Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 3"

Из жаркой и душной Гаваны с ее грязной бухтой, залитой толстым слоем различных нефтепродуктов, отливающих на солнце разными цветами радуги, и с их резким запахом, отдающим на милю, если не больше, перешли в чистый американский Мобил. И опять рейдовая стоянка в ожидании решения о начале погрузки. В то время отношения со Штатами были прохладными, хотя трудно найти время в новейшей истории, когда они становились дружескими или, на худой конец, даже нормальными. После десятидневного ожидания, так и не достигнув обоюдного соглашения, решаемого между продавцом и покупателем, пришлось уходить несолоно хлебавши на Тихоокеанскую сторону, минуя Панамский канал, на перуанский порт Кальяо под погрузку руды, и оттуда следовать на северокорейский порт Раджин, арендуемый у Северной Кореи Дальневосточным пароходством, естественно, по согласованию с Министерством морского флота. Руды, как правило, относятся к категории грузов с малым удельно-погрузочным объемом, то есть почти сродни тому же железу, занимая мало места, имеют большой вес, и при погрузке центр тяжести груженого судна оказывается гораздо ниже, напоминая детскую игрушку «Ванька-встанька», которая при малейшем отклонении от положения равновесия и прекращении действия внешней силы резко устремляется в прежнее положение посредством все уменьшающихся колебаний. Целый месяц стремительной качки вымотал весь экипаж до предела, и это в условиях хорошей погоды, лишь под действием небольшой океанской зыби. Качка была такова, что поотрывало все, что можно и нельзя. Однажды Александр после вахты не смог попасть в свою каюту: вырвало холодильник вместе с креплениями, и тот, перелетев через всю каюту, заклинил входную дверь. Пришлось выбивать филенку (небольшое отверстие внизу двери, закрытое таким же материалом и такого цвета, как и дверь, предназначенное для таких же целей) и просачиваться в каюту через нее. Рейс казался бесконечным, каждое утро встречало не прохладой, а истерзанными от постоянной бессонницы нервами и апатией от непрерывной резкой стремительной качки. Через тридцать два дня наконец-то пришли в Раджин, и хотя в другое время все без исключения отнеслись бы к такому заходу с изрядной долей неприязни, однако сейчас радовались, как древние евреи, увидевшие впервые землю обетованную. На выгрузку парохода потребовалось всего лишь несколько дней, и затем последовал Владивосток. Старший механик, предварительно поговорив с отделом кадров, зашел к Смолину в каюту и сказал: «Хватит Ваньку валять вторым механиком, пора узнать настоящую черную жизнь старшего механика». «Почему черную?» – спросил озадаченно Александр. «Потому, что какого цвета рабочий диплом, такого цвета и жизнь», – ответил Владимир Иванович (рабочие дипломы механиков первого разряда и капитанов дальнего плавания – черного цвета). Умудренный опытом и прозой жизни старший механик во многом был прав, и трудно понять, стоит ли плакать или радоваться: скорее всего, в этой нелегкой жизни хватает и того, и другого.

Впереди Александра ждали курсы «Автоматизация судовых силовых установок» в Одессе, прием в КПСС и тернистый путь старшего механика, и еще не время задумываться над будущими проблемами, которые будут решаться по мере их поступления.

