Текст книги "Путешествия по Африке"

В темных береговых лесах области Мади водятся шимпанзе. Я попросил Мазинде, его людей и Дзумбе пойти в лес, чтобы поймать молодых зверей. После двухдневных поисков они набрели на след группы шимпанзе.

Охотники окружили это место сетями, затем отошли и издалека ударили в барабан нугара, что заставило зверей спуститься с деревьев и броситься в бегство. Но, как мне рассказали, они разумно приподняли сети, пролезли под ними и, таким образом, почти все ускользнули. Лишь одна старая самка оставила детеныша перед сетью, но вскоре вернулась и при приближении людей убежала к своему гнезду на ближайшем дереве. Вдогонку ей Дзумбе и Мазинде послали несколько дюжин выстрелов пулями и дробью, но без всякого результата, так как, по их утверждению, животное было заколдовано. Детеныша, самца, принесли мне живым; ему было всего несколько дней от роду, и он еще носил остатки пуповины, отпавшей на другой день и оставившей маленький гноящийся след. Обезьяна была величиной приблизительно с человеческого зародыша шести месяцев; черты лица странно старческие, что типично для шимпанзе; голова покрыта густыми волосами, а грудь и живот– совсем без волос. Зверек все время вытягивал руки и ноги, как бы ожидая объятий матери, и искал пищи. Прижатый к груди, он затихал и был доволен, но, как только его снимали, начинал пищать и кричать. Я тотчас же попробовал подложить его для кормления к одной из коз, и, действительно, скоро он начал сосать ее молоко, затем его завернули в платок, и он спокойно проспал в корзинке день и ночь. Маленький Том (так я его назвал) прилежно питался, и я надеялся, что он выживет, но, к сожалению, он через неделю умер. Я оказал ему последнюю услугу тем, что собственноручно препарировал его скелет для коллекции. Но все же я хотел посмотреть на шимпанзе в их укрытии и приказал разведать их новое местопребывание. Через день я получил благоприятные известия и немедленно двинулся с проводниками в путь на север к месту, где мои люди следили за зверями. Целый час мы шли по узкой тропинке через кустарники и в высоком лесу. Пышность и своеобразие этого дикого леса трудно описать, эти места очень отличаются от обычных девственных лесов у рек. В отдельных местах, по неизвестным мне причинам, совсем отсутствовали высокие деревья, или же высокий лес сменялся кустарниками, из массива которых подымались отдельные лесные великаны. Такие пространства покрыты непроницаемым сплетением вьющихся растений и лиан. Эта удивительная растительная масса тянется горизонтально волнистой линией в соответствии с высотой окутываемых ею кустов и деревьев, как лабиринт из зеленых холмов и сочных долин. Сотканный природой непрерывный, наполовину висящий гигантский ковер с кроны дерева через кустарник опускается в глубину, мягкой дуговой линией покрывает почву, опять поднимается, затем снова опускается вниз, взбирается на поддерживающее его дерево и на гниющие остатки стволов старых деревьев и, поднимаясь все выше, снова достигает кроны высоких деревьев. К лиственным кронам лесных исполинов доходят, правда, лишь отдельные нити этого великолепного ковра, но эти самые длинные нити вьющихся растений кажутся бесконечными, как будто даже на этой головокружительной высоте они стремятся все выше и выше, в самое небо. Можно спокойно лечь на эти искусно сплетенные гамаки, без опасения провалиться. Они настолько эластичны и крепки, что пробить себе проход среди них стоит больших усилий. Однако лишь открытые, солнечные и влажные места на берегах рек дают такое массовое развитие лиственного украшения, в местах же вечной тени, среди густо стоящих высоких деревьев ему не хватает света. Хотя и там есть растения тех же видов и конфигурации, которые толстыми канатами извиваются и, поднимаясь на высокие лиственные верхушки деревьев, стремятся к свету, но у них нет боковых сплетений и лиственных украшений. Лишь высоко наверху, пропитываясь солнцем и воздухом, некоторые из них находят силу покрыться богатой листвой и окутать сучья деревьев густой зеленью. Маленькие, часто непроницаемые для глаза беседки на верхушках высоких деревьев и являются излюбленными убежищами шимпанзе. Разнообразные муравьи забираются на верхушки высочайших деревьев, и их жилища, искусно сделанные из глины, листьев и клея, висят на сучьях, похожие на бочонки.

