Текст книги "Петр Грушин"

Однажды, прилетев в Сары-Шаган с Г. Ф. Бондзиком, он пришел на ужин, где их уже ждали с традиционной нормой «прописки». Захваченная Бондзиком из Москвы бутылка коньяка кончилась моментально, повергнув в уныние соседей по столу. Но Грушина, казалось, это нисколько не взволновало.

– Для аппетита вполне достаточно, – добродушно отреагировал Грушин и принялся за еду.

Один из ведущих инженеров-испытателей, поняв, что на этот раз праздник по поводу приезда генерального конструктора на полигон кончился, едва начавшись, незаметно вышел и, вернувшись через несколько минут, заговорщически шепнул на ухо соседу:

– Там, около умывальника, стоит все, что нужно.

Сосед, сделав вид, что пошел еще раз помыть руки, удалился и вернулся полностью удовлетворенный увиденным. Следом такую же операцию по одному проделали и все сидевшие за столом. Кроме, разумеется, Грушина. Он завершил ужин фразой:

– Ну вот, а вы все хотели еще выпить, смотрите, как у Бондзика глаза разгорелись после рюмки коньяка!

С тех пор в подобных ситуациях выражение «помыть руки» стало в буквальном смысле ходовым, но только для посвященных.

Грушин не собирался нарушать своих традиций и в день своего 60-летия, хотя готовился к нему с некоторым волнением, ожидая приезда на предприятие многих из коллег-руководителей. Но юбилей не получился.

14 января 1966 года Грушин проводил совещание. В тот день он планировал обсудить многое: информацию из Вьетнама, результаты первого пуска А-350Ж в штатной комплектации, подготовку к первому пуску с корабля В-611, подготовку к проведению учений на полигоне в Сары-Шагане, где предполагалось выполнить пуски В-860, предложение по использованию В-750 в составе С-25…

Резкий звонок «кремлевки», стоявшего на столе Грушина белого телефона с гербом на наборном диске, заставил всех замолчать. Петр Дмитриевич быстро подошел к столу и поднял трубку:

– Слушаю, Леонид Васильевич.

Через секунду глаза Грушина широко раскрылись, и внезапно севшим голосом он переспросил:

– Умер Королев?..

Никто не стал переспрашивать услышанную от Грушина фамилию. Даже в «закрытых» организациях к тому времени о Королеве знали лишь немногие. Знали о выполненных под его руководством великих делах, но не знали его самого. Узнали лишь после того, как он совершенно неожиданно ушел из жизни, не дожив до шестидесяти, недоделав, недовыполнив…

Сообщивший столь трагическую весть Леонид Васильевич Смирнов даже не поздравил Грушина с его юбилеем. В те дни мало кому могло прийти в голову участвовать в каком-либо торжестве.

И главными гостями за столом в день его юбилея были для Грушина, самые близкие работники предприятия. Одним из них к тому времени стал Михаил Александрович Башилов, человек с типичной для его поколения биографией. Работа на заводе, затем – в ноябре 1941 года – повестка из военкомата, служба на Дальнем Востоке, участие в войне с Японией. И вновь завод, с которым он пережил лучшие годы своей жизни, простояв у фрезерного станка 49 лет. Свое мастерство он отшлифовал до самой высокой степени, одинаково легко работал с любыми металлами, будь то титан, магний, стали различных марок или алюминий. Терпеливо и опять же с полной самоотдачей Башилов передавал свое мастерство новичкам, для которых многое из того, что впоследствии стало обыденным, тогда было непонятным. Безусловно, высокая самоотдача фрезеровщика, рядового человека, не осталась незамеченной. Как вспоминал Михаил Александрович:

«По-настоящему я осознал свою роль в работе предприятия, когда Петр Дмитриевич стал здороваться со мной за руку. Это придавало энергии, а когда в числе немногих Трушин пригласил меня на свое 60-летие, это придало мне еще и самоуважения. Тогда мне часто приходилось работать, не считаясь со временем. Могли позвонить и ночью, прислать машину, а чаще всего шел пешком, чтобы выполнить срочный заказ».

