Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 3"

Последние рейсы второго механика на выданье…

Выдвижение вторых механиков в старшие, как правило, происходило лишь после того, как претендент проходил огонь и воду, медными трубами здесь и не пахло. Особенно это касалось его последних судов, когда он уже был способен заменить стармеха не только по профессиональным качествам, но и как руководитель механической службы, будучи не только формальным, но и настоящим лидером, готовым своим авторитетом и твердой волей направить усилия всей службы на выполнение различных нестандартных задач и проблем, чаще всего возникающих там, где их не ждали, тем более, что на судах каждая возникающая, как чёрт из табакерки, ситуация уникальна. Вот таких вторых механиков, умудренных жизнью и опытом, бросали под танки в сугубо мирное время, и хотя после войны прошли десятилетия, но страна на протяжении многих лет продолжала жить в условиях командно-административной системы, не видя ничего экстраординарного в подобных стилях и методах работы: «Пусть он там покрутиться как вошь на гребешке, а мы посмотрим, годится ли он в старшие механики или нет», – такова обычная логика кадровой и парткомовской политики, впрочем, механико-судовая служба им ни в чем не уступала, а скорее всего, и являлась инициатором такого отношения к своим выдвиженцам, не усматривая в этом никакого вреда и, более того, считая такой метод наиболее действенным. Так поступали в свое время с ними, еще зелеными младшими механиками, и спустя десятилетия уже убеленные сединами механики-наставники точно так же поступали и со своими сегодняшними подшефными и опекаемыми, то есть снова напрашивается лозунг из зала клуба «Картонажник» города Васюки из романа «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Выплывет – хорошо, не выплывет – пусть еще посидит во вторых механиках, а может быть, и в третьих, в зависимости от конечного результата. В механической службе никаких противоречий по этому поводу не возникало, и протеста среди вторых механиков тоже. Нередки случаи, когда их выдергивали из только что начавшегося отпуска и направляли на сложное судно. Посему, прекрасно зная тактику собственных кадровиков, ушедшие в отпуск старались куда-нибудь уехать или спрятаться дома, при появлении гонца из кадров дверь открывала жена и отвечала, что его нет дома: уехал неизвестно куда на рыбалку, охоту и так далее, хотя сам виновник в это время стоял за дверью и молчаливо прислушивался. Вся предыдущая работа на разных должностях приучила людей, и не только механиков, к беспрекословному подчинению, и они даже не задумывались, когда их бросали в прорыв или авральную ситуацию, возникшую на том или ином судне. Но вторые механики, прошедшие такую жестокую школу мужества, становились настоящими стармехами и были способны самостоятельно разрешить практически любую неблагоприятную и даже аварийную ситуацию, возникшую на судне, естественно, исключая кораблекрушение – шутка. Но встречались и уставшие не только физически, но и психологически, находясь в состоянии перманентного стресса, впадали в депрессию, становились апатичными и постепенно уходили от своих прямых обязанностей, медленно деградируя как руководитель коллектива. Подчиненные, особенно младшие механики, сразу же улавливали перемены в поведении своего шефа, и особенно снижение требовательности, и тоже уподоблялись своему боссу, но возникающая анархия долго продолжаться не могла, заканчиваясь в ряде случаев крупными авариями, если не вмешивался капитан, хотя машинная кухня и не являлась его прямой епархией. Если же второй механик был на своем месте и как руководитель младших механиков, и фактически машинной команды, брал все возникшие тяготы на себя, заменяя старшего механика, что само по себе являлось непосильной ношей, так как у него хватало с избытком и своих обязанностей, включая несение двух четырехчасовых вахт на ходу в открытом море, руководство машинной командой, планирование профилактических и неотложных работ, и чисто физически такое напряжение он мог вынести лишь недолгое время, до замены стармеха, если таковая предполагалась.

