Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 3"

По рассказам старшего механика Александра Смолина

Киноактеры на судне
Медицинская стажировка для механиков

В семидесятых годах прошлого столетия, уже после окончания вьетнамской войны, большинство малышей Дальневосточного пароходства, закончив свой арктический поход, уходили в Юго-Восточную Азию, в основном занимаясь перевозками на Вьетнам, Филиппины, Китай, иногда добираясь до Индостана с Индией и Бангладеш. Стоянки в этих странах иногда затягивались надолго, и экипажи, уставшие от вязкой жары с почти сто процентной влажностью, когда и на раскаленную под лучами знойного солнца палубу выйти невозможно, особенно с плохо работающим кондиционером, теряли над собой контроль, и у многих «сносило крышу», особенно когда капитан и помполит сами не прочь поучаствовать в этой вольнице. Иногда такие случаи проходили более-менее незаметно и не доходили до ушей вездесущего парткома, но зачастую похождения бравых мореходов становились известными еще до возвращения в базовые порты, и тогда начинались долгие разборки, нередко заканчивающиеся закрытием виз и увольнением из пароходства особо отличившихся актеров. При этом доставалось капитанам и помполитам вплоть до самых серьезных мер административного воздействия, как тогда было принято указывать в официальных документах. На таких судах полностью утрачивался контроль, и их экипажи походили на сборище анархистов, которым море по колено. Во многом этому способствовали дешевые алкогольные напитки, закупаемые через шипчандлеров (официальные поставщики продуктов на суда без акцизных накруток, то есть на условиях free tax, как в магазинах беспошлинной торговли). Спиртное в горячем цехе действовало безотказно, очень быстро превращая совершенно безобидных и покладистых людей в агрессивных и готовых во все тяжкие, не отдавая себе отчета в своих действиях и затуманенных алкогольными парами, усугубленными тропической жарой.

В 1974 году Александра Смолина направили третьим механиком на теплоход «Гжатск» из серии «Повенцов», небольших судов немецкой постройки, имеющих проблемы с остойчивостью, как уже не раз указывалось в предыдущих рассказах. Судно имело неоспоримое преимущество перед своими близнецами. Работая на дизельном топливе, «Гжатск» лишился полярных прелестей, его просто не пускали в Арктику ни в каком качестве, и посему судно слыло чисто заграничным, хотя район плавания ограничивался Юго-Восточной Азией, включая Австралию, куда и не мечтали заходить другие «Повенцы». Капитаном судна был Иван Петрович Афонин, очень неординарный человек, отягощенный службой в военно-морском флоте и лишившийся своей черной формы с блестящими погонами в результате реформ Хрущева. Таких как он называли жертвами Женевского соглашения, или ЖЖСовцами, на местном коротком сленге. Прошлое добавляло ему ореол загадочности старого морского волка, чем он немало гордился. Отличительной чертой капитана являлась его удивительная схожесть с популярным киноактером Евгением Евстигнеевым, поэтому в экипаже за глаза его называли Евстигнеевым или, упрощая, – Евстигней.

По непредсказуемым условиям бродячего морского плавания «Гжатск» забрался в Бангладеш – одну из самых бедных стран мира. Климат Бенгальского залива отличается несусветным пеклом при высокой влажности, и экипаж мечтал поскорее выбраться из этой дыры, куда вдобавок приходят жестокие ураганы, уничтожая тысячи аборигенов, ведущих всю свою жизнь со всей утварью и домашними животными на лодках, промышляя рыбой и другими морскими обитателями для собственного существования. Заканчивался апрель, и жара еще только подбиралась к берегам залива, хотя южный муссон уже давал о себе знать. Нужно было как можно скорее уходить из этих не самых комфортных условий и районов мирового океана. И как по щучьему велению, из пароходства пришло рейсовое задание следовать в порты южной Австралии к берегам Большого Австралийского залива. Спустя пять суток перехода до индонезийских островов вышли из зоны начинающего крепчать муссона, погода значительно улучшилась, и наш «Повенец» резво побежал по назначению, обходя Австралию с запада. Переход до Австралии далеко не близкий, приближалось первое мая – День международной солидарности трудящихся, широко празднуемый на родине, и, чтобы не ударить в грязь лицом, на общесудовом собрании также решили отпраздновать приближающийся праздник. Мероприятие не из рядовых, а один из самых ярких советских праздников с демонстрациями и шествиями трудящихся с портретами членов политбюро и плакатами, призывающими к сплочению всех трудящихся. Но поскольку шествие с транспарантами по главной палубе вдоль фальшборта и трюмов посреди Индийского океана выглядело бы довольно странно, судовая администрация решила ограничиться общесудовым собранием и праздничным столом. Капитан Евстигней и первый помощник Михалыч были друзьями, и любимым их занятием являлись совместные беседы за рюмкой чая, и хотя Михалыч частенько жаловался на боли в желудке, но «на шару», как говорил герой одного известного фильма, пьют даже язвенники и трезвенники. На собрании капитан донес до сведения экипажа, что увольнения на берег на первое мая не будет по распоряжению парткома во избежание провокаций против советских людей во время праздника, тем более что в южной Австралии много советских эмигрантов, только и мечтающих устроить праздник своим бывшим соотечественникам. Но если экипаж все же пожелает отметить праздник, то нужно заказать через шипчандлера немного спиртного: по две бутылки «Смирновской» и ящику пива на человека, пожалуй, будет достаточно, увлекаться не стоит. Голосование прошло на «ура», и капитан подтвердил свое согласие.

