Текст книги "Индийский веер"

В первый же день нас всех собрали в большой зале, где перед нами с речью выступила Мадам, напомнив о том, как нам повезло оказаться здесь. Нас обучат искусству поведения в обществе; преподавать нам будут настоящие леди; и к тому времени, как покинем Шато Ламезон, мы будем готовы с легкостью войти в любое общество. Перед нами будут открыты все двери. Ламезон являлся синонимом безупречного воспитания и происхождения. Вульгарность почиталась здесь тягчайшим грехом, и мадам дю Кло обещала непременно сделать из нас аристократок.

Большинство девушек были француженками; на втором месте по числу здешних пансионерок были англичанки, а за ними шли итальянки и немки. Мы должны были пройти курс обучения, который позволил бы нам свободно изъясняться на французском, английском и итальянском. Рядом с Мадам на возвышении сидели три воспитательницы: мадемуазель Ле Брюн, синьорина Лортини и наша знакомая мисс Эллмор. Им предстояло преподать девочкам навыки общения, и поскольку все они были благородного происхождения и получили хорошее воспитание, то речь их будет в точности соответствовать манере, которая используется в высших слоях общества. Кроме того, еще одним нашим учителем должен был стать синьор Парадетти, который будет обучать нас пению и игре на фортепиано. И месье Дюбуа, танцмейстер.

Мы многое узнали от Франсуазы. Ей исполнилось уже восемнадцать, она была на год старше Лавинии. Ей предстоял последний семестр, после чего она должна была выйти замуж за мужчину, которого выбрали для нее родители. Он был на тридцать лет старше Франсуазы и очень богат. Именно по этой причине был намечен их брак, поскольку, несмотря на свои деньги, он не мог похвастать благородным происхождением. Франсуаза пояснила, что благодаря женитьбе он получит дворянство, а ее семья обедневших аристократов поправит свое финансовое положение.

Герда заявила, что это какая-то купеческая сделка.

Но Франсуаза лишь равнодушно пожала плечами.

– Это разумно, – сказала она. – Посредством женитьбы он входит в благородную семью, а я – в богатую. Я устала быть бедной. Это ужасно. Все эти бесконечные разговоры о деньгах… деньги на ремонт крыши… в спальнях от сырости заводится плесень… испорченные Фрагонар и Буше в музыкальной комнате. Но Альфонс все это изменит. Я надеюсь больше никогда не слышать разговоров о деньгах. Отныне я хочу лишь тратить их.

Франсуаза обладала философским складом ума и твердо стояла обеими ногами на земле. А вот Герда была совсем другой. Полагаю, железоделательные заводы приносили большие деньги, и ее семья, судя по всему, рассчитывала с ее помощью породниться с еще одним промышленным гигантом.

Мне было крайне интересно слушать все это. Обыкновенно мы вели разговоры до глубокой ночи. Яркие воспоминания о них навсегда сохранятся в моей памяти. Как мы лежали в темноте и единственным источником света были звезды, заглядывавшие в окна, отчего наша комната с высоким потолком и деревянными панелями на стенах обретала какой-то потусторонний вид. Я помню четыре уютные кровати в углах комнаты и осознание того, что мы не одни.

При этом я чувствовала себя лишней в их обществе. Они все были богатыми. Что делает здесь дочь простого деревенского священника? Но я знала ответ. Я была здесь для того, чтобы приглядывать за Лавинией, и своим пребыванием в замке была обязана ее беспутному поведению. Я должна была исполнить свой долг. Но, подмечая, как она бросает заинтересованные взгляды на месье Дюбуа, я спрашивала себя, как смогу уберечь ее от глупостей? Разумеется, за этим меня и послали сюда. Не видать бы мне возможности оказаться в столь изысканном заведении как своих ушей, если бы леди Гарриет самолично не выбрала меня с этой целью.