Пробираясь под высокими деревьями и через кустарник этого прибрежного леса, мы, наконец, дошли до места, где шимпанзе недавно были. Хотя люди и окружили их ночью лагерными кострами, они все же убежали; лишь старый самец задержался в одной из природных беседок на верхушке высокого дерева, и его почти не было видно. Я, однако, выстрелил в удачный момент, и он упал с высоты нескольких метров, но удержался за сучья, хотел вновь скрыться и лишь после нескольких новых ранений упал на землю. Последний выстрел поразил его в сердце. Гнезда шимпанзе сложены из сучьев и листьев, находятся на верхушках самых высоких деревьев в защищенных от дождя местах, из чего можно заключить, что они не имеют покрытия сверху. Там животные рожают своих детенышей. Любимую пишу шимпанзе составляют большие, круглые, величиной с голову коричневые плоды громадного дерева из семьи хлебных деревьев (Treculia). Плод содержит около тысячи семян величиной с фасоль, и обезьяна уносит его на голове, выпрямившись во весь рост и став на ноги, как человек.

Поиски зверей были безрезультатны, и я поспешил домой до наступления ночи. Убитый шимпанзе оказался взрослым самцом, довольно старым, так как кожа его, особенно на нижней части спины, покрыта была побелевшими волосами, и только голова еще была совершенно черная. Это – признак старости у шимпанзе; туземцы же ошибочно считают, что имеются белые шимпанзе. При вскрытии тела шимпанзе я обратил внимание на необыкновенно большой желчный пузырь. Отделенное от костей мясо было съедено в мбанге Мазинде, а скелет и шкуру, а также гортань я препарировал для коллекции.

В середине июля руководитель одной из правительственных экспедиций на юг от Уэле прислал ко мне гонцов, так как до него дошли слухи о моем пребывании у амади. Желая узнать подробности об экспедиции, я потребовал, чтобы он прислал ко мне людей, говорящих по-арабски; с большим количеством сопровождающих они прибыли ко мне 23 июля. Лишь теперь я получил точные сведения о том, что случилось в последние месяцы у мангбатту. Упоминаю пока лишь то, что князь мангбатту Мамбанга был покорен, а египетский офицер Гауаш-эфенди с регулярными войсками из Макарака основал у вождя абармбо, Буру, постоянную станцию. Его поход против Мамбанги еще не закончился, и, так как мои отношения с князем были известны, он просил меня приехать, чтобы использовать мое влияние на князя. Кроме того, мне сообщили о приезде в Мангбатту итальянского путешественника капитана Казати, а также передали фантастический слух об идущей с юга экспедиции, которая якобы воюет с акка. Посольство Гауаша состояло из дюжины вооруженных драгоманов и около сорока воинов абармбо, возглавляемых неким Незимом. О посланцах мне было сообщено заранее, и я потребовал у вождей, чтобы для гостей были приготовлены продукты. Естественно, что волнение в области амади было большое, но еще больше было недоверие туземцев, которое вскоре, однако, уступило место любопытству Поэтому, когда посланные торжественно явились ко мне, при этом присутствовали также старейшины амади с их приближенными, а Мазинде продемонстрировал военную мощь своих азанде и парадным маршем провел группу воинов, заставив их много раз продефилировать вокруг гостей. Затем последовало торжественное собрание с речами и народными танцами, причем отдельные партии дружелюбными песнями старались перекричать друг друга. Песни абармбо, между прочим, звучали довольно мелодично и торжественно, причем по временам исполнители подскакивали друг к другу и по-братски пожимали руки.

