Текст книги "Быть русским"

Пожар Европы

После моего прощания с обителью о. Ефрема в начале 1997 года мы много лет продолжали писать друг другу. Я хранил сердечную благодарность к этому доброму человеку, обладателю глубокой веры. Он сожалел о нашем расставании и понимал его неизбежность. Переписывались мы редко. Отец Ефрем был занят делами монастыря и своими философско-богословскими сочинениями невероятной сложности. Неоднократно он признавался, что в православии его влечёт «лирическая широта и полнота восприятия христианской мистерии», сетовал, что «в католицизме чувства запрещены». С этим нельзя было не согласиться. Связь между верой и поэзией в русской культуре глубинна, православию чужд холодный мистицизм и фанатизм католиков.

1 января 1999 года о. Ефрем отправил мне длинное письмо полное христианской любви и неожиданных откровений. С удивлением читал я слова крайне сдержанного, по-монашески строгого человека: «Православие – наша общая родная земля, земля сострадания и мягкости в холодном и безжалостном мире», «без этого духа я не смог бы жить», «я благодарю Бога, что встретил О. Клемана в эпоху, когда католицизм начал засыхать, и с этого времени чувствую себя счастливым с православными. /…/ Тем самым хочу сказать, что чувствую себя в глубинном общении с вами, даже если не всегда это высказывал. /…/ Я думаю о вашей матери и о России, подвергаемой стольким испытаниям. /…/ Ею правят в угоду своей извращённой и диктаторской воле мафиози без веры и закона, новые олигархи. Бог мало по малу очистит Россию. Но какими страданиями!» В этом письме Ефрем отвергал все наговоры мифомана Филиппа Серса, увлёкшего меня в свою затею с ассоциацией «Résurrection», и удивлялся «безжалостности» Коньо, разрушившего мою университетскую карьеру: «Я потрясён тем, как зло он с вами поступил и унизил вас».

Мы обменивались мыслями, новостями и поздравлениями. Спустя десять лет я получил сразу два его письма, непохожие на предыдущие. Первое, отпечатанное, было обращено ко всем его прихожанам и завершалось призывом «освободиться от духа катастрофизма и неизбежности несчастья»: «пусть смерть поглотится жизнью, которая сильнее». Что творилось в его окружении, в головах и душах улыбчивых католиков? Второе о. Ефрем написал лично мне знакомым чётким почерком. Он знал, что в минувшем году я потерял работу, но выпустил монографию: «По меньшей мере, вы счастливы уже тем, что имеете семью и дочь. Это не так мало. Это даже много. Мне известно всё остальное, но лучше не слишком об этом думать. Лучше простить всех, кто причинил вам зло. Лучше простить Ж. Коньо». Я был давно с этим согласен, вычеркнул его из жизни, но своё прошлое зачёркивать не стал.

Отец Ефрем писал, что был в гостях на девяностолетии некоей русской дамы. Одна её дочь прилетела из Нью-Йорка, другая из Москвы: «Мы полтора часа пели вечерню на славянском, не замечая времени, и все слушали нас в полнейшей тишине. Казалось, время остановилось, и нас убаюкивала Вечность. В какой-то момент всё утонуло в ином измерении реальности! /…/ мы обладаем величайшим богатством, и этого нам достаточно. Всё остальное относительно». Отец Ефрем вновь и вновь настаивал: «Я чувствую себя в равной мере православным и католиком. Даже, скорее, православным». Его дружеские чувства ко мне оставались неизменными, к ним лишь добавилась тонкая нить одиночества. Или мне казалось? Несомненно, его мучила тревога. Версалец и убеждённый католик, о. Ефрем любил Францию и предчувствовал её тяжелейшую судьбу.

