Текст книги "Плаха да колокола"

– Это зачем? – опешив, Ширинкин отступил назад в замешательстве. – Нам это ни к чему. Увольте, Василий Евлампиевич, сроду не приходилось. Я и не знаю как, баловство одно…

– Ничего, ничего, – похлопал его по плечу начальник губрозыска и почти силком подтянул к Серафиме. – Усы у тебя вполне подходящие, вид отменный, к тому же ты бравый мужчина при форме. Вон и наган на боку!

– Да мне…

– Бери-ка Маргариту Львовну под это место…

– Уж лучше я его, – подхватила под локоть смущённого участкового та и обдала такой очаровательной улыбкой и ароматом пьянящих духов, что Ширинкин утратил всяческие сомнения и выгнул грудь колесом.

– Вот и прекрасная парочка! – подхватил Турин. – Сядете в пролётку, сделайте круг незаметно, подкатите снова к перрону, да чтоб с шиком! – Он подмигнул наблюдавшему за ним извозчику: – Пусть народ любуется. А затем не спеша прогуляйтесь до вагона, где девицы поджидают. Я думаю, Маргарита Львовна, они и сейчас ждут вас не дождутся, все глаза проглядели, поэтому вылетят вам навстречу.

– Василий! – вздрогнула певица, и страх мелькнул в её глазах.

– Спокойно, – погладил ей ладошку Турин, причёску поправил, выбившийся локон у ушка под шляпку приткнул аккуратно. – До вагона дойти вам девицы не позволят. Уверен – перевстретят. Ну и не сомневаюсь, другие кавалеры поблизости окажутся. Заждались вас там многие, Маргарита Львовна. Я вот с нетерпением жду не дождусь Губина. Если он в вагоне сейчас Копытова оберегает, то первым к вам броситься должен.

– Пётр Аркадьевич? – удивился Ширинкин. – А он с какой стати здесь?

– Вот мы его и спросим, – прижимая к себе женщину, Турин наклонился к ней и шепнул на ушко: – Ты, Серафимочка, только не дрейфь, тебя же крылья всегда выручали, да и я рядом буду. Сыграй эту роль для меня с блеском, как ты можешь, и все твои тревоги сегодня кончатся.

Она не ответила, лишь лёгким поцелуем прикоснулась к его щеке.

– Ну что ж, за дело! – кивнул извозчику Турин и слегка подтолкнул парочку к пролётке.

Всё так и было исполнено, как он распланировал: не прошло и пяти минут, как заржала лошадь, резко осаженная твёрдой рукой, лихая пролётка на полном скаку замерла у перрона. Выскочил участковый в фуражке, мундире и при усах, ловко подал руку очаровательной даме, придерживавшей шляпку с пером; и прошествовала эта удивительная парочка вдоль ошеломлённой столпившейся публики любопытных, ни на кого не обращая внимания, поспешая и о чём-то своём разговаривая. Щебетала певица, участковый с красным лицом важно надувал щёки. Не успели они сделать и десяти – пятнадцати шагов, обступили их выбежавшие навстречу из вагона девицы, затеребили женщину, запричитали над ней, упрекая в опоздании и одновременно радуясь так, что бедный участковый едва не был сбит с ног, если бы его не поддержал подоспевший невесть откуда милицейский чин в мундире, перед которым участковый вытянулся и взял под козырёк.

– Здравия желаю, Пётр Аркадьевич! – гаркнул Ширинкин, вытянувшись в струнку.

– Ты как здесь? – гневом и изумлением сверкнули глаза Губина. – Какого чёрта! Пьян?

– Никак нет!

– Я дружку твоему Потееву запретил тут отираться! – наседал Губин на стушевавшегося участкового. – А тебя кто прислал? Где Задов? Рогожинский?.. Где все? Поезд вот-вот уйдёт!

– Всё как положено, ко времени Маргарита Львовна доставлена, – только и смог ляпнуть Ширинкин. – Прибыли до отхода…

– Да не волнуйтесь, Пётр Аркадьевич, – словно призрак возник за спиной Губина Турин и сжал ему правую руку повыше локтя. – Оружие при вас?

– Что происходит? – дёрнулся тот, бледнея и пытаясь освободиться.

– Тихо! – упёрся ему наганом в спину Турин. – Копытов в вагоне?

