Текст книги "Есть памяти открытые страницы. Проза и публицистика"

Шишкин едет за границу только в апреле 1862 года, а не сразу после окончания Академии. Перед поездкой он посещает свои родные места, Елабугу, где много работает с натуры.

Свой пансионерский маршрут Шишкин начинает с Германии, с Мюнхена, где какое-то время работает в мастерской братьев Адамов. Мюнхен оставил у Шишкина дурное впечатление из-за неприятного инцидента, повлекшего за собой судебное разбирательство. В пивной группа немцев начала презрительно отзываться о русских и о России. Шишкин вступил в спор, закономерно перешедший в драку. Обидчики были посрамлены и сокрушены, и им не оставалось ничего иного, как только жаловаться на могучего русского. Занятно, что в деле фигурировал железный прут в три пальца толщиной, который Шишкин изогнул в дугу. Суд оправдал русского богатыря, а немецкие художники в знак уважения к патриотической позиции талантливого коллеги понесли его из зала суда на руках в ближайшее питейное заведение.

После Мюнхена Шишкин направляется в Швейцарию, в мастерскую анималиста Рудольфа Коллера, у которого берёт уроки изображения животных. Шишкин не перестаёт учиться и как он однажды заметит: «Художник и учёный совершенствуются до конца своих дней».

Летом 1864 года Шишкин вместе с другим художником Львом Каменевым работает на пленэре в Тевтобургском лесу. Казалось бы, ну вот они, наши отечественные барбизонцы! Хотя тех, правда, было числом поболее да лес и был не саксонский, а французский – Фонтенбло. Любопытно, что перед тем как углубиться в заповедные чащи Тевтобургского леса, Шишкин посетил Париж и имел возможность видеть картины Теодора Руссо, Жюля Дюпре, Констана Тройона и других барбизонцев. Но их творчество не впечатлило «царя леса», как назовут Шишкина чуть позднее. Только стоит ли удивляться, что Шишкина оставили равнодушным предтечи импрессионизма, ведь он понимал пейзаж совершенно иначе, нежели они. Лес для Шишкина – это неосвоенный сознанием и чувством феномен природы, особенная стихия, исполненная множества нераскрытых тайн и наделённая неодолимой силой. Лес в его работах совершенно несопоставим с человеком ни по масштабу, ни по своей сути. Два года спустя Шишкин и Каменев вновь окажутся на пленэре в лесу, но уже у себя на родине, в Подмосковье. Там он окончательно утвердится в правильности своего творческого пути и понимания природы. И пансионерская живописная практика в Тевтобургском лесу в этом отношении окажется весьма кстати.

Осенью 1864 года Шишкин обосновывается в Дюссельдорфе, знаменитом своей живописной школой. Творчество художников Императорской Академии художеств, базирующейся в Дюссельдорфе, почиталось образцовым, что, впрочем, неудивительно, поскольку мастера этой школы были в центре европейской художественной жизни, а сама школа в эти годы переживала расцвет. Но Шишкина больше достижений коллег-пейзажистов интересовали непривычные ландшафты городских окрестностей, с мощными вековыми деревьями и каменистыми холмами, возвышающимися над ними. Хотя глядя на местные красоты, художника всё больше тянуло на родину, к знакомым соснам и елям, в могучую стихию русского леса.

В пансионерской поездке Шишкин пробует новые графические техники, среди которых особо следует отметить гравирование при помощи травления медных пластин «царской водкой». Офортная печать, наряду с рисунком пером, станет для него одной из излюбленных техник гравировки, художник будет снова и снова к ней возвращаться, создавая графические листы, полные жизни и художественной правды. Рисунки пером также открыли для Шишкина новые изобразительные возможности. Перед отъездом в Россию он устроил в феврале 1865 года в Дюссельдорфе графическую выставку своих работ, которая вызвала повышенный интерес не только среди художников Королевской Академии художеств, но и у простых жителей города. О нём писали, его узнавали в лицо, его рисунки стремились приобрести.