Оракульный аппарат азанде «Палочка, иди!»

Я не согласился с просьбой Гауаш-эфенди немедленно присоединиться к его людям, так как все еще надеялся на возвращение посланных мной к Осману-Бедауи гонцов, и приказал пока передать ему, что, вероятно, прибуду на станцию позднее.

Несколько слов относительно яда бенге, при помощи которого запрашивается оракул. У Мазинде я был свидетелем более редкого случая, когда бенге давали не курице, а самому лицу, заподозренному в колдовстве. Он от яда умер, следовательно, по господствовавшему мнению, он был «виновен»; если бы он остался жив, то был бы освобожден от подозрения. Приложенная иллюстрация показывает аппарат, который, несмотря на свой безобидный вид (он походит на детскую игрушку– ряд перекрещивающихся палочек, под нажимом вытягивающихся в длину), решает судьбу человека.

У ньям-ньям в этой роковой игрушке палочки прикреплены друг к другу нитками, и когда ее держат вертикально (не горизонтально), она имеет тенденцию повернуться в ту или иную сторону. Незаметного движения руки достаточно, чтобы дать узкой деревянной решеточке желаемое направление направо или налево, от чего зависит приговор «виновен» или «невиновен». Этот аппарат азанде называют «Багара, муйе!» («Палочка, иди!»). Управляющий этой вещицей плут делает так, как будто этим восклицанием приманивает палочки, причем удивительнее всего то, что этот совершенно очевидный обман не обнаруживается, а, наоборот, ему очень верят. Но список оракульных аппаратов азанде и амади этим не исчерпывается. Не следует забывать «ивна». Оно состоит из двух деревянных блоков, из них верхний, с ручкой, трется о нижний блок, похожий на миниатюрную скамейку. Поверхность блоков хорошо отшлифована, и после сильного трения между ними удаляется воздух, и, в зависимости от того, пристают ли они друг к другу или нет, заподозренный признается виновным или невинным.

Миновал богатый дождями июль. Он окончился для меня радостью: я получил, наконец, сведения от Бондорфа и почтовую посылку из Хартума и Европы, третью после моего отъезда из Хартума. Но я все еще тщетно ожидал известий от Османа-Бедауи в надежде на поездку к Бакангаи. Долгое пребывание на одном месте может стать роковым для путешественника, так как оно парализует его энергию и даже вредит его здоровью. Поэтому большинство припадков лихорадки и чувство нездоровья бывали у меня в промежутках между поездками, во время же походов я обычно себя чувствовал хорошо.

Между тем на полях и в мбанге Мазинде было очень оживленно. Возле уже возделанных для Мазинде полей обрабатывались новые участки земли под посевы, в чем, по обыкновению, принимали участие многие его подданные. Когда эти работы были закончены, повелитель должен был, также по обычаю, устроить своему народу многодневное празднество с танцами, песнями, обильным угощением и еще более обильной выпивкой мериссы. Тут очень старались женщины, изготовляя из солода телебуна излюбленное негритянское пиво. Мужчины же выходили на охоту, чтобы обеспечить мясом праздничный обед. Хотя охота с тенетами в высокой траве принесла мало добычи, все же было добыто несколько маленьких желтоватых антилоп (Antilope Madoque). При недостатке такого рода мяса в горшки заботливых хозяек, вероятно, попали и другие, легче добываемые куски мяса сомнительного происхождения; во всяком случае в ближайших лесах в большом изобилии были маленькие обезьянки. Кроме того, охота на крыс и мышей является излюбленным и доходным занятием мужской молодежи. Мальчики пользуются для этого маленькими, остроумными, широко распространенными ловушками в форме воронок, в фут длиной, сплетенных из ротанга крупными петлями; входное отверстие ловушки, величиной в мышиную дыру, сужается постепенно до острого конца. На внутренней стороне воронки проложены тонкие, с колючками сучья: крючкообразные колючки острием обращены к закрытому концу воронки. Мышь проникает благополучно до конца воронки, но вернуться оттуда уже не может, так как колючки цепляются за ее шкурку. Из числа маленьких грызунов упомяну лишь очень распространенный здесь вид Golunda barbara. Они встречаются особенно часто в землях Атласа и распространились через Кордофан, где их наблюдал Брэм,[73]73
  Брем Альфред Эдмунд (1829–1884) – известный немецкий зоолог и просветитель. Путешествовал по Африке, Европе, Западной Сибири, Туркестану и др. Его наблюдения легли в основу широко известной книги «Жизнь животных», вышедшей в шести томах (1863–1869).