Будни подменного экипажа

О подменных экипажах Дальневосточного пароходства, появившихся практически одновременно с резким ростом флота, и особенно многочисленных линий компании, в шестидесятые-семидесятые годы, неоднократно рассказывалось в предыдущих рассказах, но, исполняя одни и те же обязанности, каждый экипаж был своеобразен, как и рейсы, в которых он подменял штатный состав, давая ему отдохнуть и использовать очередной отпуск и, при хорошей конъюнктуре, еще и часть накопленных за время плавания выходных и праздничных дней, которые невозможно использовать в рейсе в силу специфики работы судна, непрерывной и круглосуточной, да и какой отгул выходных дней возможен в открытом море? Но, как ни странно, попытка воплотить такую ярко выраженную несуразицу со стороны отдела кадров все же предпринималась, хотя закончиться положительным исходом у нее не было ни малейших шансов, и вскоре от нее отказались. Она чем-то смахивала на ежедневные прогулки заключенных под охраной в пределах небольшого участка под открытым небом, отведенного для этой цели и огороженного каменными стенами с колючей проволокой наверху. Рейсы подменных экипажей были разнообразны, как по своим направлениям и длительности, так и по своей уникальности. Нередко перепадали и каботажные вояжи на Магадан или Петропавловск-Камчатский, что вызывало негромкий ропот их экипажей, но все компенсировалось сравнительно короткой продолжительностью рейсов, становившихся почти домашними, с недолгой разлукой со своими близкими. Каботажные рейсы в осенне-зимнее время, когда происходит резкая активизация циклонов, следующих с запада и усиленных установившимся сибирским зимним антициклоном, ничего хорошего не предвещали и являлись, по сути дела, своего рода пыткой – сродни тренировкам космонавтов в барокамере или на специальных тренажерах, за исключением того, что у мореходов продолжительность таких тренировок длится в течение всего перехода или несколько суток. Особенно отличались этим магаданские, поистине героические рейсы, когда судно попадало в объятия очередного циклона и трое суток перехода для пересечения Охотского моря легко превращались в недельную болтанку «голова-ноги» с бессонными ночами с кренами под 30—35 градусов, когда даже у самых бывалых морских волков появляется беспокойство, с быстро нарастающим обледенением, после которого многие суда приходили в Магадан, словно изваянные начинающим скульптором, с заглаженными формами, сильно отличающимися от истинных, и околка льда с применением всех возможных механических приспособлений и крутого пара занимала не менее недели. Капитанам приходилось совсем несладко, и во многом первые инфаркты зарабатывались именно там. Мастера (капитаны) всех судов, следующих в столицу Колымского края, как манны небесной ожидали зимнего ледостава, когда можно будет укрыться, зайдя в плавающий лед миль на десять-двадцать, в зависимости от силы шторма, куда зыбь, хотя и сильно ослабленная, но все же докатывалась, а главный выигрыш состоял в отсутствии обледенения, так как лед гасил все брызги штормового моря и заливаемость палуб и наружных механизмов полностью отсутствовала. Зачастую подменным плавающим экипажам приходилось отдуваться за грехи штатных, когда проштрафившееся судно снимали с заграничных рейсов и направляли в глухой каботаж, невзирая на то, что подменный экипаж не имел никакого отношения к его провинностям, а виновники тем временем отдыхали в кругу семьи и своих близких. Когда же приходил черед возвращаться, пароход уже отрабатывал свою опалу вместе с совершенно непричастным экипажем, штатный состав принимал судно и сразу же отправлялся в загранрейс, фактически не понеся никакого наказания за свои предыдущие проступки, то есть «судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то бросит в бездну без труда», – как в стихах русского малоизвестного драматурга Николая Соколова, впервые появившихся в одном из отечественных журналов в 1850 году и позднее ставших народной песней «Шумел, пылал пожар московский», посвященной захвату Москвы войсками Наполеона Бонапарта в сентябре 1812 года и пожарам, начавшимся по указанию губернатора графа Растопчина.

