Текст книги "Плаха да колокола"

Кстати, про лупу! Увеличительное стекло в золотистой хрупкой оправе и с длинной чёрной ручкой, а также миниатюрный, как заморская сказка, микроскоп Демиду удалось припрятать от жадных глаз своих сотрудников. Ими, конечно, интересовались и Отрезков, и неугомонный Городецкий, а однажды попросил принести сам Берздин, затруднившийся прочитать неразборчивый текст какого-то заявителя, но приглашённый Громозадов, сославшись на остроту своих глаз, предложил собственные услуги без всякой лупы или микроскопа и без запинки отчеканил всю писанину с листа.

– Ну, ты лупой-то как-нибудь похвались… – почесал затылок начальник, но со временем запамятовал и больше не спрашивал.

Так уцелели эти два предмета и остались во владении Громозадова, который нашёл им приличное место, установив во главе собственного стола, отчего не только посетители, но и опытные воровские авторитеты, которых уже ничем нельзя было пронять, видя такую редкость, со значением поглядывали на хозяина стола и остерегались соваться с известными просьбами: «Начальник, угости папироской».

А про демонстрацию техники, привезённой Громозадовым в чу́дном портфеле, как-то всё забылось само собой. Во-первых, в срочном порядке были вызваны в Москву сам Берздин с Отрезковым. Потом началась чехарда, кого посылать в Астрахань расследовать уголовное дело на взяточников из губернского суда. Городецкий припас медицинскую справку о посетившем его внезапном заболевании, при котором выезд крайне нежелателен, Козлов и Борисов, как обычно, расследовали преступления необыкновенной важности. Громозадова потащили к Отрезкову:

– Надо срочно выезжать в Астрахань. Разворачивается такое дело, что не снилось никому! По плечу оно, конечно, Козлову или Борисову, но их отрывать от дел не велено, выбор пал на тебя.

Так и повторил, скривив губы:

– На тебя, Громозадов, вся надежда. Докладывать лично мне будешь, а нельзя по телефону – пользуйся спецсвязью или лично приезжай. Там такое закрутилось!..

И стал рассказывать. Ушам не верил Демид. Таких дел расследовать ему не только не приходилось, он и не слышал про них – сам председатель губернского суда взятки вымогал у подсудимых и потерпевших, а глядя на него, занимались этим чёрным промыслом почти все судьи в губернском суде. Брала с них пример и районная братия! Но это ещё полбеды, пьянки устраивали повальные, баб приглашали на столах плясать, а кончилось тем, что устроили стрельбу и сам заместитель председателя суда чуть не до смерти пристрелил двух сторожей, попытавшихся унять разгулявшихся начальников.

– Сложностей особых не было бы по данному делу, – втолковывал Громозадову Отрезков, – если б не сам Глазкин, он же, подлец, из бывших наших, до того, как председателем губсуда стать, там же заместителем прокурора у Арла работал…

– Как же! Слышал, слышал…

– Его все знают, пройдоху. Арлу показания отказывались давать против него, однако нашёлся такой Турин, начальник губрозыска, у него оказалось материалов на этого Глазкина пруд пруди, да и нэпманы, рыбные дельцы обиженные, словно проснулись, повалили, понесли малявы… – Отрезков поморщился, поплевался. – Завалили Глазкина дерьмом по горло. Теперь он под стражей, с ним ещё полтора десятка судей, а сукины дети всё прут и прут доказательства, словно их кто под руки подталкивает.

– ОГПУ?

– ОГПУ там ни рыба ни мясо. Прежнего начальника Трубкина уже убрали, привлекать к ответственности собираются, а может, отправят куда-нибудь в тьмутаракань, где Макар телят не пас, и будет он там трубить до конца своих дней… Нового поставили, так что ты с ним в контакте старайся работать, но основными помощниками у тебя будут этот Турин из розыска и губернский следователь Джанерти. Слышал про таких?

– Познакомимся. Толковые, надеюсь?

– Это народ особый. Они весь гнойник в губсуде и вскрыли.

– А Арёл?

– С Арлом не спеши дружбу водить. С ним не всё ясно, да и новый начальник ОГПУ Кастров уже успел гадостей настрочить своим наверх, мол, проглядел Арёл Глазкина, когда тот у него заместителем значился, тогда уже грешки водились, да такие, что тюрьма плакала.