Александру Смолину в этот раз повезло: впервые за все время работы в пароходстве ему удалось после работы на пакетовозе «Капитан Кирий», польской постройки, отгулять весь отпуск совместно с накопившимися выходными, но, как и предполагалось, уйдя в отпуск во второй половине осени и перекантовавшись всю зиму, в середине марта уже 1979 года он в экстренном порядке был направлен на однотипный пароход «Капитан Самойленко». В отделе кадров предупредили о полной анархии на судне в механической группе, посему в срочном порядке меняют всех механиков и собирают взамен уже поработавших на судах этого типа для наведения должного порядка и приведения судна в приличествующее ему техническое состояние. Старшего механика уже заменили, и он успел сходить в рейс. Механико-судовая служба старалась не производить одновременную смену старшего и второго механиков, чтобы хотя бы один из них оставался на судне и мог ввести в дело вновь назначенных и ответить на возникшие вопросы. Начало ничего хорошего, кроме многочасовых работ с запущенными планами-графиками профилактических и ремонтных работ, не предвещало, по всей вероятности, необходимо сразу переодеваться в рабочую спецодежду и погружаться в дебри машинного отделения, разматывая клубок за клубком имеющиеся и спрятанные проблемы, а то, что они есть, не вызывало никаких сомнений: если об анархии на судне дошло до отдела кадров, то, следовательно, такая вольница продолжалась не один месяц. Судно стояло у причала Петропавловск-Камчатского порта под выгрузкой канадской пшеницы. Быстренько оформив все назначенные документы, Александр уже на следующий день вылетел в Петропавловск. В те времена все авиалинии «Аэрофлота» на Питер проходили через Хабаровск, и они, так же как и на Магадан, часто откладывались из-за сложного метеорологического рельефа, когда происходит мешанина зимних холодных ветров с относительно теплыми водами Тихого океана, но все-таки их действие не такое свирепое, как во время магаданских рейсов. Причина очень проста: при полетах на Петропавловск холодные восточные ветры теряют часть своего студеного воздуха, пересекая обширное Охотское море, и циклоны уже не выглядят такими ужасающими, хотя бывает всякое. Стоянка в Хабаровске была совсем короткой, и пассажирам разрешили не выходить из салона. Большинство из них дремали в своих креслах. Через каких-то полчаса самолет поднялся в воздух и через три часа совершил посадку в Питерском аэропорту «Елизово». Рейс прошел вполне благополучно, если не считать сильной болтанки при подлете к Камчатскому полуострову. На этом фоне вспоминается произошедший курьезный случай. Петропавловск-Камчатский в то время являлся закрытым городом из-за того, что на противоположной стороне Авачинской бухты базировалась флотилия атомоходов, и въезд в город разрешался только аборигенам при наличии паспорта с пропиской и командировочным с соответствующими документами. После приземления на борт поднялся пограничный наряд для проверки документов. К их вящему удивлению, обнаружился пассажир, который должен был сойти еще в Хабаровске. Он так крепко заснул, что проспал все объявления и проснулся лишь после крепких толчков пограничников. Когда он понял, где находится, то закатил настоящую истерику с претензиями к экипажу, почему его не разбудили в Хабаровске. Пограничникам ничего не оставалось, как забрать его с собой для дальнейшего разбирательства. На остальных пассажиров чужое горе почему-то подействовало расслабляюще: их, только что переживших прыгающую пробежку по не лучшей в мире посадочной полосе, охватил заразительный гомерический смех. К тому же наверняка многие из них вспомнили очень популярный тогда кинофильм «Ирония судьбы, или с легким паром». На судно Александр добрался довольно быстро: из Елизово регулярно ходили автобусы до Питера, и двадцать с небольшим километров по дороге, еще не занесенной сугробами, не оказались серьезным препятствием. Не успел он еще расположиться в каюте, как тут же появился старший механик, которому не терпелось увидеть и оценить своего ближайшего помощника. Иван Яковлевич тут же обрисовал ему обстановку, имевшую место на судне. Его тоже совершенно неожиданно сняли с однотипного пакетовоза «Иван Сырых», и он сделал всего лишь один рейс, в течение которого убедился, что механики окончательно распустились: плановые работы не выполняли и от