Франсуаза и Лавиния болтали часто и подолгу. Они сплетничали о мужчинах, поскольку эта тема были близка и дорога сердцам обеих. Я нередко видела их перешептывающимися. Я была уверена, что Лавиния поведала Франсуазе о своем романе с Джошем. Именно поэтому ее и отправили подальше от дома, хотя, разумеется, изначально она должна была учиться в Меридиан Хаус; но оттуда ее исключили за шашни с мальчиками.

В темноте нашей спальни Лавиния рассказывала о своих приключениях, обрывая себя на полуслове в некоторых местах и добавляя: «Нет, я не могу продолжать дальше… в присутствии Друзиллы. Она еще слишком юна для этого». При этом она не поминала вслух Герду, чье громкое сопение или случайный храп показывали, впрочем, что она крепко спит. Это были попытки Лавинии унизить меня.

Со слов Франсуазы выходило, что несколько девочек воспылали романтическими чувствами к месье Дюбуа. «Он ведь на самом деле довольно красив, – заметила она. – Кое-кто из девчонок прямо-таки сходит по нему с ума».

Не то чтобы я увлеклась им, подобно другим девочкам, но месье Дюбуа весьма заинтересовал и меня. Он был невысоким и стройным французом с очень темными и гладко зачесанными назад волосами и щегольскими усиками. Он носил яркие цветастые жилеты и печатку на мизинце, на которую, отбивая ритм ладонями, взирал с некоторой аффектацией.

– Раз… два… три… леди поворачивается… четыре… пять… шесть… она стоит лицом к партнеру… Нет, леди, так не годится. Ах, Герда, ваши ноги будто налиты свинцом.

Бедная Герда! Танцы не давались ей. Пожалуй, это не имело особенного значения, поскольку владелице железоделательных заводов едва ли пристало забивать себе голову танцульками. А вот в случае с Франсуазой все обстояло с точностью до наоборот. В замках благородных семейств Франции от нее ожидают, что она будет играть первую скрипку.

Некоторым из нас приходилось исполнять в танце роль мужчины. Обыкновенно подобная участь выпадала Герде. От этого ее неприязнь к танцам лишь усиливалась, и она неохотно и неловко совершала нужные па.

Зато Лавиния всегда танцевала хорошо, причем проделывала все движения с какой-то чувственной отрешенностью. Месье Дюбуа быстро заметил это и, показывая нам очередное па, непременно выбирал Лавинию в качестве партнерши.

А она соблазнительно и вызывающе прижималась к нему. Я даже спросила себя, не должна ли я, сообразно взятой на себя роли опекунши, поговорить с нею об этом. Уж слишком явно она демонстрировала, как относится к месье Дюбуа.

Он был обходителен и ласков с нею, давая понять, что она ему очень нравится. Впрочем, так он вел себя абсолютно со всеми девочками. Он имел обыкновение класть очередной партнерше руку на плечо или бережно обнимать ее за талию. Казалось, что месье Дюбуа так сильно увлечен всеми девочками без исключения, что было трудно сказать, нравится ли ему кто-либо в особенности. Впрочем, у меня сложилось впечатление, что он все-таки чуточку выделяет Лавинию среди остальных.

Франсуаза сказала однажды:

– В школу он приходит только для того, чтобы дать урок. Полагаю, где-нибудь его ждут жена и шестеро детишек.

– Я считаю его весьма привлекательным, – заявила Лавиния. – И он сказал мне, что я самая красивая девушка в школе.

– Он всем так говорит, – возразила Франсуаза.

– А я в это не верю, – парировала Лавиния. – Он выглядел совершенно искренним.

– Смотри не влюбись в него, – предостерегла подругу Франсуаза. – Это все… наверху? Как вы говорите в таких случаях?

– Внешнее проявление, – подсказала я. – Он не имеет в виду ничего особенного. Он всего лишь вежлив с девушками, которые вешаются ему на шею.

Лавиния хмуро уставилась на меня. Но интрижка так и не случилась, к вящему ее разочарованию и моему большому облегчению.

Франсуаза оказалась права, когда говорила, что месье Дюбуа слишком боится потерять свою работу, чтобы довести свой легкий флирт до логического завершения.