И вот художник снова в Санкт-Петербурге. Он вернулся в столицу раньше того срока, который обычно отпущен пансионеру на пребывание за границей, – перед поездкой Совет Академии позволил поступить таким образом своему талантливому выпускнику. Будучи нелюдимым по природе, он, тем не менее, нуждался в художественной среде, где бы он мог узнавать обо всех новостях, происходящих в профессиональной сфере и знакомиться со свежими идеями и веяниями, которые всегда сопутствуют творчеству. Такой средой стала для него «Артель художников» во главе с Иваном Крамским, и её «артельные» четверги. «Артель» создалась в результате «Бунта четырнадцати» для товарищеской взаимопомощи, когда отказавшиеся от участия в конкурсе на Большую золотую медаль академисты объединились в творческую группу. Она была основана на принципах коммуны, которые мало соотносились с реальной жизнью, что, в сущности, предопределило её распад. Но из «Артели» возникло «Товарищество передвижных художественных выставок», в котором Шишкин был одним из учредителей и активным участником всех экспозиций под началом «Товарищества». В отличие от объединения «передвижников», в «Артели» Шишкин формально не состоял, но живо участвовал в собраниях этого творческого кружка. Когда дело касалось искусства, его психологические особенности уже значения не имели – он мог долго и аргументировано говорить, если необходимо – спорить, а также внимательно слушать, когда кто-нибудь из художников обсуждал творческие вопросы.

Избрав для постоянного места проживания столицу, Шишкин часто выезжал в творческие поездки по стране и подолгу жил на дачах под Петербургом, где его привычной мастерской был любимый им северный лес.

Личная жизнь у художника сложилась несчастливо, совсем не так, как его творческая судьба. В 1868 году Шишкин женится на сестре пейзажиста Фёдора Васильева, – Евгении, родившей ему дочь и двух сыновей. Сыновья умирают в возрасте двух лет, а после пяти лет брака умирает и жена. Художник тяжело переживает эти утраты, его непростой, нелюдимый характер являет себя в полной мере: он становится груб с родственниками и коллегами, замыкается в себе и забрасывает работу.

За год до смерти жены ему присваивают звание профессора, а несколькими годами ранее – награждают орденом Станислава 3-й степени. Он признан, и признан «выше всех взятых вместе»… Как пишет Иван Крамской: «Шишкин – верстовой столб в развитии русского пейзажа, это человек-школа». Он на виду, и окончательно уйти в себя и исчезнуть с художественного горизонта ему просто не позволяют обстоятельства. Понемногу он возвращается к прежней жизни и творческой работе.

В 1880 году Шишкин женится повторно, на своей ученице Ольге Лагоде. Вместе с женой художник селится в доме купца Т. А. Соловьёва на 5-й линии Васильевского острова, переехав из дома на Тучковой набережной (ныне набережная Макарова), где проживал прежде. В новой квартире для него была оборудована просторная мастерская, в которой он создаёт свои известные полотна «Дорожка в лесу» (1880), «Дебри» (1881), «Заповедная роща» (1881), «Дубки» (1882).

Здесь же, по примеру «артельных четвергов», Шишкин старается утвердить свои и организует у себя в квартире «шишкинские четверги» для коллег – художников-передвижников. Сохранилось письмо Шишкина к В. М. Максимову, которого он приглашает принять участие в собрании:

«Любезный Василий Максимович, по моему почину соберутся у меня все передвижники (в четверг вечером), хотя бы для того, чтобы видеть друг друга, а то мы совсем делаемся чужаками.

Несомненно и Вы, любезнейший Василий Максимович, не преминете видеть всех сотоварищей по вашему общему делу…»

В 1881 жена родила Шишкину дочь Ксению, но этот же год станет для неё последним: Ольга Лагода-Шишкина скончается от воспаления брюшины. Заботы о новорождённой дочери художника Ксении и дочери от первого брака Лидии взяла на себя сестра Ольги – Виктория.