ничегонеделания часто заглядывали в рюмку. На переходе из Канады он спустился в машинное отделение в час ночи – проверить вахту второго механика, что в обычной практике никогда не происходит: все-таки второй механик – заместитель старшего, и все младшие механики в его подчинении. Его шокировало, когда увидел в центральном посту управления главным двигателем дневальную, уборщицу и третьего механика. Рабочий стол был превращен в праздничный со всеми причитающимися атрибутами, играла музыка, и вся дружная компания танцевала. Стармех сначала подумал, что ему приснился необычный сон, но, больно ущипнув себя, понял, что все происходит наяву, и от возмущения сначала не мог произнести ни слова, тем более что во всей его морской жизни подобного ему видеть не приходилось. Ничего другого, как немедленно разогнать милую компанию, не оставалось, и участники ночного шабаша бежали не хуже, чем Гарун, что «бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла» из лермонтовской поэмы «Беглец». На следующей ночной вахте второй механик, лишенный столь привычных душе и сердцу мероприятий, загрустил и поставил кофеварку, чтобы согреть чайку, и, чувствуя себя почти американцем, закинул ноги на пульт управления; и надо же было такому случиться: судно качнуло именно в момент закипания кофеварки, она вместе с кипятком опрокинулась, и весь кипяток вылился второму между ног, видимо, бог шельму метит. Ошпарив все свое междуножье вместе с промежностью и испытывая нестерпимую боль, второй механик заорал не хуже самого Григория Лепса c его хитом «Рюмка водки на столе», разбудив полкоманды, несмотря на герметичность машинного отделения и центрального поста. После всего вахту он нести уже не мог, и пришлось стармеху сделать передвижку: самому стать на вахту четвертого механика, а четвертому – вместо ошпаренного второго механика. Третьего механика не тронули, да и двигать его было некуда, так и остался он на своей вахте, тем более у него серьезные заведования: дизель-генераторы и топливо. Прошло два дня, и в шесть утра стармех проснулся от звенящей тишины, сразу же ощутив тревогу, такие чисто интуитивные тревожные состояния вырабатываются у капитанов и старших механиков с опытом: будь то изменение силы ветра, усиление или, наоборот, уменьшение качки, изменение оборотов главного двигателя, ну а если вдруг – его внезапная остановка с полным обесточиванием судна, то полумертвого поднимет. Работало лишь аварийное освещение, и пароход в обесточенном состоянии слегка колыхался на океанской зыби. Пораженный дед, еще не полностью избавившийся от последствий недавней ночи, бросился в машинное отделение, но там никого не было. Поиски вахтенного третьего механика происходили по всему судну, пока его не нашли мирно спящим в объятиях уборщицы в ее каюте, что логически следовало из их недавних танцев в центральном посту управления; ввиду обнаружения и изгнания из судовой преисподней они мирно переместились в горизонтальное положение на запасной явке, благо каюты у всех членов экипажа – одноместные с санузлами. Дальнейшее терпение не представлялось возможным, ведь кроме воспитательной работы с подчиненными нужно еще и работать, и старший механик срочно запросил замену всем отличившимся за столь короткое время: то ли еще будет впереди с такими архаровцами. Приказ по судну был издан уже на следующий день на основании рапортов старшего механика, но до сведения экипажа и виновников торжеств его довели лишь с приходом в базовый порт. Существовала такая практика, рекомендованная парткомом, чтобы не тревожить нежные, чувствительные души пострадавших, могущих выкинуть еще какой-нибудь фортель от расстройства в течение оставшегося рейса. Под раздачу попали второй и третий механики и электромеханик, не считая обеих представительниц обслуживающего персонала, шедших по другой статье. «В настоящий момент, – продолжал стармех, – ждем третьего механика и электромеханика с однотипных судов: „Боцман Мошков“ и „Юрий Савинов“, которые уже на подходе к Петропавловску». Второй механик все еще находился в местной больнице на излечении своих «атрибутов», прямо как у Ярослава Гашека в его «Похождениях бравого солдата Швейка»: «прибыл с фронта раненый офицер (боднула корова)». Пришлось принимать дела и обязанности в одиночку, в чем очень помогла работа на предыдущем близнеце – «Капитане Кирий». Через пару