Текст книги "Плаха да колокола"

– Это что же?.. Награда какая? Вроде не похожа.

– Значок, – небрежно кивнул Кольцов, тоже дуя на горячий чай. – За воздушные перелёты.

– Вона что! – одобрительно удивился тот, тут же пододвинулся ближе, в глаза заглянул. – Что это вас прямо в тюрьму понесло? Туда вроде всегда успеется…

Ожидаемых смешков это не вызвало, все внимательно взирали на Кольцова, журналист ждал продолжения, молчал.

– Если за информацией, так она вся у нас, – допил чай председатель и подал чашку за новой порцией. – У следователей столько не найдёте.

– Кстати, а где они? – повернулся Кольцов к Кастрову-Ширмановичу. – В прокуратуре я встретился лишь с прокурором, а Борисова и Козлова не видел.

– И Фринберг ничего не сказал? – хмыкнул начальник ОГПУ. – Они же к Берздину вызваны согласовывать обвинительное заключение по делу. Конец следствию. В суд дело готовить будут. Обвинителей назначать.

– Жаль, – не скрыл огорчения Кольцов. – Хотелось с ними пообщаться. К тому же я замыслил поездку на низа, к Каспию на промыслы, а после возвращения собираюсь вновь встретиться с теми же арестантами. Свидания те попросили с жёнами. Двое. Я пообещал. – И на недоумённый взгляд Васёнкина пояснил: – Оба вину признали. Свидания короткие, с делом не связаны. По правде сказать, захотелось мне несколько фотографий сделать ваших помпадуров со своими помпадуршами[98]98
  Сатирические персонажи одноимённого произведения М. Салтыкова-Щедрина.


[Закрыть].

– Никаких им свиданий! – гневом вспыхнул Васёнкин и даже кулаком прихлопнул по столу. – Прославили нас на всю страну жульничеством. Вон, мне звонят по телефону – ругачка новая появилась – «астраханщина»! Смысл гадкий, означает: взяточники мы все и продажные люди! А злодеев бессовестных на обложку центрального журнала или в «Правду» красоваться разместят! Разве это справедливо? Судить их надо, самой жестокой казнью карать!

– Нет, – попытался остудить его Кольцов. – На обложке их фотографий не будет. В тексте, может быть, если содержание позволит… фельетон ещё не готов, есть лишь наброски. Да и приговора следует дождаться.

– И чего же они вам наговорили, раз загорелось к промыслам на низа, да обязательно к настоящим ловцам? – не унимался председатель.

– Мнение их интересно по одному вопросу. В беседе с арестованными этот вопрос был задет, – задумчиво ответил Кольцов, видно было, что он уже определился и сбить его не удастся. – Для полного овладения материалом нужна такая необходимость.

– А нашего материала и мнения, значит, недостаточно? – подскочил на ноги Васёнкин.

– Их мнение расходится с версией следствия.

– Конечно, расходится! И будет расходиться. Поэтому они в тюрьме и сидят. Хотя кто знает, что они вам накрутили…

– Ну как же, как же, Тарас Семёнович, – попробовал урезонить не в меру расходившегося председателя Кастров-Ширманович. – Обвиняют их во взятках. Весь город знает, а исполкому неизвестно? И по поводу свидания я выскажусь, что это правильное решение. Психологической поддержкой будет для них, раз во всём признались и раскаялись.

– Плакали некоторые, – вставил Кольцов.

– Вот видите, как глубоко их раскаяние, – подхватил начальник ОГПУ. – Я берусь содействовать организации свиданий у нас, привезём их из «Белого лебедя», раз так пожелал товарищ Кольцов, и жён пригласим. Если мысли насчёт побега задумал кто, полностью исключим такую возможность. Мои люди обеспечат изоляцию. Да и куда им бежать!

– Спасибо, – кивнул Кольцов. – Может, всё-таки у Кудлаткина?.. Там вроде и первая встреча была. «Красный уголок» приятное впечатление оставляет

– Фотографии плохими получатся, – тут же укорил его Кастров-Ширманович. – Грязь, вонь, убожество.

– Тюрьма есть тюрьма, – неуверенно возразил журналист. – А помпадуры ваши на этом фоне как раз выразят свою убогость. Их бурная жизнь проявится обратной стороной.