– Какой Копытов? Что вы себе позволяете?! – рванулся Губин, но ватными уже сделались его ноги, губы ещё слушались, а тело обмякло.

– В вагоне Копытов. В вагоне, где ж ему быть, – подхватил Губина с левой руки Сунцов, тоже выросший словно из-под земли. – Под нижней полкой за картонками с женскими шляпками сховался. А револьвер этого вот, – словно фокусник обезоружив Губина, он протянул наган Турину.

– Ширинкин? – повысил голос начальник губрозыска. – Прогуляйся с Маргаритой Львовной и с дамочками к пролётке. Да развлеки их там до нашего возвращения.

– Есть! – слабо соображая, в чём его задача, участковый развернулся кругом и увлёк упиравшуюся компанию женщин за собой.

– Ну вот что, любезный! – Турин с наганом подобрался к самому лицу дрожащего Губина. – Будешь сотрудничать с нами при задержании Корнея Копытова, гарантирую жизнь, откажешься – не доживёшь и до суда. Ты меня знаешь! Выбирай!

– Василий Евлампиевич, – залепетал тот, – в убийстве Брауха, ей-богу, не участвовал. И прислугу пальцем не трогал. Я лишь о сейфе рассказал и помог открыть, хотя вы знаете, конечно, человек Копытова все же отравился, а Корнет меня чуть не пристрелил за него…

– Нет времени выслушивать вашу исповедь, голубчик. Суду всё скажете, – заглянул в его перепуганные глаза Турин. – Дорога каждая секунда. Решайтесь!

– Я хотел сам признаться во всём. – Губина била мелкая дрожь. – Убийство Брауха не входило в планы. Нужны были деньги. Задолжал я Копытову…

– Суду будет интересно, почему вы сделали свой выбор. Скажите лучше, у кого вам удалось выведать про сейф профессора и что там хранилось? Награбленные ворьём ценности? Браух или Копытов был у вас за главного? Или вы играли в политику?

– Он убьёт меня! – Губин упал бы на колени, не поддержи его Сунцов. – Этот сатана стреляет без промаха!

– Так ответьте! Что вы об этом знали? – Турин силком подтолкнул его по перрону. – Не желаете говорить? Тогда заведите нас в вагон, где он прячется, а там видно будет! Времени нет!

– Убьёт! – сморщилось лицо Губина, он был на грани обморока.

– Возьмите себя в руки! – повысил голос Турин. – Офицер вы или тряпка? Я предоставляю вам возможность спасти свою жизнь.

– Да-да, – последние слова вроде подействовали на Губина, он выпрямился, Сунцов поправил ему на голове сбившуюся фуражку, одёрнул мундир.

– Что от меня требуется? Только верните оружие.

– Оружие?

– Я сам его пристрелю, если и мне не жить. – В глазах Губина сверкнули ярость и одержимость. – Пусть сдохнет как собака под той лавкой!

– Оружие получите только в вагоне, если потребует ситуация, – отбрил Турин. – А сейчас ведите.

Губин – впереди, двое – по бокам проследовали по перрону к вагону почти в конце состава.

– Подальше забрались от публики? – хмыкнул Турин, стараясь как-то расшевелить замкнувшегося Губина, который по мере приближения замедлял шаги и начал терять вспыхнувшую было боевитость.

– Там что-то народ в хвосте толпится, – затревожился Сунцов.

– Корнет почти все билеты закупил в вагоне, – откликнулся Губин. – Собирался в пустом катить, а люди, что крутятся, надеются, – проводник посадит.

– Ваших рук дело?

– Пошёл на поводу, лишь бы отвязаться от этого злодея!

– Ну что ж, помогая бандиту, вы облегчили нам задачу. – Турин приостановился. – В каком купе его лежбище?

– Вагон плацкартный.

– Это понятно. Меня интересует, где Копытов залёг?

– Во второй секции. У самого входа, – буркнул Губин. – Девицы первую заняли, Маргарите Львовне ангажировано следом, ну а Копытов к ней, вниз под полку завалился, обставлен её вещами. Поджидает, если не уснул. Надрался он до чёртиков!

– Добеги-ка, Ваня, до проводника, пока мы шаг умерим, – попросил Турин Сунцова. – Про бандита не скрывай, объясни задачу освободить вагон от пассажиров, если кого запустил. Пусть сочинит что-нибудь про паровоз, замена, мол, потребовалась непредвиденная. Да сам ему помоги, если заартачится кто.

