Текст книги "Плаха да колокола"

Часть четвёртая
Корнет Копытов и королева воров

I

Парочка эта не запечатлелась. Мелькнула. Участковый надзиратель[30]30
  Постановлением СНК РСФСР от 06.02.1924 г. в структуру милиции введено новое подразделение – участковые надзиратели милиции, этому должностному лицу поручался надзор и охрана определённого участка города с населением 5 тыс. человек.


[Закрыть] Корней Ширинкин вроде опытный служака, а докладывая Камытину, терялся, гасил глаза в пол, почесывал затылок – вся информация, что добыл, выглядела сплошной лабудой[31]31
  Лабуда – вздор, ерунда.


[Закрыть] да и вычерпал он её у барахольщика[32]32
  Барахольщик (уголов. жаргон) – мелкий воришка.


[Закрыть] Гнусавого с Криуш. А эта публика известная.

Забулдыга Гнусавый попался в который раз и, выпутываясь, мог наплести сто вёрст, как говорится, и всё лесом, но надзирателю положено отчитываться по участку каждую неделю, вот Ширинкин и потел.

– Тебе самому-то всё это как? – лениво перебил его исполняющий обязанности начальника губрозыска Камытин. – Или мелешь, Емеля, не просеивая?

Ширинкина не так просто сбить с толку, он твердил своё, и получалось складно: Гнусавый приметил академика[33]33
  Академик (уголов. жаргон) – опытный вор.


[Закрыть] под ручку с зазнобой выходящими за полночь из плавучего ресторанчика «Богема». Пьяненькие оба были, певичка напевала. Ширинкин наблюдал сценку незамеченным у деревца. Подлетела к парочке летняя пролётка, в ней два дюжих молодца, одинаковых с лица. И след простыл, только выкатился следом едва держащийся на ногах пьяненький артист Задов, чертыхнулся, сплюнул в пыль и свалился бы, не подхвати его Гнусавый. Задов – личность известная не только театралам и дамочкам, Гнусавый обратно его проводил и от артиста узнал, что отыграт ься не дал ему заезжий гастролер, однако певичка пообещала заглянуть в театр, спеть что-нибудь на досуге. Голос у неё чудный, это Ширинкин сам слышал.

– В балагане пела? – с недоверием переспросил Камытин.

– В ресторан я не заглядывал, – смутился участковый, – а вот когда выходили они, довелось чуть-чуть услыхать голос приятный: век не забыть. В той «Богеме» только артисты и собираются! – удивился неосведомлённостью начальства Ширинкин. – В карты режутся, песняка выдают под гитару или рояль да стишками балуются, особо когда развезёт совсем.

– Бывал?

– Ни в коем разе! Только по долгу службы заглядывал, – не моргнул глазом Ширинкин. – Опосля я Гнусавого тряхнул, думал, подчистил он пьяненького артиста. Однако не врал Задов: действительно опустошил его карманы катала[34]34
  Катала (уголов. жаргон) – игрок в карты.


[Закрыть].

После такого доклада плевался Ширинкин, так как тут же получил от начальства чёткий наказ парочку отловить, привлечь Гнусавого в помощники для поиска и в театр регулярно наведываться, вдруг объявится певичка. Долго ещё корил Камытин участкового, что упустил он крупного вора, потому как выходило, что заезжий катала – гость редкий в их городе, а такой по мелочи в глубинку закатываться не станет. Имелся, а может, и имеется у него здесь большой интерес.

– Кралю его уж больно расхваливал Гнусавый, – вспоминал Ширинкин, огорчаясь собственному промаху.

– А сам-то видел?

– В шляпе она была, не разглядеть в темноте.

– Гнусавого твоего и свинья, если отмыть, зачарует, – хмыкнул Камытин и отвернулся, его уже интересовал поджидавший своей очереди с отчетом участковый надзиратель Матвей Потеев, скучавший в коридоре.

А парочка с тех пор словно сквозь землю провалилась, но Ширинкин радовался: видно, укатила в другие края, побогаче да полюдней. Чем в их углах обогатишься?

II

Уже на перроне вокзала, не торопясь спрыгивать с лестницы вагона и разглядывая галдящую волнующуюся публику встречающих, Турин цепким взглядом выудил продирающихся к нему двух суровых с виду молодцов, одетых в кожаное. За их спинами незаметным выглядел шофёр Витёк со смущённой улыбкой на грустном озабоченном лице.