– Вот-вот! – засветился весь, бурно радуясь, председатель. – В тюрьме их запечатлеть с жёнами, другим неповадно будет! А вот поездка на низа ни к чему. Вместо неё спокойно у нас, в исполкоме, с людьми пообщайтесь, с товарищем Носок-Терновским побеседуйте. А насчёт настоящего ловца я вам вот что скажу… – Васёнкин изобразил заговорщицкий вид. – Есть у меня один. С отцом ещё на Каспий ходил. В совершенстве знает ситуацию и в Тумаке, и на Белинском банке, и на промыслах, что к самым раскатам подступают. Он дневал и ночевал там, где сваливает Волга воды свои мутные в изумрудную гладь великого Каспия.

– Хорошо сказано, – ткнулся в свой блокнот Кольцов и стал записывать. – Ну и что ваш ловец?

– А сведу вас с ним у себя в кабинете. Он за два-три часа на все ваши каверзные вопросы ответит, а кроме того, про лотос – цветок чудесный наш – расскажет. Так что внакладе не останетесь. Как, по рукам? – уверенный в согласии, Васёнкин и руку вверх занёс удариться с рукой журналиста.

– И ехать никуда не надо! – радостно зашумели вокруг. – Сутки ведь зазря потеряете!

– Какие сутки? Больше! Вдруг непогода или мотор подведёт?

– Это ж завтра ехать надо, чтобы подстраховаться! Никаких бесед тогда и с Носок-Терновским, и в исполкоме не видать!

– Нельзя рисковать! Теплоход столичный ждать не станет! Уйдёт в Москву в положенное время без вас, если припозднитесь!

– На поезде догонять придётся!

Засмеялись многие вместе с Васёнкиным. Сумрачными были лица у двух людей – журналиста и начальника ОГПУ. Когда веселье улеглось, Кольцов поправил очки, поднялся:

– Нет. Обманывать не имею права, журналист – моя профессия. Вы же сами верить мне перестанете после такого.

– Правильно, – пожал ему руку Кастров-Ширманович. – Езжайте. И лучше будет, если выедете завтра утром. Вернётесь раньше, успеете со всеми другими своими делами.

– Главное, в тюрьму успеть, – на глазах ожил Кольцов после такой поддержки, – для окончательного разговора. Товарищ Носок-Терновский не обидится и меня поймёт. Я с ним в Москве встречусь не раз, мы его вопросы там обсудим.

– В тюрьму так в тюрьму, – продолжил начальник ОГПУ. – Народ доставить на свидания я беру на себя, как обещал. И с транспортом вам помогу по Волге к раскатам добраться, если у Тараса Семёновича ничего не имеется.

– Подковыриваешь, – поднялся Васёнкин. – Транспортом я обеспечу.

– Нет уж, – не дал договорить ему начальник ОГПУ, – раз я взялся за это, то до конца. Свистунов! – крикнул он в коридор. – Оперуполномоченный Свистунов!

– Есть! – вбежал в кабинет дежурный.

– Готовь судно. Завтра в пять часов утра берёшь на борт товарища журналиста и полностью в его распоряжение.

– Есть! – вскинул руку дежурный. – Каков маршрут?

– К промыслам на низа.

– Где брать пассажира?

– Из гостиницы, – буркнул Кастров-Ширманович.

– Так не годится, – запротестовал Васёнкин, растерявшийся от неожиданного поворота событий. – Раз вы всё берёте на себя, оставьте мне товарища Кольцова хоть сегодня. А то и не знаю, когда теперь увидимся. – Он обнял Кольцова за плечи и попытался прижать к себе. – Ночуйте у меня. Зачем вам казённая гостиница? Тараканов кормить?

– А что? – улыбнулся тот. – Я, пожалуй, не возражаю. По домашней подушке соскучился.

– И подыму завтра рано утром сам, – заверил председатель начальника ОГПУ, попытавшегося возразить. – У меня не проспит.

Тому не оставалось ничего другого, как развести руки. Народ стал расходиться. Последними после крепких рукопожатий расстались с начальником ОГПУ журналист с председателем.

– Я Свистунову прикажу, чтоб пожитки ваши и аппаратуру сейчас перевёз из гостиницы на теплоход, в вашу же каюту. Пусть сдаст под ключ, – прощаясь, сказал Кастров-Ширманович. – На всякий случай, если вдруг опаздывать будете.