– Понял, Василий Евлампиевич, – дёрнулся было тот бежать.

– А Копытов с ними не удерёт? – встрепенулся Губин и вцепился в Турина.

– Не успеет. Он же вас с певичкой дожидается? Небось не распрощался окончательно, а? Ваш приход – его гарантия?

– Ждёт, конечно, – помрачнел тот. – Но что у него в башке? Вдруг вылезет из-под лавки пьяная свинья?

– При проводнике не решится, да и другим глаза мозолить остережётся, пока состав не отправится. А остальное зависит от нас. Мы выход ему с одной стороны перекроем, а Ваня – с другой, некуда сигать ему, окромя окон, но до них ещё добраться надо… Ну а дальше загадывать не стану, – подмигнул он Сунцову, – ты в следующей секции в засаду становись. Гнать на тебя я его не собираюсь, но Копытов – зверюга лютый, пушку сам не выбросит. Так что будь наготове.

Если заранее гадать да рассчитывать, оно бы, как часто бывает, пошло, может быть, наперекосяк, а то и совсем прахом. А вот так, на ходу, не имея другого выхода, лишней секунды и тем более помощи, когда надеялся Турин только на себя, агента Сунцова да на счастливый случай, получилось, как и задумывалось… Заскочили они благополучненько с Губиным в вагон незамеченными, притаились у стенки в первой секции, Турин ухом прильнул к переборке, сердце колотилось в груди – того и гляди, выскочит, дух захватывало, не верилось, что так просто всё задалось: Сунцов в конце вагона с проводником тоже уже своё дело кончали, а за переборкой тишина мёртвая. Как ни прижимал ухо, ни вслушивался Турин – ни шороха; заглянул осторожно – никого, на полке куча вещей, внизу, на полу, совсем всё завалено женскими причиндалами.

Выждал он секунду-другую, дал себе успокоиться, дух перевести, глядь – и Сунцов знак подал – занял позицию, готов. Вытащил верный наган Турин, крутанул барабан легонько – все смертоносные голубчики на месте, подал голос:

– Не заснул, Корнет?

Никто ему не ответил. Прислушался снова. Ни звука.

– Узнал Ваську-божка? Окажешь сопротивление, живым не выпущу! А выбросишь кольт да выползешь на брюхе – надейся на милость пролетарского суда. Может, и найдёт для тебя снисхождение.

Тихо за перегородкой. Будто с пустотой вёл разговор. Обернулся к Губину, жавшемуся к нему, продолжил громче:

– Не один я здесь, Копытов. Оба выхода перекрыты моими бойцами. Послушай к тому же знакомого своего, Петра Аркадьевича. Плохого он тебе не пожелает. – И Турин дёрнул Губина за рукав: – Ну? Попробуйте вы.

– Артём Иванович?! Копытов?! – осипшим голосом крикнул Губин, закашлялся, сбившись, но проглотил слюну, набрал больше воздуха. – Проиграли вы. Сдавайтесь…

Договорить он не успел. Загрохотал безудержно тяжёлый кольт, полетели в разные стороны щепки от раскалывающейся перегородки, засвистели пули. Турин ринулся в проход броском, изогнулся кошкой, не переставая нажимать на спуск, целил туда, где только что громоздились вещи. В полёте или уже падая, краем глаза заметил влетающего навстречу Сунцова с наганом, палящим в громоздкое чужое тело, выросшее вдруг у окошка. Разлетелось вдрызг окошко под выстрелами, огромное тело ринулось наружу за спасением да застряло в проёме окна, дёрнулось, ужаленное несколькими пулями, и длинные ноги, оставшиеся внутри вагона, затихли, а лысую голову и вторую половину тела заполоскал, затрепал ночной ветер.

Турин застонал, с трудом дотянулся до правого плеча, кровь залила руку. Пересиливая боль, он попытался подняться, но не смог оторвать от пола головы. Лежал на нём поперёк, не двигался его верный агент Сунцов, как и положено, прикрывший своим телом командира.

– Ваня, – позвал Турин и не услышал в ответ голоса.

Теряя сознание, Турин прикусил губы до крови, а открыл тяжёлые веки – теребил его Губин за больное плечо, оттого и пришёл он снова в себя, застонал. Но кто-то уже из своих оттолкнул прочь Губина, бережно приподнял его на руки и понёс из вагона, пугая зычным басом:

– Воздуха! Воздуха! Разойдись!