Австралийские докеры высокопрофессиональны, и их работой и отточенными экономными движениями можно любоваться: грузовые работы производятся быстро и качественно, не причиняя порчи грузам. Один за другим промелькнули Перт, Аделаида, Мельбурн, а праздник трудящихся выпал на Нью-Касл, где экипаж был тепло встречен бывшими соотечественниками, соскучившимися по родному языку и свежим людям с противоположной стороны «железного занавеса». Они сразу же пожелали разобрать мореходов на различные экскурсии, но их поставили в известность о завтрашнем празднике, который экипаж будет встречать на борту, а встречи с выездом на экскурсии переносятся на следующий день, второе мая. Первого мая несколько эмигрантов посетили судно, и для них накрыли праздничный стол в столовой команды. Праздник удался на славу, без провокаций и излишних возлияний. На следующий день, второго мая, во второй половине дня на судно начали прибывать эмигранты и забирать с собой членов экипажа для поездок по городу, к себе в гости как продолжение празднования и на экскурсии по их собственному выбору. Случилось так, что третий механик Смолин попал в одну группу со стармехом Борисом Егоровичем, или просто Егорычем, как его звали на судне, старпомом Вадимом Сергеевичем и матросом Петром (Петрухой). Всю группу привезли в молодежный клуб, где веселье шло через край: танцы, смех, музыка. В разгар веселья один из эмигрантов, наклонившись к Смолину, посоветовал ему обратить внимание на стармеха, у которого проблема с одеждой. И в самом деле, третий механик, едва взглянув на деда (общепринятое на флоте неофициальное прозвище старшего механика), увидел, что у того лопнула молния на ширинке – и оттуда назойливо торчит часть белой рубашки, обращая на себя внимание многочисленных окружающих. Дед, разгоряченный танцами и разговорами, ничего не замечал. Пришлось срочно закругляться, не оставлять же стармеха курам на смех в приличном обществе. Один из эмигрантов повез на судно стармеха и матроса, а второй – старпома и третьего механика. Приехав на судно, выяснили, что стармех с матросом еще не появлялись, но приехавший эмигрант успокоил старпома, пояснив, что он знает где живет второй эмигрант, и предложил поехать к нему – они наверняка заехали к хозяину, и нужно всего лишь поторопить их. Еще далеко от дома они услышали оглушительную музыку, льющуюся из открытых окон. Старпом и Смолин, войдя в дом, сразу же увидели картину не для слабонервных, пригодную разве что в юмористических шоу: стармех Егорыч с разорванной ширинкой и торчащей оттуда рубашкой лихо отплясывал с матросом Петрухой какой-то неизвестный танец североамериканских индейцев. Хозяин дома тихонько сидел в углу и лишь всхлипывал из-за боязни за сохранность недавно купленного музыкального центра, который, будучи включен на максимальную громкость, подпрыгивал в такт музыке. Старпом быстро выключил музыку и потащил плохо соображающего деда на улицу, чтобы привести того в чувство, изрядно пьяненького, и отправить на судно. О матросе позаботился Смолин. Добравшись на пароход без дополнительных приключений, отправили стармеха переодеть брюки, а Петруху спать. Старпом пригласил Смолина к себе в каюту выпить по рюмке и расслабиться после совершения надзора за своими соплавателями. Третий механик и старпом несли вахту в одно и то же время и дружили. Не успели сесть за стол, как в каюту без стука