Текст книги "Петр Грушин"

В 1948 году Королев уговорил Ванникова перейти на работу в НИИ-88 старшим военпредом Главного артиллерийского управления. Командование возражений не имело, и вскоре Ванников перешел в Подлипки.

В 1949 году, решив получить командное образование, Ванников поступил в Академию им. М. В. Фрунзе, которую окончил в 1951 году, и далее продолжил работу старшим военпредом в НИИ-88. Следующий поворот в его судьбе состоялся в конце 1955 года, когда при КБ и заводах, занимавшихся зенитной ракетной техникой, стали организовываться военные приемки. В конце 1955 года Н. Ф. Червяков, ранее работавший начальником отдела баллистических ракет ГАУ, предложил ему возглавить военную приемку в ОКБ-2. Сам Червяков в то время уже был заместителем начальника 4-го Главного управления Министерства обороны и усиленно «переманивал» знакомых ему специалистов-баллистиков в свое ведомство.

В ОКБ-2 Ванников пришел в конце 1955 года. По существовавшему тогда порядку ему следовало представиться руководству предприятия и обговорить организационные детали своей будущей работы. За этим он и направился в «директорский» корпус, где на втором этаже находился кабинет Грушина, в котором и состоялась его первая встреча с именитым конструктором.

«Встретившая меня секретарь Грушина Ольга Михайловна тут же прошла в кабинет и, получив разрешение, пригласила меня войти. Когда я вошел, то увидел несколько стоящих вокруг стола мужчин, которые довольно активно обсуждали какую-то проблему. В этом обсуждении особенно выделялся поджарый человек, в словах которого чувствовалась недюжинная энергия и воля, мгновенно пронизывавшая человека. Не стоило большого труда догадаться, что это и был Трушин. Вскоре он приостановил обсуждение и обратился ко мне. Я представился. В ответ Трушин представил мне всех, кто находился в его кабинете, – своего заместителя Григория Яковлевича Кутепова, главного инженера Владимира Семеновича Котова, начальника проектного отдела Евгения Ивановича Кринецкого, руководителя социально-бытового отдела Тимофея Тимофеевича Кувшинова. Тут же он решил и вопрос с моим размещением, предложив мне занять кабинет, в котором раньше работал Николай Григорьевич Зырин. Так, в считанные минуты были решены мои первые проблемы на предприятии, и для меня началась непростая работа районного инженера Главного управления Министерства обороны.

Надо сказать, что имея к тому времени уже почти десятилетний опыт работы в ракетной технике, я оказался на новом месте в положении ученика. Знания о ставших мне привычными баллистических ракетах, конечно, помогали. Но оказалось, что зенитные ракеты значительно превосходили их как по степени сложности выполняемых задач, так и по сложности конструкции. Они должны были маневрировать в атмосфере по командам от наземных средств, должны были двигаться над поверхностью земли. В результате они требовали познаний в совершенно „неракетных“ науках – аэродинамике, радиотехнике – и множестве связанных с ними предметов и, конечно же, безупречного владения разнообразными „политическими“ инструментами. Один из уроков политического мастерства, который преподал мне в те годы Петр Дмитриевич, я запомнил на всю жизнь.

Тогда практически одновременно велись летные испытания ракет В-750, оснащенных маршевыми двигателями, созданными в КБ Исаева и Севрука. По своим параметрам они отличались друг от друга крайне незначительно. Только у Исаева для работы турбонасосного агрегата двигателя использовалось специальное топливо – изопропилнитрат, а у Севрука ТНА работал на компонентах топлива, которые использовались и для самого двигателя, – азотной кислоте и тонке.

Отработка обоих двигателей шла очень сложно. Нам всем хватало и проблем, и неприятностей. И стоит отметить такую характерную деталь. В случае неудач Севрук на различных совещаниях обычно жаловался на Трушина или его подчиненных. Исаев же, наоборот, вину своей организации, а и иногда не только своей, всегда брал на себя. Такая позиция Исаева, безусловно, нравилась Трушину, и Петр Дмитриевич практически всегда становился на его сторону и защищал как мог, на любом уровне.

И вот однажды я приехал в Главное управление на Фрунзенскую набережную, был со мной и Севрук, работу которого для грушинской ракеты военные очень поддерживали. Неожиданно нам в коридоре повстречался Исаев, который только что посетил одного из руководителей ГУМО и получил очередное наставление. В расстроенных чувствах он поздоровался с нами и сказал:

– Все, я решил, что не буду делать двигатель для Трушина. Работ у меня полно, пусть Севрук дальше развивает это направление.