– Ширинкин, – прошептал Турин, улыбнувшись через силу. – Чего ж ты орёшь как оглашенный? Дамочек всех распугал…

И покинуло его сознание, провалился, словно в пропасть.

– Жив! Жив командир! – прижимался к его лицу длинными усами Ширинкин и плакал, не стесняясь слёз.

XII

Что ж лукавить? Догадывался Арёл, зачем его пригласил краевой прокурор Берздин. Конечно, Глазкин, сукин сын, зам его, во всём замешан. Других серьёзных прорех не имелось, а попусту вызывать в Саратов не станут, не ближний свет. Ломал теперь голову, корил себя губернский прокурор – до главного так и не добрался. Вот его ошибка!..

С малого началось, он в той малости большой беды не учуял.

От доброжелателя, чтоб ни дна ему, ни покрышки, кляуза пришла на Глазкина, дескать, грязными делишками чрезмерно увлечён, нэпманов поборами обложил, тех, кто рыбой промышляет. Сигнал губпрокурор лично проверил, как-никак зам – правая рука, и ужаснулся – подтверждались факты! Обуяла злость – это у него-то за спиной? И ведь с чистыми глазками всегда за справедливость радел, подлец, с трибун взяточников клеймил так, что самого пот прошибал!

Гнать его собрался, а то и под суд отдать, но не успел Берздину доложиться, позвонил ответственный секретарь губкома Странников, завёл разговор издалека о международном положении, о происках врагов, о злобных провокационных доносах троцкистов упомянул и прочих совсем уже непонятных адептах буржуазии… Одним словом, послушал губпрокурор совета Странникова, дополнительные материалы собрать попытался, но нового – ничего! Да и прежние свидетели отказываться начали от своих же слов; оказывается, нездешние они, новички в рыбном промысле, бес попутал напраслину навести, да и он не так, мол, их понял при первых опросах. Пока возился с ними, зам укатил в столицу. Не отпустил бы его, но позвонил опять ответственный секретарь, а уж обратно Глазкин примчался черней ночи – невеста погибла при невыясненных обстоятельствах! Как зам объяснил: то ли убита злодейски, то ли несчастный случай, ему самому доподлинно неизвестно, пришлось снова его отпускать, теперь уже в Саратов… Так и пропадал, субчик, почти недели две, а возвратился – из-за весеннего паводка чехарда несусветная захлестнула, тот же Странников Глазкина к штабу по наводнению прикрепил по партийной линии, сам штаб и возглавил. Попробуй возрази, когда в губкоме и в губисполкоме стихией грозят: тут тебе и паникёры одолевают, и спекулянты мором пугают народ, и мародёры появились в затопленных дальних сёлах, беспорядок и непослушание… Не обойтись без прокурора в чрезвычайной тройке, созданной губернским начальством! Не самому же Арлу в лодку прыгать, всё побросав, да в плавание отправляться, он и плавать-то сроду не умел.

Понятное дело, заниматься прошлыми делишками Глазкина времени не хватало. Но докопаться всё же хотелось, хотя притормозила его новость, которой поделился с ним верный друг Распятов. При встрече в губкоме будто бы невзначай завёл к себе в кабинет, чаем угостил и поинтересовался, чем не угодил ему Глазкин, не пора ли перестать выискивать недостатки в его работе? Глазкин, мол, профессионал с опытом, в политической ситуации ориентирован верно, симпатизирует ему и ответственный секретарь губкома. Смекнув, что бог по идеологии не станет зазря беспокоиться такими тонкими вопросами, Арёл смолчал, пожав плечами, обычное, мол, дело, не больше, чем к другим, требования, однако Распятов дал понять, что Странникову не нравится его предвзятость к Глазкину. Тот и без того пострадал, невесты лишился, теперь на службе чинят неприятности. Так прямо и заявил – «чинят». Арёл пробовал оправдываться, но услышал в ответ, что свои виды имеет секретарь на Глазкина, метит его в кресло председателя губернского суда, засиделся тот за спиной прокурора. Арёл расстроился не на шутку, руки опустил. И вот на тебе! В себя прийти не успел, этот вызов в краевую прокуратуру на голову свалился. Тревожило всё: к Берздину с пустыми руками явиться не просто опасно – нельзя! Какими тот сигналами или, не дай бог, фактами располагает?.. Может развернуть так, что вверх тормашками вылетишь! А то и похлеще чего!..