После смерти жены Шишкин переезжает в дом № 30 по той же 5-ой линии на новую квартиру. Оставаться в прежнем доме, где всё напоминало ему о безвозвратно ушедшем счастье, он просто не мог. Памятуя о потере первой жены и той тяжёлой депрессии, что последовала после этого печального события, Шишкин вновь ищет спасение в работе и атмосфере творческой жизни, которую стремился себе обустроить. По примеру «четвергов», устраиваемых на прежней квартире, Шишкин организует в своём новом жилище «шишкинские среды». Очень может быть, что этот день недели он избрал благодаря Д. И. Менделееву, на «среды» которого собиралось множество художников и на одной из которых он, Шишкин, познакомился со своей будущей женой Ольгой.

В семидесятые годы девятнадцатого века происходит стремительное развитие пейзажа, пейзаж становится едва ли не ведущей художественной формой в отечественном искусстве. Прежде всего, это было связано с появлением ряда замечательных художников-пейзажистов, таких как Архип Куинджи, Василий Поленов, Фёдор Васильев… Этот список можно продолжить многими именами других живописцев, избравших пейзаж центральной темой своего творчества. Но фигура Шишкина всё равно стоит особо. Как писал о нём художественный критик Стасов: «Шишкин – художник народный. Всю жизнь он изучал русский, преимущественно северный лес, русское дерево, русскую чащу, русскую глушь. Это его царство, и тут он не имеет соперников, он единственный».

Шишкин первым среди русских художников использовал технику офорта для создания оригинальных авторских пейзажных работ. Художники – современники «лесного богатыря-художника», как они его называли, прибегали к офорту единственно для воспроизведения своей живописи, Шишкин же, создавал самостоятельные графические листы. Иногда он объединял их в серии, в папки, а иногда нет – тогда такой графический лист мог существовать отдельно, независимо от других. В офорте Шишкин много экспериментировал, проявляя недюжинную фантазию и изобретательность, подобно тому, как в свою бытность городским головой воплощал технические новации его отец, работая над инженерными городскими сетями.

В середине семидесятых годов Шишкин сотрудничает с журналом для «народного чтения» – «Пчела». На страницах этого издания появляются его «выпуклые офорты», в которых современники видят новое слово в графическом искусстве. Но дело даже не в технических изысках талантливого художника. Его офорты были безоговорочно признаны всеми, не исключая даже тех, кто критично воспринимал его живопись. Вот что по поводу его пейзажной графики в этой непростой технике писал Василий Иванович Немирович-Данченко:

«Для И. И. Шишкина, как для настоящего поэта – в его родной стихии нет великого или малого. Достаточно треплющихся по ветру былинок, цветов, поднявшихся над травою, широких и запылённых листьев лопуха, чтобы в его творческой фантазии создались картины, полные истинной прелести и силы. Дымок, стелющийся вдали между стволами сосен, просветы неба сквозь дремлющие ветви, – всё это говорит его сердцу, а в истолковании художника и нашему. Вы видите, что это всё живёт, чувствует, теплится, дышит под его кистью и карандашом. Вас самих тянет прочь от душного, шумного и суетливого города в величавое и торжественное своим спокойным говором зелёное царство… Его “Лесные цветы” – ведь, это сама идиллия, переданная в живом образе. Крошечный рисунок – но вы чувствуете его жизненную правду, вы вместе с этим поэтом природы понимаете, что в ней нет и не должно быть малого и незначительного. “Лесной ручей” чуть струится в камнях. Кругом молчат деревья, хранящие в своих листах свежесть. Трава, напоенная его живою водой, пышно раскидывается кругом. Так тихо и сладко делается на душе – точно в неё самоё художник перенёс мистический покой и благоговейное молчание своего возлюбленного леса.

Если бы я хотел дать полное понятие о собрании его офортов, мне пришлось бы перечислить их все…»

У Шишкина со временем появляются ученики, которым он даёт даже больше, нежели способно было дать обучение в Академии художеств. Об этом писал Крамской Стасову и Третьякову, рассуждая о творчестве его талантливых воспитанников. Некоторые из них надёжно вошли в историю отечественного искусства. Это не только уже упомянутый Фёдор Васильев, его первый ученик, но и Андрей Шильдер, Ефим Волков, Василий Переплётчиков, Пётр Вагнер, Николай Хохряков… «Россия – страна пейзажа», – говорил Шишкин. И действительно, в это хочется верить, памятуя какими работами русская живопись обогатила живопись мировую.