ХХ век закончился триумфальным шествием Европы в будущее. Франция цвела, её соседи благоденствовали. Возникли Европейская зона, общая конституция, Европейский банк и единая валюта, отменены внутренние границы, а на Балканах прочерчены новые – по телу растерзанной Югославии. Чеченские террористы взрывали Россию, «цивилизованные страны» уже отмерили ей недолгую, несчастную жизнь. Мир трепетал перед Большим Западом. Граждане Нового Рима чувствовали себя хозяевами планеты, летали по всем материкам, путешествовали по «диким странам», наслаждаясь своей «избранностью» и подобострастием туземцев, смаковали жизнь «золотого миллиарда».

Высшей точкой западного общества стал гедонизм, заменивший гуманизм. Плоть сладко давила дух. В кинофильмах, на пляжах и даже городских улицах тела затмевали лица и души. Недозволенное стало дозволено. В 1980-е годы на Западе стало крепнуть движение ЛГБТ, с 1992 года началось узаконение однополых браков, а спустя десятилетие – эвтаназии и лёгких наркотиков. В эти годы приближение беды чувствовали лишь верующие французы, хотя Леон Блуа ещё в конце XIX столетия писал о «буржуазности» католицизма, медленно уничтожавшей его основы. Сергей Булгаков прозорливо заметил в предреволюционные годы, что утверждённая законом секулярность государства неизбежно приведёт к правлению «христиан без Христа» – предвестию «последних времён» постхристианской цивилизации. Безвестный монах из Оптиной пустыни на пороге третьего тысячелетия мудро заметил: «Конец света – это не гибель Земли с огнём и потопом, это разрушение человека». Общество торжествующего безверия не выдержало искушения растлением.

13 сентября 1999 года Ирина прислала мне в Москву горькое письмо: «Нравственный и культурный упадок Франции идёт полным ходом. В учебниках грамматики даются чудовищные примеры: «я убил моих родителей, потому что они мне надоедают», «я убил мою бабушку, выстрелив ей петардой в шиньон»… Я думаю, мы должны создать «ячейку сопротивления», чтобы не погибнуть духовно. Черпать силы можно только в Церкви. К счастью, наша прошлогодняя поездка в Россию придала мне мужества». Её признание удивило: в Москве мы пережили мрачные и тягостные дни августовского краха 1998 года.

Франция не воевала больше века, «сорок дней» де Голля в мае-июне 1940-го не в счёт. Войны во Вьетнаме, Алжире, Африке вели, в основном, наёмники из Иностранного легиона. Другие страны Европы мирно жили все послевоенные десятилетия. За это время Запад научился порабощать бывшие колонии «демократическими» способами, подкупать и покупать правителей разных стран, подчинять их ложью и угрозами, устраивать перевороты и разжигать войны. Вслед за американским, были созданы европейские общества потребления, и в них воцарился миф о «государстве благоденствия» (Welfare State, État-Providence), затмивший коммунистический миф о «светлом будущем». В зимние каникулы европейцы устремлялись на Средиземноморье, тёплую Атлантику или кататься на лыжах по искусственному снегу в Альпах. Летом бесчисленные автомобили стыли в сотнекилометровых пробках на тысячевёрстных шоссе. Порты всех побережий были забиты дорогими яхтами, не хватало мест на автостоянках и в гостиницах, на самолётах и круизных лайнерах, на пляжах и в ресторанах.

Женщины добились долгожданной независимости от мужчин. Покинутые или отвергшие их, они посвящали себя карьере, редко становились матерями или довольствовались одним ребёнком. Рожать и воспитывать детей, значило «тратить себя», жертвовать комфортом, удовольствиями и развлечениями. Города заполнили европейцы с собачками, рядом шествовали арабы либо африканцы с выводками детей. Архетип жены-матери и воина-защитника вытеснили образы «подруги» и «сожителя». Пугающий символ общества потребления поразил меня, когда жена принялась бороться с нашествием на наш сад шершней. По чьему-то совету она приманивала их баночками с вареньем и белым вином на дне. До этого шершни пожирали всё подряд, а тут начали гибнуть день за днём, до краёв заполняя ловушки.