Лично знакомый с начальником секретно-оперативного управления ОГПУ Ягодой, ещё в девятнадцатом году бок о бок деливший и лихо, и удачу с Енохом Гершеновичем в военной инспекции на фронтах Гражданской войны, краевой прокурор Густав Берздин, хотя и прикидывался новичком в прокурорских нюансах, был не прост. Хил с виду и неказист, дурил или действительно любя, вышитую цветочками косоворотку носил под кожаный ремешок и усики малюсенькие щёточкой под длинным носом. Только немногие из своих знали, что надевал он косоворотку эту по особым случаям, когда, выступая на судебных процессах, требовал высшую меру пролетарского возмездия подсудимым. Под бедняцкую рубашонку как раз и выглядело само собой разумеющимся всё остальное. Принимались тогда его речи и приговоры суда под ликования и рёв бушующих толп.

И совсем уж мало кому известно было, что неизлечимо болел Берздин, страдая сердечными припадками, из-за чего и разошлись их дорожки на служебном поприще с товарищем Ягодой, лишь усы щёточкой под носом и остались. Попавшего в плен Берздина расстреливали беляки в Гражданскую, но недострелили. Откопали свои стонущего в яме с мертвяками, вот и не видел никто улыбок на его лице, перекошенном с тех пор; дёргались губы иногда, а поди догадайся, весело ему или прихватило опять от избытка нервного перенапряжения. А какой из тебя чекист, если этакая лихоманка допекает чуть ли не постоянно?

В партийный аппарат штаны протирать не захотел, в милицию, само собой, нельзя, в прокуратуре, почти в гражданской организации, как раз только создаваемой, подыскал ему товарищ Ягода место и не забывал, позванивал, интересовался…

Арёл второй час досиживал в приёмной, хотя залетали к крайпрокурору другие чины: помощники, следователи и даже секретарши. Виду не подавал, что переживает, держал себя с достоинством, лишь покуривал одну за другой папироски, знал – его час не пробил.

И вот, когда сухо кивнув и шаркая подошвами, проплелась в кабинет начальника мрачная личность с жидкой бородёнкой – спец особого кадрового сектора по фамилии Шкребец, поднялся и он со стула, оправил рывком кожанку, затрещала щетина на его подбородке под жёсткой шершавой ладонью – приметил мельком, что занёс старик с собой в кабинет папку тонюсенькую ядовито-зелёного цвета. Невзрачная вроде папка, но, конечно, по его душу, и сколько в ней пакости, лучше не гадать! Из-за неё и вытащили сюда…

Закрыться дверь не успела, позвали его. Арёл в прокуратуре тоже не абориген, не дока по большому счёту, но в Гражданскую не щи у тёщи хлебал, в кавалерийской дивизии Первой конной только до Варшавы не добрался, и пуганый, и стреляный, однако воздуха полную грудь хватил, прежде чем за ручку двери взяться. Выдохнул с приветствием, когда уже за порогом оказался. Берздин из-за стола головы не поднял, буркнул что-то, барабанил кончиками пальцев по корке той самой, ядовито-зелёной… Чёрной тенью маячил Шкребец сбоку, не смея сесть, злорадно дожидаясь неминуемого разноса.

– Орёл, а свысока-то хуже видишь! – дёрнулась щека Берздина. – Не спустить тебя, молодец, пониже?

Губпрокурор не моргнул, голову набычил, добела сцепил пальцы в кулаках.

– Что молчишь? Покрывать станешь сукина сына? Или спелись с ним, сам увяз в дерьме?

Выкрикнул последние слова Берздин, пронзил взглядом подчинённого, вздрогнул Арёл, плотнее сжал губы – ни слова; ждал, когда выплеснет гнев прокурор, выдохнется, тогда и появится возможность объясниться. А лезть поперёк – голову под топор пускать.

– Я вас обоих за решётку упеку! А то добьюсь, чтоб и к стенке поставили! Управы не чуете в своём култуке? Сжились?