– Конечно, – подумав, согласился Кольцов. – Но я успею. Непременно успею. Мы ещё увидимся.

– Какие могут быть возражения, – хлопнул его по плечу начальник ОГПУ и позвал к себе Свистунова.

– Ты задачу смекаешь? – лишь тот возник на пороге, спросил начальник. – Дверь-то прикрой. Все ушли?

– Так точно, ушли.

– Значит, смекаешь?..

– Никак нет!

– Да не ори ты, ночь уже, – выругался Кастров-Ширманович. – Подойди ближе.

Оперуполномоченный, недоумевая, подчинился.

– Я за тобой, Свистунов, давно приглядываю. Заметь, в дежурке теперь сидишь, а остальные в мыле бегают. Я не Трубкин, вольностей не позволю.

– Так точно, товарищ начальник! – вытянулся тот изо всех сил.

– Что услышишь сейчас здесь, забудь…

– Есть!

– Да не ори ты, болван!.. Завтра тебе везти журналиста. Где вы остановитесь, что будете делать – доложишь потом точка в точку. Сломаться можешь, заблудиться в жилках[99]99
  Жилки – узкие протоки в устье Волги.


[Закрыть], плутать – это твоё дело, но привезти назад Кольцова ты должен за двадцать – пятнадцать минут до отхода в Москву столичного теплохода. Не раньше! Прямо туда и подъедешь. Я сам ждать буду, только ко мне его не веди, тащи сразу на теплоход.

– Не понял, – побледнел Свистунов.

– Дурак!.. Не дрожи раньше времени. Аварию какую-нибудь сообрази в дороге, чтобы раньше не приплыть! Но гляди!.. Не утопи его там.

– Он плавать-то умеет? – начал понимать оперуполномоченный.

– А шут его знает! – хмыкнул начальник. – Нашёл что спрашивать! Живым доставишь назад и здоровеньким, каким возьмёшь! Но учти, повторяю: за двадцать, пятнадцать минут до отхода теплохода! Не раньше! И прямо к пристани!

– Есть!

– Стой! Чуть не забыл. Тут у него блокнотик какой-то мелькал, пусть он утонет случайно… Ну, не мне тебя учить.

– А фотоаппарат, если возьмёт? – Свистунов входил в роль. – Щелкать там станет?

– Аппарат?.. Ему место тоже на дне. В Москве новый купит.

Часть восьмая
Голгофа

I

С некоторых пор большое число вопросов на Оргбюро[100]100
  Организационное бюро ЦК, орган ЦК ВКП(б), существовал в 1919–1952 гг., предназначен для решения кадровых и организационных вопросов.


[Закрыть] не выносилось. Один, два, и засиживались допоздна, ночи не хватало, разъезжались чёрные лимузины из Кремля под утро.

Избираемым обычно председателями заседаний Молотову и Кагановичу Сталин однозначно дал понять, что начинать следует ближе к вечеру: отсидел аппаратчик днём своё положенное, отстоял вахту, как рабочий у станка, пожалуй, голубчик, теперь исполнять то, что партией поручено в порядке ответственной нагрузки, борись с собственными прорехами, истребляй разгильдяйство, бюрократизм, чванство, воспитывай других да сам извлекай уроки – делай то, что в основное время просмотрел, справиться не смог, ошибся в товарище, оказавшись на поверку чинушей или неумехой, а то и откровенным негодяем, врагом.

Сам же Генеральный секретарь[101]101
  3 апреля 1922 г. Пленум ЦК ВКП(б) по предложению В. Ленина избрал И. Сталина Генеральным секретарём ЦК ВКП(б), на этом выборном посту он пробудет до своей смерти (1953).


[Закрыть] нередко, а последнее время всё чаще и чаще, ссылаясь на серьёзную занятость, а то и не объясняя причин, появлялся на заседаниях от случая к случаю, внезапно и с большим запозданием. Кивал председателю, приметившему его в дверях, успокаивая, помахивал ладошкой, мол, продолжай, продолжай, не стоит прерываться, скромно устраивался в сторонке где-нибудь на свободное местечко и затихал, весь внимание. «Ну, прямо под Ленина косит Коба! – зло жевал усы Каганович. – Ему бы карандаш в руки и тетрадку на коленки!..»