Мы с Севруком конечно обрадовались – становившийся бесконечным конкурс между двигателистами нам всем уже начинал надоедать. Тем более что все можно было решить так мирно. И немедленно мы решили слегка отпраздновать это дело и пошли в ресторан, неподалеку от метро. Здесь даже Севрук, который прежде с трудом соглашался выпить, поддержал нашу компанию. Довольные результатом, мы отправились в Химки, к Трушину. Мы считали, что Трушин должен был обрадоваться, узнав о принятом нами решении. В самом прекрасном настроении мы добрались до приемной Трушина и, не обращая внимания на слова Ольги Михайловны о том, что у него совещание, втроем вошли в кабинет. Кабинет действительно оказался заполнен людьми, но, желая как можно скорее обрадовать Трушина, я громко сказал: „Петр Дмитриевич, конкурс на маршевый двигатель успешно завершен. Исаев отказался от дальнейшей работы, и двигатель будет делать Севрук“. Стоявшие рядом со мной Исаев и Севрук согласно закивали головами.

Вопреки нашим ожиданиям на лице Трушина не отразилось никакой радости, наоборот, оно приняло самое суровое выражение.

– А кто это решил?

– Мы, – ответили мы втроем, практически одновременно.

Трушин каким-то чутьем понял наше состояние, медленно поднялся из-за стола, подошел к нам, протянул вперед ладонь и довольно громко, чтобы было слышно всем собравшимся в его кабинете, сказал:

– Рукой поруке хлопают на базаре. А двигатели Исаева и Севрука записаны в постановлении правительства, и только там должно приниматься решение о продолжении или завершении работ, – и показав, что разговор окончен, вернулся к своему столу.

Немного смутившись, мы вышли из кабинета, даже не пытаясь что-либо возразить. Несколько слов, сказанных Трушиным, мгновенно вернули нас к реальности. Спустя несколько минут молчания Севрук неожиданно сказал Исаеву:

– А ты знаешь, как называют двигатель для этой ракеты твои сотрудники?

– Изделие 711, как же еще?

– Они называют его УНС, что означает „утрем нос Севруку“, – и заразительно засмеялся, наблюдая, как смутился Исаев».

Спустя несколько недель, когда предстояло принимать решение о выполнении очередного этапа работ, для доклада о полученных результатах Грушин направил в министерство, на совещание к заместителю Устинова, Сергею Ивановичу Ветошкину, начальника проектного отдела Кринецкого. Евгений Иванович успешно справился со своей задачей – подготовленные им графики и таблицы ни у кого не оставляли сомнений, что дела идут успешно. И лишь на один из заданных Ветошкиным вопросов Кринецкий ответил так, как он не раз говорил у себя, «на фирме», правда, не в кабинете Грушина. Вопрос был как раз о том, какой маршевый двигатель является более предпочтительным для ракеты – Севрука или Исаева?

– Двигатель Севрука имеет более высокие характеристики, ракета летает с ним лучше.

– Значит, вы предлагаете выбрать его?

– Раз он лучше, то это само собой разумеется.

Кринецкий еще не успел вернуться в Химки, когда Ветошкин позвонил Грушину и, поинтересовавшись ходом испытаний, огорошил неожиданной информацией о мнении его начальника проектного отдела насчет двигателя Севрука. Сразу же по приезде в КБ Грушин вызвал Кринецкого «на разговор», но убедить своего подчиненного в правильности своей ориентации на Исаева он так и не смог.

Предвидя то, что проблемы с конкурсом будут продолжаться и дальше, Грушин пошел на нестандартный шаг – поехал в министерство к Устинову и изложил ему свою вполне четкую позицию. В годы войны в двигательных КБ разрабатывались десятки типов двигателей, но на фронт из них попадали лишь единицы. Не потому, что они были лучше, а потому, что они полностью отвечали требованиям войны, могли выпускаться большими сериями, удачно вписывались в самолеты, быстро осваивались техниками. Да, исаевский двигатель сегодня немного хуже по характеристикам, но ведь у его КБ уже есть опыт длительной доводки, серийного производства, специалистов из КБ Исаева хорошо знают на заводах и готовы сотрудничать, а у Севрука только опытные образцы.