Беспощадная ругань продолжалась бы неизвестно сколько, но качнулся вдруг Шкребец и, не ухватись за край стола, свалился бы с ног и зашибся об пол. Осёкся Берздин, вскинулся на бледного спеца:

– Что?.. А ты куда глядел, старая калоша?.. Подсунул бумажек подлых! Насобирал? Раньше пресечь надо было! Утратил нюх?..

Спец, далеко за шестьдесят, рта не открыл, только рукой свободной смахнул капельки пота со лба, покачивался.

«Неужели впервые такие сцены наблюдает старикан? – невольно пожалел Арёл спеца. – Вряд ли. Испугался, что выпрут и его заодно, а уж про тюрьму-то как услыхал, так и совсем обмер. Каково ему при новом-то режиме? Упекут в один миг. Зачем рвался сюда? Мобилизовали?..»

И, воспользовавшись паузой, бывший кавалерист решил, что как раз вовремя ему заступать:

– Сам к вам было собрался, Густав Янович! – щёлкнув по-военному каблуками сапог, чётко выкрикнул он. – Да наводнение планы сорвало.

Крайпрокурор даже опешил от такого поворота, невысказанная брань застряла в горле, смешались заготовленные мысли, язык утратил связь с последней фразой, он с удивлением переводил ошеломлённый взгляд с терзающегося страхом спеца на нежданного смельчака.

– Вон оно как, – с нескрываемой иронией пришёл он в себя наконец, острый кадык дёрнулся на тонкой шее, словно проглотил всё застрявшее. – Наводнение, значит, помешало…

– Загрузили поручениями губком и губисполком так, что не продохнуть. Гляньте! – не давая опомниться, очертя бросился Арёл в атаку и начал зло выкладывать на стол перед крайпрокурором бумагу за бумагой.

Всё это были приказы штаба чрезвычайной комиссии по наводнению, один грозней другого и начинающиеся одинаково тревожными призывами:

Все на борьбу с наводнением!

– Что? Что ты мне ими тычешь?! – вскочил со стула, впервые встретив такой отпор, Берздин, лицо его изменилось, глаза округлились, утратили яростный блеск, сползли вниз, забегали по листам, он начал хватать их наугад, читать вслух с гневным ещё напором, перескакивая, пропуская отдельные слова, фразы, строчки:

– «Граждане! Полученные из разных городов Поволжья сведения о том, что весенние воды реки Волги поднялись выше уровня, который наблюдался за ряд последних десятилетий, заставляет внимательно отнестись…»

Остановился, но Арёл сам уже схватил со стола новую бумагу:

– «Приказ номер 19 о введении исключительного положения!..»

Он тоже почти кричал, не сдерживая чувств, накопившихся за время вынужденной нервотрёпки в приёмной:

– «В целях ограждения жизни и имущества населения, в связи с постигшим губернию небывалым стихийным бедствием, для лучшей организации борьбы… с 24 часов ввести по всей губернии и городу исключительное положение… обязать всех мужчин с 18 до 45 лет являться по первому требованию районных отделений милиции…»

Прервался, не помня себя, выпалил, тараща глаза:

– Бросить всё?! Наплевать на это?! И заниматься каким-то говнюком?!

В горле Берздина пересохло, он что-то хотел сказать в ответ, но захрипел, закашлялся тяжело, едва выдавил из себя сиплым шёпотом:

– Трагедия… знамо дело… и у нас… не с такими, конечно, последствиями… и таким размахом. Казань тоже плавает…

– Казань чёрт-те где, а у нас сёла давно на низах утонули, люди на буграх живут, мародёры скот режут, имущество растаскивают. Распорядитесь стрелять?

– Стрелять?.. – больше сказать Берздин уже ничего не мог, защемило ему горло.

Арёл бросился за графином, налил воды, протянул стакан, крайпрокурор глоток за глотком осушил весь. Лицо его сделалось зелёным, он глубоко вздохнул и жестом попросил воды ещё.

– Лишили, так сказать, возможности добить проверку до конца, – подав воду, продолжил уже спокойнее Арёл. – Ни днями, ни ночами зама своего отловить не могу. Он по сёлам с комиссией штаба разъезжает… то есть плавает.

– Говно плавает! – Насытившись и, видно, устранив помехи в горле, крайпрокурор приходил в себя, ненавистью налилась физиономия, он снова закричал: – Кто позволил?!

– Ответственный секретарь губкома с собой взял, – не сдавался Арёл.