* * *

Успешный смотр С-200 руководителями страны в Кубинке, безусловно, сказался на ускорении принятия решений о начале строительства для нее первых объектов. Одновременно продолжались и государственные испытания системы. Как и ожидалось, шли они нелегко. Как вспоминал ветеран Войск ПВО Михаил Лазаревич Бородулин:

«Основные проблемы были связаны с тем, что еще продолжалась отработка ракеты и, прежде всего, ее головки самонаведения. Выявлялись и другие дефекты. Например, несколько ракет было потеряно в процессе пусков из-за отказов бортового преобразователя тока, несмотря на принимаемые после каждой неудачи меры. В конце концов, было установлено, что отказы преобразователя были вызваны парами азотной кислоты, проникавшими в отсек ракеты, где он был установлен. После герметизации прибора отказы прекратились».

Но самой большой неожиданностью во время государственных испытаний стали внезапно проявившиеся проблемы со стартовыми ускорителями ракеты. Первоначально для них, получивших обозначение ПРД-81, использовались заряды из хорошо проверенного баллиститного топлива, разработанного под руководством Б. П. Жукова в НИИ-125. Несколько лет не возникало проблем и со сменившими их смесевыми топливами. Решение о переходе к их использованию Грушин принял еще в 1961 году.

В отличие от баллиститных смесевые твердые топлива допускали формирование изготовляемых из них зарядов с помощью их заливки непосредственно в корпус двигателя. При этом обеспечивалось прочное скрепление топливного заряда со стенками корпуса двигателя. В этой работе с Грушиным впервые начал работать коллектив пермского НИИ-130, возглавляемый Леонидом Николаевичем Козловым.

Наземная отработка стартовых двигателей на смесевом топливе началась во второй половине 1962 года, и при стандартных условиях испытаний каких-либо аномалий не происходило. До 27 января 1966 года…

Как вспоминал Р. Б. Ванников:

«На полигоне проходили зимние сборы командиров частей ЗРВ. Сборы проводил лично главком ПВО В. А. Судец. И вот после его вступительной речи о создании нового эффективного оружия, которое вскоре будет принято на вооружение, был произведен пуск ракеты В-860. Последовала команда „Пуск“, и, как говорится, на глазах у изумленной публики, стоявшей на смотровой площадке, взорвался стартовый двигатель ракеты. От пусковой установки ничего не осталось. Я также находился на смотровой площадке и с ужасом смотрел на результат взрыва, на выброшенную из ракеты и откатившуюся в нашу сторону боевую часть, и слышал, как между собой разговаривали командиры – „нет, такого оружия нам не надо“.

Для расследования причин взрыва была срочно организована комиссия во главе с заместителем министра авиапромышленности Ф. П. Герасимовым и две подкомиссии.

Первая во главе с зам. начальника Управления 4 ГУ МО К. Лендзианом по проверке созданных в Ленинградском ЦКБ-34 пусковых установок, на 272-м заводе – ракеты, технологии стыковочных работ до сдачи в эксплуатацию. Вторая подкомиссия под руководством полковника И. Краснова проверяла соответствие требованиям твердотопливных зарядов ускорителя.

Эти подкомиссии должны были разрешить спор, возникший между изготовителями пусковой установки и разработчиками заряда, которые сваливали вину за взрыв на непрямолинейность направляющей пусковой установки. По их мнению, это приводило к изгибу стартовых ускорителей вместе с ракетой, в результате чего топливный заряд разрушался. В пользу их версии говорило то, что созданный ими заряд на стендовых и в летных испытаниях, в том числе и при отрицательных температурах, показал хорошие результаты.

Я работал в Ленинграде, в комиссии Лендзиана, и нам не удалось найти никаких отклонений или отступлений. Разработчики пусковой установки утверждали, что при существующей технологии, когда каждая ракета проходит через проверку на контрольной направляющей пусковой установки, в которую вносятся все текущие изменения, не может быть никаких отступлений от документации, а следовательно, и нелинейности.

В свою очередь, вторая подкомиссия оказалась на высоте. Краснов не удовлетворился результатами испытаний двигателей на крайних отрицательных температурах, а потребовал проведения испытаний при той температуре, при которой произошел взрыв. И при запуске двигателя на стенде вновь произошел взрыв.

Вскоре в Минавиапроме собралась комиссия Ф. П. Герасимова. Трушин не смог приехать к началу заседания. Ждать его не стали и подготовили к его приезду акт комиссии. Его основной вывод начинался со слов: „Аварийный пуск ракеты в в/ч…, приведший к уничтожению ракеты и пусковой установки, произошел в результате взрыва стартового двигателя“.