В конце 1985 года старшего механика Александра Смолина направили в плавающий подменный экипаж №5, который специализировался для работы на линейных судах типа югославской «Пулы» и польской «Ленинской Гвардии». На этот раз планировались на теплоход «Емельян Ярославский» из «гвардейской» серии, но тот по какой-то причине надолго задержался – и пришлось выполнять два каботажных рейса на Магадан на небольших контейнеровозах «Капитан Сергиевский» и «Пионер Находки». Рейсы были короткими, не более месяца каждый, но от этого не менее сложными в декабре-январе: пожалуй, худшем сезоне на этом направлении, когда идет интенсивный ледостав Охотского моря, начиная с его западной части, отягощенный очень холодной подстилающей поверхностью восточной Сибири с морозами 40—50 градусов, и при движении циклонов на восток они-то в первую очередь и служат огромным натуральным холодильником. При движении дальше на восток циклоны постепенно теряют свой холод из-за более теплой поверхности огромного моря, по площади почти равной пяти Франциям, и ледостав умеряет свой темп. На протяжении всей зимы температуры у восточного и западного побережья Охотского моря изрядно отличаются именно по этой причине, даже в холодные зимы, когда море полностью замерзает, но и в это время толщина льда у западного берега Камчатки значительно уступает льду восточной части Охотоморья. Дежурный ледокол бьет канал и проводит караваны судов в непосредственной близости от Камчатки, миль сто-двести, и далее они следуют в порт и город, столицу бывшей блатной романтики. Вскрытие моря ото льда также начинается с восточной стороны, с Камчатского полуострова.

В конце января 1986 года подменный экипаж наконец-то принял линейный «Ярославский» в японской Иокогаме. Судно обслуживало свою традиционную «Феско-Индия Лайн» с японскими портами – Кобе, Токио, Иокогама, Нагоя, и индийскими Калькуттой, Мадрасом, Бомбеем, Нагапаттинамом, малайским Пинангом, Сингапуром, и обратно, примерно по такой же ротации. Рейс начинался самый обычный, не предвещая никаких передряг, и лишь политическая и экономическая обстановка в собственной стране внушала тревогу. В конце февраля состоялся XVII съезд КПСС, на котором, впервые в советской истории после зачистки антисталинской оппозиции, выступил Борис Ельцин, ставший впоследствии главным его оппонентом. Горбачевские призывы и новые догмы ежедневно спускались на низовые организации: «демократия» и «социализм с человеческим лицом», борьба с пьянством и многие другие почины и призывы. Райкомы и парткомы были растеряны, получая совершенно новые инструкции и указания, и передавали их на суда. Помполиты, лишенные конкретных указаний, действовали на свой страх и риск: одни из них старались быть более демократичными, заигрывая с экипажами, вторые, наоборот, становились более жестокими, чему их все время учила партия, и копили компромат на экипаж, и особенно на капитана, который в силу морской специфики и автономности судна являлся единовластным руководителем парохода со всеми атрибутами государственной власти – и потому более опасным, за которым нужен глаз да глаз. Судно находилось на переходе между индийскими портами, и, согласно поступившему на флот циркуляру, все первые помощники должны были организовать коллективное прослушивание материалов съезда, но из этой затеи мало что вышло на подавляющем количестве судов, ввиду их удаленности и невозможности судовых приемников принять неискаженную человеческую речь: сквозь треск атмосферных разрядов прорывались лишь треск и писк, как и – в одном из более ранних рассказов – на судне «Нижнеянск» капитана Цикунова. Собравшиеся, прослушав нечленораздельные звуки, доносящиеся из судового приемника, по предложению капитана, разошлиcь. И этот случай использовался помполитом совершенно аналогично, как под копирку, списанный с текста кляузы цикуновского помполита для написания в партком очередного доноса о том, что капитан сорвал прослушивание заседаний съезда, что было равносильно обвинению в антипартийности. Он и послужил главным стимулом для написания в партком обширной кляузы и вторым помполитом. Чем закончилась затея первого помполита, мы уже знаем. Интересно здесь лишь одно, как они, не сговариваясь, написали в партком совершенно одинаковые кляузы, не анализируя изменившуюся обстановку и то, что были не в фаворе у своих экипажей, совершенно не думая, что их ложь непременно