От мрачных физиономий этих двух шарахались в стороны даже носильщики. Низко опущены были их головы в надвинутых на твёрдые лбы фуражках, изредка высвёркивали злостью глаза, когда покрикивали на особо неуступчивых. Хохол Нетребко, спец кадрового отдела, добрался до Турина первым, он и приветствовал вполголоса начальника губрозыска.

– Без радости встречаешь, Степан Тарасович, – пожал его жёсткую руку Турин, кивнул агенту Геллеру, Витьку успел подмигнуть краем глаза и даже шутливо толкнул в плечо: – А ты что нос повесил? Случилось чего?

Витёк, прибившийся к слесарям из беспризорников и пригретый ими за великую любовь к автотехнике, незаметно вырос в лихого водилу, и Турин, получив автомобиль, оставил его в гараже шофёром, понравился ему трудолюбивый, неунывающий юнец.

– С вашим отъездом, Василий Евлампиевич, будто сглазили их, – забасил здоровенный Нетребко и совсем оттеснил шофёра могучим плечом. – Нема причин для гарной пляски. Второе убийство зависает, вилы им в бок! И считай, толком ни по одному не видать просвета.

– Хлопцы ночей не спят! – из-за плеча спеца пробился Витёк. – Задержанный Хребтов начал давать показания по первому убийству. А поручить бы его допрос Легкодимову, Иван Иванович из него многое выпотрошить смог бы. Он Хребта ещё по царским временам помнит.

– Тебе откуда знать? – припустился на него Нетребко. – Мелет тебе Маврик всякую ерунду! Вот они как работают, Василий Евлампиевич! Налицо утечка информации. С такими разве чего раскроешь?

– Паша Маврик Хребта на повинную склонил, – тщетно пробивался шофёр к Турину.

– Уголовник Хребтов заговорил недавно, а убийство в начале недели было, – грубо оборвал его Нетребко и взгромоздил спину бугром так, что щупленький шофёр за ним совсем пропал из виду. – Камытин сомневается. Больше выдумывает Хребет. Настоящие следы заметает. Одним словом, швах дело! А с Легкодимовым носитесь словно с дырявой торбой, ни памяти у него, ни толку!

– Товарищ Нетребко! – упрекнул Турин. – Это что за тон? Прекратить! – нахмурился, гневом пахнуло от него на молодцов. – И гурьбой зачем припёрлись меня встречать? Агенты, мать вашу! Вырядились, словно на парад! За версту видать невооружённым глазом!.. Работали бы, чем свару устраивать! Какого шута здесь?

– Приказ Камытина, – смутился Нетребко, а Геллер сразу спрятался за его спину. – Вас встретить велел, а после на вокзале урок прошнурить… по всем направлениям с целью раскрытия убийства.

– Вот и вкалывайте, любезные. Мои баулы тащить нет надобности за их отсутствием. – Он сорвал с головы изрядно надоевшую шляпу, распахнул болтающийся на исхудавшем теле пиджак. – Я не за брахлом катался! Видите, в чём красуюсь!

Агенты, сопя, затоптались с ноги на ногу.

– Учить вас? – не успокаивался Турин. – Камытин плачет, людей ему не хватает!.. А вы болтаетесь, как дерьмо в проруби! Я вас займу работой! Забудете, как бумажки со стола на стол. Где Камытин, спрашиваю?

– Пётр Петрович три часа назад сам вывез группу на убийство, – высунулся из-за плеча побагровевшего от взбучки Нетребко юркий Геллер.

– Ещё одно?

– Ночное. Профессора Брауха застрелили в собственной квартире.

– Брауха? Франца Генриховича?

– Из мединститута.

На них начали обращать внимание, любопытные оборачивались на громкие голоса, навострив уши. Турин резко отодвинул громоздкого Нетребко в сторону и двинулся вперёд:

– Где машина?

– Как обычно, Василий Евлампиевич. – Витёк уже пробивал ему дорогу, ужом втискиваясь в толпу и расталкивая любопытных.