Обитатели «блистающего мира», верили в его несокрушимость и превосходство над остальным человечеством. Почти незаметно, «на красный свет» Запад проскочил экономический кризис 2008 года и вновь обрел сытое спокойствие. Мало кто из «людей толпы» понимал, что к тому времени его развитие превратилось в развитие неизлечимой болезни. Впервые я почувствовал, что французам становится неуютно, в 2006 году, когда внутри университетского лифта увидел наклейку размером с открытку: «Europe réveille-toi!»4949
  Европа, проснись!


[Закрыть]. Юноша, обнажённый по пояс, поднимался во весь рост в развалинах храма – с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Перед ним застыли чёрные силуэты «восточных пришельцев» с копьями наперевес.

Протест зрел долго, он требовал подвига, очищения от нравственной скверны. Нельзя наполнить храмы, если пустеют души, а епископат коснеет в «прогрессивном параличе». Знакомый католик, владелец наследного замка в Нормандии, родовитый, образованный, богатый, однажды прямо спросил:

– В России православие ожило вопреки гонениям коммунистов. Что нужно, чтобы во Франции возродился католицизм?

В глазах стыла печаль. Я вздохнул:

– Есть только один путь – мученичество за веру, как это было в советскую эпоху.

В тот день мы навсегда расстались, мои слова отпугнули, бороться осмелилась лишь малая часть католиков. Увы, у них не нашлось волевых вождей и церковной поддержки. В январе и марте 2013 года, затем в октябре 2014 они выступили против закона об однополых браках и суррогатного материнства. К ним присоединялись православные. Демонстрации прошли по всем крупным городам, в Париж участников подвозили на автобусах. Около миллиона человек прошли по Елисейским Полям от площади Звезды до площади Согласия. Их видел весь мир, но не захотели услышать в Елисейском дворце и Ватикане. Протестующие кричали: «За единство семьи! За единство страны!» Призывали в листовках: «Освободим демократию от единомыслия! Человек – не товар! Мы хотим работы!» Мусульманская община поддержала эти требования, но католики не приняли их в свои ряды. И проиграли. В сознание французов слишком въелось презрение к выходцам из бывших колоний, к «цветным». Десятилетиями их превращали изгоев, загоняли в нищету, при этом пытались подкупить мусульманскую верхушку, известных спортсменов и даже криминал – пусть чужаки вырождаются. Но вырождались и французы.

В умственный пейзаж Франции с эпохи абсолютизма вошли постриженные газоны, кусты и деревья. Современные «садовники» во власти не допускают свободомыслия, этика и эстетика послушания прививаются с детского сада и школы. Уличные бунты волнуют власти не более, чем стихии «дикой природы». Ужасающие репортажи из «обречённых» стран легко переключают внимание общества на привычное мировосприятие: пусть у нас не всё гладко, а вот «у них»… Французы не раз восставали, борясь за свои права, но едва рассеивались толпы недовольных, убирали баррикады, восстанавливали разграбленные магазины и сожжённые рестораны, арестовывали анархистов и хулиганов, и всё становилась как прежде. Франция вновь зазывала туристов со всего мира. Политики, журналисты и европейские буржуа недолго возмущались войной России с Грузией и радовались Евромайдану. По-настоящему они ужаснулись мирному присоединению Крыма, валу азиатских беженцев, накрывшему Европу осенью 2015 года, и массовому убийству в парижском кафе «Батаклан», унесшему 130 жизней. Кровавая бойня и гибель детей на Донбассе никого не волновали.

