Текст книги "Плаха да колокола"

Он снизил тон, доверительно вполголоса договорил:

– Очень опасны эти тайные советчики, прячущиеся за нашими спинами. Мы и глазом моргнуть не успели, как свили они осиные свои гнёзда. Под носом самого Феликса! Железный чекист прозевал врагов в стенах собственной конторы! Придётся чистить авгиевы конюшни. Крови хлынет много, захлестнёт она страну, а надо… Читал доклад товарища Сталина на активе московской организации? Мы не боимся признавать свои ошибки, но следует повышать бдительность. Если мы будем максимально бдительны, сказал Иосиф Виссарионович, то наверняка побьём наших врагов в будущем, как бьём их в настоящем и били в прошлом. Из Шахтинского дела[70]70
  Одно из первых дел о вредительстве: в тресте «Донуголь» Шахтинского района Ростовской области органы ОГПУ обнаружили заговор спецов с выходом на деловые круги Парижа, Берлина, Лондона. Арестованные инженеры не признавали обвинения в шпионаже и вредительстве, но на процессе 1928 года были осуждены 49 человек, 5 расстреляны. Следствием командовали Менжинский и Ягода, государственное обвинение поддерживал Вышинский.


[Закрыть] надо быстро извлекать уроки.

Странников, протрезвев на минуту от такого откровения, начал подозрительно озираться. Ковригин, сжав губы, стыл тенью, боясь шевельнуться. Богомольцев оглядел их, хмуро ухмыльнулся, процедил сквозь зубы:

– Я вот что хотел сказать: вконец зарвался сукин сын Трубкин. Не успели, Василий Петрович, назначить тебя в столицу, прислал он в Кремль человека с письмом, от такой вот группки правдистов и советчиков. Мало того, наказал ему следить за тобой на курорте, чтобы иметь живого, так сказать, свидетеля… Зачем, спросишь ты? А я отвечу – вдруг пригодится на будущем судебном процессе!

И он расхохотался зло, от души, не скрывая выступивших на глаза слёз.

– Я быстро этого живого свидетеля в мертвяка превращу! – ожил, отделился от стенки Ковригин. – Кирпич на шею, и пусть покоится вечным сном со всеми своими подмётными тайнами.

– Успеется, – покривил губы Богомольцев, рукавом утёр слёзы. – Нам такие методы вредны. Мы врага должны бить открыто. Привлекать к этому народ. Чтоб тот сам их судил и требовал высшей меры пролетарского возмездия. А зачем? – спросите вы. Опять же отвечу – чтоб народ не думал, что мы сводим старые счёты с нашими врагами. Пусть он сам требует у нас их голов. Помните французскую революцию, Марата и Робеспьера? Уроки надо извлекать из всего и не повторять чужих ошибок. К тому же новые руководители наших карательных органов по совету товарища Сталина переориентировались, сумели обращать врага в нашу веру. Пусть они служат нам и в логове противника остаются нашими глазом и ухом. – Богомольцев покосился на заклевавшего носом Странникова: – Тебе, Василий Петрович, надо выспаться сегодня и привести себя в порядок. Завтра чуть свет отправляемся в Симеиз. Опасно здесь засиживаться, в Москву нам всем надо, в Москву! Вот завтра завершим ответственное поручение – и в Кремль!

– Зачем же в Симеиз? – продремав и очнувшись, возразил тот, он даже попробовал возмутиться. – К нему? К этому мерзавцу Загоруйко? Его вербовать да перевоспитывать?.. Да я его, собаку, своими руками!..

– Успеется, я сказал! – прикрикнул на него Богомольцев. – Мину Львовича с собой не возьмём. Ни к чему большая компания.

– Да он вторые сутки не просыхает. Куда с ним? – махнул рукой Странников. – И кто ему подносит, пока я к морю бегаю? Словить бы сердобольного да уши надрать!

– Ты тоже выспись как следует, – повернулся к Ковригину Богомольцев. – Накатался за несколько дней?.. К сожалению, надо. Завтра чтоб как огурчик! Ты у нас завтра одна из центральных фигур.

– Есть! – вытянулся в струнку тот.

* * *

Ковригин будто ненароком коснулся плечом Загоруйко у входа на пляж, куда тот выкатился мячиком, опережая остальных курортников после завтрака: надо было захватить свободный лежак.