дней прибыл третий механик Лейчу Илья Петрович, улыбчивый молдаванин, неизвестно каким ветром занесенный на дальневосточные просторы. Он оказался исполнительным и ответственным трудоголиком, совершенно неспособным на конфликты, и в дальнейшем Смолина и его связывали долгие дружественные отношения. В результате приемки Илья обнаружил, что первый и третий дизель-генераторы находятся в нерабочем состоянии: первый – картер двигателя заполнен забортной водой, а в третьем поврежден коленчатый вал. После откачки воды из картера первого дизель-генератора и вскрытия подшипников пришли к неутешительному выводу: оба ДГ нуждаются в капитальном ремонте с заменой коленчатых валов. По сути дела, предыдущий третий механик обманул стармеха, скрыв от него действительное состояние дизель-генераторов, скорее всего, произошедшее из-за его халатности и безделья. Каждое повреждение ДГ, тем более требующее капитального ремонта и изготовления новых коленчатых валов, считалось чрезвычайным происшествием, и механико-судовая служба расследовала его со всей строгостью с конкретными жестокими наказаниями виновных – дело долгое и дорогостоящее, в десятки тысяч рублей. Постоянную работу второго, единственного действующего ДГ он объяснял необходимостью наработки часов на моточистку – по сути дела, профилактический ремонт с разборкой не такой уж маленькой электростанции мощностью порядка 800 лошадиных сил трудами экипажа без привлечения береговых бригад, скорее всего, в открытом море, что само по себе далеко не безопасно, учитывая сложную работу с тяжелыми деталями, которые снимались с помощью талей – грузоподъемных судовых приспособлений. Все бы ничего, но предстоял очередной рейс в Ванкувер за пшеницей, через Тихий океан с его весенними еще не утихшими штормами. Эта перспектива идти на одном работающем ДГ являлась самой настоящей авантюрой, грозящей катастрофой как судну, так и экипажу. При первой же остановке парохода в таких условиях он будет поставлен лагом (бортом) к волне и спустя совсем недолгое время через несколько периодов качки получит крен, при котором волны сорвут трюмные крышки, мгновенно заполнят трюмы, и потребуется несколько минут для опрокидывания и затопления судна со всем экипажем. Надежда на судовые шлюпки и спасательные плоты в бушующем море носит чисто психологический, иллюзорный характер, но само спасение практически невозможно вдали от ближайшей земли. Такая информация была донесена до сведения технического управления, мнение в котором формировалось главным инженером, который до своего назначения работал директором судоремонтного завода, в качестве водоплавающего никогда не был – и чувство опасности открытого океана им понималось лишь из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов, как что-то искусственное и нереальное в обыденной жизни. Вскоре пришел ответ – сначала за здравие, а потом за упокой. «В настоящий момент прорабатывается база ремонта в Японии, но до ремонта нужно постараться выполнить настоящий рейс». Оглядываясь назад с высоты десятков прошедших лет, поражаешься дикости таковых решений соответствующих служб, и прежде всего механико-судовой и службы безопасности мореплавания, подталкивающих суда к катастрофам. А ведь большинство специалистов, работающих там, прошли суровую школу мужества и прекрасно понимали возможные угрозы, но никто из них не восстал против волюнтаристского решения, беспокоясь прежде всего о своей шкуре. В дальнейшей работе Смолину не раз приходилось сталкиваться с такими иезуитскими решениями в приказном порядке, и каждый раз в патовой ситуации ему приходило на ум отправить этих багдадских мудрецов хотя бы в один из таких рейсов и увидеть их настоящее лицо, ведь море так прекрасно с берега, и картины Айвазовского, даже отражающие бурю в самой известной его работе «Девятый вал» и отчаявшихся людей на сломанных мачтах, все же безмерно далеки от их настоящих ощущений. Но у руководства были свои стратегические задачи, и опускаться до уровня элементарной безопасности ему было как-то несподручно, ведь громадье планов сильно сужало кругозор, и ситуации с судами во всех уголках мирового океана только мешали работать, досаждая, как назойливые комары. Суда пароходства были застрахованы в первоклассных английских клубах, а грузы также страховались отправителями или получателями на основании судовых первоклассных