зашел уже немного протрезвевший дед в других брюках и с порога заявил: «Что здесь делает третий механик?» Старпому в этой ситуации следовало бы поставить стармеха на место и указать на элементарное приличие, но Смолин встал, попрощался с чифом (общепринятое на мировом торговом флоте короткое обращение к старшему помощнику), добавив, что в этот вечер покоя, видимо, не будет, и пошел к себе в каюту. Проходя мимо кают-компании, увидел, что по телевизору идет классический вестерн всех времен «Великолепная семерка», и примкнул к членам экипажа, с упоением увлеченных фильмом. Но досмотреть фильм до конца ему не удалось: незадолго до полуночи в дверь заглянула доктор в белом халате и поманила Смолина. Пришлось выйти и выяснить причину столь срочной надобности. Доктор спросила, есть ли у третьего механика бритвенный станок, на что Смолин с иронией ответил: «Кому это понадобилось побриться в полночь?» Но доктор со всей серьезностью сказала, что нужно побрить голову стармеху, а потом зашить разошедшуюся кожу от раны на голове. Дед наказал ей пригласить в ассистенты именно третьего механика. Александр взял бритвенный станок и отправился в лазарет, и едва он открыл дверь, как оторопел от увиденного воочию: вся палуба была залита кровью. Стармех лежал на кушетке с зияющей на голове раной в виде полукруга через весь череп, от уха до виска, похожей на дугу большого круга на географическом глобусе. Кожа вокруг раны разошлась сантиметра на два, и из-под нее пульсирующими толчками вылетали сгустки крови. Запах свежей крови, смешанный с оставшимися алкогольными парами в закрытом помещении лазарета, был невыносим и так и норовил уложить присутствующих в обморок. Доктор, похожая на смерть с косой, неестественно матово-белого цвета, попросила выбрить волосы вдоль раны, чтобы потом приступить к наложению швов, скрепляющих края кожи. Пациент все еще не отошел от веселящих паров спиртного, и анестезию колоть было бесполезно. Недаром народная поговорка гласит: «Чем лучше было вчера, тем хуже сегодня». На данный момент дед и являл живой пример этой поговорки и страдал как никто другой за себя и за того парня. Наверняка в голове у него вертелось: «Лучше бы я умер вчера, чем испытывать такие мучения сегодня». Смолин выбривал волосы вдоль раны по живому, стараясь сильно не нажимать и не причинять лишнюю головную боль своему шефу, хотя стоило бы за все его вчерашние выходки. Но как ни старался Александр, дед время от времени издавал душераздирающие вопли, как будто его на самом деле готовили к четвертованию. Худо ли бедно, но побрили – и приступили к наложению швов в четыре руки. Наложили на истерзанный череп порядка тринадцати швов, но и после проведенной операции дед так вошел в свою роль, что временами продолжал орать во весь голос с запредельными децибелами. В наступившей ненадолго паузе прозвенел телефонный звонок. Александр снял трубку и по привычке сказал: «Третий механик слушает». После его слов на обратном конце трубку бросили, но звонок повторился, и последовал тот же ответ. Звонки повторились еще дважды с тем же успехом, после чего прекратились. После наложения швов Смолин перенес старшего механика в его каюту и сделал противостолбнячный укол, так как у доктора уже не было сил даже на укол. Наконец-то обессиленный дед угомонился и крепко заснул, все-таки первоначальная спиртово-водочная анестезия еще действовала.