– Обрадовали вы меня, Лавр Ильич, нечего сказать!

– Не тушуйся. Справишься. Я наезжать буду. Думаю, месяца два тебе хватит с боевыми помощниками.

– Да разве успеть в эти сроки? – взмолился Громозадов.

– А что? Они все арестованы. Сиди в изоляторе, допрашивай по одному, если что – очные ставки тут же. Судьи – тоже профессионалы, прижмёшь их одним да вторым взяткодателем, подымут руки как миленькие, один за другим. Это тебе не простое ворьё, чтобы до последнего упираться…

С тем и отправился старший следователь Громозадов в командировку. На первых порах так всё и двигалось: Джанерти с Туриным оказались помощниками дельными, на очных ставках проблемы устранялись сами собой, виновные, поняв, в чьи руки попались, особо не артачились. Держался один, председатель Глазкин. И пьянки, и злоупотребления, и даже растрату казённых денег признал, а на взятки не клюнул, отрицал свою вину до драк с обличителями. Но их оказалось столько, что скоро ярость его сменилась бессилием, а потом и полным безразличием. Он перестал отвечать на вопросы, мычал что-то непонятное. Прислушиваясь, Громозадов разбирал лишь несколько слов. «Это Турин… это он мне мстит за всё… но песня моя не спета… ещё скажет своё последнее слово Павел Глазкин!..»

Однако скоро замаячил зелёный свет судебной перспективы.

Действительно, заезжал один раз Отрезков, прочитал всё дело, подсказал по мелочам, дал указания и решил лично допросить бывшего председателя губсуда. Путного ничего не добился, тот лишь нахамил ему, Лавр Ильич не терпел грубиянов, дал команду Демиду закруглять следствие, писать обвинительное заключение и везти Берздину. Решили заранее, что дело станет рассматривать краевой суд выездным заседанием в Астрахани.

Громозадов теперь и ночью не находил себе места, корпел над набросками обвинительного заключения, по делу только обвиняемых проходило до полсотни человек, а уж остальной братии – свидетелей да потерпевших – вдвое больше. Но странное дело, Джанерти и Турин не останавливались, продолжали поставлять ему новых очевидцев нелестных дел бывших служителей фемиды, а те, кроме всего прочего, как один, начали давать уличительные показания в вымогательстве взяток работниками других государственных учреждений. Хочешь не хочешь, а следователь обязан принимать такие заявления и разрешать их по существу. Нэпманы, в основном рыбопромышленники, словно с цепи сорвались и навалились теперь на работников и начальство Астраханского финансового и торгового отделов, обвиняя их в систематических поборах. Первым был уличён и тут же во всём сознался неказистый на вид нагловатый инспектор Иван Семиков. Размякнув после нескольких вопросов, он сразу признал около двух десятков фактов вымогательства денег на общую сумму более семи тысяч рублей. Громозадов схватился за голову, про такие деньги он не слышал никогда, среднемесячная зарплата составляла под двадцать рублей!.. Звонить, докладывать Отрезкову не было времени, другие подельники чиновника каялись в том же, признавали не меньшие суммы мздоимства, и все, как один, уличали в ещё больших поборах своё начальство.

Хотя это явно выходило за пределы расследуемого дела о взятках в судах, Громозадов не смог не арестовать нескольких человек, боясь, что, опомнившись, они откажутся от показаний. Голова его шла кругом, поздним вечером он принялся названивать Отрезкову, но в кабинет без стука ввалились Джанерти с Туриным.

– Ещё заявителя приволокли? – с замученным видом поднял голову Демид и бросил надоевшую трубку.

– Своим названивал? В Саратов?

– Туда! Мне здесь посоветоваться не с кем. Пусть там принимают срочные меры. Надо выделять материалы и возбуждать новое дело. А оно по размаху, чую, будет втрое больше судейского.

– Отрезков не то лицо, – буркнул Турин.

– Что?

– Берздина надо информировать.

– Да где ж его сейчас найдёшь? Ночь?..

– Не следует звонить. Надо срочно выезжать туда.

– Это почему же?

– Тюремный врач пропал, Абажуров.

– Это что ещё за хрень? – впал в полное уныние Громозадов, не в силах осмыслить новость.

