Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 3"

По рассказам капитана дальнего плавания Петра Караянова

Королевские колпаки и два сибирских матроса

После благополучного разрешения Карибского кризиса, когда мир стоял на пороге Третьей мировой войны без возможных победителей и побежденных с использованием ядерного оружия, никогда ранее не применявшегося и тем более опасного с непредсказуемыми последствиями для всего органического мира, СССР продолжал накачивать своего так неожиданно появившегося союзника финансами и всем спектром собственной продукции, начиная от сырьевых – нефти, круглого леса и различных руд, и до консервов, станков, автомашин и тракторов разного назначения. Но, слава богу, ракет уже не было, хотя обычные вооружения и амуниция шли постоянным потоком. По самым грубым оценкам, на Кубу постоянно работали 70—80 судов разных пароходств страны, оправдывая миллиардные кредиты, которые никогда не будут погашены, а спустя десятилетия – списаны одним росчерком пера. В основном это направление обслуживали крупнотоннажные, по тем временам, суда Черноморского, Балтийского и Дальневосточного пароходств. Если первые двое направлялись с запада, то дальневосточники – с востока, через Панамский канал, и переход составлял более месяца. Основные поставки шли на судах Черноморского и Балтийского пароходств, и подобные рейсы, если не было заходов на Канары или в бельгийско-голландские порты, были не в чести у плавсостава, считались пустыми, за которые получали лишь чеки ВТБ, годные для отоваривания в магазинах сети «Альбатрос», расположенных в крупных морских портах. Основным экспортным кубинским товаром был сахар-сырец – желтый продукт сахарного тростника. Иллюзия равноправной торговли поддерживалась сахаром, которым и грузились суда на обратном пути. Других возможностей у островного государства не было, и если при режиме Батисты основные поступления шли от массового туризма любимой страны Эрнеста Хемингуэя, то после коренной ломки основных приоритетов остался один сахар. Кубу того времени называли публичным домом Соединенных Штатов. Сто пятидесяти километровый пролив, отделяющий её от Флориды, не являлся препятствием для миллионов американцев, облюбовавших гостеприимные берега вечно зеленого острова с его многочисленными пляжами мирового уровня и известными казино, тем более что азартные игры запретили в самих Штатах, за исключением Лас-Вегаса и Рино. Вполне естественно, что большинство заведений такого типа перекочевало на Кубу. С тех самых тридцатых годов она и стала мировой столицей казино. Уже гораздо позже Штаты усовершенствуют свое законодательство, создав условия и очень строгие ограничения по азартным играм, а мировой столицей всех азартных страждущих станет Атлантик-Сити.