Но Сталин ничего не записывал в таких случаях. Он вообще не любил писать. Во-первых, из-за больной руки, а во-вторых, ему достаточно было гениальной головы, которая всё запоминала. Коба не записывал ничего…

Прервавшееся на какие-то секунды заседание возобновлялось как ни в чём не бывало, смолкал неуместный шёпоток в рядах, прекращались испуганные переглядывания, вызванные появлением вождя, однако бездействовал Сталин недолго. Будто заранее зная, удивительно быстро сориентировавшись, как и по какому поводу кипят страсти, встревал сам, задавал бьющие в цель каверзные вопросы, безапелляционно перебивая и докладчика, и самого председателя заседания. Так что скоро всё кончалось тем, что заявившийся будто случайно, ненароком, под самый конец дискуссии и жарких прений Сталин вовсе подымался с места, высказывая собственное мнение, в корне отличное от почти состоявшегося, завладевал всей аудиторией и, становясь центральной фигурой, подымался из зала на трибуну, заслоняя кряжистой спиной и выступавшего, давно закрывшего рот, и хмурого председателя, по существу возвращая завершённую обсуждением проблему на новые круги, переворачивая, казалось бы, выстраданное, выспоренное, на свой, собственный лад.

Кипевшая дискуссия меняла русло, проблема неожиданным образом меняла характер, вопрос клонился к совершенно иному решению. «Двухсотпроцентный сталинист», как некоторые завистники его называли, Лазарь Каганович первым менял позицию, присоединяясь к вождю. Оппонентами оставаться никто уже не осмеливался…

После, наедине, раздумывая и досадуя, Лазарь с запозданием подозревал, что тактика Кобы, начиная с первого шага внезапного появления, с выверенным до секунды опозданием, неслучайна – совпадение всех мелочей в нужный момент слишком удачно. Он готов был поклясться, что с помощью специальной аппаратуры извечного его конкурента и врага Еноха Иегуды Коба тайно подслушивает весь ход нужного ему заседания Оргбюро с самого начала, находясь где-то поблизости от зала, а поймав момент, безошибочно наносит удар. Однако зачем подставляет при этом его, верного соратника?! Рвало душу и тревожило – Коба перестал доверять ему и Молотову, последним из преданных партийцев, которые ещё надеялись на его взаимность. Завести прямой разговор об этом Лазарь опасался, реакция могла быть непредвиденной, на положительные эмоции рассчитывать не приходилось. После коварных и подлых ударов Троцкого, посмевших называть себя «ленинской гвардией» Радека и Пятакова, Раковского, Иоффе, Крестинского и других отщепенцев, организовавших секретное совещание в одной из пещер Кисловодска и принявших «Декларацию 46-ти» с требованием погнать из руководства партии Михаила Калинина и Вячеслава Молотова, заменив их в Секретариате ЦК Троцким и Зиновьевым, Коба затаился, окружил себя охраной Иегуды, прекратив былые откровения даже с Лазарем и Орджоникидзе, считавшимся первым его другом. Коба не доверял никому и подозревал всех… Кстати, опасения его не были напрасны. Скоро последовало предательское выступление Николая Бухарина, к которому Сталин был настолько привязан, что ласково именовал его «бухарчиком», но этот любимчик вдруг совершил тайный визит к непримиримому врагу Кобы Льву Каменеву, долго беседовал, расставшись лишь под утро. Люди Иегуды доложили, что Бухарин обсуждал с Каменевым возможности изменения состава Политбюро, в этот раз замышлялось убрать Орджоникидзе и Ворошилова. Не опасаясь прослушки и уверенный в своей безнаказанности, «бухарчик» высказал полное недоверие Кобе, заявив, что при первом удобном случае грузин перережет всем глотки.

Обстановка накалилась до чрезвычайной, Лазарь понимал, что Коба на грани психического срыва, что загнан травлей в угол, что без верных соратников, которыми прежде всего он считал себя, Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова, Калинина, Кобе не справиться с врагами внутри партии, но тот полностью отдался под опеку подлого Иегуды, коварство которого известно, ибо, заполучив из рук вождя неограниченные полномочия, тот возомнит себя великой личностью. А тогда недалеко и до самого худшего: Иегуда, Лазарь был уверен, способен решиться на партийный переворот. Для этого он собрал достаточно сил и тайных соратников в ГПУ.