– Вы не в курсе, – посочувствовал ему Турин. – По поручению губпрокурора Арла мы с Робертом Романовичем занимались уголовным делом о смерти арестованного Губина Петра Аркадьевича.

Джанерти подтвердил, кивая.

– Ну?.. – не понимал ничего Громозадов.

– Произошло непредвиденное…

– Халатность, если не хуже, – уточнил Джанерти.

– Одним словом, эксперты затянули исследования трупа… – Турин оборвал речь на полуслове, видя, что Громозадов его не слушает, и закончил погромче: – Одним словом, Губин умер не своей смертью! Его отравили. Яд тоже не установлен, что, впрочем, уже не так важно. Важно, что пропал тюремный врач, который, конечно, к этому причастен и мог бы всё прояснить, а может, сам и отравил.

– Что? – зарозовело лицо Громозадова. – Убийство? Вы доконать меня собрались?

– Спокойствие, Демид Тимофеевич, – положил ему руку на плечо Джанерти, стоявший сзади. – Сейчас трудно делать далекоидущие выводы, но отравление Губина и вывод его из игры неизвестным врагом может иметь отношение к вашим делам – и к взяткам в суде, и к злоупотреблениям в других госучреждениях, связанных с рыбодобычей. Нам здесь одним этого не распутать. Губин арестован по подозрению в причастности к убийству профессора Брауха. Кто-то очень боялся его показаний по этому делу.

– Когда его отравили?

– Губина отравили, когда я намеревался впервые его допросить.

– Немедленно выезжаю! – вскочил на ноги Громозадов и закружился в панике по кабинету. – Это настоящий бедлам! Берздин!.. Конечно, лично Берздин должен всё знать и принимать экстренные меры!

II

Ехать не пришлось. Они заявились сами. Вскочил перепуганный до смерти дежурный, задремавший у дверей. Загремела полетевшая из-под его ног табуретка, и прикладом стукнуть об пол не успел для порядка.

А у Арла всегда дверь распахнута по утрам вместе с форточкой, пока ещё Сисилия Карловна не поспела и в коридорах от народа пусто. Услышал шум, почуял неладное, словно подтолкнул кто, вышел убедиться и тоже испугался – четверо!

Раньше бывало, глянешь – в кожанках до колен, ремни на груди, приметные фуражки – не спутать ни с кем – свои. А теперь сразу не догадаться да ещё в потёмках: сам же распорядился светом особенно не баловать, не транжирить электричество, пока рабочий день не начался, всех лампочек на потолках не жечь, ни к чему фейерверки в серьёзном учреждении без надобности.

Но пригляделся Арёл – оттуда, как и ждал, из краевой прокуратуры!..

Опережая всех, вымеривал здоровущими ножищами Отрезков. Он и выше остальных на две головы, с трудом под потолком умещается, невольно пригибается, от этого сутуловатым выглядит; крутая сажень в плечах – весь проход так и закрыл, трое остальных, которые сзади, выглядывают с боков. Напряг зрение губпрокурор, всмотрелся – чёрненький интеллигентик Борисов без головного убора, видно, снял, как в помещение зашёл, всё ещё смоль свою на голове, хоть она и гладка – волосинка к волосинке, а приглаживает. Козлов, этот без церемоний, рыжий, с нагловатой физиономией и вечной папироской в зубах, так и жуёт её, словно лошадь жвачку. У него и челюсть от этого вперёд выдвинута, а зубы здоровенные, желтющие. И тот, сзади, совсем щупленький, мелковатый, будто путался у всех под ногами, они его и отпихнули. На шофёра не похож. Чужой? Замешкался подле дежурного, начал выспрашивать что-то. Что ему надо, если сам Отрезков влетел, ничем не заинтересовался? И от этого чужого дохнуло на Арла гадким, неприятным, тревожным предчувствием. Выскочил он к середине коридора навстречу, приветствуя, выбросил руку к козырьку фуражки:

– С прибытием, дорогие товарищи!

– Не шебуршись, – совсем не по-свойски процедил сквозь зубы Отрезков, пресекая его трескотню. – Канючил насчет помощи?.. Вот, привёз!

– Тот-то кто с тобой? Четвёртый?.. – сунулся к нему Арёл.