В начале семидесятых годов Петр Караянов работал на одном из таких судов кубинского направления третьим помощником капитана. Традиционные грузы: удобрения в трюмах и техника на палубе на остров Свободы и сахар-сырец обратно. Выгрузка производилась в Гаване после долгого ожидания на открытом рейде вблизи маяка Эль-Морро, куда суда подходили к 08.00 ежедневно, чтобы услышать, не дошла ли очередь до него. Маломощная портовая радиостанция обеспечивала слышимость лишь на небольшое расстояние, и разбредшимся судам приходилось подгребать как можно ближе, чтобы услышать передаваемую информацию. Постановка на якорь невозможна из-за больших глубин, вот и приходилось ожидающим своей очереди пароходам дрейфовать, стараясь не уходить далеко от маяка. Гаванская бухта представляла собой, скорее, клоаку, наполненную метровым слоем топлива и грязи, и с окончанием выгрузки весь пояс переменных ватерлиний блестел на солнце от прилипшего мазута – и нужно было как можно быстрее по возможности очистить борт от основного слоя углеводородов, пока они не затвердели. Под палящим солнцем западного полушария содержимое бухты разлагалось, и при отсутствии ветра смрад стоял ужасный. Обычно сахар грузили в небольших портах, связанных с тростниковыми плантациями в глубине страны и крошечными заводами по первичной переработке тростника, еще во влажном состоянии. Сахар очень гигроскопичен, и зачастую при высокой температуре во время океанского перехода влага испарялась – и он превращался в скальную породу, остатки которой с палубы трюмов приходилось удалять отбойными молотками, доводя докеров до бешенства, а при его выгрузке неизменно возникали недостачи, если не грузили с избытком. Не имея достаточных складских площадей, гаванский порт буквально был завален поступающими грузами, а суда все прибывали, неся в своих бездонных трюмах все новые партии товаров, многие из которых, не выдерживая длительного воздействия удушающей жары в сочетании с высокой влажностью и прямыми солнечными лучами, так и не дойдут до потребителя. будучи напрочь испорченными ордами жирных откормленных крыс, покрытыми коррозией или тривиально сгнившими. Естественно, что при таких дырах кубинский сахар не выдерживал никакой конкуренции на мировом рынке, но СССР устраивала любая цена: чего только не сделаешь для нашего «авианосца» под носом у США, друга и попутчика по дороге к заветной мечте всего человечества – коммунизму. Время показало тщетность политики советского руководства превратить Кубу в свой американский плацдарм, и если раньше из каждого радиоприемника неслась всем известная песня об острове зари багровой, то сейчас многие вообще не представляют значения выражения «остров Свободы». Через много лет капитана Караянова спросил один из его матросов: «A что это за остров Свободы?» – когда Куба находилась на траверзе судна. Он не только не слышал ушедшей в историю песни, но и даже современная история острова не интересовала: матрос говорит об этом открыто, не стесняясь своей общей малограмотности. Кубинские рейсы монотонны и непривлекательны для экипажей судов, но государственные задания выполнялись в первую очередь. Руководство пароходства также в курсе и, как могло, старалось разнообразить работу судов, компенсируя заходами в давно обжитые, знакомые и желанные порты. Видимо, потому и подбросили в качестве компенсации два рейса на итальянский порт Таранто, бывший у плавсостава пароходства на «хорошем» счету: коротким, выгодным материально и интересным. Италия всегда привлекала наших моряков, в ней первыми появлялись новые модели – мечты наших отечественных модниц, а жесткая конкуренция торговцев позволяла торговаться и снижать цены до минимально допустимых. Множество уличных базарчиков и распродаж с большими скидками при приличном качестве привлекали моряков с отечественных судов, которые, даже с их мизерными валютными возможностями, могли купить нужное из уцененных вследствие быстро меняющейся моды товаров. На этом фоне экипажи черноморских судов завидовали «махновцам» – судам Ждановского, а затем Мариупольского пароходства. Подавляющее большинство их флота составляли небольшие суда, не выходящие в океан, и их вотчиной являлось Средиземное море, где они знали все и всех, а вернее, что и почем где продается, мгновенно переводя доллары в лиры, франки и другие популярные валюты и сравнивая их покупательную способность. Не было у них никаких Куб и Вьетнамов. Хотя, к своему большому удивлению, в небольшом кубинском порту Матанзас Пётр заметил свежую надпись белилами на причальной стенке: «Дебальцево» – название небольшого судна «махновцев» из серии «Добруш». Как она сюда попала, загадка. Может, кто-то из старых моряков волею случая оказался в ЧМП и добрыми словами вспоминает свое прежнее судно, а может, сам родом из этого украинского города – железнодорожного узла. Как бы там ни было, но вскоре первую букву кто-то закрасил и получилась совсем уж похабщина, и снова гадания на кофейной гуще: хватало на многих судах и своих молодых доморощенных не слишком образованных «сибиряков» и жителей других отдаленных районов, мечтающих о море, вот они-то и воплощали свои несбывшиеся мечты и неуемную энергию во что только ни придется, стараясь выглядеть перед экипажем такими забуревшими морскими волками, а вполне могло быть и выражение скрытой ненависти к помполиту, которые слишком уж злобствовали именно в Азовском пароходстве, всячески стараясь доказать принципиальность и преданность своему делу, чтобы подольше задержаться на столь выгодных судах.