[Закрыть] дальше за область Нила по всей Центральной Африке. Тело их имеет в длину 10, а хвост – 15 см. Очень красивая светло-коричневая шкурка с темно-коричневыми полосами, ровно проходящими вдоль тела, заставила меня собрать много экземпляров этой полевой мыши и просушить их шкурки, растянув на дощечках. Красивые меховые шкурки должны были послужить для личных целей.

Много дней продолжались празднества в мбанге Мазинде. Особенно праздновался последний день, когда присутствовали и далеко жившие вожди. Я способствовал радостному настроению, раздав мелкие подарки Мазинде и его подданным. Посреди веселившихся кружились группы танцующих, в том числе женщины и дети. Но так как азанде танцуют иначе, чем амади, то по очереди барабанили различные танцевальные ритмы, и группы танцевали отдельно. Танец девушек амади – простое хождение на цыпочках в кругу в определенном ритме – обратил на себя мое внимание тем, что девушки при этом попеременно то откидывали голову назад, то опускали на грудь. Эти движения головы происходят при совсем ослабленной мускулатуре шеи и притом так быстро, четко и неутомимо, что можно лишь поражаться гибкости позвонков шеи и удивляться, как танцующие не падают от головокружения. Во всяком случае в этом танце больше действуют головы девушек, нежели их ноги. Несколько старых мамаш, которые также прыгали в рядах веселящихся, были уже довольны, если могли степенно передвигать ножками в семенящем танце, но молодежь впала в настоящий экстаз и соперничала друг с другом в самых сумасшедших выкручиваниях шеи. Пожилые господа в это время сидели группами и черпали питье мелкими чашками из огромных глиняных бочек. Бочки время от времени наполнялись из особых вместилищ, как из неиссякаемого рога изобилия. Эти огромные пивные чаны, высотой более метра и диаметром много более полуметра, могли соперничать с весьма солидными бочками и в то же время состояли только из куска коры и деревянного дна, так что походили на полые деревянные колоды. Место схождения краев большого, согнутого в круг конца коры сшивается, вставляется дно, после чего дыры зашпаклевываются снаружи и изнутри. Такие гигантские резервуары приходится, чтобы не повредить их, наполнять и опорожнять на месте. Туземцы изготовляют сходного типа и всевозможных размеров вместилища из коры, наподобие наших ящиков и банок, прикрываемых крышкой, также и для других целей. Они напоминают изделия из березовой коры, например крестьянские табакерки на севере, и заменяют наши ящики и комоды, служа вождям в качестве чемоданов в дороге. Несколько таких «чемоданов» время от времени использовались и в моем африканском домашнем хозяйстве.