клубов взаимного страхования. Так что при гибели судна страховая сумма компенсировала понесенные убытки, хотя с экипажами было сложнее, их семьи продолжали досаждать, а лишняя реклама нашему передовому флоту была ни к чему. Оформив пенсию по утере кормильца, компания умывала руки: все сделано согласно нормативным актам, и дальнейшее ее мало интересовало, разве что устроить ребенка в детский сад пароходства при их острейшем дефиците или добавить пароходское пособие или пенсию до достижения детьми восемнадцати лет. Все это, конечно, хорошо, но вернуть детям отца, а жене мужа уже невозможно, и его не будет больше никогда, как и могилы в бездонном океане. Спустя много лет Александр и сейчас размышляет, что так повлияло на капитана и стармеха со вторым механиком: то ли молодость, то ли безрассудный оптимизм. Скорее всего, привычки, выработанные с раннего детского возраста все той же командно-административной системой и усугубленные войнами и «враждебным окружением», выразившиеся в одной краткой фразе: «Надо», – и тогда все побочные вопросы отпадали, будто эта фраза вобрала в себя все проблемы мира. Хотя, по-хорошему, нужно было в тот же день уйти с судна, но этого никто не сделал, тем более в одиночку, ведь сразу же посыплются несусветные обвинения, хорошо, хотя бы не шпионаже в пользу разведки Зимбабве или незабвенного Гондураса, да и с пароходством пришлось бы распрощаться. Опять уже хорошо знакомый партком с привычными клише: «Струсил, в то время как страна в едином порыве…» – и так далее, и в том же духе. Вот если бы весь экипаж отказался, тогда еще, может, что-нибудь и вышло, но судно в любом случае завернули бы сначала для ремонта дизель-генераторов, с настоящим экипажем или с другим, но, скорее всего, дело бы спустили на тормозах, тем более что претензии экипажа абсолютны справедливы и обоснованы и играть со смертью в кошки-мышки на чужих жизнях – это совсем не то, что на своих. Бывало, правда, что единичные подобные поступки спасали жизнь мореходам. Однокашник Смолина, третий механик с теплохода «Тавричанка» из одиозной серии немецких «Повенцов», наотрез отказался идти в роковой рейс, в котором судно вместе со всем экипажем утонуло, не оставив никаких следов и даже места своего крушения, а Сергей остался жив. Спустя год японские рыбаки подобрали в прибрежной зоне пустую шлюпку с судна, занесенную песком и илом, хотя пароход утонул, согласно его последним данным, в районе Тайваньского пролива, потеряв остойчивость на попутном волнении, и опрокидывание произошло почти мгновенно, посему никто не выжил, а остался там, где его застала катастрофа.

Тем не менее почти двухмесячный рейс на одном работающем генераторе удалось содеять, к удивлению механиков: то ли неслыханная удача и везение содействовали им, то ли бог взял под свою опеку и хранил до самого прихода в Питер, обеспечив невиданную для этого района плавания погоду в оба конца. Большую часть свободного времени во время переходов Александр проводил в машинном отделении, невольно прислушиваясь к тону работающего генератора, а если океанское волнение усиливалось и зыбь становилась крупнее, покачивая судно градусов на десять на оба борта, то начинало щемить сердце. Сон тоже стал чутким и прерывистым. Внутреннее напряжение сохранялось на протяжении всего рейса и отлегло лишь после постановки в японский завод, но и после этого на протяжении продолжительного времени по спине пробегали мурашки от одних лишь воспоминаний. К тому же в Ванкувере быстро погрузили, там по-другому не бывает, и 14 тысяч тонн выглядят совсем незначительными по сравнению с двухсотенными балкерами. После выгрузки в Петропавловске сразу же снялись на японский Кобэ, где с ходу поставили в ремонт. Прилетел представитель фирмы «Зульцер» из польской Познани, руководивший ремонтными работами как сотрудник завода-изготовителя. Любо-дорого смотреть на работающих японцев с их отточенными и выверенными движениями, не допускающими лишних движений и суеты, лишь изредка перебрасывающихся короткими фразами, смахивающих на единый хорошо отлаженный механизм. Отсоединили от фундамента оба вспомогательных дизеля, подвесили их на талях, уложили новые коленчатые валы. Всего лишь через десять дней оба генератора были в работе, и, погрузив трубы большого диаметра для газовиков Тюмени, полностью энерговооруженное судно снялось на Находку.

