Текст книги "Путешествия по Африке"

Глава XXII
Путешествие со станции Кубби на Непоко и возвращение в Тангази

Шестого апреля я, наконец, выступил с Гамбари из Кубби. Обитатели всей этой местности на юг от Бомоканди до Непоко тоже принадлежат к племени момфу, но лишь частью признают господство живущих среди них абангба. Кроме того, встречаются вкрапления родственных мангбатту майго.

На второй день перехода, за рекой Ау, шириной в десять шагов, был пройден водораздел между Гадда и Бомоканди, широкий кряж, с которого на юго-востоке была видна невысокая горная цепь Кайя, а на юге, за Бомоканди – Най. Первым стекающим к югу потоком является Аи, широкий и болотистый, в который впадают пересеченные нами на третий день речки. Он был еще раз пересечен нами при его впадении в Бомоканди, где имел тринадцать шагов ширины. Гамбари и во время второй стоянки за водоразделом устроил день отдыха, ожидая многочисленных посещений со стороны живших вокруг него подданных момфу. Но в лагерь пришли лишь немногие, вместе с жившими здесь абангба. Явно раздосадованный таким неуважением, повелитель пожаловался мне, что с тех пор, как правительство запретило ему самостоятельно приговаривать к смерти, момфу его больше не боятся, не слушаются и отпадают, а потому их нужно постоянно держать в страхе, обращаться с ними с величайшей строгостью. Действительно, и позже никто не явился, и если даже иметь в виду, что их жилища находились далеко от дороги, все же приходилось считать их подданство лишь очень условным. Не прибыл также новый провиант, на который рассчитывал Гамбари. Его люди должны были потуже подпоясаться. Я считал себя счастливым, получив десяток яиц и сухую рыбу – редкое даяние судьбы, потому что я часто не имел ничего во рту, кроме хлеба в виде лепешек кисра и жидкого меда. Только об одном мог позаботиться Гамбари при любых обстоятельствах – это о том, чтобы не прекращалась доставка мериссы. Когда обновлялся запас, он мне посылал мою долю, но обычно сразу приходил следом, чтобы помочь выпить, часами просиживал у меня.

Одиннадцатого апреля, после короткого перехода, мы достигли хижин старшины абангба Гумбы, и, несмотря на то, что зериба Мбелиа была уже недалеко, все же отложили дальнейший путь на следующий день, чтобы отдать должное расположенному здесь островному поселению абангба и приветствовать их вождя.

Двойная скамеечка и сосуд для воды мангбатту

Область, расположенная к югу от Бомоканди, имеет обычные признаки волнистой степной местности, только сплошной лес здесь на востоке не простирается так далеко к северу, как это имеет место на западе, на пути от Бакангаи до Канна. Почва, как и повсюду в тех местностях, состоит из латерита. Только в широкой низине реки Бомоканди я видел, во время трех переправ, светло-серую глину. Область Гумбы замечательна тем, что расположена на одном из самых значительных водоразделов исследованной мной страны, на водоразделе между двумя самыми большими притоками Конго – Уэле и Арувими, или, вернее, между их притоками Бомоканди и Непоко. Во всяком случае, линия раздела едва заметна, скорее это небольшой подъем почвы, не говоря уже о горной возвышенности, только сток воды меняет направление и этим выдает действительное положение вещей. Воды на дороге к Гумба стекались в Бомоканди в северо-западном направлении, а на пути к зерибе Мбелиа– к юго-западу Вскоре мы пересекли реку Мэмэ, составлявшую часть очень своеобразной, характерной для той местности, примыкающей к Непоко, болотной системы.