Чем больше соприкасаются народы друг с другом в потоке времени, тем меньше встречаешь резких противоречий между ними в обычаях и нравах. Такому сглаживанию противоречий у черной расы, как уже не раз подчеркивалось, способствует страсть к странствиям, к войне и поселение на чужих территориях. К тому же образ мышления и чувства, равно как и стремление к самосохранению, при одинаковых примитивнейших условиях, столь схожи у всех, вопреки всем различиям в происхождении, что внешние проявления часто стираются, и тогда остаются лишь некоторые особые черты в качестве определяющих признаков народа. Так обстоит дело и у амади. Внешне они во многих отношениях схожи с живущими вокруг народами, а по строению тела и окраске кожи близки к азанде, хотя у них отсутствует мощная мускулатура и дородность их северных соседей. Абармбо же по окраске кожи слегка темнее. Обычаи и нравы амади отчасти напоминают обычаи и нравы азанде, но, с другой стороны, узнаешь влияние народов мангбатту. Я уже обращал внимание на то, что они строят хижины как с коническими, так и с двускатными крышами. Головные повязки мангбатту носят и многие амади. Точно так же пользуются они и военным снаряжением, в особенности большими деревянными щитами этих южных народов, а также и более простым оружием азанде. Правда, их изделия из железа и дерева не столь совершенны, как у мангбатту, но это естественно для народа, издавна подвергавшегося нападениям. Таким образом, амади проявляют мало своеобразия во внешних свойствах, которые могут претерпеть большие изменения в ходе времени, даже в течение немногих поколений. Это же справедливо и в отношении многих народов черной расы, и часто цвет кожи, строение тела, выражение лица, прическа и т. д., даже самое строение черепа являются далеко не достаточными отличительными признаками. Лучшим средством суждения о различиях или единстве являются языки народов, они показывают их родственные связи и дадут еще очень много ценного, когда специалисты-исследователи справятся с накопившимися у них материалами. Но есть и другое средство, часто очень верное, позволяющее установить своеобразие народа даже тогда, когда время и приспособление внешне изменили его и наложили на него обманчивый внешний отпечаток родства с другим народом. Этот признак мы называем фольклором, народным творчеством. Народная мелодия, народное творчество дольше всего сохраняется из всего своеобразия народа и дает нам и у черной расы основательные данные о родстве и разграничении народов. Правда, фольклор далек от песни в обычном смысле слова, но даже немногие, бесконечно повторяющиеся, часто мелодичные аккорды, речитативы, ритм, каданс и многое другое столь своеобразны, что различия фольклора в песнях разных народов замечаются просто помимо воли. Если и фольклор и мелодии негритянских песен имеют свои особенности, своеобразие народа выражается и в национальном танце негров. Танцы народов, правда, часто кажутся очень сходными на первый взгляд, но если за ними следить внимательнее, они оказываются очень различными по ритму и такту, по положению тела и движению членов. И сравнение народов, о которых до сих пор шла речь – азанде, мангбатту, абармбо и амади, показывает, что все они друг от друга заметно отличаются в этом отношении.

За последнее время Мазинде не раз грабил некоторые племена абармбо, живущие внутри дуги Уэле, вблизи реки. Всегда жадный к добыче, он постоянно находил для таких дел основательный предлог и использовал каждый повод. Поэтому, узнав однажды, что вождь эмбата Бамадзи по вечерам носит украденный у него сюртук и что он имеет закрытую жестяную банку, Мазинде немедленно захотел выступить против Бамадзи; но я удержал его. Вообще в таких делах он действовал самостоятельно и при подобных набегах старался оправдаться передо мной лишь после их совершения. При всем этом он был щедр и раздавал преданным ему вождям и подданным добычу, похищенных девушек и женщин. Это вообще общепринято, и люди поэтому иногда охотно идут в поход. Во второй половине августа был снова предпринят такой разбойничий набег, и захваченная пестрая компания женщин, девушек и детей была затем распределена на общем собрании.