Переживая отчаянную ситуацию, Лазарь не находил выхода. Её должен был решить сам Коба, разрубив, как некогда Александр, «гордиев узел»[102]102
  По известной легенде царь Македонии Александр так решил множество проблем, обнажив меч.


[Закрыть], одним махом покончив и с оппозицией, и с кичившимся уже своей властью Иегудой, но вождь продолжал выжидать и гнуть опасную стратегию, проявлением которой были и причуды, устраиваемые в Оргбюро.

Вот и в этот раз, когда на заседании должен был рассматриваться ответственный вопрос «О положении в Астраханской партийной организации», Сталин долго отмалчивался на вопросы Молотова и Кагановича, как обычно пришедших к нему предварительно обсудить ситуацию. Тем не терпелось согласовать принципиальные позиции, оговорить степень ответственности местных руководителей, меры их наказания. Ничего толком не ответив, сославшись на серьёзное совещание с военными, вождь в который раз высказал сомнение насчёт собственного присутствия, набил трубку под гробовое молчание, задымил и принялся прохаживаться по кабинету. Глаза его метали молнии, и после третьей или четвёртой затяжки, не сдержавшись, он разразился бранью, что без него в ЦК не осталось людей, способных проводить ленинские принципы в работе с кадрами, разучились бороться с расхлябанностью и наглым оппортунизмом. Молотов, как обычно, вспыхнул, опустил заалевшее лицо, Лазарь по привычке дёрнулся, готовый пуститься в свару, но Сталин уже отвернулся, пренебрежительно отмахнулся ладошкой, пресекая любые возражения, зло бросил через плечо:

– Читал я справку краевой Контрольной комиссии… Ни серьёзного анализа не увидел, ни партийного подхода. Сплошь мазня, бедлам и сплетни! Базарная склока, слушай!..

Непонятно было, обращался ли вождь к Молотову или Кагановичу, но развернулся резко к обоим:

– Складывается такое впечатление, что проверяющие занимались собиранием скабрёзных историй, а не пытались уяснить, почему нэпман одержал вверх над местным партийным активом, превратив из целой организации гнойник за короткий промежуток времени! Только в постель к некоторым аппаратчикам не лазили, а то ведь натуральный «Декамерон»[103]103
  Бессмертное творение итальянца Д. Боккаччо (1358), прославившееся беспощадной сатирой на безнравственные пороки духовенства.


[Закрыть] получается!.. Кто на заседании из Центральной контрольной комиссии собирается выступать на Оргбюро?

– Назаров записался. – Молотов сделал неуверенный шаг к Сталину.

– Этот горазд на язык, – выпустил облачко дыма ему в лицо вождь.

– Но он сам на место не выезжал, – быстро добавил тот.

– Ему жалобы поступали из Астраханской области, – встрял Каганович. – Он их кучу насобирал. До сих пор проверяет, вытаскивая пасквилянтов сюда.

– А задницу оторвать боится? – сощурил тигриные глаза вождь. – Съездил бы, невелика шишка.

– Болел вроде, когда проверка началась, а потом уже поздно было, хотя это его зона кураторства – Кавказ, Калмыкия, Нижнее Поволжье, – перечислил без запинки Каганович и ядовито напомнил, что прибегал к нему Назаров насчёт командировки, когда краевой секретарь Густи уже отрапортовал, что проверка завершена и он готов выслать справку в Оргбюро. Назаров размахивал пачкой бумаг, но Лазарь и читать их не стал, отказал ему в поездке.

– Кто из вас председательствует сегодня? – помолчав, небрежно спросил Сталин.

– Я. – Каганович принялся было развязывать папку с документами заседания. – Я всю историю их гнойника от и до проработал. Готов вам доложить подробности.

– Не надо, – отмахнулся вождь. – Читал, хватит, Густи докладывать будет? Краевой секретарь?

– Он. Исполняет обязанности и за астраханского секретаря, прежний временно отстранён до окончательного решения.

Помолчали. Сталин не садился к столу, продолжая расхаживать в задумчивости и будто успокоясь; Молотов и Каганович, вытянувшись, не сводили с него напряжённых глаз.

– Что ждёте? – полуобернувшись, Сталин остановился. – Ошалел кулак на Каспии, распустился до предела. Это результат преступного послабления. Прижать его, пока за горло нас не взял!

– Это понятно… – опрометчиво поспешил Молотов.