Капитан не стал долго удерживать в тайне информацию о будущих итальянских рейсах в Таранто, и вскоре оживление охватило все палубы, от подсчитывания возможных барышей и до вероятности нежелательного списания с судна: никто не хотел уходить перед нечастыми, но очень выгодными рейсами. Но береговым кадрам плавсостава не до переживаний своего контингента, у них есть свои приоритеты и группа неприкасаемых, ожидающих своей участи в коридорах отдела и ловящих каждый взгляд выходящего из кабинета «своего» инспектора. На судно вскоре стали подсылать парткомовских дублеров – им тоже необходимо обновить свой гардероб, хотя наверняка он у них не последний, но «охота пуще неволи». Больше всего не повезло тем, кто подал заявление на замену, не предполагая о будущих заходах, и сейчас обратного хода у них не было. На их места уже пришли другие люди, согласно запрашиваемой замене, на законном основании. В их числе прислали двух матросов второго класса из ШМО (школы мореходного обучения со сроком учебы от 1 до 2 лет, в зависимости от профессии – матроса или моториста). Их заведение язвительно называли школой морских офицеров, хотя Петр собственными глазами видел некоторых курсантов ШМО с семью курсовками на рукаве, у высшей мореходки весь курс обучения рассчитан на 6 лет, и соответственное количество курсовок тоже 6. Но, как известно, «от перестановки выпитых бутылок число пьяных не меняется», или же «хоть горшком назови, а в печь не ставь». Кроме скрытого презрения, сие преображение у прохожих других эмоций не вызывало, о чем самовлюбленные петушки и не подозревали, гордо выпячивая левый рукав для всеобщего обозрения. Прислали еще двух парней; оба из Сибири. Один – уфимский заводской водитель-испытатель, второй особыми талантами не выделялся, парень был совершенно «серый» и на все смотрел с открытым ртом.

Судно входило в порт Таранто, находящийся под каблуком итальянского сапога. Петр – молодой третий помощник – по швартовому расписанию возглавлял носовую швартовную команду. Сразу вспоминается фильм «Титаник», когда громадный «пассажир» идет в океане полным ходом, а главные герои на самом верху бака стоят, раскинув руки встречному ветру, как чайки в полете, и под ними несколько десятков метров морской воды, стремительно уходящей в корму, а впереди бесконечная гладь океана. Они чувствуют себя птицами, парящими в воздухе, и иллюзия такая откровенная, что, закрыв глаза, ощущаешь её наяву. Точно так же и на баке у третьего помощника во время швартовки сохраняется впечатление парения в воздухе над водой, особенно если не смотреть на шелестящую внизу воду, рассекаемую форштевнем, в бурунах которой часто появляются играющие дельфины, и их изящные тела, грациозно извиваясь, стремятся попасть на гребень очередной волны. Панорама приближающегося берега лишь усиливает настроение полета, превращая едва различимые коробки зданий и городской флоры в почти одушевленные очертания городского пейзажа со всем его неповторимым колоритом. Картина радует глаз и поднимает настроение в хорошую погоду солнечным днем, но превращается в свой антипод в ненастье со снегом, дождем, свежим ветром и низкой температурой, когда не спасает даже самая теплая одежда и зябкая свежесть пронизывает все тело, вынуждая подрагивать и вызывая сильнейшее желание спрятаться в тепле надстройки или, на худой конец, укрыться под полубаком около боцманских кладовых, где всегда приятен запах растительных тросов, аккуратно скойланных в круглые бухточки. Но укрыться на голом баке негде, да и с мостика все твои телодвижения как на ладони, вот и приходится терпеливо ждать и энергично двигаться до самого окончания швартовки, после которой насладиться горячим чаем с поджаренными сухариками в тепле каюты. Швартовные команды на бак и корму вызываются заблаговременно, чтобы подготовить швартовы и лебедки к предстоящей швартовке; управившись с делами и приткнувшись в каком-нибудь понравившемся месте, заводят разговоры о самом разном и каждый о своем. По прохождении входных ворот порта разговоры сами по себе стихают, и народ с интересом осматривается по сторонам, а самые поплававшие не замедлят упомянуть о своем посещении порта энное количество лет назад, но, учитывая прошедшие годы и изменившийся ассортимент товаров, не могут дать ответа на самые злободневные вопросы – и интерес к рассказчику сразу же пропадает, а если же он был здесь совсем недавно на другом судне, то интерес неумолимо возрастает, и снова математические лихорадочные вычисления: что, сколько и каковы цены. С приходом двух сибиряков, и уже достаточно поднаторевших в морском деле, уфимец увлеченно рассказывал о своей испытательской профессии, и чувствовалось: работу свою он любил, если не обожал, женат. Непонятно, что его погнало податься в дальние края, не имевшего ни малейшего представления о будущей работе, – неужели пресловутая романтика и страсть к дальним странствиям? Впрочем, встречаются люди, у которых интерес и всепобеждающая тяга к познанию планеты сидят и дремлют в них самих, и никто и предположить не может, когда она, поломав сложившиеся устои быта, вырвется наружу. Вполне возможно, он и был из таких. Ижевский завод только-только освоил и начал выпускать новую модель москвича «Иж Комби», и испытатель увлеченно рассказывал о преимуществах новой модели советского автопрома: хромированных дверных ручках, более мощном и усовершенствованном двигателе, измененном кузове и всем цветовом ряде. Но во время захода в иностранный порт даже самому искусному и увлеченному рассказчику невозможно удержать слушателей в теме, и разговор постепенно переключился на итальянские цены. Многочисленные друзья, вероятно, считали, что за границей все бесплатно или же стоит ничтожно мало, или он станет там маленьким Рокфеллером, и надавали множество заказов. В числе будущих подарков выделялись «королевские колпаки» и мотоциклетный шлем. Колпаки на колеса – это блестящие накладки на диски, а «королевские» – это сложные по своей конструкции большие американские или им подобные лицензионные близнецы. Но розовые мечты разыгравшейся фантазии были разрушены в считаные секунды бывалым матросом: «Ты получишь …… итальянских лир и на них купишь пять метров кримплена, один зонтик и косынку. И это будут все твои колпаки и шлемы». Но началась швартовка, и сложные разговоры о сравнительной стоимости материальных ценностей пришлось прекратить и заняться привычным делом.