В последнее время появились виды на дальнейшее передвижение. Посланные к Осману-Бедауи гонцы, правда, не вернулись, и я не получил и другими путями никаких известий о его прибытии или неприбытии, так что мне пришлось, наконец, послать Дзумбе с новыми гонцами к Ндоруме, где он одновременно должен был получить вести о ходе войны с Мбио, потому что я и об этом ничего не знал. Но спустя несколько дней после ухода Дзумбе, прибыли новые гонцы от Гауаш-эфенди и вдобавок письмо от капитана Казати из Тангази, в котором он высказал пожелание встретиться со мной на станции Гауаш. Это тем более настроило меня на отъезд, что и Гауаш настойчиво просил прибыть туда. При этом гонцы сообщили, что Мамбанга до сих пор враждует с гарнизоном станции. К тому же я не верил больше, что Осман-Бедауи отправится к Бакангаи в этом году. Дзумбе должен был по возвращении отправиться следом за нами. Гонцы Гауаша, базинг по имени Дембе-Дембе, который и впоследствии сопровождал меня в некоторых путешествиях, и некоторые абармбо Буру остались со мной до моего отъезда. Мазинде и амади, естественно, жалели о моем решении, потому что я стал для них советником, к которому они ходили для разрешения своих мелких дел и споров. Часто приходили вожди со своими подчиненными и просили сказать им «хорошую речь», сказать «ласковые слова», с удовольствием слушали мою речь и следовали моим советам. Так, например, по моему настоянию были очищены главные дороги страны от травы, что облегчило сообщение им самим. Они опасались, что с моим отъездом вновь вспыхнет вражда с Мбиттимой и Сасой. Я успокоил их обещанием вернуться, а также тем, что оставил кое-что на хранение у Мазинде. Это была прежде всего часть коллекций: отбеленные черепа, кости и скелет, этнографические предметы и семена туземных растений. Ящик с бабочками я взял с собой, чтобы иметь возможность проветривать его. Я доверил Мазинде и пару молодых коз. Со своим ослом из Суакина мне пришлось, к сожалению, распрощаться навсегда. Он сильно отощал, пожираемый паразитами, и вскоре издох. Напрасно применял я все имевшиеся в моем распоряжении средства, чтобы освободить его от насекомых. Я даже приказал намылить его дегтярным мылом и остричь наголо. Заметим кстати, что вообще на ослах очень редко удерживаются насекомые, даже клещи на них не сидят, хотя эти назойливые паразиты сосут даже волосистые части тела собаки, а у коз – безволосые места там, где от них нельзя защититься. Возможно, конечно, что причиной тому была неподходящая пища, вызывающая малокровие. Во всяком случае он достаточно долго служил в условиях, столь чуждых ему.

Двадцать восьмого августа 1881 года, после трехмесячного пребывания у Мазинде, я выступил, на этот раз на юго-восток, потому что там я мог увидеть и восточную часть страны амади, а также и многие районы Уэле, к тому же я мог познакомиться с жившими на севере и востоке от Уэле племенами абармбо. Некоторые из их вождей были дружны с Мазинде, и, таким образом, стало известно о моем путешествии туда. Правда, настоящая цель – станция Гауаша – лежала восточнее Мазинде, но прямая дорога туда повела бы через большие необитаемые пространства, тогда как обходной путь, с дугой на юг, вел через населенные районы.

После моего отъезда от Мазинде мы вышли из уже известной области на восточном скате горы Малингде в район множества мелких вождей и во второй половине дня остановились на ночлег у старейшины амади, по имени Баккара. На марше мы пересекли верхнее течение Тонго, пожалуй, самой значительной реки в стране амади, а затем его приток Ха. Обе реки теперь, в сезон дождей, имели десять шагов ширины, и вода стояла высоко, хотя было еще далеко до впадения в Уэле.