Закончив выгрузку труб, пароход перешвартовали на другой причал и приступили к погрузке пиломатериалов на свободолюбивую Кубу. Правда, тогда было не совсем ясно, за чей счет? Но время все расставило по своим местам, и после списания долгов, превышающих тридцать миллиардов долларов, стало совершенно ясно: за чей счет шли многочисленные перевозки с многомесячными простоями в ожидании постановки к причалам для выгрузки бесплатных грузов. Получается, что бесплатный груз с доставкой на дом и бесплатными временными складами от месяца до полугода. Наверное, никогда и нигде не было подобных «продаж» в мировой практике.

Погрузка в Находке шла ни шатко ни валко и растянулась на две недели. Словно предчувствуя многодневный дрейф на внешнем рейде Гаваны у маяка рядом с крепостью Эль-Морро. Экипаж хорошо отдохнул перед дальней дорогой и, меняясь вахтами, все желающие побывали во Владивостоке, к некоторым приезжали жены с детьми и без. Уже побывавшие на острове Свободы советовали набирать побольше советского парфюма: одеколон «Шипр» и духи «Кармен» с испанской красавицей на этикетке, а также зубную пасту и обычные носки – дефициты, присущие стране, строящей социализм. Все эти советские предметы ежедневного обихода пользовались громадной популярностью на острове и использовались для последующего обмена на экзотические местные товары: ром местного названия «Бвкарди», хотя многие подозревали в нем хорошо сделанный обычный самогон, и настоящие сигары кубинского происхождения, которых лишились их заклятые соседи американцы, впрочем, это, наверное, была их самая большая потеря на острове Свободы, ну и, конечно, фрукты всех видов и сортов. Старшему механику Ивану Яковлевичу, по его просьбе, прибыла замена в лице Прыгунова Владимира Ивановича. На этот раз это была единственная замена. К этому времени на судне сложился дружный, сплоченный коллектив, что само по себе на флоте случается нечасто. Погрузка заканчивалась, а вместе с ней и стоянка в своем порту. Старожилы не зря предполагали, что следующая будет совсем нескоро, и впереди маячил более чем месячный переход. Некоторые суда этой же серии брали на Кубу помимо пиломатериалов около 1000 тонн консервов, скорее всего, в надежде на быструю постановку к причалу из-за боязни испортить консервированные продукты, но это мало помогало, и стоянка в пределах месяца им тоже была обеспечена. Наконец, глубокой ночью, после традиционного оформления, снялись в длительный рейс. Летняя погода в Тихом океане являет собой полный контраст с зимней, недаром его и назвали Тихим в летнюю пору, когда он, как двуликий Янус, показывает свое привлекательное лицо, без штормов, и лишь постоянная зыбь от прошедшей где-то в стороне непогоды напоминает о беспредельности океана. Переход занял 35 суток: сначала до точки севернее Гавайских островов миль на 200, и потом уже курс на Панамский канал. Многодневное убаюкивающее одиночество с постоянно палящим солнцем и прозрачной водой, отражающей солнечные блики, на которые невозможно смотреть без темных очков, и лишь редкие стаи дельфинов пытаются сопровождать судно, но вскоре отстают и всем стадом, поочередно выпрыгивая из воды, уходят по своим делам; летучие рыбы неожиданно выскакивают из воды, убегая от преследующего хищника, и, пролетая метров двести, снова плюхаются в воду. Утром вахтенный матрос, обходя судно, находит на палубе несколько таких крылатых существ и приносит на камбуз. Судно полностью загружено, и высота надводного борта минимальна – вот они и оказываются на судне, перелетая борт и ударяясь о комингс трюма. По своим вкусовым качествам они ничуть не уступают лучшим породам рыб, так что у их преследователей губа не дура. Палубная команда, в основном работающая на верхней палубе и надстройке, почернела от загара: оставив на себе лишь шорты и тюрбан на голове, предохраняющий ее от теплового удара, на ногах рабочие босоножки, без