«Не рядовое это убийство, – метались в голове Турина мысли, – настоящее чрезвычайное происшествие! Профессор Браух дружбу водил со Странниковым, в мединституте, помнится, выступил инициатором посвящения ответственного секретаря губкома в почётные ректоры. Его идея! Семь шкур спустит секретарь, как узнает про убийство! Да и узнал уже наверняка! Ехать к нему сейчас же?.. Или сначала выяснить все обстоятельства убийства?.. Начнёт спрашивать про детали, причины – засыпешься… А если к тому же Камытин упустил убийцу?.. Нет, поспешить надо на место, встретить зама, выяснить подробности и, если мелькнёт малейшая зацепка, напрячь всех сыщиков, чтобы не болтались попусту, как эти двое. Главное в первые часы – ухватить след, ухватить его, пока горячий, зацепиться, а к Странникову успеется, Странникову он всё объяснит»…

– Ребята обрадовались вашему возвращению, Василий Евлампиевич, – не замечая, что на начальнике лица нет, щебетал Витёк, не переставая. – Только о вас и говорят. Дурачок нашёлся, слух пустил, будто вас в Саратов на повышение решили взять? Поэтому и придержали там…

Турин едва не споткнулся от такой глупости, а шофёр, любопытствуя и пятясь, заглядывал ему в глаза, пытался отыскать ответ.

«А ведь мальчишка в меня верит… Думает, приехал – все беды разлетятся сами собой и убийцы найдутся. Ишь как приплясывает! Ах, Витёк, наивная ты душа! – Турин только теперь заметил, что как смял шляпу в кулак, так и комкает. Досадуя, он ткнул её в карман пиджака и только тогда спохватился – верный конец пришёл головному убору. Вскинул глаза на шофёра, но Витёк с улыбкой до ушей ничего не замечал, и Турину подумалось: – Ну а кому же расхлёбывать все, что здесь приключилось, как не мне? К раздаче как раз и подоспел. Будто специально торопился, и сердце рвалось, видно, чувствовало беду. Ночью этой и убили Брауха…»

И уяснив вдруг для себя всю серьезность ситуации, почувствовал он, как покидают его суматошная тревога и гнев, взвинтившие там, на вокзале, как просветлело и напряглось сознание, настраивая весь его организм к сопротивлению, на поиск если не успеха, то выхода из тупика.

– В Саратов на повышение, значит? – ещё весь там, в своих мыслях, переспросил он Витька и не смог не улыбнуться ему в ответ, чувствуя на себе его прямо-таки собачьи глаза, искрящиеся преданностью и восторгом. – А ведь это ты, Витёк, всё и выдумал! Сознайся, ты брехню пустил?

– Нет! Они, дураки! – рассмеялся тот, захлёбываясь и не скрывая разбирающего его веселья. – Ляпин первым сочинил муру! И ведь никто и не засомневался. Никто!

– Я вот уши надеру, – не в силах побороть смех, подмигнул ему Турин. – И язык укорочу, – но удержаться уже не мог, губы сами разъезжались. – И на какую же должность ты меня сосватал? Небось в комиссары?

А смех уже сотрясал их обоих от чудовищной этой нелепости, видно, нервы, захлёстывавшие через край минутами ранее при встрече, теперь, разметавшись, освободили психику обоих, и они захохотали неестественно громко и безудержно.

– У нас только об этом и велись разговоры. – Витёк, не сводя теперь глаз с начальника, схватил его за рукав и, косясь по сторонам, быстрей потащил к автомобилю.

– Знаешь, Витёк, – не сопротивлялся Турин, – историю я когда-то слышал. Крепость осадил грозный шах и никак не мог её одолеть. Дважды посылал шпионов, они твердят: плачут осаждённые, пора штурм начинать. А тот запрещает: вот когда смеяться начнут, тогда самый раз. Тогда ни сил, ни надежды уже не останется…

– Наших так просто не взять! – хлопнул себя по коленке шофёр.

– Вот черти! – всё ещё не успокаивался Турин. – Такое придумать! Это от безделья. От безделья, не иначе. И находятся же хохмачи!

Но ругательство прозвучало довольно ласкательно, с неожиданной для Витька нежностью, что шофёр и сам отпустил на этот счёт лихую завертушку, но нахмурил тут же брови Турин и буркнул:

– Ростом в комиссары я не вышел, а Саратову гвардейцы требуются. Куда нам.

И смолк так же внезапно, как развеселился. Остальное время, пока добирались до автомобиля, лишь покачивал головой, недоумевая, а когда распахнул дверцу и уселся на сиденье, произнёс с укором:

– Это что же получается? Без меня не умеют? Не научил я их, значит?.. Тогда не только в Саратов, отсюда погонят в три шеи.

– Кнута ждут, – оставаясь в добродушном настроении, добавил и Витёк.

– А я вот разберусь! – погрозил пальцем Турин. – Гони на квартиру Брауха. Осмотр-то не завершили, конечно?

