Текст книги "Быть русским"

Путешествие в Савойи

Ирина придумала замечательное путешествие и подарила его нам обоим. Нас ждал маленький дом в деревне Бонваль-сюр-Арк и неделя жизни в Верхних Савойях, в «горнем мире» неподалёку от Италии. Августовские дни раскалялись до неподвижного тяжёлого жара, в слепящем мареве плыли окрестности, солнце жгло глаза через чёрные очки. Избегая крупных дорог, Ирина неспешно вела свой «Пежо» по маленьким и пустынным. Литровой фляги с водой хватало ненадолго. Шестьсот километров мы проехали за три дня, то и дело останавливаясь в тени на обочинах и в придорожных кафе. Вместо еды я поглощал прохладу и ледяную минералку. Ирина заказывала мороженое, уговаривала меня попробовать, сладкий холод тут таял и слипался во рту. Хотелось пить без остановки.

Первый ночлег пришёлся на городок Везле, переполненный растомлёнными туристами и неутомимыми румяными скаутами. От здешнего знаменитого аббатства, основанного в девятом веке, начинались средневековые паломничества по тропе Сен-Жака де Компостелла, к пещере Марии Магдалины под Марселем, в Лурд, к святыням Италии. Здесь неистовый Бернард Клервосский призвал католиков ко Второму крестовому походу. Нам повезло снять номер в душной гостинице, приезжие предпочитали ночевать в палатках или кемпингах. Едва мы вышли прогуляться, Ирина вскрикнула:

– Отец Стефан!

Она подбежала к седовласому священнику в чёрном подряснике. Солнцепёк ничуть его не утомлял. Он раскрыл широкие объятия, улыбнулся нам обоим, а когда узнал, что мы в свадебном путешествии, тут же пригласил к себе. Дом с облупленными старыми стенами находился в двух шагах. Так я познакомился с отцом Стефаном Хедли, американцем, принявшим православие. Он дружил с Михаилом Евдокимовым, знал всех прихожан в Шатнэ-Малабри. Я слушал разговор о неведомых монахах, монастырях, церквях, настоятелях и наслаждался чаем. На меня не обращали внимания, пока в комнату не вошёл неслышный чёрный дог. Мы переглянулись, помолчали и начали дружить. Я потрепал его за ухом, он лёг у моих ног, обнюхал пыльные сандалии, положил на них тоскующую жаркую голову. Ему налили воды в миску. Пока он звучно лакал, я тихо допивал чай. Затем все отправились в домовую церковь на втором этаже. Дог проводил нас благочестивым молчанием. С забавным американским выговором отец Стефан рассказывал, как её устраивали, перестраивая дом, как придумали превратить толстую потолочную балку в иконостас с маленькими иконками. Умилила «святая простота» храма, красивая и добрая бедность.

По затянувшейся жаре к вечеру следующего дня мы кое-как доехали до старинного бургундского городка Отэн невдалеке от Дижона. Маленький, переполненный древностями разных эпох, он так и остался неувиденным. Смогли посмотреть мы лишь знаменитый романский собор Сен-Лазар, а про остальное вычитали из путеводителя. Оказывается, в здешней военной школе учился Наполеон, меня это ничуть не взволновало. Ужинали мы в толпе туристов посередине пешеходной улицы. Столики ресторанов, кафе и пиццерий были выставлены прямо на мостовую. Едва мы отыскали свободные места, подскочил юркий официант и засверкал тёмными глазами:

– Желаете нашу пиццу? Настоящий итальянский вкус!

– Отлично! Мне с сыром, – выбрал я самую дешёвую.

– Мне с анчоусами. Если хочешь, дам тебе попробовать, она гораздо вкуснее – Ирина отдала меню официанту. – И два бокала Кот-дю-Рон!

Свой ужин мы смаковали словно королевский. До полуночи галдела улица, вокруг сновали официанты, над головами черкали тьму летучие мыши. Всё живое наслаждалось прохладой.

В путешествии нам везло с гостиницами, свободный номер всегда находился. В этот раз под ногами скрипели полы, из углов тянуло пылью, матрац провисал чуть ли не пола, и мы от усталости проваливались в сон.