Этот акт был всеми подписан, и мы довольные ждали приезда Петра Дмитриевича. Как только он вошел, Федор Павлович, даже не дав ему сесть, сказал:

– Петр Дмитриевич, мы уже подготовили акт, осталась только ваша подпись.

Трушин взял акт и, прочитав первые строки выводов, положил его на стол перед Герасимовым и сказал:

– Я этот акт не подпишу, он неправильно сформулирован. Все вокруг зашумели. Как, почему? Что вы предлагаете? Трушин говорит:

– Починать акт надо так. В результате взрыва стартового двигателя, приведшего к аварийному пуску и уничтожению ракеты и пусковой установки, и т. д.

Герасимов удивился и с возмущением сказал:

– Это же одно и то же. И переделывать уже всеми подписанный акт я не буду.

Вокруг зашумели:

– Петр Дмитриевич, это же одно и то же, суть дела и в чем причина ясна. Трушин развернулся и вышел из зала. Я как районный инженер при ОКБ-2, конечно, вышел за ним и услышал от него:

– Пойдем к Дементьеву.

В кабинете у Дементьева никого не было, и мы сразу к нему зашли. Петр Дмитриевич с возмущением рассказал ему суть инцидента. Петр Васильевич немедленно вызвал Герасимова и сказал:

– Если ты сам слабо разбираешься, как надо писать акт, то хоть слушай, что тебе говорит умный человек!

После того как мы втроем вышли из кабинета, Федор Павлович, слегка заикаясь, несколько раз назвал Петра Дмитриевича Петром Васильевичем. И, конечно, акт был немедленно переделан и вновь всеми подписан. Трушин, безусловно, понимал, что высокое начальство, которому этот акт будет, в конечном счете, представлен, вряд ли прочитает дальше нескольких первых слов. И тогда вступят в силу совершенно другие законы длительного запоминания первопричин.

В дальнейшем, чтобы не задерживать проведение Государственных испытаний, Трушин попросил меня, чтобы я с кем-нибудь из работников 4 ГУМО поехал к Б. П. Жукову. Трушину это было не очень удобно из-за того, что он когда-то отказался от совместной работы с ним. А мне Жуков был хорошо знаком, еще по работе в системе наркомата боеприпасов. И я договорился с Иваном Кошевым, человеком очень энергичным, оперативным, умеющим вести переговоры. И мы поехали в Люберцы в НИИ-125. Жуков очень хорошо нас принял, сказал, что он уже в курсе наших неприятностей и готов немедленно приступить к работе над двигателем с баллиститным топливом, с энергетикой, близкой к примененному на В-860 смесевому. И уже в середине 1966 года новый двигатель пошел в серийное производство».

* * *

Испытания другой разработки ОКБ-2, выглядевшей поначалу чрезвычайно перспективной, – ракеты В-758, к середине 1966 года подходили к своему завершению.

Они начались еще в конце 1963 года, после того как на долгопрудненском заводе изготовили первые опытные образцы ракет. 27 декабря 1963 года состоялся первый пуск В-758 по баллистической траектории. Вначале все шло идеально, до того момента пока перед отделением ускорителя не были запущены все четыре ее «прямоточки». Сразу же после этого из-за их разнотяговости возникли большие возмущающие моменты. В результате (при застопоренных рулях) через 20 с полета одна из «прямоточек» разрушилась, следом разрушилась и ракета.

Но необходимые доработки в филиале ОКБ-2 были сделаны быстро и в дальнейших пусках, проводившихся каждый месяц, от ракеты удалось добиться устойчивого полета на заданную дальность и заданные высоты. Уже с 11-го пуска, который состоялся 10 октября 1964 года, начались программные и контурно-программные пуски, во время которых ракета наводилась на условную «электронную» цель, с последующей реализацией команд от программного механизма, находившегося на станции наведения или на борту, чем моделировался реальный процесс перехвата.

Показанные ракетой характеристики впечатляли. Так, ее максимальная скорость, достигнутая при работе двигателя третьей ступени и сброшенных «прямоточках», соответствовала числу М = 4,8, или около 1400 м/с. Для середины 1960-х годов достижение ракетой с 3-тонной стартовой массой таких скоростей полета в атмосфере было значительным завоеванием. Максимальная высота полета превышала 30 км. Продемонстрированная ракетой на таких высотах маневренность оценивалась как вполне достаточная для осуществления наведения на цель и ее перехвата. С работающими же ракетно-прямоточными двигателями скорость ее полета не превышала значения, соответствующего числу М = 3,9, а высота полета – 22 км. До этих скоростей и высот, а также при углах атаки до 10° «прямоточки» ракеты работали устойчиво, без каких-либо срывных явлений и помпажа. Однако эффективность их работы при скоростях полета более трех скоростей звука заметно снижалась из-за появления в камере дожигания сверхзвуковых течений и снижения полноты сгорания топлива.