Устинов согласился с Грушиным, и КБ Исаева получило приказ о передаче производства его двигателя для В-750 на серийный завод в Ленинград в целях обеспечения выполнения программы летных испытаний ракеты. И через несколько месяцев, когда вопрос о выборе двигателя стал предметом рассмотрения комиссии при Совете Министров, Грушин смог в полной мере использовать этот козырь. Как показало время, Грушин оказался прав. В конечном итоге двигатель Исаева вышел на заданные характеристики, был технологичным в серийном производстве и простым в эксплуатации.

* * *

Уже к весне 1955 года в опытном производстве ОКБ-2 изготовили первые бросковые образцы В-750, получившие обозначение 1БД и 2БД. Их основным предназначением было изучение и отработка старта ракеты, ее схода с направляющей пусковой установки и последующего отделения от нее ускорителя.

Стартовая масса бросковых вариантов В-750 составляла около 2 т, и они оснащались ускорителем, узлами его расстыковки с маршевой ступенью и телеметрической аппаратурой. Вместо маршевого ЖРД на них устанавливался его габаритно-массовый макет, а для достижения максимального подобия со штатной ракетой их топливные баки перед первым пуском были заправлены керосином и хлористым цинком – жидкостями, по своей плотности близкими к используемым штатным компонентам. В последующих бросковых пусках в баки ракеты стали заливать обычную воду: возить в Капустин Яр хлористый цинк для этих целей оказалось слишком накладным.

Первый пуск ракеты В-750 на полигоне Капустин Яр состоялся 26 апреля 1955 года. Ракета стартовала с неподвижно установленной под углом 45° стрелы пусковой установки. С застопоренными рулями, подняв облако пыли высотой до 10–15 м, и без значительных отклонений в траектории ракета ушла с направляющей. Набрав по окончании работы ускорителя скорость около 520 м/с, ракета через 46 с упала на землю в 12 км от точки старта. И хотя ускоритель в этом пуске все же не отделился, победа была несомненной!

Уже в четвертом пуске, состоявшемся 4 мая 1955 года, ракета выполнила в полете первые программные маневры.

С этого же времени начался поиск наилучшего решения пока еще непривычной для ракетчиков проблемы – как уменьшить воздействие струи ускорителя на стартовую площадку? Конечно, людей рядом со стартующей ракетой не было, однако плотное облако из земли и пыли сразу же после ее старта на десятки метров обволакивало пусковую установку, повисая почти на 3 мин после каждого пуска. Для вертикально стартовавших с бетонированных площадок зенитных ракет системы С-25 проблем, связанных с подобными облаками, не возникало. Теперь же это требовало принятия мер – в боевых условиях облака сильно демаскировали бы комплекс. Поэтому на пусковой установке и рядом с ней расположили датчики давления, всевозможные рассекатели струи, грунтозащитные листы. И уже в процессе первой серии пусков начали вырабатывать необходимые рекомендации.

Всего серия бросковых пусков «750-й» состояла из восьми испытаний, закончившихся 1 июня. По их результатам к середине июня был подготовлен отчет, включающий как информацию о положительных моментах, так и 91 замечание к конструкции ракеты и пусковой установки, а также по их удобству в эксплуатации. Одно из замечаний касалось факта, выявленного в первых бросковых пусках и связанного с тем, что испытываемые ракеты не долетали до расчетных точек. Причиной оказалось то, что направляющая стрела пусковой установки при движении по ней двухтонной ракеты сначала проседала, а затем принимала исходное положение. Это почти незаметное глазу движение передавалось ракете, которая, начиная свое движение, «клевала носом» и, сойдя с направляющей, летела не совсем так, как требовалось… Для уменьшения влияния этого эффекта при разработке штатной пусковой установки СМ-63 в ее направляющую был введен специальный шарнир.

В те годы разработка наземного оборудования в ОКБ-2 выполнялась в отделе под руководством опытного конструктора Ф. С. Кулешова. Отдел был очень большим, занимавшим почти целый этаж в главном здании КБ, и именно в нем разработали основное оборудование, обеспечивавшее в дальнейшем эксплуатацию В-750. Как вспоминал Р. Б. Ванников:

«Уже на первых этапах работ над ракетой Трушин потребовал, чтобы в составе оборудования, обслуживающего ракету, не было подъемных кранов. Я был очень удивлен этому решению и однажды спросил Петра Дмитриевича, зачем еще что – то придумывать, когда есть уже готовые передвижные краны? Трушин поразил меня своим ответом: „Краны в войсках будут всегда использоваться для хозяйственных нужд части, а когда они понадобятся для обслуживания ракет, они будут либо уже сломаны, либо находиться где-нибудь далеко на очередном строительстве“. Поэтому для ракеты В-750 был предложен очень оригинальный метод заряжания пусковой установки путем перетягивания на нее ракеты с транспортной машины».