Через несколько дней стоянки Пётр снова увидел испытателя на отшвартовке: «Ну как, понравилась Италия?» «Да, понравилась, такие красивые машины». «А сколько стоят твои колпаки, посмотрел?» Матрос ничего не ответил, лишь махнул рукой и улыбнулся. Встречать его из Ижевска приехала жена-путешественница.

Итальянские рейсы, как любимая приправа, ушли в прошлое и еще долго вспоминались, а «Муромец» (суда типа «Муром», построенные в Польше на Гданьской судоверфи имени Ленина в количестве 30) перепрофилировали почти в балкер, под перевозку бокситов, сырья для производства алюминия, из Гвинейского Конакри на Николаевский глиноземный завод. Третий помощник Караянов стал вторым помощником Караяновым, и при перевозках гомогенного (однообразного) навалочного груза особых расчетов по погрузке и вычислению различных критериев испытывать не приходилось, что особенно хорошо для начинающего второго помощника. Гораздо хуже, когда на тебя в первом же рейсе сваливаются проблемы десятков коносаментов и перевозимых партий генерального груза: сам черт ногу сломит, и это заберёт несколько бессонных суток с постоянными сомнениями в возможности когда-нибудь завершить эту кропотливую и нудную работу, особенно при взгляде на бесконечные кипы документов. Потом беспокойство и боязнь пройдут, но нужно определенное время для адаптации и введение в новую профессию – да, да, именно профессию, к тому же судовые вахты нового, как и старого, ревизоров (так на судах испокон веков называют вторых помощников) никто тебе не отменит и свои восемь ходовых часов, включая «собачью» вахту с 00.00 до 04.00, придется стоять в любом случае. Сибиряки продолжали работать на судне, и второй из них стоял вахту с Петром. Они многому научились, но мелочи обычно не сразу впечатляют, а только после того, когда ты сам столкнешься с ними, не зная ответа.

Обычно на судах сдающие свою «собаку» палубная и машинная вахты после 04.00 собираются в столовой завтракать, но Петр предпочитал завтракать в одиночестве: долгие разговоры, отнимающие сонное время, были не для него, да и почти ежедневная, жареная вдобавок к завтраку картошка – тоже сомнительное удовольствие перед сном. Капитан был демократичен и не возражал против кофе или чая на мостике, да и на завтраки на балконе (широком крыле мостика) смотрел сквозь пальцы. Матрос приносил завтрак, приготовленный поваром с вечера, из каютного холодильника; стоит вспомянуть хорошим словом советских заказчиков, не забывших оснастить каюту ревизора сим очень необходимым для жизни приобретением.