которых пройти по раскаленной палубе невозможно. Издали вся боцманская команда напоминает пиратское сборище трехсотлетней давности. На фоне бронзовых тел мелькают лишь глаза и белые зубы. Благополучно пересекли Тихий океан, и впереди показался городок Колон, названный в честь Колумба, а за ним и вход в канал. Панамский канал представляет собой шлюзовую систему, поднимающую суда на 26 метров, до уровня озера Гатун, и затем опускающую их до уровня Атлантического океана. Работа главного двигателя в шлюзах запрещена, и пароход ведут четыре «мула»: так называют небольшие, словно игрушечные, тепловозики, следующие по рельсам вдоль канала. Все четыре мула распределены по два на баке и столько же на корме, натяжением швартовых умело руководит опытный лоцман. Большинство свободных от вахт и работ выскочили на главную палубу, с интересом разглядывая сооружения канала, особенно те, кто проходил им впервые. А вот впереди показался Бальбоа, а за ним выход в Атлантику. Через четверо суток пароход остановился на внешнем рейде Гаваны, недалеко от маяка Эль-Морро. Из радиопереговоров с диспетчерской порта стало ясно, что наша очередь теряется где-то вдалеке и к восьми утра необходимо подходить в зону действия маломощной радиостанции, чтобы узнать сегодняшние планы на постановку, так как сильные течения к утру следующего дня дрейфующие суда уносят суда далеко от маяка. Постановка на якорь из-за больших глубин невозможна, и к утру все суда, разбросанные в разных местах, начинают подгребать к маяку, чтобы услышать очередное: «Вас на сегодня в расписании нет», – и тогда повторяется все сначала. Таким образом продрейфовали полтора месяца, вымотавшись до предела: постоянная зыбь и дрейф с постоянной готовностью главного двигателя и ежедневная подработка для подхода к зоне действия радиостанции. Наконец, когда отчаяние достигло своего предела, дошла очередь и до нашего парохода. Судно поставили к причалу, и по требованию карантинных властей принято решение о проведении фумигации груза. На время фумигации экипаж переселили в гостиницу, и прежняя бодрость не замедлила вернуться к экипажу, хотя жара тропического солнца располагала к обратному. Рядом с гостиницей – центр города с его ресторанами, магазинами, в поисках которых не было необходимости долго бродить по раскаленным улицам. Иногда при помощи агентской компании выезжали на знаменитые гаванские пляжи с мелким белым песком и бирюзовой водой под тридцать градусов, заходя в которую, не чувствуешь охлаждения. Агент предупредил, что встречаются морские ежи, иглы которых пробивают даже кожаные подошвы морских босоножек морфлотовской спецодежды, и затем обламываются, частью оставаясь в ноге, причиняя долго не заживающие раны и боли от сидящего в глубине маленького осколка этой своеобразной стрелы. Поэтому изрядно напуганный народ иначе как в босоножках в воду не заходил, внимательно смотря под ноги, пока они не отрывались ото дна и можно было плавать, не опасаясь морских ежей. Обедали и ужинали в ресторане на первом этаже своего отеля. Однажды у Александра разболелся зуб, терпеть ноющую боль стало невозможно, и агент отвез его в стоматологическую клинику. Для укомплектования группы из трех человек к нему прикомандировали еще двух моряков из рядового состава: тогда выходить в город за границей разрешалось только в составе группы из трех человек, старшим назначался кто-то из командиров, и с обязательной отметкой в специальном журнале об ознакомлении с правилами поведения советского моряка за границей. Пока Смолин лечил зуб, его группа «прикрытия» дожидалась сидя в коридоре. Врач быстро поставила пломбу, и при этом весь состав стоматологов удивлялся, заглядывая в рот с золотыми коронками, добавляя, что у них делают так же. По завершении работы она пригласила в кабинет большую группу студентов, по очереди заглядывающих пациенту в рот, являющийся в данный момент наглядным