– Гляжу – удивляюсь. Никак земляк? – Ковригин источал радость.

– Виноват, – насторожился тот и хотел проскочить мимо. – Тут все земляки, по ней, по матушке сырой, бегаем. Здесь она, правда, потеплей.

– Вот-вот, – изобразил Ковригин улыбку. – Никанор Иванович?

– Ну допустим.

– Отойдём на секунду?

– Что такое?

– Свои же, свои, – успокаивая забегавшие его глазки, приоткрыл удостоверение Егор. – Коллеги, можно сказать. Письмо писали?

– Письмо? Какое письмо? Вы что-то путаете, товарищ. – А губы выдавали, тряслись.

– Ну, ну! В Кремль?

– Передавал… – побледнел шпион.

«Зелёный, мразь! – пробежал по нему острым глазом Ковригин. – Кого набирают в органы? Пенсионеров с улицы! Чтоб неприметней, что ли?»

Он дружески похлопал курортника по плечу, но скользнула при этом рука, словно случайно, крепко перехватила локоть и слегка подтолкнула в сторону от пляжа:

– Знаем, что передавал. По этому поводу и пройдёмся. Ты на молодого сотрудника нашего угодил, он зарегистрировал поступление письма, а побеседовать, уточнить кое-что запамятовал. Да не волнуйся, тут рядышком беседочка, возле вашего же санатория.

В тени, в густой листве деревьев, в зелёной беседке удобно устроился Богомольцев. Солидный, в светлой тройке, при шляпе, он сразу производил впечатление и коротким толстым пальцем поманил к себе упиравшегося Загоруйко:

– Никанор Иванович, вижу, напужал вас наш товарищ. Вы уж простите.

Тот закраснел лицом, споткнулся и упал бы, не поддержи Ковригин.

– Что ж вы так близко всё к сердцу? – участливо покачал головой Богомольцев и указал на сиденье против себя. – По нашим сведениям вы давно уже сотрудничаете с органами ГПУ, навыкам обучены. Может, давление разыгралось? У нас в столице и здесь на море оно всегда выше, нежели на периферии. Таблеточку?.. Нет?..

Шпион с застывшим испугом в глазах отрицательно мотнул головой, не проронив ни слова.

– Центральный Комитет партии очень благожелательно относится к каждому обратившемуся за поддержкой и помощью, – как ни в чём не бывало продолжал гнуть свою линию Богомольцев. – А вам, Никанор Иванович, чего пугаться? Впрочем, извините, что это я вас всё время Никанор Иванович да Никанор Иванович… Вероятно, это ваш, так сказать, псевдоним? Нет? Это ваше настоящее, не агентурное имя? А то я, извините…

– Настоящее, – пролепетал тот.

– Тогда вам совсем повезло, – вроде как обрадовался Богомольцев, расцвёл, разулыбался. – Вы же письмо в ЦК сами привезли, а мне как раз по графику положено отдыхать, заметьте, тоже на южном побережье Крыма, тут неподалёку от вас, вот и попросили меня встретиться с вами. Я – Богомольцев, заместитель заведующего отделом. Не слышали?

– Исаак Семёнович?

– Спасибо. Оказывается, и моё имя что-то значит у вас на периферии. Приятно. Обойдёмся без формальностей, или книжонку всё же посмотрите?

– Всё так неожиданно… – Загоруйко, как прирос к скамейке, так и не двигался; испуганная маска, стянувшая физиономию, всё-таки постепенно разглаживалась, он вытянул шею, ожидая книжки.

– Вот, – помахал красным удостоверением Богомольцев и конверт вытащил, вытянул из него свёрнутый в несколько раз пакет, стал разворачивать, раскладывать на коленях, отыскивая первый лист и стараясь, чтобы Загоруйко увидел текст, убедился.

– Читать? – грозно сверкнул глазами Богомольцев.

– Не надо, – поспешил и смутился своей спешки шпион, на Ковригина покосился.

– Уйти товарищу? – понял Богомольцев.

– Что? Да. Вдвоём нам вроде как-то… – мямлил тот.

– Свободен, – сухо скомандовал Богомольцев Егору, но в последнюю секунду, когда тот уже развернулся, окликнул: – Впрочем, погоди.