Из-за того что от дома нас отделяло большое расстояние, возвращаться туда нам дозволялось всего лишь раз в год. Поначалу время тянулось невыносимо медленно, но потом помчалось стремглав.

Я была очень довольна своею жизнью, как и Лавиния, кстати. Фактически только от нашего желания зависело, учиться прилежно или нет. Я очень старалась улучшить свои навыки владения языками и вскоре свободно болтала по-французски и недурно овладела итальянским. А еще мне очень нравились уроки танцев и пения, и я научилась сносно играть на фортепиано.

Кроме того, нам была предоставлена почти полная свобода.

Иногда после полудня мы отправлялись в небольшой городок Перадо. Одна из воспитательниц отвозила нас туда в фургоне, который вмещал двенадцать учениц, и оставляла его на площади, пока мы гуляли по окрестностям. Городок был маленьким и милым, по нему протекала река с перекинутым через нее небольшим, но изящным мостиком. Здесь имелись в наличии всевозможные лавки, включая кафе, где продавались восхитительные пирожные, и в жаркую погоду мы усаживались под разноцветными навесами таких заведений и наблюдали за прохожими. По пятницам на площади разворачивался базар, и потому желающие съездить в город именно в этот день находились всегда. На лотках можно было купить одежду, обувь, сладости, яйца, овощи и сыры. Над городом неизменно витал аромат свежеиспеченного хлеба с хрустящей корочкой, который булочник выгребал из зева своей печи, похожей на пещеру, чтобы тут же продать выстроившимся в очередь покупателям.

Но более всего мы любили бывать в pâtisserie, кондитерской: выбрать себе пирожное по вкусу, после чего усесться за один из маленьких столиков под ярким полотняным навесом и за чашечкой кофе разглядывать снующую мимо публику.

Мы познакомились со многими торговцами и владельцами лотков на рынке, а в городке нас знали как les jeunes filles du château, молодых девушек из замка.

Жизнь наша разделилась на упорядоченные отрезки: уроки иностранного языка, посещать которые можно было по желанию; танцы и музыка, обязательные для всех, равно как и умение держать себя и вести беседу. Раз в неделю в замке устраивали вечер танцев, на котором присутствовала – и царила – Мадам.

Время летело быстро. В Ламезон мы прибыли в сентябре и только в начале следующего июля в сопровождении мисс Эллмор вернулись в Англию на летние каникулы. В сентябре нас ждал новый учебный год, по окончании которого мы будем готовы занять свое место в высшем обществе.

Вид отца неприятно поразил меня. Он исхудал и постарел на десяток лет, хотя мы не виделись всего год. Миссис Дженсен сообщила мне, что он проболел всю зиму, и даже поговаривали о том, чтобы прислать ему в помощь младшего служителя. «Временами он заговаривается, – продолжала она. – И мне это решительно не нравится».

Я поговорила с отцом. Он заверил меня, что с ним все в полном порядке. Я возразила, мол, быть может, мне не стоит уезжать так далеко от него, но он не пожелал ничего слушать. Отец был рад узнать о моих успехах в изучении чужеземных языков и музыки, но при этом полагал, что в учебный план не помешало бы включить такой предмет, как история средневековой Франции.

Леди Гарриет пришла в восторг от изменений, произошедших в дочери. Она послала за мной, и я выпила чаю с нею и Лавинией. Фабиан тоже оказался дома, но он не пожелал присоединиться к нам. Леди Гарриет живо расспрашивала меня о школе и с явным одобрением выслушивала мои ответы, чему я была рада, поскольку было бы очень обидно, если бы она сочла, что нам не стоит возвращаться.

От миссис Дженсен я узнала, что рассудок мисс Люсиль помутился еще сильнее. Теперь ее практически содержали взаперти в ее части дома. Кто-то из прислуги видел, как она, словно призрак, бродит по дому. Рассказывали, что она потеряла всякое чувство времени и иногда зовет своего возлюбленного.