пособием для обмена медицинским опытом. Но все обошлось, и золотые коронки остались на своих местах все до одной. После поликлиники члены группы возжелали выпить местного пива, что и немудрено в такую жару. Зашли в ближайший бар, и оба морехода с удовольствием потягивали холодное пиво, в то время как Александру приходилось лишь облизываться, так как ему запретили есть и пить в течение двух часов, и ему пришлось сидеть в роли стороннего наблюдателя, развлекая подчиненных разговорами. Неожиданно в бар вошел молодой майор в советской форме и сразу же направился к столику наших мореходов. После знакомства Иван рассказал, что он здесь служит и сейчас с серьезным заданием рыщет по советским судам в поисках березовых веников для бани. К ним с проверкой из Москвы едет большое начальство, и, при наличии шикарной бани с бассейном, отсутствуют исконно русские атрибуты: березовые и дубовые веники, а какая же баня без веников. Его и откомандировали из части, и вот уже почти целый день он как голодный волк рыщет по всей Гаване в поисках злополучных веников, объезжая русские пароходы. Смолин ответил, что у них на судне тоже есть баня и приличное количество веников, которыми предварительно запаслись, посылая для этого целую экспедицию в ближайшие находкинские леса и дубравы. Сели в ивановский газик и поехали на судно. Кубинцы относились к нашим военным в то время с большим пиететом – на всех постах отдавали честь и беспрепятственно пропускали. По пути Иван завез наших моряков на мандариновую плантацию и, переговорив с управляющим, известил, что завтра на судно привезут немного фруктов. На судне снабдили его вениками и красной рыбой и, пригласив к себе в гости с командиром части, отправили встречать и парить инспектирующего генерала. На следующее утро к борту подъехал грузовик с мандаринами, ананасами и бананами. Водитель передал, что это подарок от советских офицеров. Через несколько дней, после убытия московского начальства, Иван вместе с командиром части полковником Марченко прибыли с визитом на судно. Полковник тоже был молод и энергичен, без умолку болтал и рассказывал о своей службе на чужбине, судя по всему, не так уж плохой, и об американцах, не подозревающих о громадной силище, находящейся у них под боком, на территории Кубы. Посиделки происходили в каюте старшего помощника. Капитан и стармех вручили воинам сувениры. Офицеры в ответ подарили всем присутствующим поделки из красного дерева, сделанные их солдатами. Полковник был родом из Одессы, и когда ему показали судно, все восхищался: «Какая большая барка!» Полковник, хотя и одессит, но отстал в своем определении, по крайней мере, лет на сто, впрочем, вполне возможно, это было всего лишь детское воспоминание о несбывшихся мечтах стать моряком. Как принято было говорить: встреча прошла на высоком идейно-политическом и неформальном уровне. Офицеры в свою очередь пригласили наших моряков к себе в гости. Через два дня за приглашенными пришла машина. Капитан и старший механик отказались от поездки и вместо себя отправили старпома, второго механика и начальника радиостанции. По дороге заехали и осмотрели несколько достопримечательностей, куда простым туристам ход заказан. Подъехав к расположению части, увидели красивую бронзовую табличку с надписью: «Хозяйство полковника Марченко». Баня и в самом деле оказалась шикарной: парилка, несколько помещений для отдыха, и за ней красовался бассейн под открытым небом, благо местный тропический климат позволяет им пользоваться круглогодично. Стол уже был накрыт – и процесс пошел. А потом была баня с притягательным бассейном. После парилки голышом попрыгали в бассейн, а сверху смотрели крупные немеркнущие звезды черного, почти экваториального, неба. Так уж получилось, что из-за каких-то веников, незначительного жизненного эпизода, встреча превратилась в очень запоминающееся событие, которое вспоминается до сих пор.