– Узнаешь… Сейчас обзнакомитесь… – и закончить не успел ругануться. Запнулся. То ли сам Отрезков приостановился, урезонивая собственную прыть, то ли одёрнули сзади его – но кто осмелится? Коротышка с мышиным личиком, путающийся в длинной шинели, вынырнул – в больших круглых очках на остром носу, протиснулся, и первым предстал перед онемевшим губпрокурором.

– Здравия желаю! – само собой вырвалось у Арла.

– Помощник заместителя прокурора края Фринберг, – хилой ручкой в перчатке отмахнулся невзрачный и по виду сильно уставший от всего человечек.

– Проходите! Прошу! – засуетился, вжался в стену Арел, уступая дорогу в распахнутую дверь приёмной. – Очень рады вашему приезду.

– Погоди радоваться, – буркнул в ухо Отрезков, подтолкнул его плечом – иначе не разойтись, – и вслед за ним ввалились Козлов с Борисовым, при этом Борисов замер против губпрокурора на какую-то секунду, но передумал и заспешил вслед товарищу.

А Отрезков, протиснувшись в кабинет, уже устроился поудобнее за прокурорским столом сразу на двух стульях – на одном его зад не умещался, захватил про запас и третье место – главное кресло в центре стола, с нетерпением похлопывая по нему своей внушительной пятернёй и, косясь на Козлова с Борисовым, всем своим видом показывал: не для них оно занято. Тем достались оставшиеся два стула по краям. Но Фринберг не спешил рассаживаться. Он расстегнул среднюю пуговицу кителя на груди, вложил туда два пальца левой руки, огляделся, приняв позу известного императора, словно собираясь держать речь, но пригляделся внимательнее и задвигался, забегал короткими ножками по кабинету, тщательно разглядывая всё, что попадалось на глаза. Особенно задерживал внимание на редких портретах в рамочках. Были здесь вожди революции в солидном дереве, фотки помельче совсем без рамок эпохи Гражданской войны. Они-то больше других и интересовали человечка-мышь. Уже зажелтевшие и скрючившиеся на углах, они были приколоты к стенкам иголками – Варвара постаралась. На этих фотках красовался Арёл на конях, то пегом, то чёрном, то белом, но везде с шашкой, вскинутой вверх, а на одной Арёл был заснят фотографом даже с самим Будённым[72]72
  С.М. Будённый – герой Гражданской войны, считается основателем 1-й Красной конной армии.


[Закрыть].

Заметно страдая близорукостью, человечек-мышь почти носом водил по этому снимку, точно его обнюхивал, но, рассмотрев наконец Будённого, потерял всякий интерес и, опомнившись, резко вскинулся – не заметил ли кто?

– Может, чайку с дороги? – заикнулся Арёл, устав от затянувшейся процедуры, больше похожей на обыск, он тоже зашёл в свой кабинет и теперь стоял у одной из стен, иногда передвигаясь, так как мешал Фринбергу, и тот, тревожа его пальчиком, двигал туда-сюда, осуществляя обход.

– Чаю, говорите? – переспросил и ткнулся очками в лицо Арла, привстав на цыпочки. – Горяченького?

– Горяченького, – как эхо повторил Арёл.

– Мне представляется, – Фринберг обернулся к Отрезкову, сразу поймавшему его взгляд, – горячее не повредит перед ледяным, а?

Арёл злой шутки не понял, крикнул в приёмную:

– Сисилия Карловна! Варвара! Нам бы чаю…

Но обернулся, не закончив фразы. Отрезков, так и не отводивший глаз от начальства, ощерился по-звериному, гадко захохотал Козлов, Борисов уткнулся в газеты на столе, а Фринберг захихикал, не прикрывая рта с редкими острыми зубками, ткнул пальцем в какую-то старую фотографию сбоку, за этажеркой, которую раньше он не приметил. «Чёрт возьми! – бледнея, Арёл увидел на ней себя с бывшим тогда наркомвоенмором Львом Троцким[73]73
  Л.Д. Троцкий – один из вождей революции, народный комиссар по военным делам, всю Гражданскую войну командовал Красной армией, признан врагом и выдворен из России после смерти В.И. Ленина.