Весь следующий день машина петляла по живописнейшим долинам в горах Веркора. Мы направлялись в монастырь Антония Великого неподалёку от городка Сен-Жан-ан-Руайан. Ирина там уже бывала и хорошо знала настоятеля, отца Плакиду Дезей, француза-католика, перешедшего в православие. Полдороги она рассказывала о строгостях тамошнего афонского устава, ночных богослужениях, молчальничестве и постничестве монахов. Всё оказалось не так сурово. Отец Плакида смиренно выслушал про наше путешествие, улыбнулся и разрешил переночевать, а когда узнал, что я из Москвы, добавил:

– Наш храм сейчас расписывает Эрослаф Добрини́н с женой.

– Так это мой старый друг! Можно его повидать?

– Приходите на ужин и увидите, – благосклонно кивнул старец с лицом учёного.

Трапеза заканчивалась, паломники и послушники неслышно ели, слушая чтение жития какого-то святого. Я махнул Ярославу через длинный полупустой стол, он удивлённо вздёрнул брови и приложил палец к губам. Лишь в коридоре мы обнялись и чуть слышно разговорились. Этого замечательного иконописца к тому времени знала едва ли не вся православная Москва. Мы дружили с конца семидесятых годов, в середине голодных девяностых я не раз помогал ему получать заказы во Франции и Бельгии.

Новый монастырский храм, возведённый по строгим византийским канонам, был расписан не до конца. Ярослав повёл нас на леса, показал в одном из приделов графью для будущих росписей. Неулыбчивая и нелюдимая жена помогала ему выписывать орнаменты.

На вечерний чай Ярослав пригласил к себе в гостиничную «келью», тут же выхлопотал соседнюю для нас с Ириной. В монастыре его безмерно уважали, и это почтительное отношение мы сразу почувствовали на себе. Московского нескончаемого чаепития у нас не получилось, утренняя служба начиналась в пять тридцать, на ночную мы с женою идти не осмелились.

– Неплохая мысль заменить свадебное путешествие паломничеством по монастырям, – рассмеялся Ярослав. – Новобрачные всё по курортам и ресторанам норовят путешествовать, а вы решили начать с духовных подвигов.

– Не от благочестия, а от бедности! – отшутился я.

– Нет, выбор правильный, – продолжал он подтрунивать, – Кормят здесь значительно лучше, чем в кафе и ресторанах. Завтра утром убедитесь.

На службу мы с Ириной явились около шести часов. Шатало от слабости, в полусне слышались греческие молитвы, французское песнопение, возгласы священников. Проплывали тени, слоился душистый дымок, мерцали огоньки свечей. Небесный свет всё зримее проникал сквозь окна, светлело в голове и душе, ушам чудилось венчальное пение, отзвучавшее три дня назад.

Завтрак в гостевой трапезной, которую называли на греческий манер архондáрик, оказался изысканно постным: сыр и салаты на выбор, оливки, творог, мёд, орехи, чернослив, кофе или чай с печеньем. Ярослав многозначительно кивал, мы ему в ответ. В десять утра, едва отъехав от монастыря, мы попали в изматывающую круговерть горных дорог. Узкие обочины обрывались в провалы с ручьями, на поворотах вылетали из-за скал встречные автомобили, среди дня слепили фарами, грозили мгновенной кончиной. Ирина ахала, я шептал молитвы. На стоянках мы подолгу приходили в себя и лишь к ночи добрались до городка Вуарон. Площадь перед гостиницей была заставлена столиками и залита огнями, словно киносъемочная площадка. Все кафе были открыты и полны. Официант с трудом нашёл нам место на террасе, выгнул спину и застыл в полупоклоне:

Ирина заказала говядину по-бургундски, я пиццу «Маргарита».

– Зря, есть гораздо вкуснее!

Я не стал признаваться, что она самая дешёвая, и громко спросил:

– Кажется, эту пиццу назвали в честь итальянской королевы Маргариты?

– В честь савойской королевы Маргариты! – веско уточнил официант.

– Давай тогда возьмём по бокалу савойского! – глянул я на Ирину. – Никогда не пробовал.

– Если хочешь, – улыбнулась она. – У вас есть савойское красное?

– Могу предложить Мондёз.

Глоток за глотком мы пили удивительное, фиолетовое, терпко-фруктовое вино – за нас, наше путешествие, за родителей, родственников, друзей… С неба опускалась прохладная тьма, над головой раскачивались фонарики вечного праздника. Пыточная жара равнин осталась внизу.