Франция «проснулась» лишь после повышения цен на топливо. Протест объединил половину страны, на этот раз мусульмане остались безучастны. Началась отчаянная, озлобленная, многомесячная «революция жёлтых жилетов» – против бедности, дороговизны и лично Макрона, «президента богачей». Власти ответили демонстрантам резиновыми пулями, световыми гранатами, дубинками. Было убито двенадцать человек, искалечено несколько десятков, сотни брошены в тюрьмы. За шестьсот дней яростных столкновений ничего существенного добиться не удалось, французы поклялись продолжить борьбу против «диктатора Макрона». И тут получили удар в самое сердце.

15 апреля 2019 года, около семи часов вечера в понедельник католической страстной седмицы, загорелась величайшая святыня Европы – парижский собор Нотр-Дам. Знакомая хранительница одного из музеев на острове Сите рассказала подробности. Пожар начался у основания шпиля сразу в трёх местах. Пламя такой силы ничуть не походило на горение дубовых балок, окаменевших за много веков. Трижды срабатывала сигнализация, однако дежурный-новичок не мог определить место возгораний и не знал, что делать. Полицейский патруль, который каждые полчаса объезжает собор, не сразу заметил огонь, пожарных вызвали, лишь когда он охватил почти всю крышу. Лестницу нужной длины лишь через полтора часа привезли из Версаля, куда за несколько лет до катастрофы её зачем-то увезли. Пожарные вертолёты не использовались, пламя в течение четырнадцати часов заливали из шлангов четыреста человек. Сгорели древние стропила, свинец на старинной кровле расплавился и пролился внутрь собора. Чудом уцелели каменные своды трансепта и алтаря, устояли боковые башни и стены. Несмотря на уверения Макрона, пожарных и полицейских, пожар не мог начаться из-за короткого замыкания на реставрационных лесах. Работы в соборе вело крупнейшее во Франции предприятие «Le Bras Frères», оно не было ни оштрафовано, ни отстранено от восстановления Нотр-Дам, поскольку доказало, что в конце рабочего дня реставраторы всегда отключают электричество. Истинные причины случившегося вряд ли станут известны. Был ли кем-то послан Европе зловещий знак похожий на приговор?

В ту ночь рухнула вера европейцев в нескончаемое благоденствие. Журналисты всего мира восклицали:

– Сгорела история Франции! Обожжено сердце Европы!

У меня в сознании отзывалось: загорелся весь христианский Запад. Крики боли и молитвы о спасении Франции утихли за сутки, вера взлетела и бессильно рухнула:

– Ничего. Мы всё восстановим!

Спустя два дня загорелась крупнейшая парижская церковь Сен-Сюльпис и была сожжена дотла старинная церковь св. Иоанна. В том же году произошли пожары в церквях св. Николая на севере и св. Аллена в центре Франции. В 2020 сразу в нескольких местах был подожжён городской собор Нанта. Исполнителей назвали, виновные остались в тени. Огненный террор удалось остановить, но пламя было погашено лишь внешне. Оно ушло в вглубь, перекинулось на медицину, образование, общественную жизнь, стало жечь подсознание людей растущей тревогой. К тому времени тлеющий, едва заметный пожар разгорался на Западе уже несколько десятилетий.

В Европе почти ежедневно происходят осквернения церквей и кладбищ. Местные жители сожалеют, власти бездействуют. Идёт ползучая дехристианизация и одновременно исламизация. Во Франции, Англии, Германии, Голландии, Бельгии, Скандинавии закрылись тысячи храмов. В них не осталось верующих и священства, а у общин – средств на уплату налогов и коммунальных платежей. Множество древних храмов и монастырей были за бесценок проданы местным властям, те превратили их в выставочные и спортивные залы, кафе, рынки и ночные клубы, в монастырях разместили гостиницы и дома престарелых. Епископат Франции добровольно отказался от сорока тысяч церквей, оставив для верующих лишь две тысячи. Полсотни храмов были проданы мусульманам, и мечетей стало на четверть больше, чем католических приходов.