[Закрыть]. – Я же приказывал этой полоумной Варваре, чтоб повыдёргивала со стен фотографии, да ещё со Львом! Стерва и пальцем не шевельнула! Выгоню, подлую, в три шеи завтра же!.. Кто же меня сдал? Неужели подосланная из губисполкома Сисилия, она и про дыру в потолке, наверное, растрещала… чаще всех в швейную наверх бегала!.. Но этот-то, очкарик, как заплясал от радости! Оказывается, ради этого он по стенкам рыскал!..»

Фринберг, действительно не скрывая своих чувств, ещё раз глянул на злосчастную фотку Троцкого. Словно запоминая, закончил осмотр и, услыхав призывное похлопывание Отрезкова по свободному креслу, с превосходством направился к рассевшейся за столом команде. Пробравшись на сиденье, он снял перчатки, сцепил пальцы под острым носом, найдя наконец им место.

– Ну вот, – ухмыльнулся довольный, – теперь несите чай.

– Всем? – спросил Арёл, ещё на что-то надеясь.

– Всем, – послушно закивали остальные и даже Козлов, который из всех напитков предпочитал водку, лишь Отрезков промолчал, достал пачку папирос, закурил и неожиданно буркнул:

– Мне не надо.

Екнуло в груди Арла, уже без всякой надежды он крикнул во весь голос:

– Варвара! Сисилия Карловна! Где возитесь?

– Давно уже здесь, – едва не столкнула его уборщица, заскакивая с чашками в кабинет, словно пряталась за спиной, а за ней лодочкой вплыла лучезарная Сисилия Карловна с большим чайником, знакомым, зелёным, подплыла к гостю, замерла над ним, разливая напиток.

– Осторожно, Наум Иосифович. С огня.

– Вот стерва! – крякнул Арёл. – И его знает!

– Ладненько, ладненько, – приговаривая, задержал на ней взгляд и Фринберг, потянулся ущипнуть, играючи, но сдержался. – Горячий чаёк из ваших ручек особенно приятен.

Отхлебнул, но поторопился, сморщился, обжёгшись, отставив чашку, задел локтем Борисова:

– Что там пишут?

– Я вот подобрал вам статеек из свежих газет, – бросился Арёл к тумбочке, подал стопку. – Здесь о нашей работе и прежде всего о следователе, товарище Громозадове. Как раз всё про дело бывшего председателя губсуда Глазкина.

– Бывшего вашего зама! – принимая бумаги, уточнил Фринберг. – Про ваши успехи, голубчик, нам теперь многое известно.

– «Коммунист» в основном объективно отражает наши трудности, – сделав вид, что не расслышал про Глазкина и язвительное «голубчик», – отрапортовал Арёл. – Трудностей хватает. Как без них? Критику вашу признаём. Но в газетках часто перебирают с этим, а то попадаются статейки поверхностных журналистов. Что с них возьмёшь? Непрофессионалы!.. Демид Тимофеевич Громозадов подтвердит. Как-то заявители прут и прут, насчёт взяток судейских лихоимцев, наровят обсказать друг друга, а Громозадов где-то задержался, так газетчики волокитчиком его обозвали.

– Это кто же? Этих надо укоротить! – блеснул очками Фринберг. – Кстати, где сейчас Громозадов?

– В следственном изоляторе Демид Тимофеевич, он каждое утро с него начинает и до самого вечера, – не останавливался, боясь, что прервут, твердил Арёл, получив наконец возможность говорить. – Мы ведь до главных взяткодателей добрались, всех трёх братьев, рыбных дельцов Солдатовых арестовали. Петро среди них сущий пройдоха. Он ведь не только судей, он чиновников из торгового и налогового отдела в кулаке держал, деньгами подкармливал, ну а те ему льготы разные…

– Погодите, погодите! – вскинул руку Фринберг. – Что же Громозадов? Один с ними крутится в изоляторе?

– Ну что вы! Там и Джанерти с Туриным. Помогают.

– Турин? Тот, что из розыска?

– Начальник.

– Который, так сказать, разбомбил весь гнойник и теперь активно способствует?

– Если б не Василий Евлампиевич!..

– Сюда его звать не надо.

Арёл так и застыл с открытым ртом.

– Наше совещание особым будет. А Турина этого я сам приглашу позднее. Побеседую. А вот без Джанерти не обойтись. Его зовите вместе с другими. Кстати, сколько их у вас?