Кстати, о живописи мировой. Когда говорят о самозабвенной преданности своему делу и творческой отдаче, то чаще всего вспоминают живописца Ван Гога, способного выполнить до 87 больших картин в год. Пикассо, по понятным причинам, связанным с характером его творчества, вспоминают реже. Но Шишкин в этом отношении ничем не уступал неистовому нидерландцу. Вот небольшой фрагмент из статьи в популярном в XIX веке журнале «Нива», посвящённой шишкинской выставке:

«Эта выставка в своих общих чертах дала нам мерку для суждения о размерах и силе его таланта и ознакомила нас с такими его сторонами, которые, в большинстве случаев, мало были известны публике; так, например, только на этой выставке “большая” публика познакомилась с его офортами: правда, несколько альбомов таких офортов г. Шишкин издал, но распространение их ограничилось незначительным кружком любителей, – большинство же публики, интересующейся искусством, познакомилось с ними только на прошлогодней выставке. Нечто в роде такого же итога даёт нам И. И. Шишкин и теперь, с тою только разницею, что на этот раз дело касается не всей совокупности его художественной деятельности, а лишь его занятий прошлым летом, которые даже и для неутомимой энергии нашего почтенного художника оказались весьма значительными. За нынешнее лето г. Шишкин успел написать более шестидесяти “этюдов” (как он их называет), которые могут считаться вполне законченными картинами …»

Известно, что Шишкин недолюбливал акварель, но однажды ему случилось прикоснуться к водяным краскам. На юбилей восшествия на престол Александра II, нижегородское дворянское собрание решило преподнести государю альбом раскрашенных акварелью фотографий, посвящённых своему краю. Фотограф, будучи сам выпускником Императорской Академии художеств, не решился взяться за работу и обратился к Шишкину с просьбой её выполнить. Шишкин сначала отверг предложение, однако ж, в конце концов, решился выполнить заказ нижегородцев, которому пришлось посвятить несколько месяцев. Неизвестно, что подвигло «царя леса» согласиться. Возможно память о том, что его отец тоже некогда выпустил подобную книгу, разве что без таких чудесных изображений, которые вышли для альбома Императору из-под кисти великого русского пейзажиста.

Нельзя сказать, что критика в России отзывалась о Шишкине столь же восторженно, как отзывались о нём жители Дюссельдорфа после его знаменитой выставки, когда «неизвестные лица раскланивались с ним на улице и давали ему овации в разных лавочках». Спектр высказываний и мнений был достаточно широк, но все признавали его основательность, трудолюбие и его несомненный дар живописца. Процитируем здесь обозревателя одного из тогдашних изданий в качестве наиболее распространённого мнения относительно творчества Шишкина в среде современных ему критиков и журналистов:

«…В последний десяток лет он постоянно участвует в выставках Товарищества передвижников, членом которого он состоит с самого его учреждения. Говорить о выдающихся картинах нашего художника мы не будем, они все на виду и на памяти, ограничимся только указанием, что мы не знаем другого художника, который бы обладал таким же безупречным рисунком и который с такой же правдой, с такой горячей любовью к своей родине и к своему делу заносил бы на свои холсты нашу русскую, близкую всем нам природу. Что же касается русского леса, то в изображении его Шишкин не имеет соперников».

В 1891 году в залах Академии художеств состоялась большая ретроспективная выставка этюдов и рисунков И. И. Шишкина за сорок лет творческой деятельности и за двадцать – И. Е. Репина. На ней экспонировалось около 300 этюдов и более 200 рисунков Шишкина. Посетители выставки имели возможность проследить сам процесс создания картины, видеть всю подготовительную работу, что, по сути, было равнозначно посещению творческой лаборатории художника. Вот слова, которыми Шишкин сопроводил экспозицию своих работ: «Любя русскую природу и работая над изучением её около 40 лет, у меня накопился значительный запас этюдов, рисунков и прочего материала, необходимого для сознательного воспроизведения этой природы. Материал этот я представляю в настоящее время на суд публики, предполагая при этом, что подобные выставки работ художника за всё прожитое время дают довольно определенное понятие о приёмах, с которыми художник относится к изображаемой им природе».