Последний день перехода был очень затруднен высоким камышом, сквозь заросли которого мы пробрались с большим трудом. С прибытием на станцию я достиг намеченной на ближайшее время цели и оставался здесь последующие дни. В длинной тенистой беседке в момент моего прибытия собралось большое количество народа, почтительно ожидавшего повелителя, который обычно приходил последним. До этого я должен был удовлетворить любопытство людей своей собственной персоной. Самого Гамбари радостно приветствовали многие из знакомых ему подчиненных, так как они видели его после его путешествия в область Бахр-эль-Газаль впервые. И в последующие дни продолжался переливающийся через край поток приветствий, особенно со стороны женщин, которые крепко пожимали руки Гамбари, подолгу задерживая их в своих. Этот способ приветствия часто встречается у многих негров и негритянок и показывает нам, что крепкое пожатие руки любимого человека является искренним выражением настоящей сердечности и одним из естественных способов выражения большой радости.

Когда Гамбари в достаточной степени был почтен приветствиями, начались дни празднеств и увеселений, причем не было недостатка в замысловатых речах. Так же, как когда-то я видел Мамбангу, забавлявшего народ своими танцами, теперь я любовался вождем Арама, выступившим, в качестве превосходного танцора, украшенным и умащенным, в кругу примерно сорока жен, которые кивали ему головой в знак одобрения и пожинали восхищение окружающих. Все это было для меня не ново, так как обычаи и нравы абангба очень схожи с нравами мангбатту. Мне были интереснее различные группы туземцев страны, которые в первый же день пришли на станцию. Некоторые из старшин абангба привели с собой также подчиненных момфу и мабоде и клали перед своим властелином дань в виде продуктов своей страны. Я увидел живых кур, рядами висевших на палках, которые люди несли на плечах. Таким же способом доставляли на станцию туземную соль, заботливо завернутую в сухие листья банана, в виде удлиненных пакетов, величиной с человеческую голову, привязанных к палкам. Другие вели впереди себя несколько коз в подарок своему господину или несли в корзинах бананы, сладкие бататы, связки маниока и т. п. Все участники этого зрелища весело двигались и разговаривали, но, конечно, я не мог не понимать, что все эти добровольные подношения были в высшей степени недобровольными, просто вынужденными под угрозой жестокого наказания и смерти. И в самом деле, я видел некоторых бедняг, шея которых была зажата в тиски тяжелыми деревянными вилами; их гнали в таком положении в наказание за недоимку. Были даже приведены вожди мабоде, совершенно невинные, которые должны были оставаться заложниками, пока не будут возвращены их подданные, убежавшие от податей.

Описанные выше продукты природы заслуживают нескольких замечаний. Прежде всего – соль, которую мабоде добывают в количестве, значительно превышающем их потребности, и в качестве продукта обмена используют за пределами страны. Напоминаю, что все названные мной до сих пор племена довольствуются небольшим количеством плохой соли, которую они попутно выщелачивают из золы различных растений. Соль мабоде также добывают из растений, и она является, таким образом, преимущественно калийной солью, но приготовляется очень тщательно, и возможно, что используемая для этого болотная трава особого вида способствует получению продукта лучшего качества. Бесспорно, она вкуснее, чище и не такого грязно-белого цвета, как обычно изготовляемая из золы соль. Притом она изготовляется мабоде в большом количестве, так что мы были буквально завалены «соляными головами»; мне Гамбари также прислал шесть штук, а при желании я мог получить еще больше. После длительного перерыва мясо козы также пришлось мне по вкусу, но мой желудок уже отвык от такой роскоши, как мясо, так что мне стало очень нехорошо, и удовольствие повлекло за собой многодневное искупление.

Свою главную цель – реку Непоко, о которой я за последний год так часто слышал, я не упускал из вида. К югу от станции Мбелиа шла дорога через враждебные племена мабоде и момфу, поэтому я имел в виду посетить князя мангбатту Санга Момбеле, чье владение находилось к юго-западу от зерибы Арама и граничило с Непоко. Но и туда прямой путь был закрыт, но не из-за племени мабоде, которые в той части дороги были покорены и безопасны, а из-за природных препятствий, о которых в последующие дни много говорилось на собрании у Гамбари. Речь шла о характерной для этой страны системе болот, так называемых «обэ», о которых я слышал еще у Канна; эти болота тянутся по всей стране к северу от Непоко. Для туземцев они не представляют особых затруднений, но для четвероногих, как мой осел, они были непроходимы. Таким образом, для достижения цели мне оставался открытым лишь далекий обходной путь с севера.