вскроется и может поставить крест на их политической карьере. Вывод здесь однозначен: они выполняли закрытые инструкции, данные им в парткоме и во время обучения на курсах помполитов, совершенно не предполагая, что если обстановка будет складываться не в их пользу, то тот же партком переведет все стрелки на них как представителей партии или ее адептов, неправильно выполняющих свое предназначение. Это еще раз подтверждает их невеликую образованность и моральную сущность, далекую от кодекса строителей коммунизма, декларируемого партией, об элементарной этике и порядочности и речи нет. Ну как тут не вспомнить генерала Чарноту из булгаковского романа «Бег», гуляющего по Стамбулу в одних кальсонах, и к тому же босиком, в стремлении продать самодельные деревянные игрушки с убийственной рекламой: «Купите красного комиссара: не гнется, не ломается, а только кувыркается, купите красного комиссара». О вопросах, решаемых на съезде, узнали гораздо позже из газет. Отношение экипажа к комиссару, то есть к первому помощнику, было крайне негативное: его неоднократно заставали подслушивающим возле кают, вынюхивающим и ищущим компромат на моряков, старающимся совсем незначительный факт из обычного разговора показать в совершенно другом контексте и свете, но ведь известно, что полуправда есть не что иное как замаскированная ложь. Спустя три месяца круговой рейс близился к завершению. Последним портом выгрузки стала Иокогама, после которой судно должно следовать на порт Восточный для бункеровки, пополнения запасов и смены экипажа. Наступил сезон дождей, и выгрузка шла крайне медленно, дни тянулись еще медленнее: те, кто плавал, прекрасно знают, когда наступает самое тяжелое и медленное время рейса: перед приходом в родной порт, когда близок локоть, да не укусишь, и каждые сутки кажутся неделями. Некоторые, совсем как на армейской службе, отмечают каждый день, зачеркивая ежедневно очередной листок на календаре. В один из таких дождливых скучных дней капитан пригласил старшего механика выпить по банке пива, чтобы скоротать столь долгое время. Сидели за столом и, понемногу потягивая пиво, разговаривали на разные темы. Затем Юрий Сергеевич предложил выпить еще по одной и пошел в спальню, где у него находился второй холодильник. Вернувшись, он сказал, что ему уже слышится какая-то чертовщина, вроде бы за спальной переборкой чудятся какие-то шум и скрежет. Александр предположил, что, наверное, шумит сильный дождь, так как капитанская спальня находилась над палубой мостика и никаких сооружений над ней не было. Пришли к совместному выводу, что так оно и есть, и продолжили разговоры на свободные темы. Наконец-то выгрузка подошла к концу, и дождь уже никого не волновал. Снялись на порт Восточный, где и планировалась смена экипажей. Сразу же с приходом прибыли власти всех мастей, оформление прихода с досмотром привезенных вещей прошли быстро, и через полтора часа по судну разрешили хождение. С мостика сразу же объявили, чтобы все готовились к передаче дел штатному экипажу, прибывающему в Находку в ближайшие два часа. Александр отпросился у капитана съездить в Находку на автовокзал – встретить прибывающую вместе с экипажем жену Татьяну. Через пару часов в прекрасном расположении духа вдвоем подъехали к судну. Возле трапа стояли пограничники, а первый помощник с высокомерным выражением лица и явным неудовольствием укорил Смолина: «Где вы ходите? На судне проводится повторный таможенный досмотр, вас только одного и ждем». Александр тут же возразил тем, что свободное перемещение по судну было разрешено, и пусть скажет спасибо, что не уехал во Владивосток. Красный комиссар покривился и ушел к себе. Повторный таможенный досмотр начался, и таможенники, озабоченные и злые, начали рыскать по каютам. Скорее всего, после первого досмотра им поступила информация от одного из своих «стукачей», которых на каждом линейном судне хватало, и, следует сказать, первым на борт в большинстве случаев поднимался куратор из КГБ в гражданской одежде, который сразу же шел в каюту капитана, а затем уже обходил выбранные им каюты и беседовал с их обитателями наедине. В такой обстановке его «стукачу» было гораздо легче остаться незамеченным и передать информацию, которой он владел, естественно, что касалось экипажа в рейсе. Таможенник зашел в каюту старшего механика и начал вновь, на этот раз тщательно, досматривать, заглядывая во