И вытянулась физиономия шпиона.

– Пригласи-ка нам Василия Петровича Странникова, – подмигнул ему совсем дружелюбно Богомольцев. – Вы же знаете, Никанор Иванович, что он здесь тоже отдыхает, вот и объяснимся, так сказать, без обиняков, глаза в глаза. То, что изложено в письме, и вам, и мне известно. – Он встряхнул бумажную кучку так, что отдельные листы в траву посыпались, но не нагнулся, не проявил к ним никакого интереса. – Василия Петровича я ознакомлю на словах, все формальности будут соблюдены, как требует ЦКК.

На Загоруйко тяжело было смотреть, лицо его из красного побелело, засерело, заострились скулы, губы почти сжевал.

Странников вошёл в беседку.

– Меня Трубкин втянул… – медленно начал сползать на траву шпион. – Это всё он…

– А мы знаем. – Богомольцев взял высокую ноту. – Давно следим за ним и всей вашей вражеской группкой. Продолжайте, продолжайте.

– И письмо его… Мне даже неизвестно, что там написано.

– Лжёшь! – грубо оборвал его Богомольцев, переходя на новую тактику и тон. – Писано твоей рукой. С почерковедческой экспертизой не поспоришь.

– Я к товарищу Странникову всей душой!.. Я поддерживал его линию!..

– И опять врёшь! Вражеская фракция, в которую тебя и других втянул Трубкин, чрезвычайно опасна для государства и лично товарища Сталина!..

– Пощадите!

– Клевета на вождей и подрыв авторитета партийных лидеров караются однозначно – расстрел! Тебе назвать уголовную статью?

Плечи шпиона задрожали, потеряв самообладание, он закатил глаза.

– Лекаря? – дёрнулся Ковригин.

– Чего?

– Плох. Как бы раньше времени не окочурился?

– Водичкой его окатить.

– Я мигом, – рванулся с места застоявшийся Ковригин.

– Куда?! – остановил его окрик. – Я разрешал?

– Нет, но…

– Эта гадюка нас с тобой переживёт, – сплюнул Богомольцев. – Прикидывается. Схватили его за подлое жало, вот и выкидывает фортеля. Небось коньячок потягивали с Трубкиным, когда письмо сочиняли… Эх, выпить бы сейчас, тошно от этой мрази!

– Это всё он, – пробилась речь у Загоруйко. – Я был втянут… раскаиваюсь, всё расскажу…

– Трубкин, говоришь, диктовал?

– Григорий Яковлевич.

– Подыми его на скамейку, Егор Иванович, – поджал ноги Богомольцев, – а то он подошвы мне станет лизать, а я брезгую.

– Я заблуждался, но Григорий Яковлевич – начальник. Как осмелиться?..

– Что? Запугивал тебя? Это уже интересней. Чем?

– Известное дело…

– Ты мне загадок не загадывай! – рявкнул Богомольцев. – Ковригин? Я что просил?

Егор схватил за воротник ползающего в ногах грозного начальства повизгивающего шпиона, встряхнул так, что тот враз очухался.

– Куда его? Топить?

– Раз покаялся… – задумался Богомольцев.

– У меня жена больная, сам чахоткой страдаю, – взмолился шпион. – Сюда вот попал из-за болезни. Григорий Яковлевич помог с путёвкой.

– Путёвкой тебя купил?

– Помог…

– Не смей врать! Ты здесь, чтобы за Странниковым следить. Тоже поручение Трубкина?

– Он заставил, а я подлечиться хотел…

– В тюрьме теперь подлечат, если к стенке не угодишь.

– Да я и сделать не успел ничего! – с воем снова бросился в ноги Богомольцеву шпион. – Только письмо и отнёс.

– Егор, убери его с моих глаз, – не смог больше сдерживаться Богомольцев. – Как бы не заразиться! Палочки Коха[71]71
  Палочка Коха – микобактерия, возбудитель туберкулёза.


[Закрыть], говорят, по воздуху летают.

Ковригин едва осилил оттащить в угол цеплявшегося Загоруйко, в глазах того горел ужас, привиделся, видно, последний час.

– Куда его?