Утром на пути к Бонвалю нас встретил ливень. По сторонам от дороги расплывались в окнах дома и деревья. Горные склоны сходились и расходились, каменные языки осыпей лизали кромку асфальта и пропадали среди кустистых зарослей. Всё изменилось в один миг. Дождь прекратился, трава стала ярче, небо пронзительно заголубело, солнце зажгло по склонам мириады искр. Мы въехали на длинную улицу, отыскали дом, который загодя сняли, и вышли из машины в тишину. Остановилось время, дыхание, мысли. Облака заворожённо плыли над горными вершинами.

– Как чудесно! – Ирина подняла руки и зажмурилась от восхищения.

Наш двухэтажный домик, милый, старый, чуть кривой, как и все дома в Бонвале, был сложен из нетёсаных камней и покрыт такими же, но плоскими.

Каждое утро жена будила меня в семь часов и тянула в горы. Мой подъём начинался с кровати. Я свешивал ноги, с трудом одолевал ватную сонливость, завтракал с медленным ускорением и окончательно приходил в себя после большой чашки кофе.

– Пойми, – продолжала она торопить, – через час в горах станет невыносимо, от жары мы двигаться не сможем. Нормальные люди скоро на обед будут возвращаться!

Я соглашался, протестовало тело. В первый день идти в горы отчаянно не хотелось. Вдоль клокочущей речки мы доехали до стоянки километров на десять выше Бонваля. Оттуда в разные стороны расползались туристские тропы, провисшими нитями тянулись по безлесым склонам, петляли, истончались и пропадали в высокой дымке.

– Для начала вот туда пойдём. Я выбрала по карте самый лёгкий маршрут, девять километров, – Ирина обвела рукой полгоризонта. – Вернёмся ближе к ужину. Главное, не терять времени, я хочу быстрее от Парижа отдышаться.

Она бойко пошла вперёд, но через полчаса остановилась. Я обогнал её и усмехнулся:

– Пойми, через час в горах станет невыносимо. От жары мы двигаться не сможем.

Она отмахнулась и уселась отдохнуть, чему я был несказанно рад:

– Чем медленнее идёшь, тем больше видишь. Зачем покорять вершины? Пусть горы нас покоряют. Здесь столько всего нужно запомнить! Эту возвышенность, небесную тишину, горячие камни, ледяной ручей, луга, цветы, мох…

Жена воспринимала мир иначе, восторгалась глазами и молчала в ответ. Я не унимался и оставался самим собой, жадно вбирал невиданное, неведомое, искал слова для неописуемого. И вспоминал, как давным-давно, в горах Кавказа или Памира уже видел такую же крохотную берёзку, ставшую кустом, птицу, спугнутую в пропасть, в глотке из ручья чувствовал вкус гор, вдыхал порывистый ветер вместе с краем облака.

Ирина боялась ледяной воды. Пила и умывалась из горсти, осторожно мочила в ручьях колени и с визгом отскакивала от брызг. Её восхищала моя привычка к холоду. Я кричал: «Отвернись!» Раздевался догола, скрывался до плеч в клокочущем потоке и бодро вытирался на берегу. Каждый день я окунался в первое встречное озерцо или ручей, топил в них дневную жару и выходил, охваченный внутренним жаром. Возликовал, когда наш путь преградил невысокий водопад, он низвергался со скалы над головой и образовывал туннель. Пройти вперёд можно было, лишь среди мельчайших брызг, прижимаясь к мокрому склону. Ирина умоляла повернуть назад, я нырнул с головой вдоль упругих струй и выскочил на раскалённую каменную тропу.

– Сумасшедший! Я туда не пойду!

– Идём, ты сразу оживёшь! Давай твои вещи, иди вдоль скалы!

Я пробежал назад, взял у неё рюкзак, ухватил за руку и потянул. Через мгновение, задыхаясь от восторга, она поправляла мокрые волосы:

– О! Я погибну с таким мужем!

Обессиленные и зверски голодные, мы возвращались вечером, ужинали, наскоро звонили родителям, наперебой сообщали, что «всё прекрасно», и отключались вслед за телефоном. Желание погулять по Бонвалю у нас появилось лишь спустя несколько дней. Мы притворились туристами, заглянули в пустую церковь, прошлись по закоулкам среди живописных домиков, стоически миновали кафе, рестораны и сувенирные лавки. Истинная жизнь рокотала в реке Арк, текла вдоль деревни и гор в иные времена, легчайший горный воздух наполнял голову и грудь.