– Там хоромы такие, за сутки не обойти, – с места дал по газам шофёр и рванул вперёд автомобиль. – А Нетребко вам напраслину плёл, Василий Евлампиевич, он на Легкодимова взъелся.

– Вот пусть и гуляет по вокзалу, – не обернулся тот. – Лучше работать будет, чем интригами заниматься. До Легкодимова ему расти да расти.

– Прибаливал последние дни Иван Иванович, – погрустнел Витёк. – С лёгкими у него беда. Несколько дней отлёживался. Я ему про врачей заикнулся, в больницу, мол, свожу, Камытин и не заметит, он ни в какую. Залечат, говорит. У него своё средство на каждую болячку.

– Ну и как?

– Вышел сегодня. Покачивало, но на своих двоих. Сейчас на квартире у Брауха с нашими.

– И что же они там окопались? – вскинулся опять Турин. – Сиднем успеха не достичь.

– У Камытина своя стратегия, – улыбнулся Витёк. – Поговорка у него, сами знаете: плясать от печки.

– Стратег!

– Паша Маврик накопал кое-что, – доверительно продолжал тем временем шофёр. – Только не желает слушать его Пётр Петрович. В больших сомнениях, как обычно. Заведёшь, говорит, со своим наполеоновским размахом. Иван Иванович Легкодимов втолковывал ему насчёт шмона по воровским хазам[35]35
  Шмон по воровским хазам (уголов. жаргон) – обыск по местам обитания воров.


[Закрыть]. Не решается Камытин затевать его без вас.

– Хватит, – перебил его Турин. – Зря не трещи. Разберёмся. Брауха жаль. Знал я его. Чего к нему полезли? Брать там нечего, одни книжки. Кому помешал врач-еврей? Здесь какая-то несуразица…

– Вот, – протянул ему свежий номер газеты шофёр. – Купил на вокзале, пока поезда дожидался. Полдня не прошло, а пацанва уже по всему городу растаскивает. Непонятно, зачем нужен розыск, если писакам про убийство всё известно?

– Дай-ка, – ухватил листок Турин. – Чего манежил-то всё это время? Прессу тут же читать надо. Тогда помогает.

Большим жирным шрифтом с листка таращились броские строчки, обрамлённые тревожной рамкой:

К убийству проф. Брауха

Подробности убийства

Вчера поздно вечером профессор Браух был в необычайно хорошем настроении. По словам соседей и старухи-прислуги, служившей у него более пяти лет, смеялся, шутил и даже, чего с ним раньше не бывало, насвистывал какие-то весёлые песенки. В половине одиннадцатого в передней раздался звонок. Прислуга с разрешения профессора впустила неизвестного человека, всё время старавшегося скрыть своё лицо и державшегося к ней спиной. Старуха доложила профессору о просителе, ожидавшем в коридоре, который ведёт в приёмную, а сама ушла на кухню.

Профессор, выйдя из кабинета к неизвестному, спросил его: «В чём дело?»

Неизвестный повышенным тоном что-то неразборчиво сказал. Профессор ответил ему тем же. Затем прислуга услышала два оглушительных выстрела и упала в обморок. Пришла она в себя, когда в коридоре были какие-то люди. Приняв их за бандитов, она подняла крик, когда соседи её успокоили, старуха, сбиваясь, рассказала, что видела, и вновь потеряла сознание.

Преступник скрылся, оставив дверь открытой, которой соседи и воспользовались, они же вызвали врача и милицию.

Смерть профессора Брауха наступила от ранения из револьвера в левую сторону груди, что констатировала прибывшая по вызову милиция.

Следствие об этом загадочном убийстве ведётся чрезвычайно энергично.

Подробности и о мотивах, приведших к убийству Ф. Г. Брауха, будут сообщены нами дополнительно.

– Странная писанина, – нахмурился Турин, закончив чтение и отбросив листок. – И с чего ты взял, что газетчикам убийца уже известен? Трепач всё же ты, Витёк. Пора из тебя человека делать, пока не испортился совсем за баранкой. Думаю, в помощниках сыщика тебе надо побегать. Есть у тебя дружок Маврик, смышлёный агент, поручу ему, тогда и языком болтать некогда будет.

– А я и без газеты скумекал, – беззаботно хмыкнул шофёр. – Чё голову ломать?

– Между строк читаешь?