Мазинде и Буру проводили меня к Баккаре. Тот еще недавно был вождем-вассалом Мбиттимы, но теперь стал под знамена Мазинде. Я остался там на следующий день и дал тем возможность его новым подданным приветствовать нас. Мазинде было прежде всего важно, чтобы я обеспечил ему верность его вассалов по возможности надолго, отметив его перед людьми и расхвалив его могущество и хорошие качества. Я сделал это для него, но это затянуло на несколько дней пребывание там, тем более что люди не могли сойтись на том, какой же дальнейший путь выбрать. Все закончилось лишь с прибытием старшины абармбо, Манда, из рода амангли на Уэле, потому что он пригласил меня туда, и я пожелал двинуться в путь. Но теперь говорили, что сначала нужно утрамбовать высокую траву на дороге, и, таким образом, отъезд оттянулся до 1 сентября.

Округ Баккары лежал на границе страны амади, и до следующего ночлега у аманглийского вождя Бау тянулась дикая, безлюдная степь. Поверхность постепенно приобретала снова вид однообразной широковолнистой равнины, по которой реки текли на юг, к Тонго. Вскоре из поля зрения исчезла гора Лингуа, зато на юге резче стала вырисовываться Ангба.

Проливной дождь промочил меня насквозь, и, кроме того, пришлось перейти по грудь в воде через речку, вышедшую из берегов. Остаток дня у Бау прошел, таким образом, в просушивании одежды у пылающего костра. На следующий день пришло много любопытных. Прибыл и вождь Манда, с которым я проделал крюк в сторону, к его области, хотя она лежала в противоположном направлении от цели моего путешествия, и потом пришлось возвращаться к Бау. Но экскурсия оправдывала себя, потому что я насладился видом поразительно красивой для Центральной Африки местности. Дорога от Бау к Манда, хижин которого мы достигли после полуторачасового перехода, ведет на юг. Речная область густо населена племенем амангли, ветвью народа абармбо, и к нашей экспедиции присоединилось множество людей. Мне вспомнилось при этом мое грустное пребывание у абармбо на востоке, как мне там приходилось проводить одиноко и печально долгие дни. Но моих новых друзей не мучила злая совесть; первая робость перед вновь прибывшим скоро прошла, и теперь, как и в следующие дни путешествия, абармбо окружали меня теснее, чем мне этого хотелось бы.

За хижинами Манда подъем всей местности идет до самой Уэле, где круто обрывается непосредственно к реке под углом около 45°. Гора и берег окаймлены узким поясом высоких деревьев, от которого отходят лес и кустарники в ущелья горного ската. Верхний край ската находится примерно в 150 футах над водой, и с него открывается вид на прекрасный ландшафт. В глубине течет на юго-запад величественная река, благодаря образованию островов достигающая значительной ширины. Самый крупный из видимых островов называется Тота. Он лежит в середине реки, и сверху видна та часть Уэле, которая огибает его южный берег. К его юго-западному концу примыкает второй остров, Паали, тогда как третий маленький островок тянется посередине реки от Тота на северо-восток. Эти острова выступают, как огромные изумруды, из блистающего на солнце серебряного зеркала великолепной реки, противоположный берег которой окаймлен узким бордюром высоких деревьев.

Группы деревьев и кустарников на Тота и Паали сверкали многочисленными оттенками зеленого цвета. Самые светлые – заросли бананов с их большой листвой прекрасной формы, и из них кокетливо выглядывали маленькие домики и хижины. По ту сторону Уэле, в округе племени амубанга, тянулся лес, однообразие которого, однако, не ощущалось сверху, потому что утомительная однотонность прерывалась извивающимися темными полосами прибрежной растительности речек.

Кругозор на юге ограничивался столообразной горой Маджану. Там картина замыкалась затуманенным горизонтом. Вид на восток и запад закрывали деревья, но они лишь тем более живописно обрамляли местность, расстилавшуюся передо мной на юге и надолго приковавшую меня к себе. Острова и берега реки здесь населены племенем эмбата, один из старейшин которого, по имени Эррука, правил на острове Паали. Кроме них, там живут на берегах рек еще амазилли, тоже имеющие лодки. При моем прибытии Эррука оставил свой райский остров и прибыл ко мне. Мы побеседовали, и я получил ряд сведений об этих краях. Главным событием дня была недавно основанная правительственная станция, и Эррука уже известил Гауаш-эфенди гонцами о своих мирных намерениях.