– Вот и действуй, раз понятно! – грубо оборвал Сталин. – Чего вам обоим не хватает? Оба секретари ЦК! А кулак наших партийцев там, на Волге, за пояс заткнул, рублём поманил, они и лапки вверх! Взятками всю экономику рыбной промышленности на дно утянул! Это кому же вы там поручили руководить нашей экономикой?.. Нашей партийной организации или организации троцкистов-оппортунистов?

– Следствие по делу закончено, – опять поторопился Молотов. – Привлечено к ответственности и арестовано более ста человек, много бывших членов партии…

– К ногтю их всех без жалости! – брызнул слюной Сталин, выхватив трубку изо рта. – Это же самая настоящая экономическая диверсия!.. контрреволюция!.. умышленное разложение государственного аппарата частником! Мне Ягода докладывал, что следственные органы и прокуратура недооценивают политическую опасность преступления. С «Шахтинским делом», конечно, не сравнить, но тот же умысел! Антисоветский! Направлен он против нашего социалистического уклада жизни, на подрыв нашей экономики, так что ж головы нам морочат? Подсказать надо прокурорам, поправить… а, товарищ Молотов?.. Или вы придерживаетесь другого мнения?

– Нет, товарищ Сталин! – в один голос рявкнули оба, а Каганович успел добавить: – Контрреволюция налицо!

– Сами догадаться не могли? – зло прищурился Сталин. – И те, на месте?.. Тоже безголовые?.. Тоже сверху подсказок ждут? Ягода не ждёт! Он своего дурака в ОГПУ сразу приметил и убрал. Не дожидаясь моего совета. А вам совет нужен? Почему прокуратура творит отсебятину?

– Застрелился местный прокурор, – вставил Каганович.

– Сбежал от ответственности, негодяй!

– Берздин назначил туда человека из аппарата.

– У Берздина тоже глаза поздно раскрылись! Кстати, как он взяточника в председатели губсуда пропустил? У товарища Ягоды сложилось впечатление, что специально дожидался Берздин, чтобы в суде арестовали негодяя… Глазкина! Выходит, он об авторитете партии забыл? На общее посмешище выставил подлеца, а о партии не подумал? Позором её заклеймил?!

– Разберёмся, товарищ Сталин! – вытянулись в струнку оба.

– Разберитесь! Только и у вас с запозданием всё получается… – зашагал от них вождь к столу и тяжело присел в кресло, загасив трубку; помолчав, спросил: – Кто там у нас?

– Носок-Терновский, товарищ Сталин, – приблизился к столу Молотов.

– Носок?.. Да ещё Терновский? Ещё один дворянин!

– Товарищ Носок-Терновский из рабочих… – начал было оправдываться Молотов, в своей папке принялся копаться, но пальцы дрожали, не слушались.

– А вы уверены? – покосился на Молотова вождь. – Тщательно проверяли, прежде чем назначить? Я замечаю с некоторых пор, графья у нас в писателях, вшивые интеллигенты в наркомах, сами пьески для сцены пописывают, вместо того чтобы делом заниматься, а публика хохочет в открытую над ними!.. Что ни аппаратчик, так какой-нибудь Даргомыжский-Корсаков! Не заметим, как докатимся до Тяпкина-Ляпкина… а, товарищ Молотов?..

– Носок-Терновский назначен на должность в то время, когда я был болен. – Молотов съёжился, оставил в покое папку.

– Я в командировке был на Украине… По вашему поручению, товарищ Сталин, – выдавил из себя Каганович. – Вячеслав Михайлович действительно лежал в клинике. Мария Ильинична Ульянова председательствовала в том заседании. Её ошибка…

– Поздно теперь виновных искать, – поморщился Сталин. – Надеюсь, с этим ничего не приключилось?.. Приглашён на Оргбюро Носок-Терновский?

– Конечно! – напрягся Каганович в ожидании приказа.

– Вот и отчехвостите его! Дайте соответствующую оценку его работе, чтоб другим неповадно было! Не успел уехать один, новый всё завалил! Вот ваш подбор кадров, товарищи дорогие. – Сталин махнул рукой, давая понять, что разговор закончен, но вдруг, будто вспомнив что-то, пристально глянул на Кагановича. – Прежний секретарь как?.. Герой?.. Который город спас от наводнения?..

– Странников?