– Тут всё проще. Старуха же видела убийцу, впустила его, значит знала или запомнила, прислуга всегда глазаста. Тем более старая еврейка, мимо такой таракан не прошмыгнёт. К нашему Легкодимову её приведут, он ей пару вопросиков насчёт примет – и готово дело, Иван Иванович тут же имя или кличку убийцы выдаст. Берите тёпленького! – И Витёк рассмеялся, довольный собой. – А в сыщики я давно сам прошусь у нашего спеца Нетребко. Только упёрся хохол, не берёт.

– Потому и не берёт, что не так язык у тебя подвешен и насчёт извилин слабовато. Ты хотя бы почитал на досуге чего-нибудь про дедукцию, книжки про знаменитых следопытов. Слышал про Кожаного чулка, Старка Монро, Ле Кока?[36]36
  Следопыты и сыщики из приключенческих романов.


[Закрыть]

– Павел Маврик без всякой дедукции обходится и сказок не уважает, – надул губы шофёр.

– Чудак ты, Витёк. – Турин снова взял в руки газетный листок, пробежал мельком, задержал глаза на заинтересовавшей его фразе, заметно помрачнел и спросил: – Кто ночью наших на место происшествия отвозил?

– Воробьёв Пал Палыч. Его Камытин поднял. У меня задание было вас утром встретить, но поезд задержался, сами знаете, Нетребко звонил, ему сообщили, что прибытие ожидается к полудню, ну я и дежурил у отдела.

– Выходит, на месте убийства сам не был?

– Да откуда же мне.

– По газетке судишь?

– А что? Врут?

– Не то чтобы врут. – Турин скомкал листок от досады. – Факты не стыкуются.

– Как так?

– А ты учись рассуждать, а не глотать прочитанное. Статью для газеты, конечно, Камытин надиктовал.

– Зачем?

– Я с Камытиным десять лет отпахал. Изучил его методу как свои пять пальцев. Был такой приём у сыщиков, когда ситуация исключительная, надо сбить бандитов с толку. Теперь такие штучки редки, но когда случай особый, используют некоторые.

– Это как же? Убийцу-то? Он только ржать от такой статейки будет.

– Пусть поржёт до поры до времени. Не заметит, как в капкан угодит. И ещё делается это для широкой публики.

– А народу враньё зачем?

– Уловка, а не враньё, – поправил его Турин. – Вынужденный приём. Например, чтобы не посеять панику среди людей.

– Что-то я не совсем понимаю.

– Поймешь, когда вникать станешь, чудная голова.

Шофёр пожал плечами:

– Нетребко намекал на фамильные драгоценности профессора…

– Бывал я у него. – Закурил папироску Турин, задымил в приспущенное стекло. – Драгоценностями там не пахло. Книгу он большую писал про свои врачебные секреты. Порой ночи просиживал… Деньжата, конечно, могли и водиться. Прислуга убийцу видела, может, даже и не раз, поэтому и впустила в приёмную. А теперь раскинь умишком: какой мокрушник[37]37
  Мокрушник (угол. жаргон) – убийца.


[Закрыть], расстреляв хозяина и обобрав квартиру, оставит в живых свидетелей?

– Выходит, снова тю-тю? – повесил нос шофёр.

– Ты гони, гони, Витёк, – положил ему руку на плечо Турин. – Придёт ещё твоя пора понимать. Психология нашего Петра Петровича непредсказуема. Может, я в чём-то и ошибаюсь.

III

Пётр Петрович Камытин был несказанно рад появлению начальника, тем более что его корявые толстые пальцы наконец-то выцарапали из неподдающегося дубового плинтуса штуковину, ради которой, всё проклиная, он ползал на животе по паркету в этом тёмном углу уже битый час без передыха. Зажав добытую драгоценность в кулаке и никак своих чувств не выдав, он так и продолжал лежать на боку, наслаждаясь удачей, и лишь слегка повернул голову к порогу, где в любимой своей позе – руки в бока застыл Турин, только что стремительным рывком вбежавший по лестнице. Орлиным взором окидывал он открывшуюся жуткую картину: в распахнутых настежь дверях гулял ветер по взломанным и выдернутым наружу полкам и ящикам шкафов с их содержимым, разбросанным в беспорядке на полу. В полной своей сиротской неприглядности выглядели остатки разграбленного имущества, навсегда брошенные не по своей, по злодейской воле заботливыми когда-то хозяевами на поругание чужакам. От самих хозяев остались на полу лишь два неуклюжих очертания их тел, нанесённые мелом, в приёмной – под большим треснувшим зеркалом, да на кухне – у самой плиты.