Отметим мимоходом, что и здесь часто культивируется высокая бамия (Hibiscus esculentus), так что мне удалось собрать ее довольно много. Еще одно доказательство того, что эти растения культивируются здесь самостоятельно, независимо от арабского влияния. Кроме того, мне принесли табак, кунжут и т. д.

Сильный ливень застиг нас на обратном пути к Бау. Лесные болота и мокрая листва завершили дело, и я вернулся промокшим в свою штаб-квартиру. Но экскурсия дала мне очень хорошие ориентиры для измерения углов, так что она оказалась практически полезной и для вычерчивания карт. За это время амангли вызвались очистить от травы дорогу для дальнейшего следования, и я еще задержался у Бау, тем более что ежедневные ливни мешали высыханию дорог и травы.

Меня посетил еще один вождь с «Блаженного острова». Я хотел бы назвать так острова на Уэле, потому что их обитатели действительно счастливцы и живут на своих маленьких островах спокойно, как у Христа за пазухой. Так как, кроме них, почти никто не имеет лодок, им почти не приходится опасаться нападений, и даже дикие звери им не страшны. Тесные пределы их родины объединяют их крепче, чем жителей вокруг, они могут по желанию замкнуться и не подвергаться повседневной опасности, ведя беззаботную жизнь, что их, однако, делает надменными по отношению к жителям беззащитного прибрежья. От островного вождя Нжеки я узнал, что между Бау, хижины которого лежали поодаль от реки, и Эррукой лежит еще группа из трех населенных островов, а именно: Киссакедди, Бугге и Манзигго. Кроме них и уже перечисленных, в верхнем течении Уэле, вверх от Бау, будто бы уже нет островов, за исключением маленького островка Мабанги, лежащего севернее, именно там, где я дважды пересекал Уэле.

Пока я занимался географией на Уэле, мои мысли часто уносились на север. Ведь как раз в эти первые дни сентября в Венеции заседал третий интернациональный географический конгресс. Последние газеты сообщили об этом, и я больше, чем когда-либо, стремился туда, где должны были собраться столь многие мои друзья и единомышленники.

Отъезд от Бау еще и 6 сентября задержался из-за дождя до полудня. Затем последовал переход по измененному маршруту, на северо-восток. Временами появлялась Уэле, чтобы снова скрыться, позади остались и последние жилища амангли. Начался округ племени абоддо, тоже из народа абармбо, с жилищами и обработанной землей, но многие хижины были оставлены бежавшими владельцами, потому что совсем недавно подверглись ограблению. Читатель вспомнит, что и Мазинде в свое время напал на них. Пройденные по дороге мелкие речки все впадают прямо в Уэле. Перед последней из них, Буруа, лежали развалившиеся хижины абоддо, и мы расположились там на ночлег.

Я устроился на воздухе, как обычно делал, когда хижины для ночлега были заброшены и грязны. Дело в том, что, как только владельцы оставляют хижину, в ней поселяются всякого рода пресмыкающиеся, а в крышах устраиваются даже змеи. Поэтому, если не было дождя, я всегда охотно ночевал на свежем воздухе; если же лил дождь, я шел на риск и устраивался под крышей. Палатками в экваториальной Африке я никогда не пользовался, как об этом уже упоминалось. Одинокий путешественник сближается с туземцами и использует их хижины для ночлега. К тому же там изобилие строительных материалов, так что можно и самим быстро устроить хижину, что в других частях континента далеко не всегда удается. Хорошую негритянскую хижину всегда следует предпочесть любой палатке, потому что она лучше защищает от сырости, и, с другой стороны, соломенная крыша несравненно лучше удерживает тепло.