Ночью, незадолго до смены вахт, открывается дверь в рубку – и слышится недовольный голос матроса: «Петрович, что это у вас за испорченные ягоды в холодильнике?» «Маслины, ягоды такие», – ответил Петр. А впрочем, удивительного в таком вопросе ничего нет, как и в том, что слово «маслины» – чисто советского происхождения и в мире нигде более не употребляется, ягодки оливы везде зовут оливками. В то время большая часть населения страны их видела лишь на картинках, но никогда не пробовала. А те, кто знал, почерпнули, скорее всего, эти знания из школьного курса истории античной Греции или «Легенд и мифов Древней Греции», где победителей Олимпийских игр древности увенчивали венками из оливы, дубинка самого Геракла также из оливы, как самой прочной древесины, превосходящей дуб, да и острый кол, которым Одиссей победил циклопа Полифема, выколов тому единственный глаз, тоже из оливы. А сама олива – символ надежды, мира и прощения. Откуда мог знать обо всем этом обыкновенный сибирский паренек? Вот если бы он спросил западников о клюкве, чернике, морошке, можжевельнике, водянике, ежевике, голубике и других очень полезных ягодах, произрастающих в их необъятных лесах и хорошо известных всем от мала до велика, то вряд ли кто-нибудь смог отличить одну от другой, не говоря уже об их вкусе и колоссальном количестве витаминов. Видимо, все на нашей планете относительно, и знание одного не может опровергать знания другого, во многом аналогичного или похожего по своим свойствам. И вообще, бесполезных знаний не бывает. Наверняка тот молодой матрос на всю свою жизнь запомнил маслины или оливки, как там их называют в зависимости от степени спелости. А с сибирскими ягодами, скорее всего, гораздо сложнее.

А вот и свободная почти 60 лет от французов Гвинея, правда, государственным языком почему-то является французский язык. Стали на якорь на рейде Конакри в ожидании постановки под погрузку. Экипажи того времени несравнимы с настоящими, урезанными до минимума, предусмотренными международными конвенциями, и вахтенный матрос нёс вахту на мостике. Там тоже хватало работы, и поддерживать его в чистоте и порядке вместе с крыльями являлось неотложной обязанностью именно вахтенных матросов, что позволяло заниматься необходимыми работами на рейдовых стоянках, когда судно на якоре, не рискуя столкнуться с непредвиденными обстоятельствами, в отличие от ходового режима, и проглядеть какого-нибудь внезапно вынырнувшего, как черт из табакерки, рыбачка. Сибиряки, уже вполне освоившись, еще не знали всех судовых премудростей. Выходит Пётр на крыло мостика: стоит и смотрит его матрос с недоумением на деревянный палец, удерживающий спасательный круг в ящике. Стоит то ли в ступоре, то ли окаменелый, но явно сильно озабоченный чем-то непонятным. А спасательный круг, медленно покачиваясь, плавает на почти штилевых волнах залива. Спустили шлюпку и выловили злополучный круг, отписавшись в судовом журнале тревогой: «Человек за бортом». Старпому не позавидуешь, списание свето-дымящегося буйка займет много времени, не говоря о кипах изведенной бумаги.

Наконец у причала, головная боль у капитана и штурманов. Грузовые планы, сюрвейеры по приему трюмов, снятию осадки и бункера Множество посетителей неизвестного назначения и целей. У экипажа свои, более приземленные заботы. Одеколоны «Шипр», «Кармен» и мыло всех сортов очень популярны среди аборигенов. У трапа собралась небольшая толпа: идет натуральный бартерный обмен, в ходу деревянные статуэтки красного дерева и ананасы. Иногда к трапу выходил помполит, и народ тут же отворачивался и дезертировал в сторону кормы. А вахтенный матрос Петра упорно завершал свою сделку, и никакие покрякивания «помпы» не отрывали его от столь серьезного занятия. Повезло сибиряку, помполит оказался не из самых рьяных.

После отхода из Конакри появилась стенгазета с карикатурой моряка. Тогда это являлось обычной формой воспитания и искоренения имеющихся отдельных недостатков. На ночной вахте он спросил, будет ли висеть газета на приходе в Николаев. «Будет», – обрадовал его Пётр. «Тогда я ее сорву», – недолго думая резюмировал матрос. «Лучше не пытайся, новую нарисуют, а ты станешь непригодным для плавания за границу, лучше подожди, пройдет немного времени, и кто-нибудь снова „отличится“ – и о тебе забудут».

Так и случилось. Еще до прихода выпустили новую газету, и там уже фигурировали другие лица.

Вот такие были времена и нравы, как говаривал в свое время Марк Туллий Цицерон, непревзойденный древнеримский оратор.