Как выяснилось, стармех Егорыч стал жертвой собственного поведения как не рассчитавший свои силы (из его последующего рассказа третьему механику). После того как он выпроводил Александра из старпомовской каюты, немного посидел у старпома и пошел к себе. Понадобился туалет, который у него в каюте на выходе из спальни. Сел на унитаз и, разморенный перипетиями сумбурного дня, слегка приуснул – и сразу же спикировал с унитаза головой вниз под умывальник, к раковине которого подходят с палубы две трубки, с горячей и холодной водой. Давно сгнившую трубку холодной воды закрепили с помощью фланца диаметром 120 миллиметров. В этот самый фланец дед и угодил своей головой так, что половина окружности фланца, как бритва, рассекла кожу головы до самого черепа. Ему еще повезло, что коробку не проломил. После оглушающего удара стармех потерял сознание, а когда очнулся в луже крови, то смог только заползти в спальню, позвонить доктору и вновь потерять сознание. Непонятно каким образом прибежавшая доктор смогла дотащить совсем не легкого деда до лазарета и уложить его на кушетку. Очень похоже на действия санитарок на фронте. Выручило ее то, что каюта деда, доктора и лазарет находятся на одной палубе, иначе ей пришлось бы форсировать лестничные марши.

Интересно объяснение помполита Михалыча. Они вместе с Евстигнеем сидели в капитанской каюте и продолжали отмечать Первомай. Набравшись до положения риз, Михалыч направился к себе в каюту, расположенную ниже палубой, рядом с лазаретом. Перед сном он решил немного протрезветь и вышел подышать на палубу левого борта. В то же время на этой же палубе, но с правого борта, находились стармех и матрос Петруха, который так и не пошел спать. Было это еще до того, как дед вернулся в свою каюту. Между ними шел следующий диалог. Петруха стармеху: «Слушай, Ганс, ты мне не одолжишь бутылку смирновской, а то у меня закончилась?» Стармех отвечает: «Для тебя, Пауль, мне ничего не жаль!» Помполита они не видели. Михалыч, услышав русскую речь с немецкими именами, подумал, что у него что-то с головой и не начало ли это белой горячки. «Наверное, перепил у Евстигнея, пора завязывать с выпивкой», – решил он и, повернувшись на цыпочках, потихоньку вернулся к себе в каюту и лег спать. Едва успел заснуть, как душераздирающий вопль вместе со страшным мгновенным сном разбудил его, заставив подскочить на кровати, но опять наступила тишина. Он опять начал засыпать, но тот же крик снова повторился. Михалыч встал и выглянул в коридор, но там было пусто и тихо. Подумав, что происходит какая-то чертовщина, начал снова засыпать, но крик снова повторился, и тут он начал звонить в лазарет, но почему-то все время попадал к третьему механику. Ему стало совсем плохо, и он подумал, что допился до ручки и белая горячка все чаще преследует его. Михалыч сел на кровать и горько, но тихо заплакал. Последней мыслью было твердое обещание самому себе, что больше ни капли спиртного в рот не возьмет. Утром, после рассказа Смолина о происшедшем ночью в лазарете, испытал ни с чем не сравнимую радость, разве что похожую на раннее детство, когда рано утром просыпался от солнечного лучика, бьющего прямо в глаза. Оказывается, что никакой белой горячки у него не было, и, окрыленный этим открытием Михалыч, бросился к Евстигнею продолжать праздновать солидарность и единство трудящихся всех стран как истинный адепт мирового пролетариата на посту, куда его направила родная партия.

Охота на волков

После окончания грузовых операций и праздников, так удачно совмещенных в австралийском Нью-Касле, «Гжатск» снялся на порты Японии, обходя Австралию на этот раз с востока, вдоль Большого Барьерного рифа. Если во время плавания на самом юге Австралии судно постоянно испытывало крупную зыбь, идущую от антарктических циклонов, то после прохождения юго-восточной оконечности материка и поворота на север в направлении Японии океанская зыбь становилась все меньше и незначительней – и спустя несколько дней и вовсе не ощущалась. Погода стояла благоприятная почти на протяжении всего перехода при ярком солнце и незначительном волнении, изумрудный блеск воды, сверкавшей яркими солнечными бликами, ослеплял незащищенные глаза, и лишь темные очки спасали зрение и позволяли осматривать водное пространство до самой линии горизонта. Однообразную картину океанской бесконечности время от времени разнообразили лишь стаи дельфинов и летучих рыб. Утром с наступлением светового дня вахтенный матрос, ежедневно обходя судно с обоих бортов, находил на главной палубе несколько таких летунов, которые по вкусу ничем не отличались от обычной макрели. Во время перехода получили радиограмму из пароходства о переименовании названия судна на «Синегорск». Видимо, это было связано с переименованием города Гжатск в город Гагарин, и прежнее название судна уже не было ни к чему привязано, ибо города с таким названием больше не существовало. Не называть же небольшое изрядно потрепанное судно именем первого в мире космонавта. Вот и сошлись на нейтральном названии «Синегорск». С таким названием в пароходстве не так давно было старенькое судно типа «Андижан», но время берет свое – и он был пущен на металлолом, или, как говорили среди морского люда, «на гвозди». Из-за этой новости собрали общесудовое собрание, на котором капитан Афонин-Евстигнеев проинформировал экипаж о предстоящем переименовании, но объяснить причину переименования не смог, потому что сам не знал, а в радиограмме об этом ни слова.