А еще я возобновила знакомство с Дугалом Каррузерсом, который повел себя очень вежливо и открыто, когда увидел меня. Мне исполнилось уже семнадцать – можно сказать, я стала взрослой, – и я на собственном опыте узнала, какое влияние возраст оказывает на взаимоотношения. Дугал стал относиться ко мне совсем по-другому, и не могу сказать, что эта перемена мне не понравилась.

Он пришел повидать моего отца, и они долго разговаривали о норманнской архитектуре, обычаях и прочем. Мой отец пребывал в восторге оттого, что встретил родственную душу, он оживился и воспрянул духом, чего с ним не случалось уже давно.

Переменилось и отношение Фабиана ко мне. Он стал обращать на меня больше внимания и даже задал мне несколько вопросов насчет château.

Однажды мы вчетвером поехали кататься верхом, и я заметила, что Лавиния раздражена тем, что Дугал чаще заговаривает со мною, а не с нею. Впервые какой-то молодой человек проявил ко мне интерес, что неимоверно разозлило ее. «Он всего лишь выказывает вежливость», – заявила она. И теперь, когда мы выезжали на верховую прогулку, она старалась держаться поближе к нему, оставляя меня с Фабианом. А мне всегда казалось, что тот чуточку теряется в моем присутствии из-за той давней истории с похищением – и даже немного стыдится ее.

Целую неделю я провела в обществе Полли, чему была искренне рада. Она притворилась, будто мой вид ослепил ее, что было продолжением нашей старой шутки по поводу обретаемого мною лоска.

– Бог ты мой, такое впечатление, будто кто-то надраивал тебя с утра до вечера. Ничего не вижу из-за сплошного блеска.

Деловое предприятие по сдаче комнат в двух домах процветало. Полли и Эфф, как по секрету призналась мне моя бывшая нянька, пользовались в округе репутацией состоятельных и даже зажиточных дам. Все пансионеры как один оказались вполне платежеспособными, и Эфф уже присмотрела для покупки очередной дом в том же ряду.

– «Расширение» – вот как она это называет. Отец всегда говорил, что Эфф у нас рождена для бизнеса.

«Нижний Номер 32» съехали несколько месяцев тому назад, отчего сестры чуточку затосковали, лишившись своего ненаглядного малыша. Но вскоре нашлась достойная замена в лице мистера и миссис Коллет, чудесной и любящей семейной пары. Правда, они были староваты для того, чтобы заводить детей, но, как говорится, от добра добра не ищут и надо довольствоваться тем, что имеешь.

Затем последовала уже привычная череда походов на рынки и «на запад»; мне было хорошо рядом с Полли, и я с радостью убедилась, что узы, соединявшие нас, ничуть не ослабли с течением времени.

Я попрощалась с нею с тяжелым сердцем, сознавая, что увижу ее вновь не ранее чем через год.

В сентябре мы вернулись в Ламезон.

Здесь нас ждали перемены. Франсуаза уехала и к этому времени уже должна была выйти замуж за своего богатого, но престарелого жениха. Ее место в нашей спальне заняла Джанин Феллоуз.

Я не знала, радоваться этому или огорчаться, поскольку до сих пор не определилась со своим отношением к Джанин. Франсуаза показала себя хорошим товарищем; она была интересной и забавной особой, а ее знания об образе жизни в замке очень сильно помогли нам в первые дни пребывания здесь. Кроме того, меня интриговало ее безмятежное смирение со своей судьбой, философский взгляд на жизнь, реализм и отсутствие сантиментов. Я чувствовала, что многому научилась у нее. Герда, разумеется, не относилась к числу самых интересных соседок по комнате. Ее чрезмерное пристрастие к еде давно мне прискучило; она была чересчур флегматичной и поглощенной земными благами, но при этом оставалась вполне добросердечной и никогда не держала камня за пазухой. Лавинию я, естественно, знала вдоль и поперек; и вот теперь к ним добавилась Джанин.

Ее присутствие изменило саму атмосферу в нашей спальне. С Франсуазой в ней было уютно и весело; теперь же мне казалось, будто здесь появилось нечто зловещее.