– Странников?! – враз смешался Берздин. – Странников его с собой в чрезвычайную тройку штаба взял?

Арёл невозмутимо кивнул. Берздин перекинул свирепый взор на Шкребца:

– Тебе что-нибудь известно об этом?

– Так откуда ж… – развёл руки тот, жидкая бородёнка затряслась, – гадать остаётся.

– Гадать?! – грязно выругался крайпрокурор. – Тебе заниматься этим велено! Раз по-иному не способен, гадай! Картишками снабдить?

Он схватил со стола первый попавшийся под руку лист, повертел, поднёс ближе к глазам:

– Вот! И здесь подпись руководителя чрезвычайной тройки штаба товарища Странникова! – Поднял страшные в гневе глаза на старика: – Ты мне что плёл?

На Шкребца жалко стало смотреть, казалось, ещё секунда, и он действительно свалится в обморок.

– Вон отсюда! И все дела немедленно сдать Еремицкому!

Спец по особому кадровому сектору для Берздина больше не существовал, весь распалённый, он развернулся к губпрокурору.

– Ну?..

– Поэтому опросить Глазкина не имел объективной возможности. – Арёл смолк и, проследив, пока за Шкребцом не закрылась дверь, тише обычного завершил: – Виноват. Наставления товарища Странникова о дополнительной проверке фактов, порочащих заместителя, выполнить не успел.

– Наставления! – сузил глаза Берздин до щёлок. – Какие ещё наставления? Ты говори, да не заговаривайся, прокурор!

– Советовал мне секретарь губкома строже отнестись к сигналам нэпманов. Нет ли провокации или оговора? Метит Странников его в председатели губсуда, – выложил последний свой козырь Арёл.

– Бред! – вырвалось у Берздина.

– Информация зафиксирована проверенным источником. Глазкин за этим и гонял в столицу.

– Ну что ж… – изменил тон Берздин. – Вам, конечно, известно, что за работой по ликвидации стихии следит лично товарищ Сталин?

– Так точно! Говорят, в Кремле он сам, так сказать, товарища Странникова благословил.

– Знаете, следовательно…

– Так точно!

– Делайте выводы.

– Есть!

– Вот что… Материал проверки на зама привезли с собой?

– Так точно.

– Давайте сюда.

– Сбегать зарегистрировать?

– Сам зарегистрирую, – попытав губпрокурора взглядом, Берздин постучал ладошкой по столу. – Ты что ж? Мне не доверяешь?

– Как можно.

– Ступай, – не подав руки, крайпрокурор принял пакет. Опустил голову. Но не успел Арёл открыть дверь, его настиг тот же голос: – После паводка жди моих с проверкой. Да готовься – вывернут наизнанку! И если что – накопают!..

ХIII

Из тьмы и безмолвия до Турина пробивались звуки, напоминающие людские голоса. Приблизились. Преобразились в различимый шёпот.

– Так глаза и не открывает, Маргарита Львовна? – допытывался один, погрубей.

– Спит? – надеялся юношеский, знакомый.

– Уверяю вас, Пётр Петрович, рано вы пришли. Мы бы дали знать, если что изменилось. – Этот Турин слышал уже не раз, привыкнуть успел – доктора бас.

– Как рано? После операции сколько прошло! – будоражил юный, шофёра Витька, конечно.

– Третьи сутки так. Может и дольше продлиться это состояние. Кома.

– Что-что?

– Раз не знаете, лучше не объяснять.

– Доктор?..

– Долго. И вам ни к чему. Он вполне может нас слышать. Но двигаться, реагировать или отвечать не способен. Тяжёлое нарушение кровообращения.

– Чем же помочь?

– Пули вот – дарю. Пара штук.

– У, сволочи!

– А жизнь пока не гарантирую… Но мы, уверяю вас, делаем всё необходимое.

Турин открыл глаза.

– Василий Евлампиевич! – едва не заорал Витёк и бросился бы ему на грудь, не схвати его в цепкие лапы Камытин.

Ближе всех оказалась женщина в шапочке, в халате. Но он узнал её сразу:

– Сима…

– Слышите?! – опять заорал шофёр. – Жив он!

– Отойдите! Пропустите меня, – оттеснил всех сердитый худенький человечек в пенсне и в белом халате, припал к его лицу нос к носу. – Видите меня?

Турин моргнул.