– Вот-вот.

– Во Владивосток попросился. – Каганович отвёл взгляд.

– Чего это вдруг? Не прижился у вас?

– Он не у меня. Он почему-то в военный отдел был направлен… инспектировать… В общем, не по профилю, рыбак ведь. Съездил с инспекторской проверкой на Дальний Восток, невольно столкнулся там с проблемами рыбной промышленности. Недостатки выявил, секретаря мы тут же перебросили в другое место, искали замену, но Странников изъявил, так сказать, желание остаться там секретарем, самому поправить ситуацию на промыслах.

– Всё изложил? – недоверчиво впился вождь тигриными глазами в Кагановича. – Не скрываешь?

– Предполагаю, что имеется ещё одна причина, товарищ Сталин, – напрягся тот так, что скулы свело. – Знает он, конечно, про всю эту эпопею в Астрахани, переживает, что слаб оказался его преемник, не справился; борьбу с кулаками ему ещё самому пришлось начинать, а этот завалил да гнойник развёл. Вот он и мучился. А тут подвернулся Владивосток, там с рыбными промыслами тоже прорехи, он вроде загладить вину туда и попросился.

– Испугался ответственности, значит? – Сталин так и не отводил взгляда, – той свары, что после его отъезда в Астрахани началась?

– Может, и испугался. Решил искупить вину трудом в самой окраине.

– Докладывал мне Ягода, что любил выпить ваш рыбачок?

– Был грешок, жена к тому же его бросила.

– Это не повод. Сам он тоже чужими бабами не брезговал.

– И это было. В Москве на другой женился, повёз и её с собой во Владивосток.

– Ну-ну… – Сталин наконец отвёл взгляд, вздохнул свободнее и Каганович. – Ты в Оргбюро председательствовать будешь, вот и разберись во всём. А товарищ Молотов поможет. Справитесь без меня? – Вождь изобразил улыбку без радости.

– Так точно, – поспешил заверить Молотов и уже за порогом кабинета потянул из рук Кагановича его папку. – Лазарь Моисеевич, позволь поработать с делом? Некоторым вопросам не уделил должного внимания, не задержу, до начала Оргбюро возвращу.

– Да что с ними работать, Вячеслав Михайлович? – вытер пот со лба тот. – Иосиф всё растолковал и без бумажек. Ему же подхалим Иегуда всё изобразил в самом худшем виде! Опередил он нас и здесь. Придурок Густи с докладом постарается. Я его предупредил, чтоб как следует врезал тому дворянину!

– Ну какой он дворянин, Лазарь Моисеевич? – скис Молотов. – Я, конечно, проверю лично, но Носок-Терновский пролетарского происхождения, с фамилией его, конечно, странная особенность…

– Нет нужды теперь этим вам заниматься, – оборвал его Каганович. – Иегуда раньше вывернет ему внутренности. Если и не знал ничего про своё дворянское происхождение, то все вспомнит.

– Вы это всерьёз?

– Мне не до смеха. Заседание Оргбюро на носу. Не верю я, что Иосиф на этот раз долго с военными задержится.

– Думаете, успеет и к нам?

– Не сомневаюсь. Уж ты мне поверь, Вячеслав Михайлович.

II

Тяжёлым взглядом окинув зал, который в этот раз был полон – ни больных, ни выбывших в командировки, Лазарь Каганович открыл заседание Оргбюро, словно продолжая разговор с вождём. «Именинники»-волжане жались тёмным пятнышком в первом ряду. Явно тяготившийся соседством докладчик, финн или эстонец, он же глава проверявшей комиссии, лишь был объявлен, пробкой выскочил на трибуну, нервно закашлялся, прочищая горло и повёл косноязычный рассказ, как продались контролирующие органы советского аппарата в Астрахани, превратившись в агентуру частного капитала.

Хотя читал по написанному, отведённого времени докладчику не хватило, и Густи попросил дополнительные десять минут. Хмурясь, Лазарь поставил на голосование, возражений не последовало, но вместо благодарности докладчик вдруг начал вспоминать, что несколько лет назад Оргбюро уже слушало вопрос о состоянии Астраханской парторганизации и тогда товарищ Молотов в своей речи указывал именно на зияющий пробел в борьбе с наглым вторжением нэпмана в рыбный промысел.