В 1965 году параллельно с пусками твердотопливной В-758 в ОКБ-2 была начата разработка ее варианта с четырьмя жидкостными ПВРД, работающими на керосине. По расчетам, их более высокие энергетические характеристики – удельный импульс мог достичь 1200 с вместо 550 с у твердотопливного варианта – могли заметно уменьшить стартовую массу ракеты. Вскоре Грушин подписал задание на разработку такой двигательной установки, которое было выдано в ОКБ-670 М. М. Бондарюка, где к тому времени успешно завершили работы над «прямоточкой» для люльевской ЗМ8. Бондарюк, уже подрастерявший приверженцев «прямоточного» направления, взялся за выполнение задания Грушина с удвоенной энергией. И к концу 1965 года в ОКБ-2 получили капитальный пятитомный проект двигателя РД-046. А в феврале 1966 года состоялся первый пуск В-758 с четырьмя РД-046. Как и ожидалось, ракета с новыми двигателями стала примерно на 200 кг легче, несколько выше стали и ее характеристики.

Но хотя оба варианта ракеты летали до 1968 года, их дальнейшая судьба была предопределена, после того как в марте 1966 года решили закрыть филиал ОКБ-2. Главный конструктор филиала В. В. Коляскин вернулся к Трушину став его первым заместителем, большинство же работников филиала разошлись по другим предприятиям.

В конечном счете, прекращение работ по В-758 не было связано ни с неожиданно проявившимися конструктивными просчетами, ни с какими-либо неудачами в испытаниях. Ракета полностью соответствовала предъявлявшимся к ней требованиям – по скорости, высоте, дальности активного полета, которая могла достигать 70 км. Главной преградой в ее дальнейшей судьбе стала исчерпанность характеристик комплекса С-75, для которого она предназначалась. Кроме того, преемственность ее конструкции по отношению к уже находившейся на вооружении В-755 оказалась минимальной. Это была принципиально новая ракета, которая, несмотря на все принятые меры, требовала новой «наземки», перестройки и переоборудования действующего серийного производства.

* * *

Для всецело преданного работе Грушина ракетная техника позволила ему полностью реализовывать свои идеи и принципы, которые он мог бы с не меньшим успехом претворять в жизнь и в любой другой деятельности. В самолетостроении – если бы его первые самолеты оказались более удачливыми, в управлении промышленностью – если бы его востребовали происшедшие в конце 1940-х годов перемены в минавиапроме, в высшем образовании – если бы он полностью реализовал себя в МАИ.

Трудясь в ракетной технике, позволявшей в те годы работать без оглядки на финансирование и ресурсы, он бескорыстно отдавался порученному делу. Основу грушинской команды тех лет составляли вчерашние выпускники лучших университетов и институтов страны, так же как и он бесконечно преданные работе и гордившиеся ею. Даже не имея никакой возможности делиться со своими друзьями, с семьей информацией о тех больших делах, к которым они были причастны.

8 апреля 1966 года, в последний день работы 23-го съезда партии, Грушин был избран членом ЦК КПСС. Одновременно с подготовкой к его избранию членом ЦК партии разворачивался и процесс выдвижения Грушина в действительные члены Академии наук СССР. Выборы в активно формировавшееся в те годы при Академии заведующим 301-й кафедры МАИ Борисом Николаевичем Петровым «Отделение механики и процессов управления» были намечены на июнь.

Характерное для 1950-х годов стремление руководства страны к тому, чтобы наука была максимально приближена к производству, разделялось Трушиным целиком и полностью. Но в самой Академии наук до начала 1960-х годов к подобным пожеланиям относились с большой долей скептицизма, нередко выводя из себя Хрущева, который призывал академиков «идти в цеха и на поля» и оставался чрезвычайно недовольным, когда видел, что на осуществляемые им преобразования не откликается, казалось бы, самая живая и активная часть общества – ученые. И как раз создатели самолетов и ракет, набравшие силы в реализации крупнейших проектов и ставшие для страны в считанные годы фактором политического значения, по его мысли, и должны были стать теми свежими силами, приток которых был столь необходимым для научного сообщества.