У зрителя выставка имела огромный успех. Многие работы были раскуплены, в том числе среди покупателей значилась и Академия художеств. Однако не всем понравилось сближение Шишкина с Академией, особенно когда начали ходить слухи о её реорганизации и приглашении передвижников в качестве преподавателей. Теперь уже не только по причине сложного характера у Шишкина складываются непростые отношения с товарищами по цеху. С некоторыми, как с Куинджи и Ярошенко, они прекращаются совсем. В печати стали появляться резкие выпады в сторону художника, такие, которые ранее критика себе не позволяла. Особенно это проявилось после посещения Шишкиным Беловежской пущи по распоряжению Императора Александра III.

Шишкин не любил официоза и до поры до времени уклонялся от встречи с царём. Но тот крайне желал познакомиться с «царём леса», по крайней мере для того, чтобы просто взглянуть на него, и сравнить собственное впечатление с тем, как его описывают. Скорее всего, Александр III разочарован не был. Они во многом были похожи, и не только ростом и телесной мощью. Оба они отличались личной скромностью, умеренным консерватизмом, оба были увлечены искусством и беззаветно любили Россию.

Тем временем, реорганизация структуры Академии была-таки проведена, и на преподавательскую работу были приглашены видные передвижники.

Шишкин, который очень дорожил своей независимостью, был вынужден всё же принять предложение совета Императорской Академии художеств возглавить пейзажную мастерскую в новом учебном заведении, Высшем художественном училище при ИАХ. Но пробыл он в качестве исправного педагога недолго – всего-то с 1894 по 1895 год.

Творческая жизнь Шишкина оборвалась в 1898 году, когда художник скончался от разрыва сердца во время работы над картиной «Лесное царство».

В 1893 году Шишкина интервьюировал корреспондент «Петербургской газеты». Один из его вопросов был о том, как бы он желал умереть. Шишкина бестактный вопрос нисколько не смутил. «Безболезненно и спокойно. Моментально», – отвечал художник. Так и произошло: жизнь великого пейзажиста оборвалась мгновенно. А девизом его жизни в ответах всё тому же корреспонденту было: «Быть русским». Закончил же Шишкин своё интервью словами «Да здравствует Россия!», славу которой он преумножил своими работами и своим именем.

…И на ощупь художники ищут

Ключи неразгаданной тайны…

Новелла Матвеева

В 1911 году на Всероссийском съезде художников Илья Репин выступил с речью, в которой подчеркнул первоочередное значение техники письма в работе живописца: «Если преступны архитекторы, построившие падающие дома, потолки, карнизы, леса, то также преступны невежественные живописцы, написавшие облупливающиеся картины, фрески; преступны заказчики, игнорировавшие условие прочности дорогих работ; преступны учебные заведения, не давшие своим питомцам необходимых сведений по части техники дела».

Посмотрим, как к технической стороне дела относился Иван Шишкин.

Изначально Шишкин в своей работе предпочитал кроющее письмо alla prima – корпус и полукорпус и довольно редко прибегал к лессировкам и жидким прописям. Грунты предпочитал масляные, без тонировки, преимущественно используя покупной холст. Разбавитель применял очень осторожно и почти не добавлял его в краску. Правда, со временем характер шишкинского письма несколько меняется: он чаще использует жидкую краску, полутени моделирует лессировками, а корпусные мазки можно заметить либо в светах, либо в фактурных поверхностях, как-то: коре деревьев, комьях земли и т. д.

Шишкин не любил «открывать цвет», а старался составлять его сложные производные, чтобы по возможности скрывать свою палитру. Но к структуре мазка относился с меньшим предубеждением: кроющий мазок помогал ему моделировать форму, и его корпусность становилась в картине всё заметнее по мере приближения живописных планов. Иногда, особенно в ранний период своего творчества, корпусное письмо художник применял даже в тенях. Хотя рельефные мазки есть почти на всех его работах, они очень хорошо позволяют передавать разнообразие фактур и помогают создавать дополнительное ощущение материальности изображённых форм.