Во-первых, они с Лавинией с первого же взгляда прониклись взаимной неприязнью, но самое неприятное заключалось в том, что Джанин редко давала волю этому чувству. И если у Лавинии оно проявлялось в эмоциональных вспышках, то у Джанин – в злом сарказме.

Она обладала невыразительной внешностью и в этом смысле была похожа на меня. Ее рыжеватые волосы были тонкими и прямыми, но неизменно пребывали в беспорядке; глазки у нее были маленькими и ярко-голубыми, а приподнятые тонкие брови создавали впечатление, будто она все время чему-то удивляется.

Похоже, она искала и надеялась обрести во мне подругу. В отличие от Герды, которая была занята исключительно собой, – когда речь заходила о других, глаза ее обретали отсутствующее выражение. От нее не стоило ждать неприятностей, но и вклад ее в общую атмосферу дружбы и уюта был крайне невелик.

Вполне естественно, Джанин куда чаще заговаривала со мной, чем с остальными, просто потому, что Лавинию, подобно Герде, интересовали в первую очередь ее собственные желания; если мысли Герды занимала еда, то мысли Лавинии – восхищение ею самой.

Лавиния вновь принялась оказывать знаки внимания месье Дюбуа, правда, вызвано это было тем, что другого мужчины рядом попросту не нашлось. Это заметила Джанин, и всякий раз, когда звучало имя учителя танцев, по губам ее скользила неприятная улыбка.

Лавиния танцевала прекрасно, и месье Дюбуа по-прежнему выбирал ее в партнерши, показывая нам очередные па. Лавиния наслаждалась такими моментами, кружась вокруг него, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимаясь к месье сильнее необходимого; поднимала свои прелестные глаза к его лицу, после чего томно прикрывала их веками, демонстрируя ему свои длинные загнутые ресницы, которые уже сами по себе делали ее писаной красавицей.

– Месье Дюбуа – прирожденный сердцеед, – заметила однажды Джанин. – Это неотъемлемая часть его ремесла. Разумеется, он знает, с кем можно флиртовать, а с кем лучше не надо. Трудно представить, как он испытывает свой шарм на принцессе, не так ли?

Принцесса принадлежала к правящему дому какой-то малозначимой страны в центре Европы, и Мадам чрезвычайно гордилась ее титулом.

– Не думаю, что ему этого хочется, – отозвалась Лавиния.

– Моя дорогая, у него нет желания флиртовать с любой из нас. Просто таким способом он делает нас счастливыми. Если он видит, что девушка жаждет флирта, он флиртует. Собственно говоря, именно за это ему и платят.

Лавиния не отличалась проницательностью (а Джанин была слишком умна не только для нее) и почти всегда проигрывала в словесных баталиях, но упорно продолжала заигрывать с учителем танцев.

Лавиния была лучшей танцовщицей и первой красавицей школы – по крайней мере, самой яркой из них. Сейчас она пребывала в самом расцвете юности. Восемнадцати лет от роду, с полными бедрами, крутой грудью и тончайшей талией. Иногда она носила волосы распущенными, забрасывая их на спину и слегка перехватывая лентой; иногда укладывала в высокую прическу, из которой выбивались, ниспадая на ее лебединую шею, несколько локонов. Она приковывала к себе взгляды, и редкий прохожий не оглядывался ей вслед.

Как-то раз Джанин ворвалась в комнату вне себя от возбуждения. Подождав, пока к нам присоединится Лавиния, она поделилась с нами новостями.

Оказывается, она проследила за месье Дюбуа до его дома. Она специально подождала его, а потом держалась на безопасном расстоянии. Она увидела его жилище, жену и четверых детей; подслушала, как они с супругой приветствуют друг друга, потому что свободно владела французским. По ее словам, они обнялись, словно возлюбленные, которые не виделись несколько месяцев.

– «Как прошел твой день, Анри?» – «Неплохо… совсем неплохо… душа моя». – «Сколько глупых девчонок вешались на тебя сегодня?» – «А… как обычно. Все как всегда. Сплошная скука. Ты не должна сердиться, мой ангел. Я обязан сделать маленьких девочек счастливыми. Все это ничего не значит… это просто часть моей работы».