Переход 25 апреля был для меня исключительно напряженным и утомительным. Пришлось проходить большие расстояния по дикой местности, по непротоптанной дороге, которая часто шла через высокую траву и густые заросли, через непроходимые прибрежные кустарники и болота. Весь этот путь я проделал больной, с забинтованными ранами на ногах и руках. Мои повязки в течение дня неоднократно промокали и затем снова высыхали. В результате они не столько предохраняли пораненные места, сколько раздражали их и тем самым вызывали еще большую боль. Дорога вначале описывала дугу на север, а затем без изменения шла на юго-запад через необитаемые земли, отделяющие момфу от мэдже. Водные пространства, встречающиеся во второй части пути, отдают свои воды более крупной реке – Нала, впадающей в Бомоканди. После полудня стали, наконец, встречаться первые поселения мэдже. Они тянулись вдоль дороги, и я радостно приветствовал далеко раскинувшиеся обработанные поля и еще радостнее – хижину, которую мне отвел Малингде, и вскоре затем – устроенную постель, так как я смертельно устал. Тем не менее этот утомительный переход доставил мне большую радость. Давно лелеемое мной желание увидеть карликовый народ акка, или тики-тики, как их называют арабы, сегодня исполнилось.

Женщина акка

Поскольку я постоянно спрашивал о них, то как раз во время последнего ночного привала мне сообщили, что одна группа акка кочует вблизи, среди момфу. Я тут же обещал своим разведчикам подарки, если они отведут меня к акка. И, таким образом, после часового пути я действительно подошел к пятидесяти маленьким хижинам акка, стоявшим в лесу близко одна к другой. Все хижины были покинуты их обитателями. Но мой посланец сумел задержать двоих акка. Я быстро вытащил подарки и передал им. Пообещав дать им еще больше, если они будут нас ждать на дороге вместе со своими братьями, женами и детьми, я таким образом достиг цели. Спустя не более четверти часа я находился в кругу сорока-пятидесяти маленьких людей с их женами, примерно столько же выглядывало из-за листвы кустарника. Я немедленно распределил между ними связки пестрых бус и другие мелочи, после чего они стали немного смелее. Звуки моих всевозможных музыкальных инструментов и показанные им картинки лесных зверей заставили их окончательно забыть страх и привели в необычайный восторг. Таким образом я получил возможность наблюдать за этими человечками.

К сожалению, время не ждало. Нам предстоял еще длинный негостеприимный путь, и окружающая обстановка требовала отъезда. Так же быстро, как и нашел, я потерял из вида только что приобретенных маленьких друзей, и, когда мы отправились дальше, темные лесные духи вновь исчезли в густом кустарнике.

Первыми исчерпывающими сведениями о карликовом народе этой территории мы обязаны д-ру Швейнфурту. Он называет их акка – названием, принятым у мангбатту Азанде именуют их тики-тики. Однако первым путешественником, встретившимся в области Ашонго с подобным народцем, обонго, был Дю Шаллью. Стенли называл их раньше «ватва». В начале декабря 1876 года он встретился с первым представителем этой расы в Иканду, в нижней части Ниангве, вблизи устья Элила. Позже он слышал, что ватва живут на западном берегу Лумами. Висман,[81]81
  Висман Герман (1853—?) – немецкий путешественник. Совершил два путешествия в Африку. В 1882 г. вместе с итальянским путешественником Поджо ди Лоанда отправился в Западную Африку; обстоятельно исследовав реку Кассаи, доказал ее судоходность. В 1886–1887 гг. совершил второе путешествие.