Через полгода после пожара в Нотр-Дам разразилась Пандемия. Страх остановил протесты «желтожилетников», взял за горло отважных и малодушных. С покорностью обречённых французы вместе со всем западным миром принялись сходить с ума. Соглашались носить марлевые «маски послушания» и верить, что они спасают от вирусов, делать опаснейшие прививки, изнывать от ужаса, болеть и умирать в переполненных больницах. По радио раз в час повторялись предупреждения Министерства здравоохранения о страшной опасности заражения и передачи вируса окружающим, требовали от людей двух– и трёхкратной вакцинации. Родители стали бояться собственных детей и друг друга, люди начали выбрасывать на улицу домашних животных, чтобы не заразиться «вирусами-мутантами». Выходить из дома разрешалось лишь с удостоверением личности на час в день – в ближайший магазин, аптеку и на прогулку с собакой. Семейные праздники, свадьбы и похороны отменялись, работа и учёба переводились «на удалёнку». Стали недоступны рестораны, кафе, музеи и городские парки. Медицинский крест, поставленный на гражданских правах, многие французы восприняли как пробный шаг к будущей диктатуре.

Я вчитывался в новости, сравнивал их с сообщениями из России и ужасался. Заражались сотни миллионов людей на всех континентах, многие умирали. Но кого-то явно заражали. Одновременная болезнь почти всех насельников Троице-Сергиевой лавры, мужского и женского монастырей в соседнем Хотьково, в Дивеевской обители и в селе Дивеево, смерть священников в крупнейших церквях по всей России не могли быть случайными. Достаточно было уронить в толпе верующих заражённый носовой платок…

Все всё понимали. Слова Макрона 27 марта про начавшуюся «войну» французские СМИ тут же перетолковали в переносном смысле, умолчав про негласно предпринятую Президентом страны военную операцию «Сопротивление». Правда была произнесена в России. 29 марта Митрополит Тихон Шевкунов сказал в проповеди: «Спустя 75 лет снова война, и война мировая… война между человечеством и этим злом». Было ясно, кого он имел в виду. Пользуясь искусственным вирусом, как «управляемой смертью», сатанисты, возомнившие себя властителями мира, разоряли и уничтожали всех, кого могли. Рушилась мировая торговля, экономика, медицина. Правительства множества стран шли на поклон за «спасительными вакцинами», к незримым властителям, клялись им в послушании и упорно добивались его от своих народов. Пандемия помогла внедрить в западные общества массовое слабоумие. Людей взяли за живое, испугали до смерти, и отныне с ними можно будет делать всё, что угодно.

Сосед, с которым мы годами встречались, выгуливая собак и беседуя о пустяках, перестал общаться, когда я спросил:

– Вы не думаете, что Пандемия – прикрытие мирового кризиса, за которым последуют безработица, бедность, голод? Нам будут продавать новые болезни, нас превратят в нищих, будут то и дело сажать в домашние клетки…

Он изменился в лице и заспешил домой, то ли посчитал меня сумасшедшим, то ли испугался собственных мыслей и с этого дня прекратил со мной общение.

Через неделю у кассы в ближайшем супермаркете, когда я поправил маску, незнакомый покупатель затравлено улыбнулся:

– Вы тоже боитесь? Мы все умрём?

– Умрём когда-нибудь. Я из России, там всё по-другому.

– Вы русский? Понятно.

– Простите, вы не похожи на француза. Они болеют молча.

– Угадали, я испанец, но для вирусов нет национальностей.

– Уверяю вас, страх убивает больше, чем любой вирус!

Он замотал головой, отвернулся и выбежал на улицу.

К лету 2020 года всему миру объявили о конце Пандемии. Люди начали опасливо выходить в город и в гости, не снимая масок. Чтобы жить, «как раньше», терпели мучительные истязания «тестами на антитела». Словно в психолечебницы потянулись в кафе и рестораны. Пандемия вывернула их наизнанку – внутри пусто, террасы переполнены.