– С приездом, Евлампиевич! – Стащив фуражку с лысого затылка и обтерев ею пот с взмокшего лица, Камытин, крякнув, вывернул своё необъятное тело и уселся на паркете, с наслаждением вытянув затёкшие ноги. – А мы уже начали думать – останешься там навсегда.

– Не думать вам было велено, а работать! – без зла, но строго отреагировал начальник, не замечая зама на полу и не меняя позы, он по-прежнему крутил головой по разорённой квартире, выискивая то, о чём другие, может быть, и не догадывались.

Бесцеремонное и дикое надругательство всегда претило ему и поражало душу. Вот и сейчас гнев приливал к вискам, и он, теряя контроль над собой, скрежетал зубами, с трудом подавляя мстительные порывы. Не раз такое вставало перед его глазами, казалось бы, и привыкнуть уже пора, научиться сдерживать себя, а не мог.

– Что ищем? – мрачно и не без укора прозвучал его голос в мёртвой тишине. – Вчерашний день?

И будто по команде, на шум и его голос из разных комнат с поникшими головами, пряча глаза, один за другим потянулись агенты, выстраивались рядком перед ним. Тяжело поднялся Камытин и замер слева первым, повернув к нему лицо; примкнул плечом к заместителю лучший розыскник длиннорукий Ляпин; подбежал замешкавшийся медик Сытин Митя в замаранном, как обычно, кровью сером халате – недавно, наверное, трупы отправивший в морг и разрисовавший пол мелом; оружейник, специалист по механизмам Рытин, поправлявший то и дело съезжавшие на длинный нос великоватые круглые очки; замкнул жидкий рядок бледный Легкодимов. Он появился последним, возник бесшумно, как призрак, выскользнув из скрипнувшей петлями двери кабинета профессора, незаметный за спинами сыщиков. Вскинув глаза на Турина, он кивнул, приветствуя без обычной улыбки, и тихо забормотал в оправдание стоящему рядом Рытину:

– Вот шут возьми! В кабинете покойника увлёкся. И не слыхать ничего. У него там всего разного… Глаза разбегаются. Франц Генрихович Браух – голова! Ни морфина, ни кокаина, ни-ни… Выходит, за деньгами приходили.

– Кокаин – это баловство, а вот морфин! – шёпотом ответил Рытин и толкнул соседа плечом, чтоб унялся.

– Медицина, знаете ли… Для разных целей, возможно… – не умолкал тот. – Он ведь приём на дому вёл. Ещё в мои годы практиковать начал. Публика, конечно, соответствующая, не нынешней чета.

– Да уж.

Наконец и они угомонились. Но Турин не спешил.

Так и стояли молча ещё несколько минут: агенты – глаза в пол, словно нашкодившая пацанва, переминаясь с ноги на ногу; Камытин – виновато покашливая; приехавший начальник – напряженно выжидая.

– Построился народ для разбора? – угрюмо хмыкнул, раздумывая, Турин и попытался заглянуть каждому в глаза. – Готовы?

Дружное сопение носов и почёсывание затылков было ему ответом, чувствовалось общее настроение – будто друг к другу в карман залезли.

– Два нераскрытых убийства в моё отсутствие… – покачал головой Турин. – Похвастался мне про вас на вокзале Нетребко… Премию недавно выдали… аж автомобиль!..

– Есть кое-какие соображения, Василий Евлампиевич, – словно за разрешением взглянув на Камытина, затянул Легкодимов.

– Что? Не слышу! – нарочито напряг ухо Турин. – Выходит, меня специально поджидали? Явился начальничек – вот тебе подарочек!

– Версия реальная, – в поддержку Легкодимова сделал шаг вперёд и Рытин, волнуясь, смахнул надоевшие очки с носа и измазал маслом лицо.

– Факты мне, а не версии! – отрубил Турин. – Вам известны мои требования. Пётр Петрович, вы что-то помалкиваете? Статейку никчёмную в газету тиснули! Кого обвести вокруг пальца собрались?

– Есть факты, – протянул ему раскрытую ладонь Камытин.

На ладони перекатывалась, поблёскивала необычная гильза от патрона.

– Зря газетчику сбрехали, что стреляли из нагана, – поморщился Рытин, разглядывая гильзу.

– А кто знал? – отмахнулся Камытин. – Надо же что-то говорить!