[Закрыть] во время его первого путешествия через Африку, впервые нашел деревню батуа на правом берегу Лубилаш 4 марта 1882 года, однако «сильно смешанных с другими племенами». Затем д-р Вольф[82]82
  Вольф Людвиг (1850–1889) – немецкий исследователь, путешествовавший совместно с Висманом в 1883–1885 гг. по Африке в области Кассаи.


[Закрыть] дает первые исчерпывающие сведения о карликовом народе, жившем к югу от экватора. Он неоднократно встречал, во время своего путешествия в страну Бакоба в марте 1885 года, маленькие поселения батуа (единственное число – мутуа) и сообщает, что ему кажется бесспорной связь между батуа, акка и бушменами Южной Африки. Возможное различие в их внешнем облике, в связи с территориальной отдаленностью, можно объяснить влиянием различных климатических факторов или различием в образе жизни. Наблюдавшиеся Швейнфуртом и Фритшем[83]83
  Фритш Густав (1838–1927) – немецкий путешественник, естествоиспытатель и антрополог. В 1856–1866 гг. путешествовал по Южной Африке от Кейптауна через Оранжевую республику, Наталь и Бечуаналенд. В 1881–1882 гг. совершил поездку по Египту.


[Закрыть] отвислые животы у акка и бушменов у батуа не встречаются. Латробе Батеман, который с 1885 по 1886 год был начальником станции в Лулбо (округ Кассаи), также упоминает о встречах с батуа, которых он делит на два рода: батуа баконко и батуа базинги. Об их физических особенностях он ничего не говорит, зато упоминает об их военных способностях, ловкости, с которой они владеют стрелой и луком, и об их коварстве, в связи с чем соседи их сильно опасаются. Наконец, и Г. фон Франсуа[84]84
  Франсуа Курт (1853—?) – немецкий путешественник. В 1883 г. принимал участие в экспедиции Висмана, исследовавшей бассейн реки Кассаи и ряд других областей. В 1885 г. самостоятельно исследовал области Чуага и Лулонго. Написал несколько книг, посвященных Африке, а также составил несколько подробных карт тех районов, в которых побывал.


[Закрыть] в 1885 году встретил колонию батуа у Тшуапа и ее притока Бусера.

Мои собственные наблюдения над этим карликовым народом я свожу к следующему. Сами себя они называют ачуа (вочуа). Момфу же называют их аффифи. Что касается их роста, то те вочуа, которых я встретил, доходили, примерно, до плеча человеку среднего роста. Наиболее низкорослые достигали лишь моей груди. Некоторые же, отдельные, так сказать, карлики-великаны были не намного ниже обычного человека среднего роста и могли бы вполне сойти за представителя любого негритянского племени. Отсюда следует, что по крайней мере к вочуа, которые кочуют в этих местах, нельзя в полной мере применить наше обычное понятие «карлик». Однако самый факт, что встречаются целые племена значительно ниже среднего нормального человеческого роста, чрезвычайно интересен. Наблюдаемая поразительная разница в росте отдельных карликовых негров может быть объяснена смешением их с момфу и мабоде. Женщины вочуа, которых я, правда, видел немного, показались мне в среднем не ниже мужчин. Но это могло быть случайно. Последствия смешения также могли создать обманчивое впечатление. Если при таких обстоятельствах фантазия негров, а в связи с этим и легковерие арабов так далеко простираются, что о маленьких человечках на далеком юге и в других местах сочиняют басни, то об этом можно упомянуть лишь как о курьезе и характерной черте этих сочинителей. Кожа вочуа, в большинстве случаев, была темно-коричневого, кофейного цвета (цвета темных жженых кофейных зерен, а не напитка). Тело – довольно пропорциональное. Но несколько большая голова овальной формы не совсем гармонировала с маленьким туловищем. Однако эта особенность не накладывала отпечатка патологии на всю расу. У них сильно выдается верхняя челюсть. Вьющиеся волосы у более светлоокрашенных вочуа были темного ржаво-коричневого цвета. Эта своеобразная, напоминающая цвет пакли, окраска волос на голове является одной из исключительнейших особенностей этой расы, так как у всех остальных негритянских народностей, даже наиболее светлых, волосы на голове всегда бывают совершенно черного цвета. У египтян никогда не встречается другая окраска волос. У многих вочуа наблюдался сильный рост бороды, грудь также была покрыта волосами вплоть до пояса. Все же я не нахожу основания утверждать, что некоторые карлики сплошь заросли волосами. Руки и ноги у них изящные, пальцы узкие и длинные, с относительно длинными ногтями. Сходства с готтентотами (отвислые животы, выступавшие зады) я не нашел.