– Следователей? Пять. Два старших и три народных.

– Приглашайте и народных, их мнение может быть интересным.

– Значит, совещание собирать?

– А до вас не дошло, голубчик?

Услышав второй раз это слово, Отрезков поперхнулся дымом, зло и громко закашлялся, переглянулись Козлов с Борисовым, Арла жаром обдало. «Вон оно что! – запрыгали, заметались обжигающие мысли. – Не совещание, а судилище явились вершить надо мной этот гад и вся его компания!» Подогнулись его ноги, дрогнули, но подоспела Варвара – двинула стул под зад: «Присаживайтесь, Макар Захарович, раз совещание, я сейчас натаскаю ещё». И умчалась таскать их один за другим. А он, как твёрдое под собой учуял, словно в себя стал приходить от какого-то дурмана. Ясно вдруг стало ему, пелена слетела с глаз, озарение пронзило на что-то рассчитавшую ещё голову, мучившуюся догадками: «Перед тем, как снять с должности за то, что проглядел сволочь Глазкина у себя под носом, за то, что не разобрался с ним до конца, а тот вымогательства творил уже и в губсуде, его, Арла, стрелочником объявят! За все грехи – одним махом! Ещё нагребут до кучи, за этим и приехали, зря, что ли, серая мышь очкастая все углы его кабинета обшаривала, даже фотографиями интересовалась!.. А ведь это самый верный способ – на фотографиях, чудом уцелевших, вся его жизнь. Не спрячешь никуда. И язык не надо развязывать пытками на допросах. Вон он в обнимку с врагом народа, с самим Львом Давидовичем! Что ещё нужно? Дыру в потолке тоже припаяют – преступная халатность, а то и похуже. Вставят лыко и за то, что сыщик Турин кучу взяткодателей – «гнойник», вскрыл, склонил признаться и покаяться в грехах, соблазнил обличить государственных чиновников!.. Впрочем, самому себе врать теперь ни к чему – шептали и ему, что неладные вещи творятся в торговом и налоговом отделах, а он глаза закрывал, Странникову да Арестову в рот заглядывал, молился на них как на иконы, каждому слову доверял… Дурак! Со всех сторон дурак!.. Ещё разгильдяй Громозадов, с которого всё и началось. Не успев приехать, перепугался, каждый день в Саратов слёзные письма начал слать, что зашивается, помощи выпрашивал. То, что Джанерти с Туриным ему помогали, это не в счёт, про эту мелочь и не вспомнит никто. На Отрезкова была надежда, но тот за свою задницу переживает. Тоже на него валить дерьмо станет… Вот за это его и попрут с позором. Впрочем, только ли попрут? За это, голубчик дорогой, тебя врагом народа объявят, Троцкого припомнят и к стенке поставят! Не надейся на Колыму и Магадан, девять граммов – вот цена всего, что сотворил ты за всю свою героическую жизнь…»

Неведомая волна зла и ненависти вдруг подняла его на ноги, с каждой секундой он креп от этого, наливался силой от страшной догадки, и она подтолкнула его к действию.

– Вам что-то сказать захотелось? – так и впился в него мышиными глазками Фринберг и сверлил, высверливал ему нутро, словно почуял и пытался лишить его этих сил. – Хотите дать объяснения?

– Я?

– Вы, не я же.

Не только очки, зрачки этой серой мыши разглядел Арёл.

– Садитесь. Вы своё скажете в заключение. Следователи вроде собрались. Ждём Джанерти с Громозадовым…

– Мне бы выйти на пять минут? – Арёл осип, не узнав собственного голоса.

– Бывает, – по-своему понял и подло хихикнул Фринберг. Отрезков кивнул в знак согласия. – Ну сходите, сходите. Только недолго. Пяти минут хватит?

«Ах ты, сука аппаратная! Поиздеваться вздумал!» – стиснув зубы, чтобы не слышали ругательства, вылетел Арёл из кабинета.

– Сильно прихватило! – захохотал Козлов. – Успеет добежать-то кавалерист? Ему бы кобылу!

– Язык-то прикуси! – рыкнул на него Отрезков, куривший одну папироску за другой.