– И слышите?

– Плохо, – прохрипел Турин пересохшими губами.

– Это естественно, – отодвинулся от него доктор. – Столько молчать! Маргарита Львовна, – приказал он. – С ложечки его попоите. Но и с ложечки чуть-чуть! И пока больше ничего.

Он победоносно выпрямился петушком и взглянул на Камытина:

– Что я вам говорил, молодые люди?

– И я! – рвался Витёк к койке с больным.

– Без тебя известно было, – не пропускал его Камытин. – Знал бы, что такой бешеный, Ляпина взял бы. Ну-ка, где наша сумка с гостинцами?

– Э-э, голубчики! Никаких продуктов! – замахал руками доктор. – Маргарита Львовна, я попрошу, проследите. И построже.

– Сима, – передыхая между глотками, отворачиваясь от ложки, прошептал Турин. – Ты как здесь?

– Молчи, дорогой, молчи. – Койка была низкой, и она для удобства опустилась перед ним на колени. – Я здесь с тобой с первого дня. Как привезли сразу после операции. Вот, Максим Серафимович, – она кивнула на врача, – распорядился. Пётр Петрович попросил, и он разрешил.

– А жила где?

– Здесь и жила, при больнице. А что мне, много надо? Я возле тебя и спала. Утром постель с пола убирала.

– Ну вот, молодые люди. – Доктор стал вытеснять Камытина с шофёром за дверь. – Ваше время истекло. Завтра, завтра милости просим. Сегодня вы притомили больного, хватит с него.

– Док? – шевельнулся Турин. – Пять минут?..

– Потом, потом, голубчик, – отмахнулся тот категорически. – Вы и так нас порадовали.

– Иван? – заблестел Турин тревожными глазами. – Сунцов как?

– Плох Иван, – опустил голову Камытин и отступил назад, руки разжал, освободив шофёра, словно передавая тому слово, но Витёк понуро юркнул за его спину.

– Держись, командир, – скрипнул зубами Камытин. – Гонят нас. Придём снова скоро. Расскажем.

Турин, не понимая, перевёл глаза на Серафиму:

– Сима?..

Та дрогнула под его взглядом и, зарыдав, упала головой к его плечу.

– Маргарита Львовна! – кинулся к ней врач.

– Хоронить завтра будем товарища Сунцова, – тихо произнёс Камытин. – По главной площади с оркестром понесём геройского бойца.

Стон вырвался из груди Турина, закрылись глаза сами собой.

XIV

Ближе к полуночи, когда Странников сидел в кабинете, разбирая кучу документов, скопившихся на столе за время его отсутствия, без стука ввалился Задов. Его было трудно узнать: вместо элегантной тройки с бабочкой – синяя замызганная блуза, под ней штаны неопределённого цвета, взлохмаченный, грязный, уставший.

– Дежурный внизу дрыхнет без задних ног. Двери нараспашку, – выдохнул артист с порога. – А я бежал мимо, гляжу – твоё окно светится.

Они обнялись.

– Ты где пропадал? – Задов с наслаждением плюхнулся на диван и закинул руки за голову.

– А ты?.. Весь чумазый!

– Не спрашивай. Пашу,́ как негр на плантациях. Твой приказ о трудовой мобилизации весь театр исполняет. Кто-то в губисполкоме посчитал, что артисты дурью маются, и запрягли всех наших вплоть до завхоза Пантелеймоныча, в котором душа еле держится.

– Нарушают, – буркнул секретарь. – Мобилизации подлежат лица лишь до 45 лет. А Самсоныч угодил?

– Ни одного штрейкбрехера[47]47
  Штрейкбрехер – забастовщик, лицо, срывающее работу.


[Закрыть]! Вот, смотри, трудовыми мозолями смело могу похвастать. – Задов выставил потерявшие былой лоск ладони. – Бригадиром меня назначили.

– Язык длиннее рук, вот и приглянулся, – хмыкнул Странников, почти не слушая и не глядя; снова уселся за стол, но бумаги зло сдвинул в сторону так, что посыпались на пол. – В подчинение дали, конечно, Верочку с Зиночкой? С ними рекорды и ставишь…

Вид подавленный: секретаря несомненно серьёзно что-то угнетало.

– Зря издеваешься! – продолжал шуметь Задов, пытаясь его расшевелить. – Трудимся на главных направлениях.