Почти неделю мы восходили к вершинам и нисходили друг к другу. Я мог не есть и не пить полдня, легко переносил зной. Ирина изнемогала то от жажды, то от голода, тяжело дышала, но упорно шла вперёд. Она лучше видела, издали замечала сусликов, стоящих парами у своих нор, кружащих орлов, показывала на крошечные эдельвейсы. Лишь раз я раньше неё заметил рыжего хвостатого зверька с круглыми ушами и замер.

– Смотри, – показал глазами на кусты около скалы.

– Это… Это же горностай!! – прошептала она и схватилась за фотоаппарат.

Зверёк мгновенно исчез.

– Жаль! Нам невероятно повезло его встретить. Такой был случай!

– Никогда не видел горностая. На белку немного похож, – безнадёжно вглядывался я в листву.

За несколько дней мы обошли Бонваль по горам огромным полувоздушным полукругом. Нам встречались вереницы туристов, улыбались, здоровались – с парижским, английским, немецким, итальянским выговором. Удивляли эти взаимные приветствия людей, довольных жизнью: мы из одного мира, нам доступны недоступные другим наслаждения природой, здоровьем, вкусной едой и самими собой…

В последний поход мы двинулись вдоль притока Арка вверх, в сторону Италии. Тропа быстро превратилась в тропинку, растоптанную по автомобильной колее. Придорожные кусты сменились лесом, каменные склоны холмистыми лугами. Овцы и коровы самозабвенно щипали сочную, ломкую траву, приправленную цветами. Не замечая, мы уходили в давние времена и вдруг очутились у их истоков. Три деревянных дома с маленькими оконцами и кровлей из замшелой щепы стояли на грубых каменных подклетах. На верандах сушилось детское белье, от земли к перилам поднимались поленницы дров. Веяло печным дымком, густо пахло навозом, дорожка расплылась в грязи, истолчённой копытами. Не было не видно, не слышно ни души, ни звука. Мы остановились, удивляясь отсутствию электричества и житейских удобств, и вдруг рядом взорвался низкий густой собачий лай. Серый зверь рванулся к нам, натянув цепь. Собака была явно удивлена, тут же перешла на глухое рычание, стихла и приветливо завиляла хвостом. Похоже, эти дома и всё вокруг находилось в давнем неколебимом родстве.

– Русскую деревню напоминает. Простота везде похожа.

– Хотела бы я здесь несколько дней пожить, – мечтательно вздохнула Ирина.

– И я, но как гость. Здешней жизни мы бы с тобой не выдержали.

– Когда-то вся Франция была такой. Да-а, слишком поздно я родилась!

– Представляешь, как тяжело здесь жить?

Ирина задумалась:

– Может быть. Но природа даёт этим людям сил, ведь они – её часть.

За поселением тропинка скакнула к реке. Вода шипела и пенилась на перекате между цепочки камней. С тоской горожан, обманутых жизнью, мы обернулись на затерянный мир с другого берега, совсем дикого. На нём угадывалась тропинка, вела вдоль кромки леса и поднималась к хребту. Дальше высился матово-белый пик Монблана и начиналась Италия.

– Если быстро идти, через несколько часов придётся говорить по-итальянски. Хочешь?

– И перейти с франков на лиры, – отшутилась Ира.

– Нет, лучше останемся в нашей валютной зоне.

На обратном пути к нам привязалась лёгкая грусть. С каждым шагом мы возвращались в ХХ век, и другого пути у нас не было.

Свадебная неделя в Бонвале подошла к концу, и напоследок Ирина решилась на поездку через самый высокий в Европе перевал Коль де л'Изран. После него опаснейшая дорога D902 уходила к городку Шамони, столице горнолыжников.

– Говорят, ничего красивее этих мест в Савойях нет. Я хочу показать тебе то, что сама давно мечтала увидеть. Учти, завтра выедем в семь, чтобы вернуться домой до темноты.

Я учёл, проснулся сразу после Ирины, нагнал её за завтраком и даже опередил – собрал свой рюкзак первым. Впервые за все дни утро выдалось бессолнечное, сквозь белое небо проступало матовое солнце. Я приспустил стекло и наслаждался лавиной камней, с рёвом мчащейся мимо. Они подминали чахлые кусты, громоздились вверх, падали под откос. Рассеялись последние клочья тумана, стало светлее, автомобиль помчался мимо недотаявших снежников к холмистым, совсем близким вершинам.