все углы и потайные места. Особых покупок у Александра не было: было как раз то время, когда члены экипажа копили инвалюту для приобретения японских подержанных автомашин. Похоже, что отсутствие купленных вещей разозлило таможенного инспектора, и тот начал метаться и искать в каюте, к чему бы прицепиться. Но нашел лишь в рундуке несколько календарей вполне пристойного содержания – и многозначительно посмотрел на Александра. Тот с одного взгляда понял его намерение и предложил выбрать парочку по собственному вкусу. Не найдя ничего привлекающего его взгляд, подошел к Тане и схватился за сумочку, с которой она приехала на судно, и стал требовать показать содержимое. Но это уже было слишком, и Александр, всегда внешне невозмутимый, тут же поставил его на место: не слишком ли много он себе позволяет, и пусть сначала принесет ордер на личный обыск, а потом уж досматривает личные вещи человека, только что приехавшего из Владивостока. Поскрежетав зубами от неутоленного желания, таможенник, не забыв схватить два календаря, убыл к своим коллегам, которые тоже ничего не нашли в личных вещах экипажа. Александр вышел в коридор и, увидев капитана, разговаривающего с начальником радиостанции, спросил у Юрия Сергеевича, что случилось на судне и чем вызвано такое возбужденное состояние таможенников. В большинстве стран таможенники вообще не приходят на судно: заполняется таможенный бланк их проформы и передается им через агента – вот и всё. Но если есть какие-либо подозрения или, тем более, аргументы, тогда наступает черед «чёрной таможни», которая уже не церемонится, ведет себя как слон в посудной лавке, переворачивая всё вверх дном, пока не найдет желаемое или не убедится в отсутствии контрабанды или наркотиков. Вполне похоже, что судно попало как раз на отечественную «черную таможню». Юрий Сергеевич напомнил Смолину Иокогаму, когда они пили пиво у него, а в соседней каюте, которая была свободной, переделанной для хранения и корректуры навигационных карт и пособий, кто-то спрятал под подволоком шесть «варенок» – хлопчатобумажных джинсов серого цвета, полмешка зеленых бобов и кофе из индийского груза, а также сорок девять пар солнцезащитных очков. Позже судовой народ шутил, что пятидесятые очки, наверное, надел на себя. Скорее всего, кто-то из судовых осведомителей уже после первого таможенного досмотра доложил своему куратору о месте контрабандного захоронения, что и повлекло второе нашествие. Так что капитана слух не подвел. Поскольку картами заведовал четвертый помощник, согласно распределенным капитаном обязанностям штурманов, первый вопрос и подозрения были направлены в его сторону. Начали искать четвертого, но его и след простыл: после первого досмотра он, не мешкая ни минуты, уехал во Владивосток. Капитан также рассказал о полном бесчинстве таможни, хотя их в некотором смысле можно понять: необнаружение контрабанды при первом досмотре ничего хорошего им не сулило, за исключением выговоров и лишений премий, хотя они с лихвой ее компенсировали поборами на проверяемых судах. После первого досмотра все личные вещи упаковали для поездки во Владивосток. Но таможенники заставили все распаковать и вытряхивали содержимое на каютную палубу, вели себя по-хамски. Пока длился этот вертеп, прибыл штатный экипаж. Наконец-то сдали свои дела, и заказанный катер доставил подменный экипаж на автовокзал. Таким запомнился Александру День Победы 1986 года. Но на этом все не кончилось, и через две недели весь экипаж собрали в парткоме на обычные по такому случаю разборки, чтобы раздать «всем сёстрам по серьгам». Первым стоял вопрос о срыве капитаном коллективного прослушивания прямой трансляции XVII съезда КПСС – по крайней мере, так было написано в помполитовской кляузе. Многие свидетели подтвердили, что слушать было невозможно из-за атмосферных явлений и сопутствующих помех. Выяснили, что донос ложный и никакой политической подоплеки не усматривается, и сразу же вопрос был закрыт: видимо, в парткоме уже привыкли к подобным доносам и, кроме раздражения к своим бестолковым опричникам, ничего более он у руководства не вызывал. Тут же перешли ко второму вопросу – о бесхозной контрабанде. Как выяснилось, к началу разбирательств главный подозреваемый, а скорее всего – виновник и единственный контрабандист, уже уволился из пароходства, и «шила в мешке не мешке не утаишь», да и «кошка знает, чьё мясо съела».