Молотов побагровел, невольно крякнул; Густи, смекнув, что ляпнул несуразицу, смутился, сбился с текста, отсебятина его прозвучала особенно некстати:

– То есть я должен с сожалением констатировать, что с тех пор в этом отношении ничего не изменилось. То преступление, которое мы наблюдаем теперь в вопросах разложения соваппарата, имеется и в политическом руководстве организации…

«Круто, круто замутил, чудило! – закусил усы Лазарь, кинул взгляд на заёрзавшего на стуле Молотова. – Русским языком не владеет, ещё полбеды, но сдуру наговорит такого, что потом не расхлебать! Себя критиковать-то взялся?»

До заседания Густи забегал к нему, Лазарь втолковывал секретарю, на чём заострить внимание, а что приглушить, не выпячивать на всеобщее обозрение: в зале люди разные, могут быть и скрытые оппозиционеры, им только дай о просчётах да ошибках потрепаться, из мухи слона раздуют.

Теперь же выходило, что секретарь крайкома не проникся глубиной его поучений и, перепутав, понёс ахинею. Что Молотов-то подумает, он же видел, как тот нырял к нему в кабинет?..

«А может, собственную задницу спасает, подлец? – мелькнула запоздалая злая мысль. – Но получится, что в первую очередь себя же и хлещет! Куда сам смотрел, если Молотов даже тогда ему грозил? Крайком обязан контролировать работу подчиненных, поправлять нижестоящую организацию. Высек себя, как та вдова!..» Так и хотелось крикнуть Лазарю, остановить докладчика: «Что несёшь, глупая голова! Или шкуру спасаешь, негодяй! Кого ж ты топчешь?»

Но Густи, опять не вписываясь во время, спешил, виновато крутил шеей в сторону председателя, одного боясь, – оборвёт. Прерывая его, Лазарь задал успокаивающий вопрос:

– Вы объясните, как масса, как актив партийной организации реагировал на безобразия?

Вопросик-то простой, спасительный, рядовому партийцу понятный. Но Густи снова понесло не в ту сторону:

– Это правый уклон! – вдруг рявкнул он, багровея. – Они там все заражены! И актив, и масса! А бюро комитета и секретарь, товарищ Носок-Терновский зажимал самокритику… на последней партконференции до меня дошли слухи, что он запретил своим аппаратчикам критиковать «домашние» дела!

«Закапывает, стервец, бедолагу! Может, кошка между ними пробежала? Свара скрытая началась, а нам неизвестно здесь, в центре, ничего о тихом гадюшнике?.. – Лазарь метнул взгляд на Микояна. – Откуда ветер дует?» Тот понял, ответил, не особенно рассуждая:

– Головы придётся сечь обоим. Чтоб не выкручивался.

А Густи, осмелев, решительно расставлял точки:

– Заканчивая, хочу подчеркнуть, что политическое оздоровление Астраханской парторганизации требует самых жёстких мер прежде всего к её руководству!

В зале активно задвигались, зашептались, даже выкрикивали что-то. На слуху ещё были «Шахтинское дело», «Смоленское». Назревал новый, к тому же нежданный скандал. Пресекая шум, Лазарь жестом руки вызвал на трибуну Носок-Терновского, предоставляя слово для объяснений.

Видел его впервые, поэтому задержался; стоя, пристально и с интересом рассматривал, пока тот неторопливо, без видимого волнения, по-медвежьи косолапя, пробирался по расшумевшемуся залу.

Невысок, кряжист, широк в груди, с сильными длинными руками – дубок. «Мал да коряв, – вспомнилось Лазарю слышанное где-то. – Такие лобастые упрямые коротышки тщеславны и болезненно самолюбивы. В обиду себя не дадут и в драках горазды. Высоко по служебной лестнице способны забраться, но надеются только на себя, поэтому друзей и товарищей крепких не имеют, как бабы красивых подруг. К интригам в политике не приспособлены, на брюхе надо ползать, а гордецам это претит; к тому же страдают порядочностью, из-за чего раньше других в дерьмо попадают или, хуже того, гибнут. Вот и этот – какой из него рыбак, знаток рыбной экономики?.. Ему сваи в землю бить, рельсы укладывать, на худой конец в цирке публику потешать гирями, силища-то так и прёт, а растоптал его за несколько минут этот шибзик, заикающийся Густи, первым и пойдёт на заклание…»