– Смотри! – вскрикнул я. – Там озеро! Давай на обед остановимся!

Машина свернула на каменистую колею, несколько минут осторожно шаталась по бездорожью, и замерла у воды. Пока Ирина разворачивала пакеты с едой, я отошёл за камни, разделся и вошёл в ледяной кипяток. Сделал несколько взмахов, тронул глыбу льда, отплывшую от берега, и вернулся назад, шумно вспарывая воду. Неподалёку взвилась от страха стая уток. Ирина стояла у кромки озера, изумлённо качала головой и сияла глазами:

– Мой безумный муж! У тебя всё тело красное. Держи полотенце!

Вытирался я с остервенением, втиснулся в одежду, дрожащими руками нацепил сандалии и ринулся в бег, чтобы согреться. Удалось это не сразу и не до конца. В автомобиле я выпил весь чай из термоса и проглотил дневную порцию еды. Жена качала головой и сетовала:

– Чем я тебя кормить буду?

Перевал Изран оказался в получасе езды, на указателе значилась высота 2770 метров. Неуклюжее каменное здание у дороги оказалось гостиницей. В пустынном кафе всё было предусмотрено: и горячий кофе, и кипяток, и сэндвичи с ветчиной. Мы сидели над картой до полудня, пока я не согрелся и не обсох. За окном моросил дождь.

– Смотри, вот Бур Сен-Морис, за ним город Тинь, а дальше Шамони.

– Мы и до него доедем?

– Что ты? От Тинь до Шамони ещё сто пятьдесят километров.

Ни она, ни я не представляли, каким опасным окажется спуск. В огромном склоне были прорублены несколько длинных петель. В далёкой долине светило солнце, а вокруг висела дождевая взвесь. Две легковушки размером с блоху ползли к нам с самого низа, посредине разноцветные жуки-автомобили впритирку разъезжались боками, вблизи натужно рычали и слепили жёлтыми огнями машины обычной величины. Ирина перекрестилась, сжала губы и покатила вниз на тормозах, прижимаясь к откосу. После каждого правого поворота машину выносило на обочину, и я с ужасом чувствовал, что колеса едут в шаге от обрыва. Водители встречных автомобилей сигналили, требуя от нас остановиться и пропустить. Пыточная четверть часа измотала душу. В Бур Сен-Морис светило солнце, чтобы прогнать оторопь, мы опять зашли в кафе и выпили по чашке капучино.

– Спускаться труднее, чем подниматься, – вздыхала Ирина. – Чуть ошибёшься или тормоза откажут, и конец.

– Не думал, что ты такая бесстрашная, – взглядом и голосом я пытался её успокоить. – Знаешь выражение «ужасно красиво»? Это тот самый случай. Вокруг что-то невероятное! Красивее швейцарских Альп.

– Я так рада, что могу показать тебе Францию. Это лучшая страна в мире!

– Ну-у, в каком-то смысле… Не буду спорить.

В Тинь мы приехали, переполненные впечатлениями и опустошённые. Устало прошлись вдоль длинного пруда по безлюдной набережной мимо скучноватых отелей для лыжников. Город в котловине гор жил от зимы до зимы, зелёные склоны ждали снега. На обратном пути мы нигде не останавливались. Справа от шоссе промелькнуло между елей искусственное озеро Шеврил. В Бур Сен-Морис зажглись первые огни, наступал вечер, а дорога поднималась навстречу закату. Через полчаса мы оказались на Изране и понеслись на запад. В долине искрились огни Бонваля, мимо мелькали знакомые склоны. Ира распрямила спину и выдохнула:

– Ужас! Если бы знала, что здесь такая дорога, ни за что бы не поехала!

– Теперь ты можешь гордиться. Мы проехали по самому высокогорному французскому шоссе!

– С чего ты взял?

– В путеводителе написано. Здесь Тур де Франс проходит.

Утром начался обратный путь на раскалённые равнины. После Савойских гор деревни, городки, поля пролетали мимо сознания. Не помню, в какой гостинице мы ночевали, что ели, что видели по пути. Я знал, что Ирина везла меня в Бургундию, в родовое поместье предков её матери – Ле Велэн. Путешествие завершалось, родители ждали нас на ужин. В полной темноте автомобиль скользнул фарами по маленькой башенке у ворот, хрустя гравием, проехал по двору мимо темнеющего дома, и остановился у двухэтажной пристройки. Вспыхнула распахнутая дверь:

– Пьер! Они приехали! – крикнула Изабель.