Постепенно в ОКБ-2 продвигалось решение и других вопросов – как поведет себя ракета в момент разделения ступеней, как уменьшить зоны падения ускорителей, как обеспечить наибольшие удобства в последующей эксплуатации ракеты в войсках?

Конечно, с позиций сегодняшнего времени, можно сказать, что при создании В-750 был допущен принципиальный изъян – для ракеты были применены недопустимые с точки зрения экологии и здоровья стартовой команды токсичные, ядовитые компоненты топлива. Но тогда другого пути не было, и это решение поддерживалось всеми – даже военных устраивало, что при нормальной температуре используемые для ракеты компоненты топлива находились в жидком состоянии и с их длительным хранением не возникало значительных проблем. И лишь с годами обнаружилось, что использование таких компонентов топлива приводило к появлению опасных профессиональных заболеваний у военного обслуживающего персонала, а также местных жителей, проживавших в районах дислокации ракет.

В те дни значительно большее время уделялось другим вопросам. Одним из них был выбор для баков ракеты типа топливозаборника. При взгляде со стороны эта проблема может показаться надуманной. «Вода дырочку найдет» – так во все времена гласила народная мудрость. А что такое жидкое топливо? Та же вода!

Но с зенитными ракетами все оказалось гораздо сложнее. Двигаясь к цели, ракета в любой момент могла оказаться в таком положении, что находившееся в баках топливо просто отбрасывалось от этой «дырочки»-топливозаборника и двигатель останавливался. Поломали голову над этой задачей в годы войны немцы, занимались ею создатели первых зенитных ракет и у нас. Свое решение предложили и в ОКБ-2.

Оно выглядело простым и заключалось в установке в баках ракеты своего рода вытянутых сот с небольшими ячейками. Предполагалось, что жидкость в этих сотах будет находиться постоянно, какие бы маневры не совершала ракета. Масса конструкции баков с подобными устройствами получилась небольшой, да и вся конструкция выглядела просто и технологично.

Однако с первых же полетов начались неприятности. Когда баки были еще полными, все шло хорошо. Но как только топливо вырабатывалось более чем наполовину, при первом же интенсивном маневре ракеты двигатель останавливался. Падение, взрыв, исследование оказавшихся на земле остатков ракеты. И так несколько раз.

Шел 1956 год. Подобное поведение ракеты на испытаниях в то время могло оказаться вполне достаточной причиной для закрытия КБ. Помощников в этом деле хватало, в высоких кабинетах уже зазвучали слова типа «не на того поставили, не получаются эти ракетные дела у маевского профессора».

Один из неудачных пусков с «сотами» состоялся прямо на глазах приехавшего на полигон Грушина. Очередное падение ракеты на виду у всего полигона стало для него сильнейшим катализатором, и, вернувшись из Капустина Яра, Грушин придал мощнейший импульс работам по поиску выхода из сложившейся ситуации. Ежедневно в кабинете Грушина проходили совещания по поиску решения этой проблемы. С самого утра все причастные к ее решению специалисты приглашались к Грушину, чтобы участвовать в очень конкретном и жестком разговоре, в процессе которого даже для того, чтобы просто отстоять свою точку зрения, требовалось иметь известное мужество и самообладание. А стиль Грушина предполагал, прежде всего, доскональное изучение множества вариантов – и казавшихся заведомо выигрышными, и тех, которые изначально считались лишенными всякого смысла. При этом темп, с которым велась эта работа, даже для повидавших всякое на своем веку специалистов казался просто невероятным.

Тем не менее через несколько недель на полигоне стартовала ракета, имевшая новую конструкцию топливозаборника следящего типа. И полетела как надо!