– Я ж сказал, раз покаялся и вину признал, шут с ним, – миролюбивее заговорил Богомольцев. – Пусть напишет официальное заявление, что Трубкин организует вражеские фракции внутри нашей партии, клевещет на проверенных партийных лидеров и понуждает это делать других. Займись с ним, Егор Иванович, а мы с Василием Петровичем пока подумаем, что с ним дальше делать.

Стон отчаяния приглушил его последние слова, но, взяв под руку Странникова, Богомольцев заторопился из беседки. Странников теперь интересовал его гораздо более:

– Подскажи Носок-Турскому, неужели не найдет никого заменить Трубкина? – затеребил он приятеля.

– Почему? Остались на месте надёжные люди.

– Мне люди не нужны. Одного надо, но проверенного.

– Есть. Кастров Ярослав Михеевич. Заместитель председателя губисполкома.

– Значит, Арестов его знает?

– Конечно.

– И будет рекомендовать в ОГПУ?

– Это его человек, – пожал плечами Странников.

– Что-то мне невдомёк?.. Вы как с Миной Львовичем?… Или виделись только на партсобраниях?

– По-разному, – буркнул тот. – Ты же не слепой, Исаак Семёнович, Арестова до сих пор не разбудить. А насчёт Кастрова я голову кладу.

– Побереги. Она у тебя одна, а Кастровых, батенька… Ну да ладно. По поводу злоупотреблений Трубкина Ягоде сегодня же сам отзвонюсь. Пусть реагирует. Представлю кандидатуру Кастрова на должность нового начальника ОГПУ…

Крик догонявшего их Ковригина прервал разговор:

– Исаак Семёнович, со шпионом-то что делать?

– С этим?.. – снял шляпу, почесал затылок Богомольцев. – Сколько задачек сегодня… Пусть местные органы решают, когда он возвратится в Астрахань. Судить, конечно, а там?.. Не знаю. Шлёпнуть его не шлёпнут, получит, что заслужил. Не до этого мне, Егор, ты же знаешь, нам с Василием Петровичем ещё к женщинам успеть надо. Кстати, прогуляемся мы до них пешком, воздухом подышим. А ты, как закончишь, подъезжай к особняку.

– Его-то куда? – не отставал Ковригин.

– Сдай в местное ОГПУ на время. Пусть занимаются.

– Сомневаюсь, что в посёлке такое учреждение имеется. Прошлый раз мне пришлось аж в Симферополь звонить.

– Вон оно как… – опечалился Богомольцев. – Оформи тогда в милицию до утра, а завтра отправляй домой. Хватит, наотдыхался, сволочь.

– Сбежит один-то.

– А ты на что? Проводишь в родные края, сдашь новому начальству и поспешай к нам в Москву. Я тебя лично ждать буду.

Странников, недоумевая, уставился на Богомольцева.

– Да, да, Василий Петрович, ты уж извини меня, старика хитрого, тебе пока охрана не положена, а мне без неё нельзя. Я ведь сюда никого с собой не взял, так что Егор целый день, считай, на меня отработал. Не вешайте носа оба, так и быть, откупного поставлю!

И он весело махнул рукой Ковригину:

– Ну давай, давай, Егорушка, поспешай. У тебя ещё дел невпроворот.

* * *

Нервничая, так и не найдя отдела милиции, Егор уже запоздно освободился от Загоруйко, сдав его участковому под расписку до утра. Но, примчавшись в особняк, никого не застал, Серафима кинулась на шею, сбивчиво объяснила, что уехало начальство на такси, присланном кем-то специально за Странниковым из мисхорского санатория. Ещё рассказала, смеясь и плача, что Странников до отъезда успел напиться, приставал к Августине, а Богомольцев ей понравился: деликатный, обходительный старичок, они с ним и романсы пели, и стишки он ей декламировал, в общем, ухаживал, а потом сделал предложение ехать с ним в Москву приглядывать за больной женой.

– Как будто ты ему и насоветовал, – поцеловала она Егора и прижалась, разжигая его страсть.

– Ну а ты?

– Не стану ж я кидаться ему на шею, как сучка блудливая?

– Чего ж тогда?

– Пообещала подумать.

– Ты особенно не артачься, не корчи из себя, – занервничал Егор. – Он мужик прозорливый. Чтоб не учуял чего.