Пётр Николаевич приветственно развёл руки с порога, нас обняли и завели в дом, прямо к столу. Свадебное путешествие завершил семейный ужин при свечах. Я украдкой оглядывался по сторонам: большой камин, старинная мебель, зеркало в резной раме, чёрные крашеные потолочные балки, плиточный пол, на стенах керамические блюда.

С конца XVIII века поместье принадлежало семейству Сартон дю Жоншэ. Трёхэтажный замок той эпохи с круглой башней и флигелями на этаж ниже, парк, за ним луга. Свою часть замка мать Ирины получила по жребию. Рядом жил с семьёй её брат Филипп, в большом доме – сестра Сесиль и брат Оливье со своими семьями и bonne maman. Перед усадебным домом зеленела большая стриженая лужайка. Летом все родственники собирались на ней под старым кедром на обеды, предвечерние goûtés «полдники», коктейли и ужины. Несколько дней, пока мы с Ириной гостили в Ле Велэн, меня исподволь изучала её родня. Отношение ко мне в первый же день определила bonne maman. Перед общим обедом под открытым небом она прилюдно обняла меня и во отчётливо произнесла:

– Валери, теперь ты член семьи! Мы тебя и Ирэн очень любим!

Подняли тост за наше здоровье, и у меня потеплело на душе. Первым ко мне подошёл и крепко пожал руку дядя Филипп – гвардейского роста с орлиным пиратским носом и беспомощно-добрыми голубыми глазами:

– Мы рады твоей свадьбе с Ирэн. Она моя крестница. Желаю вам счастья!

Ирина расцеловала его в обе щеки, мы чокнулись шампанским, затем новобрачной парой пошли вокруг стола, собирая приветствия, поцелуи и рукопожатия.

Так я вошёл в среду небогатой аристократии, где, пожалуй, лучше всего среди французов относились к России, хотя мало что в ней понимали.

– Как ваш Ельцин управляет страной? Он же вечно пьян и груб как мюжик. Русским он нравится?

– Ничуть! Ельцин расстрелял нашу свободу в 1993 году, через год начал войну в Чечне. Это кровавый тиран, его уберут. Вы увидите!

Россию всё ещё воспринимали как продолжение СССР, надо мной беззлобно подшучивали:

– Бонжур, «Правдá»! Как дела у КGB?

Я отсмеивался:

– Сейчас кажебе действует под псевдонимом «ФСБ», чем занимается, непонятно. Антисоветчиков, вроде меня, в России давно не ловят и шпионов тоже, особенно американских.

Мои беззлобные шутки нравились. Все уже прослышали о моём диссидентском прошлом и гонениях от властей, из-за которых я в конце концов покинул Советский Союз. К православию родственники Ирины относились с благодушным одобрением и повторяли один за другим: «Важно, что вы не мусульмане, не враги Франции». Год за годом они с улыбками объясняли мне отношение французов к белой эмиграции:

– Эти русские «почти как мы». Правда, почитают не Папу, а своего Патриарха, отмечают Пасху отдельно, устраивают ночные пиршества с куличами вроде итальянских панеттоне и крашеными яйцами вместо шоколадных, пьют водку и не пьянеют, едят чёрную икру, zakouskis, pirojkis и «русские салаты», любят ходить по гостям, петь цыганские песни и ругать «коммунистов»… Мне простили «советское» происхождение, вписали в групповой эмигрантский портрет и отметили обязательным французским знаком качества: «Il est gentilе».2121
  Он милый человек.


[Закрыть]

В Париже меня ждало письмо от А.В. Комаровской. После поздравления с женитьбой шли искренние слова, которые мне показались напутствием старой русской графини: «Надеемся, Вы от всего здешнего там не оторвётесь, и Ваша деятельность будет во славу Русской истинной жизни и духа». Антонина Владимировна опасалась, что со мною произойдёт то же, что со многими уехавшими из России: отказ от родины и бездарное исчезновение в чужом мире. Нет, этого я от себя не ждал. Напротив, чувствовал, что на чужбине окончательно стану самим собой.