На следующее утро после собрания третий механик Смолов в 08.00 сдал свою вахту четвертому механику. Позавтракав в кают-компании со старпомом Вадимом Сергеевичем, немного поболтали ни о чем согласно классике жанра, установившейся на судах. Затем вышли подышать на палубу, пока относительно прохладно и не наступила тропическая жара, и спустя недолгое время разошлись по своим каютам отдохнуть после ночной вахты. Около 11.00 раздался стук в дверь. Смоллин встал и открыл дверь: на пороге стояла доктор в белом халате под стать бледному цвету ее лица. Увидев ее, Александр сразу же по одному лишь ее взволнованному виду определил очередную напасть и тут же спросил, что случилось на их судне, столь богатом на разнообразные неожиданности и непредсказуемые выходки отдельных членов экипажа. Доктор вымолвила, что Александра срочно ждут у каюты капитана старпом и помполит. Третий механик прыжками бросился вверх по внутреннему трапу надстройки и увидел Сергеича и Михалыча, изо всех сил удерживающих дверь капитанской каюты, а изнутри что-то, громко крича на отборном морском лексиконе, рвался наружу Евстигней. Увидев Смолина, чиф обрадованно кивнул ему, словно они давно не виделись, и добавил, что нужно как-то успокоить капитана, который очень агрессивен и буянит. Нужно будет отвлечь его внимание, когда они с помполитом перестанут держать дверь. По команде старпома распахнули дверь и мгновенно оказались внутри каюты. Посередине стоял Петрович с побелевшими злыми глазами и огромным тесаком в руках, которым можно насквозь проткнуть зрелого секача. Увидев столь неожиданно ворвавшихся в его каюту непрошеных посетителей, мастер вскинул руку с тесаком и заорал: «Что, хвостатые, рогатые, сами пришли? Сейчас я вам быстро хвостики почикаю». Понимая, что малейшее промедление может стоить кому-либо из них жизни, Смолин с криком прыгнул к дивану и замахнулся, чтобы сконцентрировать внимание капитана на себе. Тот отвлекся и повернулся в сторону третьего механика. Старпом, воспользовавшись этим, ударил мастера по руке и выбил нож. Старпом с помполитом навалились на буйного капитана, и доктор сделала ему успокоительный укол, немногим меньший, чем Моргунову в «Кавказской пленнице». Спустя несколько минут Евстигней затих, его подняли и уложили в кровать. Старпом заглянул под кровать и обнаружил там бутылок двадцать «Смирновской» и пару ящиков пива. От таких запасов присутствующим стало не по себе – и пришлось приступить к реквизиции. Всё содержимое перенесли в каюту старпома и закрыли на замок. Как выяснилось, после общесудового собрания два друга, капитан и помполит, решили отметить переименование судна – и отмечали это событие до 10 утра следующего дня. Когда сознание начало раздваиваться под воздействием больших доз алкоголя, неизвестно по какой причине вспыхнула ссора. Она и должна была произойти при отсутствии всех сдерживающих факторов, напрочь утопленных в спиртном. Капитан достал свой громадный нож и начал гоняться за Михалычем по каюте. Помполиту удалось выскочить в коридор и, удерживая дверь, во весь голос взывать о помощи. Отдыхающий после вахты в своей каюте, находящейся рядом на левом борту, старпом, услышав крики, прибежал на помощь, спасать помполита от грозившей ему опасности. Выяснили истоки появления оружия убийства. Евстигней сделал заказ мотористам, объяснив, что он заядлый охотник, а в тайге много волков и он намеревается на них охотиться. Мотористы не сильно разбирались в приморской фауне, не зная, что с волками в приморской тайге большая напряжёнка. Местные тигры и медведи не очень-то жалуют серых хищников, и тем приходится мигрировать за пределы ареала, населенного более крупными и зубастыми животными. Так что Евстигней с волками явно переборщил, но на его откровенный ляп никто внимания не обратил. Волки так волки, не жирафы с бегемотами, по крайней мере, и не крокодилы со львиными прайдами. Не так важно, что между африканской саванной и дальневосточной тайгой существуют определенные различия. Мотористы, не желая ударить лицом в грязь, изготовили тесак, на который можно было насадить двух серых хищников одновременно. А тут как раз представился случай опробовать месарь до начала сезона охоты на волков. Оставшийся переход до Японии мастер умасливал старпома выдать ему хотя бы небольшую толику конфиската, но старпом держался твердо и не поддался на уговоры. В Японии представитель пароходства доставил на судно весь комплект документов, включая судовую печать с новым названием судна «Синегорск», и «Гжатск», закончив свою полную сюрпризов трудовую жизнь, ушел в историю, обернувшись, как в русских сказках, совершенно непорочным «Синегорском» со своим неизвестным будущим, начиная новую биографию с нуля.