Как вспоминал руководитель бригады двигательного отдела ОКБ-2 Вилен Петрович Исаев:

«К этому заборчику мы приспосабливались, можно сказать, на ходу, со всем нашим умением, да и неумением тоже. Готовясь к первому пуску ракеты с таким заборником, мы столкнулись с тем, что когда ракета находилась на пусковой установке, из-за земного притяжения трубопровод ложился на стенку бака. А когда требовалось заправить бак, его необходимо было дренировать, чтобы из него вышел воздух. А чтобы воздух вышел, трубопровод надо было приподнять и для выполнения этой операции мы привязали к трубопроводу нитки, которые после заправки должны были раствориться, и начали дренировать. Вместе со мной этим почти цирковым делом занимался Александр Собесский, стоявший у дренажного отверстия бака горючего для того, чтобы подать сигнал о том, что все успешно завершилось. И вот я сижу на ракете, солдаты взяли ее, как лошадь за узды, и начали пошевеливать нитками, чтобы воздух пробулькал и вышел. В общем, крутили, крутили ракету и так увлеклись, что, в конце концов, на Сашу из ракеты полилась безумно вонючая „тонка“, окатившая его с головы до ног».

Урок же от подобных авральных поисков и Грушину, и многим работникам КБ, связанным с разработкой этого узла, запомнился надолго. На последующих ракетах ОКБ-2, оснащавшихся ЖРД, топливозаборник всегда оказывался в числе приоритетных элементов, внимания которому уделялось более чем достаточно.

* * *

Еще на самых ранних стадиях работы стало ясно, что для В-750 ко всему прочему предстоит выработать и новые приемы проектирования. Безусловно, представить на бумаге объемное расположение густо «напичканной» внутри отсеков аппаратуры и других агрегатов ракеты, различного рода эксплуатационных разъемов и лючков, узлов стыковки с пусковой установкой и прочего – задача чрезвычайной сложности. Всего этого двухмерные возможности чертежей не позволяли, даже несмотря на вычерчивание ракеты в реальном масштабе с многочисленными поперечными разрезами. Без трехмерного объемного представления о конструкции понять, где необходимо расположить тот или иной элемент конструкции либо аппаратуры ракеты, было просто невозможно.

Решение этой проблемы пришло из авиации: необходим полноразмерный деревянный макет ракеты, в котором все – и двигатели, и рули, и приборы – должны были изготовляться из брусков, реек и фанеры. И к зиме 1956 года такой макет был сделан, а дальше, в соответствии с той же авиационной традицией, в ОКБ-2 приехала макетная комиссия. Вопреки ожиданиям заказчики весьма строго отнеслись к творению ОКБ-2. После осмотра макета в сборочном цехе главному конструктору было предъявлено более сотни замечаний.

С большей частью из них Грушин был готов и сам согласиться. Многие и ему ежедневно резали глаз. Не раз из-за них он вел самые жесткие разговоры со своими подчиненными и отступал лишь тогда, когда понимал, что по-другому сейчас не сделать. Теперь же, с появлением акта макетной комиссии, эти разговоры должны были переместиться на гораздо более высокий уровень. А это означало, что пройдет месяц, и не один, пока там смогут разобраться и понять правоту Грушина. Но драгоценное время может оказаться упущено.

Грушин не мог допустить подобного развития событий и поступил так, как мог позволить себе только уверенный в своих силах человек. Прежде всего он несколько раз внимательно перечитал акт, составленный макетной комиссией, и, найдя в нем несколько весьма спорных, а то и анекдотических положений, тут же позвонил по «вертушке» одному из знакомых ему по Капустину Яру военных, которому теперь подчинялась и макетная комиссия. Поговорив пару минут на отвлеченные темы, Грушин перешел в атаку:

– Послушай, что это за специалисты у тебя работают? Изучали у нас ракету, написали акт. И вот читаю и глазам своим не верю. Вот, пункт 46-й – «предусмотреть контроль работоспособности прибора без вскрытия лючка». Чего они хотят, чтобы я этот прибор снаружи ракеты поставил?..

На другом конце провода внимательно выслушали и про это и про другое. Вскоре там были сделаны соответствующие выводы, и больше никаких макетных комиссий изучать ракеты ОКБ-2 не приезжало. А фраза насчет контроля «без открытия лючков» еще долго кочевала по эскизным проектам новых ракет ОКБ-2.