В июне я разговорился в гостях у знакомых католиков с немолодым нормандским кюре, рассказал, что родом из России. Наш короткий разговор ошеломил признанием, сделанным на прощанье. Сдавленный голос отца Франциска услышал только я:

– Франция гибнет. Но её душа бессмертна…

Он не улыбался и не скорбел. Он смотрел мимо меня, в будущее и видел то, во что отказывались верить его прихожане.

Западный мир заволакивался мраком. Сквозь оболочку величия, красоты, богатства и благоденствия то там, то здесь прорывались язычки пламени. В 2013 году во Франции был сделан чудовищный шаг к расчеловечиванию. В стране, как и повсюду на Западе, стали поощрять транссексуальность взрослых, подростков и детей. Большевики сгноили в лагерях и рассеяли по миру миллионы несогласных, стремясь воспитать homo soveticus. Их западные последователи принялись создавать поколения «служебных постлюдей». Начиная с яслей, проводили гендерную «перековку сознания»: сегодня вы мальчики, завтра девочки и наоборот. Выпускники школ и студенты начали с гордостью, за счёт государства менять пол, в обществе усилилась проповедь содомии. Общественную жизнь подменило общение в соцсетях, веру вытеснило постхристианство, души стал захватывать демонизм – одержимость плотью. Нравственные законы и церковные правила стали относительны, стёрты различия между конфессиями, разрешено причастие для некрещёных. Гей-парады «гордости» превратились в бесчинства боевиков ЛГБТ. Глашатаи новомодного воукизма – революционной анархии – рушат остатки человечности.

Людям навязывают тяжелейшие, якобы неизбежные реформы: налоговую, пенсионную, медицины, здравоохранения. Разоряется средний класс. Собственников недвижимости принуждают за огромные деньги проводить теплоизоляцию, без которой квартиры и дома невозможно будет продать или сдать в найм. Заставляют всё дороже платить за воду, газ, свет и вывоз мусора. Призывают устанавливать на крышах солнечные батареи, мёрзнуть зимой, менять газовые котлы на тепловые насосы, бензиновые автомобили на электрические, приучаться есть сушёных насекомых вместо мяса, отказываться от молочных продуктов. И так далее. Цель глобалистов ясна: загнать европейцев в бедность и бесправие.

Есть пределы развитию – истощение земли, природы, чувств, воображения, разума. Поля в Европе уже не дают нужного урожая без химических добавок, береговая полоса отравлена разлагающимся мусором и соляркой – смесью цивилизации и канализации. Моллюски, креветки и крабы становятся опасны не менее, чем повышенная радиация. Испуганным шёпотом французы говорят про эпидемию непонятных «беспризорных болезней» (maladies orphelines), про опасность высоковольтных линий и антенн G5. Покупают втридорога биопродукты, отказываются от хлеба с глютеном, еды с пальмовым маслом, шампуней с пробитеном и пр. Но «зелёный мир» исчезает на глазах, его кромсают на куски всё новые автострады, в городах лужайки и газоны всё больше застраиваются домами, гипермаркетами, превращаются в огромные автостоянки, режут воздух, убивая птиц, гигантские ветряки, заполоняют землю и прибрежные воды, исчезают дикие звери, птицы и насекомые, засухи чередуются бурями и наводнениями.

Сознание подростков заполняют полузнаниями, мифами и модными психозами: борьбой за «спасение планеты», веганством, отказом от семей и рождения детей. В школе ученикам не ставят плохих оценок, чтобы «не травмировать» и не «создавать неравенства». Им навязывают «мозаичное знание» о мире, истории и культуре. О Средневековье не упоминают, будто его не было. Французским школьникам преподают лишь историю ХХ столетия и Второй мировой войны, в которой победили США и Англия. Они изучают лишь авангардное искусство и постмодернизм, а всё, что было ранее, знать не обязательно. Моя дочь очень удивила преподавательницу лицея, когда для сочинения по истории французской живописи среди трёх сюжетов выбрала творчество Энгра и импрессионистов, а не только Пикассо. Та удивлённо подняла брови:

– Странно, я вам о них не рассказывала.