– Я тебе не верю! – с жаром вскричала Лавиния.

В ответ Джанин лишь пожала плечами, как если бы ей не было никакого дела до того, верит ей Лавиния или нет. Но потом она разыскала меня, улучив момент, когда рядом никого не было.

– Ты не похожа на других, – сказала она. – Они – глупые и легкомысленные ничтожества, во всяком случае, большинство. Что до твоей подруги Лавинии, то я никак не возьму в толк, как ты вообще ее терпишь.

– Я знаю ее всю свою жизнь.

– Слишком долго, – заметила Джанин.

– Ее мать частично оплачивает мое обучение здесь. Иначе отец никогда бы не смог позволить себе отправить меня сюда. Ты права, когда говоришь, что я не похожа на других. Так и есть, потому что я небогата и меня не ждет впереди заманчивый брак.

– Благодари за это свою счастливую звезду.

Джанин явно обладала даром выпытывать чужие секреты. Я часто удивлялась тому, что так откровенно веду себя с нею. А еще она умела слушать, что было большой редкостью среди самовлюбленных девушек. Я часто рассказывала ей о леди Гарриет и нашей деревне.

– Избалованная дрянь, – отозвалась она однажды о Лавинии.

– Леди Гарриет полагает себя и все, что с ней связано, безупречным и достойным лишь восхищения. Сюда же относится и ее дочь.

– Должно быть, она просто слепа. Лавиния не может похвастать тем, что у нее имеется что-либо, помимо кудряшек да смазливой мордашки.

– Мне кажется, что это много значит.

– Она чересчур… физически развита, это ей не на благо. Не удивлюсь, если рано или поздно она вляпается в какие-нибудь неприятности. Да и с мужчинами она слишком откровенна, а порой просто назойлива. Только посмотри, как она вешается на шею месье Дюбуа.

– Ей не понравилось то, что ты говорила о нашем учителе танцев и его жене. Это правда?

Взглянув на меня, Джанин рассмеялась:

– В каком-то смысле.

– Значит, ты все это выдумала?

– Я уверена, что так оно и есть на самом деле. Или близко к этому. Я видела их вместе на рынке. Они очень привязаны друг к другу. Должно быть, его изрядно утомили глупые, романтически настроенные девчонки, которые не дают ему прохода; а она, пожалуй, гордится тем, что у нее такой муж, которого домогаются многие.

Джанин доверилась мне и немного рассказала о себе. Впрочем, не скажу, будто поверила ей. История, с ее слов, выглядела вполне романтично. Она была незаконнорожденным отпрыском двух высокопоставленных родителей. И даже намекнула на королевскую фамилию.

– Понимаешь, они не могли пожениться. Он… мой отец… должен был заключить выгодный брак сугубо по политическим мотивам. В королевской семье бывает только так. Моя мать была фрейлиной королевы и тоже должна была выйти замуж за кого-то из высшего сословия. Однако тут случилась я. Я родилась в лечебнице, которой управляет та, кого я зову «тетя Эмили». Она, разумеется, никакая мне не тетка, но я выросла там и всегда называла ее тетей Эмили и никак иначе. Я должна была получить самое лучшее образование. Его оплачивали мои родители, но я должна была считать, будто всем обязана именно тете Эмили, которая поддерживала тесные связи с королевским двором. Она умеет хранить тайны и очень сдержанна на язык. К ней обращаются люди, которые не хотят, чтобы стало известно о том, что…

Я сказала, что все это очень интересно, но при этом не поверила Джанин. Сама не знаю почему, но мне вдруг стало жаль ее. Я представила, как она вечно пытается что-то доказать себе. Она не пользовалась особенной популярностью у других девушек, но поскольку она была одной из нашей четверки, то я поддерживала ее, пожалуй, больше остальных.

Это случилось через неделю или около того после нашего возвращения в Ламезон. Стоял чудесный золотистый сентябрьский полдень. Нас привезли в город на крытой повозке, после чего все разошлись по своим делам. Мы вчетвером зашли в pâtisserie: я, Джанин, Лавиния и еще одна девушка по имени Мари Даллон. Выбрав себе по пирожному, мы расположились под одним из разноцветных навесов. Шарль, гарсон, принес нам кофе.

