сколько стоит эта красота?

Продавщица сделала вид, что считает в уме:

– Восемьсот двадцать франков, – увидев, как я побледнел, улыбнулась: – Но вам я уступлю за восемьсот.

– Может, за семьсот? Немыслимая сумма!

– Мсьё, такие букеты дарят один раз в жизни! Уверяю, ваша невеста будет довольна.

– Надеюсь, – я отсчитал деньги и спрятал полупустой бумажник.

– Не сомневайтесь! – она поиграла глазами.

Понятно, единственная цветочница в округе могла назначить мне любую цену. Я выдохнул «мерси» и шагнул из влажной духоты в каменный зной. Город был мёртв, я полумёртв. Тугой воротник и галстук мешали дышать, рубашка липла к спине. Зажав коленями громадный букет, я снял пиджак и в горящих свадебных ботинках двинулся вперёд. Всё обошлось. Домашняя суматоха закончилась, цветы не успели на жаре завянуть. Увидев букет, все по очереди всплеснули руками. Мать Ирины не выдержала:

– Вы купили его в Со? Там же безумные цены!

– Не очень, – произнёс я с видом человека, способного на жертвы.

Про меня тут же вновь забыли и скрылись в комнате Ирины, словно в операционной. Я исчез в ванной, с наслаждением умылся, разулся, тайно прошёл на кухню и залпом выпил две чашки остывшего чая. К полудню Ирина окончательно приняла облик невесты, вышла показать себя и глянуть на меня – словно за кулисы театрального действа, которое вот-вот начнётся, и главными героями станем мы. Костюмы были подобраны, наш мимолётный, предсвадебный поцелуй стал последней репетицией.

В Сент-Женевьев-де-Буа нас повёз Пётр Николаевич. В машину мою невесту усаживали с величайшими предосторожностями всей женской роднёй. В начале второго часа перед Успенским храмом собралась сотня гостей. Жестоко светило солнце, женщины обмахивались веерами, мужчины розовели лицами, покрывались потом, терпели тугие воротнички и удавки галстуков. Ирина, выйдя из автомобиля невредимой, летала в толпе и знакомила меня с роднёй: дяди, тёти, племянники и племянницы, их дети, внуки… Имена и лица тут же тонули в жарком мареве. Звучала французская речь, кое-где пробивалась русская. Полная женщина ослепила улыбкой ярко-голубых глаз и распахнула полные руки:

– Ира! Как я рада познакомиться с твоим женихом! – она сходу меня обняла и смачно поцеловала. – Вот!! Я София Николаевна, тётя Ирины! Зовите меня посемейному – Фóфи. На вашу свадьбу мне из Тулузы пришлось добираться! Ох, как жарко!

Рядом улыбалась одними глазами худощавая тётя Мариша. Законная жена, но всё ещё невеста утянула меня в сторону и шепнула издали:

– Видишь эту пару? Это Можайские, друзья семьи, очень милые люди, – она расцеловалась с чопорными супругами и подвела меня поближе:

– Как я рада, что вы приехали! Это Валери, мой жених. Он из Москвы.

– Вот как? Очень приятно! Михаил, – невысокий мужчина с закинутой слегка назад головой представился на чистом русском, слегка поклонился, повёл ладонью в сторону: – Моя супруга, Нина.

Я уловил их стиль, чинно поцеловал узкую ручку в старинных перстнях и тут же обернулся на голос Ирины:

– Лионель! Как хорошо, что ты выбрался!

Французский офицер в серой униформе с аксельбантом перехватил мой взгляд:

– Какая честь! Нас охраняет французская армия! – я весело щёлкнул каблуками.

Ирина меня представила. Человек в военном кепи с прямым козырьком и золотистыми позументами улыбнулся, пожал руку:

– Лионель де Ланжерон! – обернулся к спутнице: – Моя жена Флоранс!

От молодой красавицы было трудно отвести взгляд, но Ирина немедленно утянула меня к церкви, где в тени вытирал платком лысину круглолицый толстяк:

– Идём! Это барон Черкасόфф – самый забавный из всех парижских эмигрантов. Он всегда приходит в гости со своими котлетками в кастрюльке! И все их съедает.

Добродушная улыбка господина с мягкими щеками, в чёрном костюме, распахнутом на животе, подействовала как щекотка. Я едва не рассмеялся, но кастрюльки не заметил, овладел собой и назвал своё имя.

– Идём, – Ирина поманила меня, спустилась по ступенькам к зарешёченной двери крипты и перекрестилась. – Жаль, нельзя войти, на ключ заперто. Здесь похоронены епископы из русской эмиграции. Смотри, там у стены надгробие владыки Александра Семёнова-Тян-Шанского, моего двоюродного дедушки.

Мы помолчали, вышли на церковный двор.

– Я его очень любила, а он обожал детей, всегда дарил нам шоколадки. Смотри! Вот росписи Маргариты Бенуа, жены Альберта Бенуа, – Ирина показала рукой на стены, – того, что построил эту церковь. Ну, ты, наверное, знаешь. Внутри тоже их росписи, ты скоро увидишь. Пошли!