С конца 1950-х годов они начали все активнее штурмовать академические вершины, постепенно «захватывая» отделение технических наук Академии, куда друг за другом были избраны А. Н. Туполев, А. И. Микоян, А. С. Яковлев, Г. П. Свищев, С. П. Королев, В. П. Глушко. В результате великие ученые-практики, занимавшиеся вопросами создания самолетов, ракет и систем их управления, получили подтверждение тому, что их дело, их наука являются столь же фундаментальными, что и математика, механика, физика. Но в отличие от написанных их новыми коллегами по Академии академических трудов они могли предъявить только многотомные эскизные проекты, горы чертежей и отчетов по испытаниям и боевому применению своих «изделий». Это и был, по замыслу Хрущева, тот самый идеальный вариант связи науки и производства.

Пользуясь столь мощной поддержкой, мозг военно-промышленного комплекса страны в течение нескольких лет стал самым могущественным отделением Академии наук. Впрочем, предпринятая в конце 1950-х годов попытка избрать С. П. Королева ее вице-президентом не удалась. Выборы в формально независимой от государства Академии наук оказались чрезвычайно сложным и неуправляемым процессом, даже при одобрении кандидатур в самых высоких инстанциях.

И все-таки время работало на ракетчиков. Полет Юрия Гагарина, громкие успехи в создании новых образцов авиационной и ракетно-космической техники сделали неотвратимыми надвигавшиеся изменения. В мае 1961 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по улучшению координации научно-исследовательских работ и деятельности Академии наук СССР». И вскоре на Общем собрании Академии президентом Академии наук был избран «теоретик космонавтики» М. В. Келдыш, а Отделение механики и процессов управления было признано одним из наиболее сильных и авторитетных отделений Академии.

Но процесс выборов в Академию остался неизменным и столь же мало управляемым. Выборы будущих академиков по-прежнему проходили в виде тайного голосования на Общем собрании отделения Академии наук СССР, которому предшествовало тайное голосование в специальной экспертной комиссии, состоящей из ведущих академиков отделения. Чтобы лучше ознакомиться с кандидатами в академики на места их работы выезжали специальные делегации, которые давали свои рекомендации.

Но Грушина в Академии знали многие, и не только по его ракетным делам. Большую роль в его выдвижении сыграло и мнение М. В. Келдыша, хорошо знавшего Грушина по совместной работе над ракетами. И 1 июля, с первой попытки, с минимальным количеством «черных шаров», «когорта бессмертных» окончательно и бесповоротно приняла Грушина в свои ряды.

– Вы теперь не принадлежите себе, вы принадлежите государству и Академии, и на ваши плечи ложится тяжелый груз ответственности за то дело, которому вы служите, – слова, сказанные Келдышем на приеме по случаю очередных выборов в Академию, не были для Грушина откровением. Он по-прежнему был всецело предан своему делу, и открывавшиеся с академическим званием новые возможности являлись для него лишь средством, позволявшим работать еще активнее и целеустремленнее.

В 1966 году информация о Грушине была впервые опубликована в справочнике Академии наук, где, впрочем, о нем было написано лишь то, что Грушин состоит в отделении технических наук Академии. Немногим больше могла порадовать любопытных и Большая советская энциклопедия, в очередном издании которой Грушин был представлен как выдающийся ученый, автор трудов по летательным аппаратам.

Секретность, уже не один десяток лет являвшаяся его образом жизни и образом мысли, продолжала сопровождать Грушина повсюду. Каждое слово, произнесенное им «за забором», приходилось многократно взвешивать, произносить с оглядкой. При этом от самого себя он не говорил ничего, только от лица своего дела.

Находясь в своем новом статусе, в сентябре 1966 года Грушин в составе очередной делегации посетил 25-ю английскую авиационно-космическую выставку. Она проводилась неподалеку от Лондона, на аэродроме Фарнборо, принадлежащем научно-исследовательскому авиационному институту. В отличие от Ле Бурже на этой выставке тогда разрешалось демонстрировать только английские разработки, чем подчеркивалось лидирующее положение англичан в Европе. Впрочем, появления каких-либо новых идей на Фарнборо-66 не состоялось. И экспонирование уже хорошо знакомых Грушину комплексов «Рапира», «Сикэт» и «Блоупайп» лишь подчеркивало, что наступает время для смены подходов в ознакомлении с зарубежными новинками.