В постановлении отметили, что экипаж тоже виновен в произошедшем и должен понести наказание, работая в каботаже. Капитан добавил, что какая бы работа ни предстояла, он просит далее не направлять на судно первого помощника, а то как бы чего не вышло… и многозначительно посмотрел на секретаря, ведущего собрание. В результате первого помощника убрали, и на судне его больше никто не видел. После заседания парткома Юрий Сергеевич добавил не совсем понятную фразу: «Сифилис пережили, а контрабанду тем более переживем». Как выяснилось, несколько лет назад, еще до прихода Юрия Сергеевича, в экипаж прислали новую буфетчицу – симпатичную солидную женщину средних лет. И сразу стало заметно оживление в зале: вокруг нее стали вращаться отцы-командиры, всячески оказывая знаки внимания. Велико же было удивление, когда через несколько месяцев работы у пятерых офицеров, включая и старший командный состав, нашли сифилис. Первоисточником «галантной» болезни оказалась вышеупомянутая пожилая «девушка» бальзаковского возраста, у которой и нашли тот самый сифилис во время прохождения санитарного минимума. Трагедия коснулась всех участников: у всех пострадавших распались семьи.

Подменному экипажу предоставили отдых и в конце июля направили на дизель-электроход «Капитан Бондаренко» из славной серии каботажных «броненосцев». Судно только что вернулось из Антарктиды после злополучного рейса, когда на нем свернули баллер руля и оно вынуждено был ремонтироваться в Новой Зеландии. Как ни странно, в преддверии каботажных рейсов далеко не все попросили замену. В основном заменили командный состав и некоторых рядовых. Всего из прежнего состава на север по маршруту Владивосток—Посьет—Магадан—Певек—Провидения—Петропавловск-Камчатский—Находка—Владивосток пошли пятнадцать человек. Александр списался в октябре: вернулся штатный старший механик, который был обязан отработать два года в каботаже, – таковы были правила для старших механиков. Подменный плавающий экипаж №5 сделал еще один рейс на Чукотку с заходом в Магадан, хотя и не совсем по пути, но летом по чистой воде заход не представлял трудностей. И лишь тогда чёрная полоса закончилась – и экипаж продолжил работу на линии «Феско-Индия». К этому времени Александра снова перевели на индивидуальную подмену старших механиков, и встречаться со своими коллегами – отцами-командирами приходилось лишь по случаю в отпусках.

Таких богатых на события рейсов было предостаточно, но тогда они принимались как обыденность, не встречая никакого внутреннего сопротивления, разве что иногда в душе скребли кошки, когда приходилось срочно собирать чемодан и ночным поездом торопиться в Находку на отходящее в заполярье судно, заведомо зная, что придется пережить много неприятных минут с обесточиванием судна, спать урывками, не раздеваясь, в постоянной готовности и часами находиться в машинном отделении в ожидании очередного реверса при плавании в условиях северных туманов в очередном караване, и самое главное – в течение многих месяцев. Но, если перефразировать слова героя самой известной драмы Александра Грибоедова: «Когда поплаваешь, воротишься домой – и дым отечества нам сладок и приятен». Для всех плавающих эти строки очень много значат и являются их внутренним чувством, поднимающим эмоции и настроение, как веру не в какое-то эфемерное светлое будущее, а в свое близкое, родное и конкретное.