После всего этого не остается сомнения, что вочуа являются нормальными представителями большой народности с исключительно маленьким ростом, у которых, однако, отдельные части тела достаточно пропорциональны и хорошо развиты, и что здесь речь идет не о больном, вырождающемся народе, как это, по-видимому, считает проф. Ратцель,[85]85
  Ратцель Фридрих (1844–1904) – немецкий географ и этнограф. Им написано несколько работ, в том числе «Антропогеография», «Народоведение» и др.


[Закрыть] который еще недавно, при обсуждении отчета Стенли о его путешествии, назвал карликовых негров «скорее социальной, чем естественной расой».

Вочуа в тех местах ведут исключительно кочевой образ жизни, при этом они отдают предпочтение владениям одних негритянских племен, среди которых они охотнее всего бродят, и питают неприязнь к другим, чьих земель избегают. Они предпочитают момфу, мабоде и майго и не переступают границ территорий мэдже и других ветвей мангбатту. Хотя они живут маленькими группами, часто всего в сто человек, их опасаются и терпят все племена, несмотря на то, что вочуа обворовывают поля и огороды. Часто вочуа присоединяются к вождю племени, на территории которого они ведут свою беспокойную жизнь. Они, однако, держатся все же вдали от его хижин и во многих отношениях сохраняют свою свободу. Пока они в хороших взаимоотношениях со своим покровителем, они не покидают его территории, в противном случае переходят на землю соседнего вождя. Свою охотничью добычу – мясо – они доставляют начальнику округа, взамен чего от него требуют земледельческих продуктов, преимущественно бананов, так как вочуа при их кочевом образе жизни не обрабатывают полей. На одном месте они остаются только до тех пор, пока не истощится более или менее большая охотничья добыча, или до тех пор, пока окружающая местность еще годится для охоты. Женщины строят из веток маленькие, сферической формы хижины в лесной чаще вдоль рек, в то время как мужчины отправляются на охоту. Другие племена боятся карликового народа из-за его мстительности. Однако их покровители часто хорошо к ним относятся, ценят их как прекрасных стрелков из лука и ловких, хитрых воинов. Вследствие этого вожди отдельных племен охотно привлекают их для нападения на враждебные племена. В таких случаях вочуа всегда готовы к услугам.

Они вооружены луками и стрелами, реже – копьями, но это оружие, как я уже раньше отмечал, не их изделия. Они их выменивают у момфу и других племен, так как вочуа никаким производством не занимаются, если не считать изготовления маленьких предметов из коры. Как стрелки же они остаются непревзойденными. Они даже слона способны уложить при помощи большого наконечника стрелы, которым пользуются так же, как ножом. Образцы такого редкого стрелкового искусства мне часто показывал мой слуга из племени вочуа – Акангаи. В тех случаях, когда стрела не попадает в цель, они приходят в такую ярость, что ломают лук и стрелы. Чтобы предохранить себя от отдачи тетивы лука, они часто носят на кисти руки маленькую подушку. Мне приводили ряд примеров их хитрости, подозрительности и мстительности. Вочуа, например, втыкают стрелу в еще висящую на стволе кисть бананов и таким образом заявляют свою претензию на созревающие плоды. Таких меченых бананов уже не трогают их законные владельцы из страха мести со стороны маленьких людей, и бананы остаются для последних. Вочуа, однако, обладают также даром большой наблюдательности, изумительным талантом подражания и хорошей памятью.