Мы как раз дружно смеялись над чем-то, когда мимо проходил мужчина. Приостановившись, он окинул нас взглядом. Слабо улыбнулся. Лавиния немедленно отреагировала, потому что, будучи немногим старше нас, он выглядел чрезвычайно привлекательно, на итальянский манер. Я заметила, как взгляд его остановился на Лавинии; но в этом не было ничего необычного.

– Добрый день, – сказал он. – Простите меня. Я буквально очарован. Услышав ваш смех, я увидел, как вы сидите здесь… и выглядите такими счастливыми. С моей стороны это непростительно… но, прошу вас, постарайтесь простить меня.

– Вы прощены, – сообщила Лавиния, одарив его ослепительной улыбкой.

– В таком случае я действительно счастлив.

Я подумала, что сейчас он отвесит нам поклон и пойдет дальше, но этого не случилось. Он по-прежнему не сводил глаз с Лавинии.

– Скажите мне, – продолжал мужчина, – вы ведь – те самые юные леди из замка?

– Вы правы, – ответила Лавиния.

– Мне уже доводилось видеть девушек из château. Я прибыл сегодня, по пути в Париж. И я рад. В замке по-прежнему живут юные леди, и… они стали еще очаровательнее. Я бы хотел обратиться к вам с просьбой.

Мы с любопытством уставились на него.

– Будет ли мне дозволено задержаться здесь еще ненадолго, чтобы я мог вволю полюбоваться вами и, быть может, немного поговорить?

Мы с Джанин и Мари смущенно переглянулись. Одному богу известно, что будет, если нас застукают за разговором с незнакомцем. Наверняка разразится скандал, потому что мы нарушаем все законы Ламезона; к тому же воспитательница, которая привезла нас сюда, могла появиться с минуты на минуту.

Но Лавиния уже говорила, обращаясь к нему:

– Присаживайтесь, если сможете стать невидимкой, когда сюда явится наша воспитательница-дракон. Если она подойдет к нам, вам придется прервать разговор. Тогда мы сможем заявить, что вы подсели к нам уже после того, как нам подали кофе, и потому мы не могли встать и уйти.

– Какая восхитительная изобретательность! – Он присел.

Подошел гарсон, и мужчина заказал себе кофе.

– Думаю, что нам ничего не грозит, – заявила Лавиния, облокачиваясь о стол и в упор глядя на него. Она вела себя, как истая кокетка.

– Я буду настороже и при первых же признаках появления дракона призову на помощь свои магические способности, чтобы стать невидимым.

Лавиния рассмеялась, запрокинув голову и демонстрируя безупречные зубы.

– А теперь вы должны рассказать мне о Шато Ламезон. Тамошние правила очень строги?

– Некоторым образом… но не как в школе, не настолько, – ответила Лавиния.

– За что вы, полагаю, весьма благодарны?

– О да, – сказала я. – Это позволяет нам бывать в городе, например.

– И встречаться с интересными людьми, – подхватила Лавиния и улыбнулась ему.

Мы разговорились. Он засыпал нас вопросами о нас самих и школе, а в ответ рассказал нам о том, что является графом де Боргассоном. Его собственный замок находился примерно в пятидесяти милях отсюда, оказавшись одним из немногих, что уцелели после Революции.

– Подобно Ламезону, – вставила я.

– Да… именно так. – Он улыбнулся мне, но мимоходом, поскольку не мог оторвать взгляда от Лавинии.

Во время этой первой встречи он предстал перед нами аристократом, владеющим замком в пятидесяти милях отсюда и большим поместьем с виноградниками. Он был молод и неженат; его отец недавно скончался, и он унаследовал титул и большие владения.

– Мои студенческие дни остались позади, – сказал он. – Теперь я вынужден быть серьезным.

Это было настоящее приключение. Я не сомневалась, что Лавиния наслаждается им от души, тем более что он ясно дал понять: именно она приковывает к себе все его внимание.