– А вам что? Жалко стало? – огрызнулся Козлов. – Пакостят на службе, а потом у стенки – в штаны.

– Заткнись, говорю! – начал подыматься Отрезков.

– Товарищи, товарищи, – поморщился Фринберг, – мы ещё не начали заседание. Поберегите эмоции.

Но не слышал всего этого Арёл. Сломя голову, мчался он в свой уголок, где коротал бессонные ночи, где читал книжки при большой луне и мечтал о мировой победе революции, рассматривая звёзды в распахнутом окне, считая их, чтобы заснуть, а не удавалось, переходил на подсчёт уголовных дел, что заволокитят опять следователи Морозов с Девяткиным, и какое за это им придумать наказание… десятку требовать в суде подлецу Рассомахину за то, что изуродовал жену, или ограничиться семью годами, так как сама Россомахина уже сбежала из больницы и притащилась в суд просить за мужа…

Вбежав в свой спальный уголок, он отдышался. Сунулась его рука в дальнее тёмное место под развалившийся почти диванчик, зашарила там осторожно сначала, но потом всё быстрее и судорожней. Пустоту хватали разом похолодевшие пальцы, и внутри захолодало от нехороших предчувствий. Воздуха мало стало. Выбил он раму в окне, не почуяв крови от осколков, вдохнул полной грудью, опять зашарил под диваном…

Заветного сундучка не было, хотя он облазил все закутки.

«Неужели проведали и добрались сюда?! – забила его нервная дрожь, прятал он здесь дорогое своё именное оружие, и никто не знал, кроме… кроме одного человека! Варьке наганом хвастал однажды, когда первый раз осталась та у него до утра, а он по пьяни рассказывал ей про героические свои подвиги. – Неужели она?..»

Грохнул в сердцах себе по колену губпрокурор, уронил голову на грудь, но что-то свалилось вдруг на него тяжёлое сверху, живое, горячее, вдавило лицом в пол.

– Ты что удумал, Макарушка? – различил он сдавленный Варварин крик. – Взбесился, дурачок! Грех на душу решил принять?

Вцепившись в него руками, зашлась в рыданиях.

– Уйди, дура! – попытался он вырваться, но не сразу удалось. После короткой борьбы сбросил её с себя, занёс кулак над головой. – Где наган, стерва?

– Бей, Макарушка, бей! – ползала она у него в ногах. – Не отдам.

– Сука! Украла!

– Как они приехали, так я сюда, – ревела, не подымаясь. – Будто чуяла.

Он бросился на неё, обшарил несопротивлявшуюся, нащупал под подолом, вырвал вместе с куском платья, тут же крутанул обойму, проверил – все семь патронов один к одному в гнёздах. Полюбовался, даже поцеловал ствол.

– Догадывалась, что приедут за мной?

Воя, как над покойником, обхватив голову, она раскачивалась на коленях.

– Догадывалась, сука, что придут меня брать? – крикнул он ей в самое ухо.

– Грешить не стану, Макарушка, знала всё.

– Как – знала! Кто тебе сказал?

– Убьёт он меня, если выдам! – билась она в истерике.

– Не скажешь, от моей пули раньше сдохнешь, стерва! – взвёл он курок. – Со мной спала, ему стучать бегала? Потолок в кабинете вместе продолбили, чтоб подслушивать?

– Макарушка, не губи! Люблю я тебя!

– Кто? Признавайся!

– Петька… – И не в силах удержаться, она завалилась на спину.

– Петька?

– Пётр Петрович Камытин, – выдохнула она.

– Ах, бля!.. Заместитель Турина?

– Он.

– А Турин знал?

– Не ведаю.

– Теперь это не так и важно. Значит, Камытин…

– Любились мы с ним еще до тебя. Он меня и на работу к тебе пристроил, чтобы всё рассказывала.

– И ты стучала?

– Слаба я, Макарушка. Беременна от него была, но скинула ребёночка по его указу, а потом тебя полюбила.

– Не думала, что расстреляют меня?

– Он говорил, что не тронут свои своих. В другое место переведут, а я бы на край света за тобой поехала.

– А оружие спрятала, значит, чтобы не застрелился я?

– Петька приказал, говорил, дурной ты, учудить над собой можешь всякое, только позора и боишься. А покаешься сам – только суд.