Изящный ачуа, которого я четыре года тому назад видел и измерил в Румбеке и которого я вновь нашел у Гамбари, служил убедительным доказательством этого. Парнишка со своими потешными выдумками и легкими, быстрыми движениями был душой общества. С изумительной точностью он подражал манерам отдельных лиц, которых он хоть раз видел, например движениям и игре лица Юсуф-паши и его управляющего в Батене. Далее он в совершенстве точно подражал манере говорить и двигаться Эмин-паши «с четырьмя глазами» (так как д-р Эмин носил очки, он среди местного населения получил прозвище «Абу Надара» – отец очков. Негры дали ему еще дополнительное имя «Абу Арба» – «отец четырех», т. е. четырех глаз). Особенно удачно ачуа подражал брани и гневу своего хозяина. В заключение он воспроизвел меня, как я четыре года тому назад измерял его тело и все записывал. Он все это делал исключительно точно и вспоминал при этом даже самые мелкие, второстепенные обстоятельства.

Из Малингде мы пошли на юг и вскоре перешли две маленькие речки – притоки реки Нала, затем опять прошли водораздел между Бомоканди и Непоко, профиль которого здесь резче очерчен, чем на востоке. К западу от дороги виднелось начало обэ, соединявшееся с первым обэ, которое мне предстояло через час перейти. В виде носилок я использовал маленький, легкий ангареб мангбатту, прикрепленный к двум шестам. Я сел верхом на ангареб, и носильщики перенесли меня через колышущуюся, обманчивую травяную поверхность шириной около трехсот шагов, хотя для них переход этот был нелегким. По другую сторону обэ путь в юго-западном направлении шел среди плоской равнины, поросшей редким лесом. Через час мы дошли до второго обэ. С первого взгляда казалось, что эта низина была более тысячи шагов в ширину и покрыта травой высотой в один-два фута. Когда ступаешь на поверхность, эластичное дно опускается под тяжестью и затем выпрямляется по мере дальнейшего передвижения человека, так что двигаться приходилось, как по протянутой для акробата сетке, неуверенно и с большой потерей сил. Переходя обэ, негры для сохранения равновесия разводят поднятые руки в стороны; в случае, если нога проваливается сквозь эластичный покров в болото, они быстро сгибают ее в колене, предотвращая этим дальнейшее погружение. Дорога через обэ намечена примятой травой, и при некоторой осторожности, например, огибании спусков и ям, сделанных неграми для получения воды, переход через обэ не опасен, конечно, если в одном месте не скапливается много людей. Мой же переход часто становился опасным, так как носильщики шли компактными группами не менее двенадцати человек, чтобы при провале в воду одного из несущих меня негров другой немедленно мог оказать ему помощь; так что нагрузка на менее устойчивые места подчас становилась настолько велика, что верхний покров опускался в глубину на фут, и люди разбегались в стороны, чтобы освободить это место. Крупные животные, антилопы, буйволы, слоны и другие – одни из-за слишком тонких ног, другие из-за большой тяжести – не могут переходить обэ. Если они и заходят в обэ, то погибают или попадают в руки негров-охотников, которые умышленно стараются загнать их туда. Болотистый поток Мэмэ является началом большого обэ; собирая воды и других обэ, он в своем нижнем течении делается открытой, широкой рекой под названием Мэка, впадающей в Непоко западнее области Санга. Таким образом, обэ представляет собой постоянный густопереплетенный сплошной покров травяных зарослей на медленно текущей воде и имеет отдаленное сходство с травяными барьерами «седд» на Ниле, хотя там они возникли по другим причинам. Нильские травяные барьеры образуются из отколовшихся и занесенных течением травяных островков, возникающих в застоявшихся водах. Кроме того, седд, благодаря громадному давлению запруженной водной массы, имеет неровную поверхность, покрывающую то нагромождения, то прорывы. Что касается возникновения обэ, то здесь имеются другие обстоятельства, дающие возможность образования травяного покрова. Медленно текущая под покровом вода не оказывает никакого давления, и травяной покров остается постоянным. Низкорастущая трава особого вида все время равномерно регенерирует и заменяется свежей; кроме того, заросли папируса встречаются здесь гораздо реже, чем на нильских седдах.