– Ладно, – бережно принял гильзу от Камытина Турин, – забудем. Кстати, в газетке напечатано не про наган, а револьвер. Хотя это почти одно и то же. А эта штучка, пожалуй, не из нашего, а из американского оружия.

– Да… штучка не российская. Редкая, я бы сказал, злодейка, – так и пытался выхватить у Турина гильзу оружейник Рытин.

– Могу, конечно, ошибаться, но сия зараза, похоже, выпущена из кольта[38]38
  Револьвер, сконструированный американцем С. Кольтом в 1835 году, отличался высокими качествами среди оружия ближнего боя.


[Закрыть].

– Точно! – словно прозрел оружейник. – Кольт и есть! И гадать не надо. 45-го калибра, модель 1917 года, шесть патронов в барабане, как один.

– Кольтом нравилось орудовать Мишке Кривому, – тут же начал рассуждать Легкодимов. – После того как Серж Иркутский выбил ему глаз в пьяной драке, Мишка только кольтом и пользовался: скорострельная пушка, наповал зараз многих можно было покромсать.

– Мишка Кривой? – Камытин так весь и задрожал, предчувствуя удачу.

– Но Кривой в отсидке второй год. Если только бежал? – огорчил его Легкодимов, поджав губы. – И он наркотой не увлекался. Его побрякушки привлекали. У Брауха, кроме белой лошади[39]39
  Белая лошадь – одно из наименований кокаина у наркоманов.


[Закрыть], конечно, водились накопления, даже о золотишке и камушках мне мои докладывали, но сколько ни подсылал я людишек пошарить всерьёз, впустую возвращались. Глыбко и хитро он их прятал. Ходили слухи – в тайнике специальном хоронятся у него. Это всем хонурикам[40]40
  Хонурик (уголов. жаргон) – наркоман.


[Закрыть] известно.

– Выходит, за этим добром и наведывались! – У Рытина от азарта зачесались руки. – Да не нашли ничего. Вы, ребятки, поглядите после них как следует, а за мной не заржавеет, любой тайник вскрою, любой сейф!

– Был еще такой Стремжбицкий Яков, – осторожно перекатил гильзу с ладони Турина на свою Легкодимов и залюбовался, как великой драгоценностью, – он ценил такие вещицы, но сынок польского князька скуп был безмерно, такими патронами без дела не стрелял. И до такого баловства, чтобы по люстрам палить, никогда бы не опустился, а люстры бы снял и увёз с собой, чем лишнее внимание привлекать. – Легкодимов повёл глазами по потолку, указал на осколки на паркете и в кучах мусора. – Ни одного светильника не оставил, злодей. Ишь Робин Гуд нашёлся! Словно издевался или балагурил со зла. Во всех комнатах люстры вдрызг разнёс. Знавал я еще одного такого красавчика при Николашке Кровавом. Привычка у него была гасить свечи из револьвера. Салют устраивал после удачного нападения. Но людей он щадил. Старуху бы не тронул без особой нужды.

– Кто таков? – У Турина голос сорвался от нетерпения.

– Была бы цела картотека на тех уголовников, Василий Евлампиевич, – поджал губы Легкодимов. – Но после переворота февральского да амнистии уголовников господином Керенским[41]41
  Министр юстиции Временного правительства в 1917 году, Верховный главнокомандующий.


[Закрыть] уничтожили многое, не подумав. Я вот теперь пытаюсь восстановить утраченное с помощью нашей молодёжи, Ляпин, Маврик помогают, но похвастать особо нечем. А тот красавчик в Таганку[42]42
  Старая московская тюрьма.


[Закрыть] загремел, недолго на свободе порадовался, с тех пор про него ни слуху ни духу.

– Значит, сгинул… – опечалился Турин, – хотя насчет отдельных деталей совершенного преступления нам с вами, Иван Иванович, надо будет ещё потолковать.

– Золото здесь искали – верный след к рабочей версии, – загорячился Камытин, тыча пальцем в Рытина. – Гильзу оставляю вам, но чтобы заключение было у меня на столе к вечеру. И всех скупщиков желтого металла прошерстить следует.

– Я работы прибавлю, – вмешался и медик, – думаю, извлеку из тела Брауха пару штук таких же.

– Посмотрим, – кивнул Рытин, пряча гильзу в пакет.

– Маврика дать ему в помощь. – Турин огляделся: – Что-то я его не вижу?