Я едва успел кивнуть, и нас окликнули Гуго и Раван, поцеловались с Ириной и по очереди с силой сжали мне ладонь:

– Бравό, Валери! Симпатичная у тебя невеста!

Наш разговор мгновенно прервался. Я заметил отца Ефрема, повернулся к нему и прижал ладони к груди:

– Вы смогли приехать!? Какая радость!

Он по-монашески, без улыбки кивнул и обратился к Ирине:

– Рад познакомиться, мадемуазель! – руки Ефрема смиренно лежали на поясе. – Мы много раз слышали, что у православных очень красивое свадебное богослужение.

Рядом ошеломлённо замерли брат Жан, Мари-Элизабет и Мириам с букетом белых роз. Нам едва удалось расцеловаться. Пётр Николаевич взволнованно махал нам рукой со ступенек храма и знаками звал внутрь вслед за входящими гостями. По лестнице, как и полагается, я поднялся последним, в одиночестве прошёл по проходу к аналою с иконами. Сбоку от храма невеста вместе с отцом ждали своей очереди. Мама моя приехать не смогла: без загранпаспорта, без денег, без сил, одна. Слишком внезапно я решил жениться.

Служили три священника: Михаил Евдокимов, Николай Чернокрак и Георгий Блатинский – Юра, мой добрый приятель. Он получил приход во Флоренции, а в Париж был послан на август, чтобы кого-то заменить. Перед аналоем, вспомнилась непостижимо горькая минувшая жизнь. Провидение так долго готовило меня к этому дню, на чужбине замкнулся многолетний круг мучений. Сейчас новое венчание соединит прошлое с будущим, моё сердце с другим сердцем.

Слева от меня неслышно появилась Ирина. Отец Михаил вручил нам горящие свечи, увитые цветами, и возгласил с лёгким акцентом:

– Благославен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков!

Грянул хор. Меня понесло в медленном священном потоке. Звучали крепкие мужские голоса с мягкой бархатистой огранкой, чередовались молитвы священников, минуя разум, проникали вглубь естества. Я ловил взгляды икон, вдыхал и выдыхал молитвы. Ничего не нужно было понимать, только верить. Звякало кадило, сладкий дым застилал глаза. Впервые за много лет вокруг меня разливался невыразимый покой: теперь у нас в семье всё будет как подобает, по-христиански, по-человечески.

Кто-то вскрикнул за спиной Ирины, краем глаза я увидел, как незримая рука смахивает огонь с её фаты. Пахнуло дымком, какое-то пламя на миг зажгло её, словно неопалимый покров. Невероятный знак. Сердце замирало от ликующего, торжественного пения. Делая круг вслед за священником, я увидел на клиросе четырёх певчих в чёрном и среди них Александра Кедрова, регента. Рядом, закрыв глаза, замер отец Ефрем. Над нами совершалось таинство и скрывалось в будущем. Обручальные кольца, шествие под венцами, глотки вина из общей чаши, всеобщее громогласное восторженное многолетие… Священники первыми подошли с поздравлениями, за ними целый час следовала вереница родственников и друзей. Мы с Ириной стояли на амвоне – словно проповедовали продолжение жизни.

Вереница автомобилей с непрерывными гудками промчалась мимо Парижа в город Со. У французов так было принято, но Пётр Николаевич не сигналил. Он лишь улыбался вместе с Изабель, и такими счастливыми я их ещё не видел. Для свадебного пира был отведён сад в особняке отца Михаила. Нам кричали «горько» по-русски, поднимали бокалы шампанского после нашего троекратного поцелуя. Целый час, голодные и счастливые, мы бродили среди гостей. Весёлые, чуть пьяные люди говорили нам одно и то же, каждый по-своему. Пили и ели за наше здоровье. Я собирал урожай пожеланий и был уверен, что Ирине досталось больше. Её здесь давно знали и любили, понимали, что выйти замуж – не то же самое, что жениться.

Жара спадала, дышалось всё легче, а ходить и стоять всё тяжелее. Свадебные ботинки испытывали мои возвышенные чувства, Ира страдала рядом в новых туфлях. Гости явно не замечали наших сладостных мук. К семи вечера мы пошептались и решили бежать. Нас никто не заметил, пир продолжался. Не помню, кто довёз нас до дома, на кухне мы поужинали тем, что осталось от угощений. Наш свадебный пир на двоих оказался чудесным и стремительным. Вкуса я не чувствовал, это и не было нужно. Босые ноги оживали под столом, дорожная футболка ласкала прохладой. Наши рюкзаки Ирина собрала накануне, она же заказала гостиницу, поближе к дому, понимая, что ехать далеко не останется сил. Свадебное путешествие началось в Со, недалеко от знакомой цветочной лавки. Где-то в здешнем парке всё цвёл, не отцветая, наш яблоневый сад. Из последних сил мы втащили вещи в номер и захлопнули дверь.