* * *

К тому моменту, когда конструкция первых отсеков В-750 начала прорабатываться в конструкторских подразделениях, на предприятии уже не было сомневающихся в том, что для них необходимо использовать ту самую «ракетную технологию» изготовления, которая первое время еще встречала оппонентов. Грушин был ее самым горячим сторонником, доказывая на всех уровнях – от своего кабинета до кабинета министра – ее необходимость и перспективность. А потому конструкция отсеков и всех других агрегатов ракеты разрабатывалась с учетом применения для ее изготовления самых высокопроизводительных машиностроительных способов крупносерийного производства и самых ходовых материалов – алюминиевых и магниевых сплавов.

Для В-750 было впервые использовано изготовление топливных баков из горячекатаного алюминиевого сплава АМгЗ. Также на ракете нашли применение крупногабаритные штампованные панели крыльев, штампованные панели ряда отсеков из магниевых сплавов, штампованные плоскости рулей, штампованные шпангоуты и другие детали. Впервые в мировой практике для изготовления топливных баков была внедрена контактная роликовая сварка. В возможностях ее использования для ракет Грушин убедился еще в конце 1940-х годов, когда знакомился с немецкой ФАУ-2, для изготовления которой немецкими инженерами было разработано несколько оригинальных сварочных машин.

Установленная Грушиным с первого дня работы жесткая производственная и технологическая дисциплина поддерживалась им на самом высоком уровне. Именно в этом он видел залог качества и надежности будущей ракетной продукции предприятия. Буквально законом стало требование главного конструктора – ракета должна соответствовать утвержденной документации. Этому в значительной мере способствовал пооперационный контроль за всем процессом изготовления отдельных деталей, узлов и окончательной сборкой. В технологическом паспорте сборки ракеты последовательно ставились «автографы» рабочего-исполнителя, мастера, контрольного мастера и начальника отделения, а в ряде случаев и представителя заказчика. Такой же порядок был установлен и во всех других производственных подразделениях ОКБ. Этому в полной мере способствовал стиль построения производственной документации, создаваемой технологами и стандартизаторами. Они же принимали непосредственное участие и в создании конструкторской документации. Для того чтобы получить их подпись на чертежах, конструкторам требовалось выполнить все требования, изложенные в многотомных руководящих документах. Еще труднее было внести изменения в уже утвержденную документацию. И это была не чья-то прихоть или каприз. Это был единственно возможный путь к качеству.

После одного из докладов Грушина в министерстве о ходе работ, состоявшемся в сентябре 1955 года, Устинов показал ему только что сделанный перевод статьи, напечатанной в американском журнале «Теле-Тех энд Электроник Индастриз». Статью «27 заповедей для конструкторов управляемых ракет» написал руководитель работ по надежности Редстоунского арсенала Роберт Льюссер, обобщивший американский опыт первых лет проектирования ракет и их элементов.

Грушин изучил эту статью до последней запятой. Конечно, известные ему еще с институтских времен формулы из теории вероятности оставляли немного места для дискуссий. Например, ракета, состоящая из 100 элементов, каждый из которых имеет общепризнанную по техническим стандартам надежность 99 %, могла иметь в результате полную надежность, оцениваемую лишь 36,5 %. При тысяче элементов (с той же надежностью) полная надежность ракеты могла составить лишь 0,02 %. Те же формулы надежности показывали, что для достижения общей надежности всего лишь 80 % ракетой, состоящей из 4000 элементов (и это далеко не являлось пределом – «Найк-Аякс» состоял из полутора миллионов элементов), могло бы быть допущено не более одного отказа на 18 тысяч применяемых узлов. Действительно, абсолютная надежность, к которой были устремлены помыслы всех разработчиков ракетной техники, требовала применения новых, гораздо более строгих и ранее неведомых стандартов. В иное время Грушин и сам, базируясь на своем опыте, с удовольствием написал бы нечто подобное, свою «Науку побеждать». Теперь же приходилось прислушиваться к словам, написанным за океаном, и двигать дело вперед.

* * *

Уже с первых месяцев 1954 года большинство работников испытательных служб ОКБ-2 стали постоянными жителями полигона в Капустином Яре. К тому времени там были созданы относительно сносные бытовые условия, столь необходимые для круглосуточной, весьма ответственной и опасной работы. Добирались же туда, в заволжские степи, в основном на поезде. Большой удачей для испытателей считалось добраться до полигона на двухмоторном тихоходе Ли-2. Кресел, правда, на борту этого «лайнера» не было – их заменяли длинные металлические скамьи. А поскольку летал Ли-2 невысоко и болтало его нещадно, большинство из счастливых пассажиров предпочитали на несколько часов полета принять «снотворное» и «завалиться» спать на кучах лежавшего на полу брезента.