– Значит, суда надо мной хотите?

– Да что ты говоришь, Макарушка! Клялся он, что судить тебя не станут.

– Брехал тебе твой кабель! – не целясь, выстрелил Арёл несколько раз.

Умерла Варвара, не мучаясь, первая же пуля угодила ей в сердце. А по коридору уже бухали сапожищи, раздавались крики, их искали.

– Не выйдет у вас ничего! – крикнул Арёл. – Не видать вам, сволочи, позора красного командира!

Закрыл глаза, упёр наган в висок. И это были последние его слова и последняя боль…

Позвонив в Саратов, Фринберг, не оправдываясь, выслушал всю ругань Берздина, что живым не привезли; распорядился, как приказано было, захоронить обоих ночью без почестей и каких-либо знаков. С сотрудниками провести секретное собеседование, что губпрокурор переведён в Саратов, а уборщица?.. А что уборщица? Пропала без следа непутёвая баба.

III

Для Наума Фринберга настали чёрные дни. Мало, что мучился после разноса и не мог прийти в себя, переживая за собственное будущее, он ко всему просто не знал, что делать.

Посаженный разбушевавшимся Берздиным в знак наказания временно губернским прокурором, пока окончательно не прояснятся причины трагической гибели Арла, он всю свою короткую, но прыткую служебную карьеру занимался инспекторскими проверками в мелких партийных организациях, а поэтому в прокурорском деле, прямо надо сказать, не разбирался.

Он обладал способностью не без успеха заглядывать в рот начальству и улавливать главное, что тому хотелось, остальное было делом техники – проверки вершил в нужном направлении и с должным результатом: виновных отыскивал, начальство их убирало, достойных ставило взамен.

Однако однажды случилось так, что ему не повезло и сам угодил в тривиальную ситуацию. Наломал, как говорится, дров собственный, ведомственный ревизор в одной из прокуратур: работал давно, всё и всех знал, вершил своё потихоньку, но зарвался по той причине, что не в ладах был с зелёным змием. Сначала попивал помаленьку, потом увлёкся, а там и не заметили, как в запои уходить стал. Заменять его, кому ни предлагали, желающих не находилось – побаивались, да и сфера особая; Берздин обратился за помощью в высшее инспекторское ведомство. Вот тогда специальным распоряжением недолюбливавший Наума человечек в верхах отправил его на эту должность. Избавился от Наума. Тот притих на новом месте поначалу, но осмотрелся – кругом те же люди, обвыкся, прижился и вскоре был отмечен в одной из больших проверок состояния платежей партийных взносов среди прокурорских работников. Досталось тогда многим и высоким лицам, Науму поручено было проехаться по районам, разобраться там, подтянуть положение, провести семинары с секретарями «первичек»[74]74
  «Первичка» (разг.) – первичная партийная организация.


[Закрыть], одним словом, прочистить мозги лентяям и неумехам. Справился он достойно и был назначен помощником заместителя краевого прокурора по той же части – возглавлять инспекторский отдел. Дело в том, что краевой комитет партии, подметив в прокуратуре упущения с партийными взносами, раскритиковал Берздина на очередном пленуме и предложил укрепить участок; так в крайпрокуратуре была учреждена должность помощника заместителя прокурора. Кроме Наума, претендентов не оказалось, он получил в штат вновь созданного отдела несколько единиц. Теперь Наум расцвёл, раскатывал по всему округу, выкорчёвывая недостатки. Его ценили и побаивались, но случай опять вмешался, казалось, в спокойное его бытиё. И ведь не хотел ехать в глухомань, но упёрся Берздин. Твердил, что у Арла серьёзные неполадки, что там одними партийными взносами не обойтись, надо поглубже копнуть состояние работы с кадрами, так как разросся под носом у губпрокурора настоящий гнойник – заместитель замечен в пакостных делишках, пахло вымогательством, но сумел пройдоха проскочить в председатели губсуда, а оттуда намедни загремел прямиком в тюрьму. Грозили и Арлу большие неприятности, сверху уже звонили, приказывали разобраться, иначе сами возьмутся, и тогда многим несдобровать. А с Арлом – дело швах, плевался Берздин, если тот от суда увильнёт, обязательно надо переводить его в какую-нибудь дыру с понижением в должности.