Вернувшись в Москву из Лондона, Грушин немедленно задался вопросом о том, каким образом на предприятии следует организовать целенаправленную работу по получению информации о новейших зарубежных достижениях. Ведь статус академика и члена ЦК КПСС сделали для него доступными любые, ранее самые невероятные издания: подписка на лучшие зарубежные научно-технические журналы, редкие книги по ракетной тематике. Обработка же всей поступавшей на предприятие информации стала выполняться в специально созданном отделе, который возглавил Рафаил Михайлович Шмелев. С октября 1967 года этот отдел каждые 10 дней выпускал специальные тематические сборники «Техническая информация за декаду». Первые годы они представляли собой объемные по размеру журналы, которые изготавливались в трех копиях – для Грушина, Коляскина и для хранения в отделе информации.

Грушин очень быстро оценил всю важность этой работы. Четко налаженная и всемерно поддерживаемая им система обработки информации не давала сбоев несколько десятилетий, иной раз превосходя по своей оперативности многие другие источники, работавшие с аналогичной информацией. Нацеленная на отсечение излишнего информационного «шума», эта система дополняла мысли Грушина, давала ему ответы на вопросы, которые иной раз еще не были поставлены перед разработчиками ракетного оружия, чем вызывала законное восхищение. И Грушин планомерно и с большим искусством извлекал из множества достижений, направлений научных исследований рациональные зерна, чтобы, систематизировав их, использовать для создания новых ракет.

При этом Грушин охотно делился результатами такой работы – со временем копии «Декадников» стали получать в аппарате ЦК КПСС, в Минавиапроме, в ГосНИИАС, в Минобороны.

* * *

В июне 1966 года Войска ПВО страны возглавил новый Главком. Им стал Павел Федорович Батицкий, человек с чрезвычайно насыщенным прошлым и, как оказалось, не менее блестящим будущим. Батицкий был родом из Харькова, из рабочей династии литейщиков и слесарей. В 14 лет он связал свою жизнь с армией – кавалерист, офицер для особых поручений Генштаба, начальник штаба бригады, дивизии… В 1948 году перспективный 38-летний военачальник был назначен начальником штаба Московского района ПВО, в августе 1954 года – командующим войсками Центрального округа ПВО.

Он был человеком незаурядным во многих отношениях, нетерпимым к бесхозяйственности и разгильдяйству. Иной раз судьба оценки, которую он давал воинской части, могла зависеть от попавшейся на глаза Батицкому разбитой шиферной плиты на крыше штаба, свисавших с крыши казарм ледяных сосулек или же сломанного дерева в городке. А каких эпитетов удостаивался его громовой голос, которым он умело пользовался в самых различных ситуациях!

Батицкому поручили возглавить Войска ПВО далеко не в самых благоприятных обстоятельствах, когда во многом приходилось рассчитывать на собственные авторитет и работоспособность. А в этом равных ему было немного: рабочий день Батицкого был расписан буквально по минутам. Но хватало его на все – решение вопросов технической оснащенности Войск ПВО, совершенствование систем управления, поездки на полигоны и предприятия.

ОКБ-2 оказалось одним из первых в списке предприятий, которые посетил Батицкий. Но, как часто случается в жизни, стать друзьями при первой встрече двум незаурядным людям могут помешать элементарные недоразумения. Как вспоминал Р. Б. Ванников:

«Через несколько месяцев, после того как Батицкий стал главкомом, Трушин пригласил его посетить предприятие и подробно ознакомиться с нашими разработками, лабораториями, производством. Первоначально было запланировано, что Батицкий приедет на предприятие утром и пробудет на нем 3–4 часа. Непосредственно перед приездом главкома я зашел в кабинет к Трушину, где уже начинали развешивать плакаты со схемами разрабатываемых изделий, и сказал ему, что на всякий случай неплохо было бы подготовиться к тому, что Батицкий задержится и захочет на предприятии пообедать. Но Трушин меня сразу обрезал, сказав, что Батицкий приедет утром, и ни о каком обеде его не предупреждали. Тем более что времени у Батицкого в обрез, и он после осмотра предприятия тут же уедет.