В некоторых картинах Шишкина можно заметить лессировки прямо по корпусному письму, а также процарапывание торцом кисти по ещё непросохшей краске. Художник умело пользуется плетением холста, нанося лёгкий скользящий мазок по его выступающим узелкам, отчего получается прерывистая линия, под которой просвечивает предыдущий живописный слой. К такому приёму нередко прибегали импрессионисты, картины которых он видел вживую, когда посещал Париж, находясь в пансионерской поездке от Академии художеств.

Особое значение мастер придавал кистям. У него были даже специально изготовленные кисти для того или иного приёма. Для изображения хвои Шишкин прибегает к сформированным вручную щетинным кистям, которым он придавал веерообразную форму. Торцевание такой кистью позволяло художнику добиваться иллюзорности в передаче лап елей и игольчатых веток сосны.

По словам Крамского, Шишкин начинал работу с нанесения широкими кистями общего тона и больших цветовых пятен. Возможно, Иван Николаевич давал советы Шишкину, чтобы его работы обрели большее колористическое звучание. Крамской писал Фёдору Васильеву: «Он, наконец, смекнул, что значит писать, – судите, мажет одно место до пота лица – тон, тон и тон почуял. Когда это было с ним? Ведь прежде, бывало, выписал, дописал всё, доработал, значит, и хорошо. А теперь – нет: раз двадцать помажет то одним, то другим, потом опять тем же и т. д.»

Шишкин старается искать верное колористическое решение, не прибегая к распространённым в академической живописи приёмам, даже тогда, когда необходимо изобразить сложные природные состояния, такие, например, как утренний туман. Он не пользуется механическим нанесением многослойных полулессировок, а находит верное красочное сочетание тонов, продолжая работать привычным для себя полукорпусным мазком. В этом можно убедиться внимательно изучив его картину «Утро в сосновом лесу».

Стоит отметить характерную особенность этюдов Шишкина. Они, как правило, выполнены с такой степенью законченности, что воспринимаются зрителем как вполне состоявшиеся картины.

Выше уже было сказано о внимательном отношении Шишкина к своему техническому инструментарию для живописи. Но ему не всегда хватало даже такого изощрённого набора кистей, каковым он обладал, и подчас, как свидетельствовали очевидцы, мастер вместо кистей использовал пальцы.

В зрелый период своего творчества Шишкин наслаивает живописные планы «по сырому»: поверх неба пишет деревья, по ним уже пишет кусты и высокие травы, отчего живопись приобретает большую достоверность, контура теряют жёсткость линий, погружаясь в мягкую световоздушную среду. В отдельных работах художник использует лёгкий коричневатый подмалёвок, не забывая про фактуру холста, которую, где этого требует изображение, оставляет почти открытой. Для своих работ Шишкин предпочитает саржевые холсты средней зернистости, на которых грунт не скрывает рельефа тканной основы.

Корпусное письмо первого плана в поздних работах художника всё чаще подменяется массивными лессировками, детали при том не теряют в изобразительном качестве, но более естественно «вплавляются» в общее построение больших масс. Мазок у Шишкина всегда расположен по форме, хотя в поздних работах он иногда больше подчёркивает плоскости света и цвета, нежели, собственно, саму предметную форму.

При всей сложности и добросовестности живописного исполнения, Шишкин мало придавал значения связности слоёв, недостаточно их просушивая и не всегда применяя в должной мере связующих средств для последующих прописок. Оттого на некоторых работах – «Утро в сосновом лесу», «В окрестностях Москвы», «Сосновый бор», «Дубовый лесок в серый день», «Рубка леса» и некоторых других возникли мелкие осыпи. Но в целом, картины Шишкина находятся в хорошей сохранности, а кракелюр на его работах появляется исключительно редко.

В заключение можно сказать, что Шишкин не переставал технически совершенствоваться всю свою жизнь, прислушиваясь к советам своих коллег по цеху и делая собственные открытия, которые ему щедро подсказывала природа.