Изучать иностранные языки, математику, физику желают всё меньше школьников. Уровень их знаний стремится к нулю.

– Зачем мне это? У моего папы булочная (или у моей мамы аптека), и я буду в ней работать.

У детей-недоучек развивается «ожирение» мозга, души и тела. Запад уже сдержал обещание Петра Верховенского из «Бесов»: «мы всякого гения потушим в младенчестве».

От жены я узнал, что половина её студентов-филологов пишут по-французски с грубейшими ошибками. По-настоящему учатся единицы, остальные жалуются руководству университета на низкие оценки и требуют их пересмотра. Отчислить кого-то за неуспеваемость или прогулы почти невозможно, особенно, если на кафедре мало студентов.

– Пойми, – объясняла Ирина, – нас закроют или сольют с другими кафедрами, и кто-то из преподавателей потеряет работу.

Студенты привыкают к «новому невежеству», учатся для получения «компетенций», стипендий и общежития. Их жизнь – праздность без праздника, с полудня они заполняют любимые кафе и болтают. На занятия приходят полусонные от антидепрессантов и лёгких наркотиков, сидят, уткнувшись носом в мобильники, в ответ бормочут преподавателю нелепости. Многие из них физически или психически больны.

Школьные и университетские дипломы давно потеряли ценность. Их обладателей принимают лишь на стажировку, за которую ничего не платят, либо на грошовую временную работу, а затем безжалостно увольняют. Исключения делают для выпускников с уникальными способностями или несколькими «компетенциями». Чтобы их приобрести, требуются усилия, на которые уже мало кто способен. Молодые ищут работу полегче: в бюро, в кафе, посыльными и пр. Каждый год 700-800 тысяч среди них оказываются не у дел и живут на попечении родителей. Попытки государства обучить их профессиям ремесленников, фермеров, врачей или превратить в рабочих не приводят к успеху. Французов всё больше заменяют мускулистые и плодовитые мигранты – строители будущего европейского халифата.

Знакомый бургундский фермер Кристиан из Ле Велэн признался, что через пару лет выходит на пенсию, и его никто не сменит – дети разъехались по городам. Уходит в небытие последнее поколение французских крестьян. Люди, приученные или привыкшие к лёгкой жизни, страдают от безработицы, бедности, стрессов, страхов, болезней, одинокой старости. В «ковидном» 2020 году французский Парламент одновременно узаконил добровольную эвтаназию для бедных, тяжело больных и стариков, а для «выпавшей из жизни» молодёжи и служащих, измученных переутомлением, – канабис. Страна избавляется от «балласта». Сорок процентов французов считаются инвалидами. Самой большой бедой все считают кризис в медицине: нехватку врачей и медсестёр, недостаток у молодых знаний и опыта. На приём к специалистам нужно записываться за много месяцев, стоимость обслуживания, лекарств и медицинской страховки непрерывно растёт. Три года назад мой участковый врач перед уходом на пенсию признался:

– Те, кто придут вслед за мной, вряд ли смогут правильно поставить диагноз, – и посоветовал на прощанье: – Постарайтесь обойтись без врачей!

В обществе, которому было «всё дозволено», начали выгорать история, искусство, человечность, а жизнь – проваливаться в дикость. Дух тления и растления превращается в библейский «огнь поядающий». Запад захлестнула воинствующая посткультура. Из музеев и галерей современного искусства она вырвалась на городские пространства. Громадные надувные гениталии на Вандомской площади в Париже и напротив Версальского дворца, Триумфальная арка, на время задрапированная (и символически уничтоженная!), скандальные постановки в Гранд Опера и Комеди Франсэз, призы Каннского кинофестиваля за фильмы о страданиях лесбиянок и счастье трансгендеров не оставляют надежд на будущее некогда великой культуры. В ней прежние глубина и высота сменились низменностью.