Грушину приходилось часто наезжать в эти места. Бытовавшие в те времена правила предписывали главным конструкторам находиться на полигонах в моменты проведения наиболее ответственных испытаний и докладывать о них руководству министерства сразу же после получения результатов.

Инженеры-испытатели, которым доводилось иметь дело с Грушиным на полигоне, поражались неистощимым запасам его энергии. Все его дневное время уходило на деловые вопросы, на беседы со специалистами. Каждый рабочий день для него кончался не раньше 10–11 вечера, и до этого времени он был способен размышлять, спорить, принимать серьезные решения и устраивать самые нешуточные разносы. Даже на полигоне его деловая и инженерно-административная страсть не знала границ. А его разносы нередко принимали крайне унизительный характер, и порой спасало только понимание того, что на полигоне идет важная и ответственная работа.

И все же обстановка, которая складывалась в моменты приезда Грушина на полигон, максимально способствовала быстрому принятию решений о всевозможных доработках, внесении необходимых изменений в конструкцию ракеты. Здесь, как ни в одном другом месте, Грушин оказывался рядом с непосредственными исполнителями работ – и опытными специалистами, и новичками, различий между которыми для Грушина не существовало. С первых же дней работы на предприятии новички сталкивались с его абсолютным нежеланием гладить кого-либо по головке или просто благодарить за хорошо выполненное дело. Единственным критерием в выяснении того, как Грушин относился к тому или иному специалисту, было поручение ему сложного задания. Это означало проявление доверия и уважения и все возможные благодарности.

Один из приездов Грушина на полигон состоялся в апреле 1956 года. Это время для Капустина Яра считается едва ли не лучшим в году, когда пригревает весеннее солнце, разливается море тюльпанов, в небе беспрерывно щебечут птицы, а воздух наполнен такими ароматами сочных степных трав, что ими невозможно надышаться. А кругом, насколько хватает взора, бескрайняя степь с остатками бывших хуторов и фруктовых садов. Именно такую идиллическую картину в те дни должен был нарушить грохот двигателя очередной стартующей ракеты. И однажды, ближе к вечеру, он прокатился по степи. Но сила его оказалась значительно меньше, чем ожидалось, – на этот раз вместо ускорителя ракеты на пусковой установке запустился маршевый двигатель.

Поднять ракету в воздух ему, конечно, не удалось, но с направляющей стрелы она медленно сползла. Находившиеся неподалеку от пусковой установки инженеры и испытатели мгновенно убежали в разные стороны от этой грохочущей ракеты. Предпринять что-либо было уже невозможно. Так и ползала ракета по земле положенные ей десятки секунд, до тех пор, пока не кончилось топливо, пропахав за это время своими крыльями несколько десятков метров степной земли.

Грушин, находившийся в сотне метров от пусковой площадки и наблюдавший за земным путем ракеты, был вне себя от ярости. Это качество в полной мере проявлялось в нем лишь тогда, когда он сталкивался с допущенными кем-то ошибками или неточностями. И следовавшие за этим четкие и уверенные указания всегда сочетались с самыми резкими оценками, дававшимися зачастую при значительном стечении «народа». Правда, если все шло хорошо, что, впрочем, также бывало нечасто, Грушин старался не замечать участников работы, проявляя к ним видимое безразличие. И подобную твердость человека, не склонного к лирике, ощущали на себе не только сотрудники и смежники, но и вышестоящее руководство, относившееся к Грушину как к человеку предельно жесткому и бескомпромиссному.

На этот раз Грушин не стал сразу распекать испытателей и медленно направился к домику руководства полигона. И лишь поздним вечером он вернулся в финский домик, в котором жили на полигоне специалисты ОКБ-2. Здесь уже спали усталые и не чуявшие под собой ног испытатели, конструкторы и теоретики, прозанимавшиеся со строптивой ракетой весь остаток дня и вечер. Как пришел Грушин, они, конечно, не слышали, и хотя в его душе все еще бушевало, а виновник происшедшей с ракетой аварии находился в этом доме, он, сняв ботинки на пороге, прошел на цыпочках в свою комнату и тихо закрыл дверь. «Разбор полетов» состоялся только утром, когда все пришли в себя от перенесенного накануне стресса.