Но, к сожалению, получилось так, как я и думал. Батицкий, а с ним начальник 4 ГУМО Г. Ф. Байдуков, председатель НТК ПВО Г. С. Легасов и несколько других генералов и офицеров немного опоздали. А будучи человеком очень любознательным и обстоятельным, к тому же только что начинавшим свою деятельность на посту главкома, Батицкий чрезвычайно увлекся докладом Трушина. Задавал ему много вопросов, и первая часть посещения сильно затянулась. Когда мы наконец вышли на улицу и направились в цеха и лаборатории, было уже обеденное время. От сопровождавших Батицкого офицеров мне было передано его пожелание перекусить. И я понял, что мы серьезно влипли! Улучив момент, я подошел к Трушину и тихо сказал ему, что Батицкий хочет перекусить. Что делать? Трушин тут же передал команду своему заместителю по хозяйству, который шел в конце нашей группы. Тот немедленно помчался выполнять указание. А Трушин повел нашу группу по самому длинному маршруту, чтобы дать время успеть подготовиться к обеду. Но все равно, когда мы пришли в столовую, столы еще не были накрыты.

Все сели, возникло легкое напряжение и всеобщее молчание. Наконец Батицкий сказал сопровождавшему его начальнику 4 ГУМО Байдукову:

– Здесь хоть что-нибудь попить можно?

Кто – то побежал за бутылкой нарзана, но Байдуков демонстративно встал, подошел к крану умывальника, где рядом стоял стакан, сполоснул его, налил воды из-под крана и подал Батицкому. Павел Федорович не спеша выпил, встал из-за стола и сказал своим сопровождающим:

– Поехали, здесь нас не накормят.

И вся команда поднялась и уехала. Уже вечером того же дня мне позвонили и рассказали, что вернувшийся в главкомат Батицкий был вне себя от возмущения оказанным ему в ОКБ-2 приемом. Вскоре „добрые“ люди не замедлили рассказать об этом Трушину, после чего он долго ходил по кабинету злой и нервничал.

Естественно, что произошедший во время посещения Батицкого казус значительно осложнил положение предприятия. Как можно было работать, когда не налажены хорошие отношения с заказчиками? Начало страдать дело.

Надо было срочно что-то предпринимать, и мы с Коляскиным решили найти способ поправить положение. Я позвонил по „кремлевке“ заместителю главкома, замечательному, порядочному и очень умному человеку генерал-полковнику Юрию Всеволодовичу Вотинцеву, с которым у меня были дружеские отношения. Я обрисовал ему картину, впрочем, он был полностью в курсе произошедшего, и попросил его уговорить Батицкого еще раз приехать в ОКБ-2, что Трушин очень хотел бы его видеть у себя, поскольку в первый раз он не смог до конца показать ему предприятие и его возможности. При этом я слегка намекнул, что Трушин хочет исправить произошедшую оплошность. В свою очередь мы с Коляскиным начали уговаривать Трушина принять главкома еще раз, но, как говорится, по высшему разряду. И что, по нашим сведениям, главком сам хочет приехать, чтобы наладить хорошие отношения с Трушиным.

Через несколько дней я получил сигнал от Вотинцева, что главком готов приехать по приглашению Трушина. Мы тут же бросились к Петру Дмитриевичу и сказали, что Батицкий ждет приглашения. И зная, что отказа не будет, Трушин позвонил по „кремлевке“ Батицкому. Действительно, отказа не последовало.

Мы начали готовиться к новому приему. Я связался с адъютантом Батицкого и выяснил кулинарные пристрастия главкома. Оказалось, что его слабостью была гречневая каша в горшочке. Потом позвонили в КБ-1, где незадолго до этого Батицкому был организован прием, и узнали, что подавалось к столу там. В общем, подготовились как следует.

В этот раз Трушин встретил Батицкого прямо на пороге главного корпуса. Главком был в хорошем расположении духа. Они ненадолго зашли в кабинет и пошли осматривать завод и лаборатории. Подходя к зданию вычислительного центра, Батицкий спросил меня, а что мне там смотреть? Я ответил, что раз Трушин приглашает, то неудобно отказывать. В тот день специально для Батицкого запустили ранее не работавший грузовой лифт.

В то время было очень модно внедрять автоматизированные системы управления. Трушин всегда был в первых рядах применения новинок, и одним из первых он начал внедрять на предприятии научную организацию труда. Па предприятии была создана видеосистема, на экране которой был нанесен аналог общего вида ракеты в разрезе, и по каналам телефонной связи можно было наблюдать за ходом летных испытаний и возникающими отказами на этой ракете. Правда, в дальнейшем многие из этих новинок оказались нежизнеспособными.