По другую сторону большого обэ дорога в течение часа шла прямо на восток, причем часто виднелась болотистая низменность. Далеко впереди тянулась необитаемая местность, за которой начиналась область Санга. Но по пути встречались одинокие временные хижины, служившие кровом людям, собиравшим термитов.

Далее наш путь проходил в южном направлении через область, обитаемую мэдже, к ближайшему обэ, часто вдоль обработанных полей (маниока, сладких бататов и др.), по обращенной на восток дуге. Это обэ, как и пройденное нами позднее второе обэ, походило на уже выше описанное, но было несколько уже. Далее, мы перешли через четыре ручья, текущих по гладкой степной равнине, и к полудню достигли резиденции Санги. Местность, пройденная нами в последней части пути, была густо населена. С шумом и гиком провожали меня группы мужчин и женщин, причем я восседал высоко на ангаребе, так что мой въезд походил на триумфальный. На последнем отрезке пути меня встретили посланные Санги с приветом и подарком от него – ножом. Вблизи княжеского жилища меня встретил Абондомасси, брат князя, который за руку повел меня к повелителю, вышедшему мне навстречу в окружении подчиненных.

Санга Момбеле – сын Тукуба и брат короля Мунзы, жившего раньше севернее Бомоканди, на полпути между рекой и теперешней маленькой станцией Солиман. В последовавшие после смерти Мунзы годы войны и смут Санга с братьями Попо и Мбелия вернулся со своими подчиненными на юг и шесть лет тому назад поселился в области у Непоко. Санге было около тридцати пяти лет, кожа его была цвета очень темной оксидированной бронзы, темнее, чем у его племянника Мамбанги. Почти красивое лицо его было украшено заплетенной бородой, обвитой на конце медной проволокой; на шее были медные кольца. В остальном он выглядел, как все князья мангбатту и как уже описанный мною Мамбанга. Для прикрепления высокой шляпы мангбатту он применял заостренные длинные трубчатые кости обезьян, которые употребляются наравне со шпильками из слоновой кости. Помещения для жилья не соответствовали моим ожиданиям, и лишь приемный зал показал мне, что может сделать при желании этот народ. Многие маленькие домишки были стары и ветхи.

Заседания с Сангой тянулись часами; особенно неприятно было, что любопытная масса людей сидела, тесно скучившись вокруг меня; свежий воздух до меня вовсе не доходил. Никакие уговоры не помогали, и хотя Санга время от времени отгонял толпу, она мгновенно опять была возле меня. И как раньше у Мамбанги, около своего господина и около меня торчали намалеванные, раскрашенные, пестро разрисованные в клетку женщины.

Тем временем мои слуги приготовили мне жалкую постель в крохотной хижине. Да и небо сжалилось надо мной, послав после полудня дождь, освободивший меня от новых мучителей до конца дня. Но «новый день и новые муки!», положение не улучшилось, тем более, что мое пребывание у Санги, рассчитанное на несколько дней, хитростью князя намеренно было превращено в своего рода дружественный плен, длившийся с 1 мая до 23 июня.

Я передал владыке мангбатту обычные приветственные подарки и дал ему полюбоваться немногими чужеземными вещами, которые еще имел при себе. Немало времени я затем пожертвовал посетителям на месте собраний, показывая им интересовавшие их вещи. В то же время я не терял из вида главной цели своего путешествия и просил Сангу проводить меня к Непоко, так как прежние сведения его людей, что Непоко якобы протекает так близко от резиденции Санги, что он пьет воду из реки (обычное выражение негров для обозначения близости реки), оказались опять неправильными, и до реки было еще несколько часов ходьбы на юг. Санга откладывал поход со дня на день, и лишь после выражения недовольства мне удалось 5 мая добиться своего.