Заметив, что к нам приближается мадемуазель, мы с самым невинным видом поднялись из-за стола, незаметно попрощались с нашим привлекательным спутником и присоединились к остальным девушкам в фургоне.

Забираясь внутрь, я увидела, как Лавиния оглянулась. Граф приподнял руку в прощальном жесте, и, когда мы возвращались в замок, Лавиния чему-то улыбалась украдкой.

Во время следующего визита в город мы вновь повстречали графа, и он пил с нами кофе, как и в прошлый раз. Мы вволю поболтали обо всяких пустяках. На этот раз он сел рядом с Лавинией.

Наверное, из-за того что знала ее слишком хорошо, я догадалась, что у нее появилась какая-то тайна. Она частенько исчезала, и мы даже не подозревали, где она пропадает. Она стала какой-то рассеянной и более не обращала внимания на обаяние мистера Дюбуа. Танцевала она с прежней отрешенностью, но уже не добивалась того, чтобы он непременно выбирал ее, как случалось в прошлом, когда она делала шаг вперед и смахивала с лица непослушную прядку волос.

Графа я более не видела и даже забыла о его существовании, пока не встретила однажды поблизости от château. Он рассеянно улыбнулся мне, словно пытаясь вспомнить, кто я такая. Впрочем, я нисколько этому не удивилась, потому как во время наших встреч он не сводил глаз с Лавинии.

А она словно впала в эйфорию, перестала ворчать и жаловаться и часто сидела, задумчиво накручивая на палец прядку волос и с улыбкой глядя куда-то вдаль невидящим взором. Однажды я поинтересовалась у нее, что происходит. В ответ она окинула меня исполненным презрения взглядом.

– А, ты все равно не поймешь.

– Если это нечто глубоко прочувствованное, то мне остается только удивляться, что это доступно тебе.

– Это тебе не глупые домашние задания. Это жизнь.

– Ах, вот оно что, – огрызнулась я. – Неужели месье Дюбуа обнаружил, что больше не любит свою жену и четверых детей, а мечтает только о тебе?

– Не говори глупостей. Месье Дюбуа! Этот коротышка, учитель танцев! Или ты полагаешь, будто он – настоящий мужчина? Ах да, ты вполне способна на это, учитывая, как мало ты знаешь о них.

– А ты, разумеется, знаешь уже очень много.

Она опять улыбнулась с таким видом, будто имела какую-то тайну.

– Значит, речь опять идет о мужчинах, – заключила я.

– Тише, – добродушно отозвалась она.

Пожалуй, мне следовало бы обо всем догадаться самой.

Однажды, когда мы опять собрались в город, Лавиния не поехала с нами, заявив, что у нее болит голова. Я должна была сразу же заподозрить, что дело нечисто, потому что выглядела она радостной и сияющей.

Когда мы вернулись, в нашей комнате ее не было, и она пожаловала обратно лишь спустя некоторое время, взволнованная и раскрасневшаяся. Не понимаю, как я могла быть настолько слепа. В конце концов, я все это уже видела прежде, с Джошем.

Наступило Рождество. В Ламезоне его праздновали по традиции, и большинство девушек осталось в château, потому как ехать домой было далеко и долго. Мы прекрасно повеселились.

Джанин сообщила мне, что опять видела графа. Он оказался неподалеку от замка и, похоже, не узнал ее. Джанин сказала, что выглядел он довольно целеустремленно.

Несколько дней спустя я осталась наедине с Лавинией и рассказала ей о том, что Джанин видела его.

Она самодовольно усмехнулась и вдруг спросила:

– Ты умеешь хранить тайны?

– Разумеется. А в чем дело?

– Я собираюсь выйти замуж.

– Замуж? Конечно выйдешь. Когда леди Гарриет подберет тебе подходящего мужа.

Но в ответ Лавиния покачала головой.

– Ты что же, полагаешь, что я сама не могу его найти?

– При взгляде на тебя складывается впечатление, что ты уже находишься в поиске.