– Он по моему поручению отлучился, – коснулся рукава Турина Легкодимов. – Василий Евлампиевич, я с вами хотел переговорить по важному вопросу.

– А чего ждать? – резво откликнулся тот и развернулся к Камытину: – Пётр Петрович, вы продолжайте, командуйте здесь. Раз тела уже в морге, с экспертизой Сытину следовало бы поспешить. А от тебя, сам понимаешь, жду полную картину, что тут без меня было.

– К ночи?

– Как получится, – подбадривая, похлопал его по плечу Турин и усмехнулся, заторопившись в кабинет профессора вслед за Легкодимовым. – Кому не спится в ночь глухую?

– Знаем, – хмыкнул совсем не весело заместитель и фуражку надвинул на голову до ушей. – Паша Маврик в этом направлении как раз занимается.

– Как? Как ты сказал? – вскинул брови начальник губрозыска. – В этом направлении?

– Так точно!

– Очень удачная формулировка, однако, – покосился на зама Турин. – Где-то я уже её слышал.

– Агент Маврик работает по врачам и больницам, – отрапортовал Камытин, – это версия Ивана Ивановича. Он объяснит, я надеюсь.

IV

– Случайно, газетками не баловались сегодня, Василий Евлампиевич? На вокзале-то? – Кряхтя, Легкодимов согнулся, с трудом давались ему шаги, с облегчением опустился он в лёгкое кресло-качалку у раскрытого книжного шкафа. Вздохнул, потянулся к шкафу, словно почитать собрался, кивнул Турину на высокий жёсткий стул. – Присаживайтесь, профессора Франца Генриховича место.

– Газетками? – в недоумении продолжал стоять и озираться по сторонам начальник губрозыска. – Я же рассказывал Камытину… Клочок со статейкой из нашего «Коммуниста» сберёг Витёк, шофёр мой, тем и довольствовался. А что, имеется ещё какое чтиво по этому поводу?

Вопрос старого сыщика застал его врасплох, но больше поразила окружающая обстановка: кроме стола да шкафа ничего не имелось, на столе рядками высились аккуратные столбики бумаги, книги, брошюры и рукописи, медицинские документы, о назначении которых можно было только догадываться. Не в пример разрухе, царившей в квартире, здесь господствовали относительный порядок, если не считать похрустывающего стекла разбитой люстры под ногами. И едкий запах неизвестного происхождения давал о себе знать, несмотря на распахнутую форточку.

Турин с непривычки зажал нос платком, покосился на Легкодимова: что за аромат? Но того привлекли книжки в шкафу, он, казалось, отыскивал там что-то с большим интересом.

– Вы здесь, гляжу, похозяйничали? – осторожно прошёл и сел к столу Турин, стараясь ничего не смахнуть. – А о каких газетках вы вели речь?

– Разных, – оторвался от шкафа Легкодимов. – Кроме «Коммуниста», конечно. «Правду», например?

– «Правду»? – Турин повёл плечами. – Это слишком серьёзная советчица. Сплошь политика. На неё время требуется. А у сыщика где его взять?

– Значит, батенька, «Правдой» не интересуетесь? – не отставал Легкодимов.

– Интересуюсь, конечно. – Турин кольнул его взглядом, будто прицениваясь. – Времени, говорю, маловато для глубокого прочтения. Я, знаете ли, как мой Витёк, всё меж строк улавливаю. Так быстрей и удобней. Владимир Ильич, кстати, только так и читывал их. Рассказывали, соберёт Надежда Константиновна груду газетного барахла, а ему одной минуты хватает во всём разобраться. Вертикальное чтение, слышали, наверное?

Легкодимов понимал, что разыгрывает его начальник, но некоторые слова звучали задиристо, будто его самого проверял Турин, не доверяя главного.

– Меня больше привлекает смешное, где про криминал да детективные истории, – откровенно хмыкнул Турин, тем и закончив.

– Представляется мне, что скоро запущена будет дрянная интрижка в газетах. – Легкодимов всё-таки решился досказать своё. – С особым, конечно, умыслом. И заденет она больших людей в нашем городе.

– Кому и о ком брехать? – лениво возразил Турин, коснувшись бумаг на столе и делая вид, что они больше занимают его. – Теперь врать – опасная затея.

– Опасная? Не скажите.

– Раньше вольности ещё позволялись, а сейчас губком за всем следит. По шапке враз схлопочут даже за грамматические ляпсусы, а уж касательно политических эксцессов!..