Итак, 6 мая 1882 года я удовлетворил свое желание, о котором мог лишь мечтать. Наконец, я был у реки, название которой в течение всего моего путешествия я слышал многократно, причем меня заверяли, что Непоко – не приток Уэле-Макуа, так что я должен был сопоставлять его с впадающей в Конго рекой Арувими.

Непоко являл собой следующую картину: ширина реки, при низком в то время уровне воды, доходила до ста шагов, но ее берега, десяти метров высоты, крутые и частью скалистые, были отодвинуты еще на пятнадцать-двадцать шагов, так что внизу, между водой и берегом, образовались плоские отмели, во время паводка закрывающиеся водой. По верхним краям берегов и откосам росли почтенного возраста деревья и кустарник, а отмели были покрыты травой. В некоторых местах лианы и вьющиеся растения, переплетаясь с кустарником, образовали непроницаемые чащи. Реку видно было лишь на короткое расстояние, так как она очень скоро поворачивала на юг; на гладкой поверхности воды не видно было камней. Посредине реки было сильное течение, несшее мимо нас чашеобразные пистии с такими же ярко-зелеными, похожими на салат, растительными образованиями, которые на Белом Ниле являются основными засорителями воды. Я напился из реки; вода была светлая и чистая, хотя с повышением уровня она мутнеет. По рассказам, река изобилует рыбой; говорят, в ней встречаются рыбы длиной с человека, но я пока видел только сомов.

Впоследствии Г. М. Стенли на пути к д-ру Эмин-паше видел устье Непоко и определил, что эта река – лишь приток Арувими. Как и у Бомоканди, ее истоки находятся далеко на востоке, на том плато, которое ответвляется на запад от гор Альберт-Нианца. Впадение Непоко в Арувими (по Стенли – Итури) находится на расстоянии около ста километров от того места, где я вышел к Непоко, самого южного в моем путешествии на юг к Уэле-Макуа. Стенли относительно впадения реки пишет: «Эта река, о которой мы впервые услышали от д-ра Юнкера, многими каскадами спадает с порогов из шиферного камня, с высоты в двенадцать метров, в Итури, как здесь называют Арувими. Устье реки было около 275 м ширины, но над водопадом оно сужалось до 230 м». И дальше: «Цвет Непоко – шоколадно-коричневый, а воды Итури выглядят, как чай с молоком».

Несколько часов провели мы на берегу Непоко. Сделав свои заметки, я предался следующим размышлениям, занесенным в мой дневник: «Вчера я с тяжелым сердцем понял, что Непоко – конец моего дальнейшего продвижения. Было бы безумием питать надежды на дальнейшее продвижение, так как я, даже для путешественника по Африке, нахожусь на грани нищенства. Благодаря крайней экономии и оборотливости в прошлом году, я, правда, имею еще самое необходимое, имею даже новую рубашку, но со всех сторон, за что ни возьмись, мне не хватает самых нужных вещей, в особенности так настоятельно требующихся продуктов и приправ, без которых почти невозможно обойтись. Особенно недостает мне чая, пить который в последний месяц я разрешал себе лишь изредка. Мое питание на протяжении всего прошлого года состояло почти исключительно из продуктов этой страны, оно было очень однообразно и часто плохо приготовлено и, хотя мой желудок переносил эту диету сравнительно хорошо, все же пищеварение оказалось нарушенным. Больной организм потерял способность сопротивляться болезни, и уже это одно требовало возвращения домой. Как далеко я нахожусь от моих вещей у Земио? Мне делается страшно при мысли о длинном обратном пути, и мое состояние лишает меня всякой уверенности. Даже мысли о родине, постоянно сопровождавшей меня, я не могу предаваться, как до сих пор». В этом и даже еще худшем состоянии я вернулся к хижине у Тели, к новым лишениям и новому лечению, так как мои раны нуждались в чистке и перевязке.