В Париже одни отдают богатство за любовь, другие любовь за богатство. Здесь издавна владели искусством прельщения, остроумной полуправды, умели наслаждаться утонченным паразитизмом. В этом мире породистых хищников ложь и жестокость, соединились с извращённым творчеством режиссёром, артистов и глумливых постмодернистских художников – палачей красоты. Париж всех принимает, но «истинными парижанами» – богатыми, беспечными, высокомерно-горделивыми – становятся немногие. Половина его коренных жителей одиноки и бездетны. Для парижан родной город стал злосчастной чужбиной, он затоплен нищими и диковатыми пришельцами с юга и востока, их разноязыкой речью, мусором и нечистотами. Роскошь сталкивается с грязью, сверкающие улицы ведут мимо зловонных переулков и закоулков. Обитатели мира «избранных» встречаются взглядами с униженными и оскорблёнными и читают в них свой приговор.

Притягательность обычного европейского города объясняется его соразмерностью человеку толпы, мелкому буржуа, поклоннику «золотой середины», вычисленного наперёд благополучия и «умения жить». Летом в центре Парижа по обе стороны улиц сплошь выставляют столики на тротуары, и они превращаются в нескончаемые кафе. В них восседают разноязыкие туристы и переваривают жизнь, всё ещё полупраздную, доступную маленьким людям Большого Запада. Здесь, словно в театре под открытым небом, где сценой является настоящее, можно на время отбросить мысли о будущем и растущий страх перед неизвестностью.

С середины 2010-х годов западноевропейские страны стали наводнять миллионами выходцев из Африки и Азии. Власти прекрасно понимали, что готовят народы своих стран к установлению фашиствующих диктатур, что коренное население поддержит «отказ от демократии» под угрозой хаоса, голодных бунтов, грабежей, убийств и т.д. Мигрантов и непокорных будут вынуждать к бегству и уничтожать в концлагерях, но европейцы навсегда лишатся свободы. Личная жизнь, убеждения, семья, здоровье, деторождение, учёба, труд, жильё – всё перейдёт под жесточайший контроль Системы. Сатанисты-сверхчеловеки начнут управлять толпами несчастных с помощью «боевых трансгендеров» и зомби-наркоманов. Обитателей «цивилизованного мира» обрекут на существование в виртуальной Матрице.

Надеяться французам можно только на чудо. Некоторые начинают понимать, что лишь в союзе с Россией возможны освобождение от гнёта глобалистов и христианское возрождение. Его знаменем в течение многих десятилетий являются «крестовые походы веры» – ежегодные паломничества к древним святыням. На католическую Троицу из Парижа до Шартра отправляются в трёхдневный путь тысячи людей с детьми и стариками, сотни священников, монахов, семинаристов. В холод и проливные дожди они по сорок километров в день идут с церковными знамёнами, скаутскими флагами и молитвами, ночуют в палатках. Их главная сила – бесстрашие, их высшая надежда на Бога, «вечную Францию» и её святых. С конца 1980-х годов в те же дни из Шартра в Париж начались шествия католиков-традиционалистов, отвергших последние реформы Ватикана и власть Папы. Их число быстро растёт.

В июне 2023 года на всю страну грянуло эхо этих паломничеств. В пяти государственных школах Франции одновременно прошли католические молебны. «Демократические СМИ» охватила ярость: «Это вызов западным ценностям, нарушение закона о светскости»! Начавшаяся травля неожиданно захлебнулась, Папа Франциск вдруг выступил против «экстремистского секуляризма». Французские католики обвинили в лицемерии власть, которая не мешает трансгендерам «проповедовать» в школах и общественных местах. Глубинная Франция пытается сопротивляться. Хватит ли у неё веры и сил? Пойдут ли за нею тлеющие западные общества?