– В Москву торопился. Говорил, что закончился его отпуск, вот и теребил. В другой раз за мной сам приедет.

– А Странников как?

– А что ему? Он на Августину глаз положил, лишь полбутылки принял, а про меня – будто и не знал никогда.

– Ну дай Бог! – обнял Ковригин Серафиму. – Вроде как мечтали-думали, так и срастается.

– Сплюнь! – охнула Серафима.

– Поеду, – вырвался он из её объятий. – Может, ещё догоню. Теперь мне не до баловства, теперь новый хозяин. Его привычки изучать надо.

Однако, как ни гнал автомобиль Ковригин, а догнать начальство ему не удалось: местные таксисты Крымкурсо по терренкуру летают как птицы, в бешеной езде им равных нет. Но в номере Странникова, когда он подкатил к санаторию, горел свет. Ковригин с нетерпением вбежал, забыв постучаться. Каково же было его удивление, когда за одним столом с бывшим секретарём губкома, как в старые добрые времена, он увидел артиста Задова. Потрезвее, тот поднялся навстречу, принялся обнимать Ковригина, неожиданно заплакал.

– Что такое? Умер кто? – затряс его Егор, отстранился и заметил Богомольцева, тот, прихрапывая, спал на койке Странникова.

– Горе у нас, – закатил глаза артист.

– Да что случилось, скажите толком? – Егор повернулся к Странникову.

Тот вяло махнул рукой без особых эмоций:

– Логичен исход. Сознательно к этому шёл, гад.

– Как ты так можешь? – картинно вскинул руки Задов. – Человек с последней надеждой к тебе обратился! Больше ему защиты не сыскать!

– Его место в тюрьме, – поморщился Странников. – Ты – дитё малое, Жорик, если не прикидываешься.

– Василий, что ты говоришь, побойся Бога!

– А-а-а… – отвернулся тот, заскользил взглядом по столу в поисках водки. – Негодяй, натворил столько!.. Невесту собственными руками сгубил и дурачком прикидывался!

– О ком вы?! – затряс Ковригин Задова.

– Неужели вам не ясно? – опустил голову артист. – Арестовали Павла Тимофеевича Глазкина, председателя губернского суда, и половину его судей!.. Ваш Турин средь бела дня лично конвоировал его через весь город в «Белый лебедь». Зачем, зачем он трагедию обратил в фарс? Чтобы любовалась и смеялась чернь? О времена, о нравы!..

Часть седьмая
«Астраханщина»

I

Среди своих в краевой прокуратуре гулял слушок насчёт Громозадова, что не слыл Демид никогда тонким тактиком, а уж дальновидным стратегом тем паче, однако тернистую да вязкую дорожку от постового до сыскного агента, а там и до следователя прокуратуры протаранил, не в пример некоторым, без лохматой руки, подхалимства и других нелестных качеств, а за счёт собственной дублёной кожи, способной терпеть, и умения слушать более опытных товарищей, не перечить начальству.

Судьба смилостивилась над ним, бросила случай словно кость: угодила под злодейский нож известная актрисочка, после концерта раньше обычного заспешившая домой – плохо себя почувствовала; троих сразу на месте взяли, не успели бандиты даже от краденого избавиться. Дело штучное, могло и подождать, но театральная общественность и актёрская труппа подняли шум, а в отделе Лавра Ильича Отрезкова со следствием всегда аврал, ни одного мало-мальски свободного человечка, он на Демида глаз и положил. Тот в квартире осмотр производить помогал, в задержании бандитов участвовал – владел ситуацией.

– Надо так надо, – кивнул, – только поможете, если чего?..

– Это за мной, – тут же заверил Отрезков. – Забирай бумаги и не кашляй, а контроль за делом, считай, я уже установил. Заминка какая – беги со всех ног, не стесняйся.

Сказал и забыл, другие дела закрутили начальника, но Демид его и не допекал, через несколько суток принёс готовое дело.

– Можно в суд? – не поверил Отрезков.

– Читайте.

– Да ты у нас!.. – только и сказал начальник, однако не поскупился: отметили Демида Тимофеевича Громозадова в приказе за исполнительность и усердие, тут же сунули ему ещё несколько делишек по мелочи для расследования, а потом послали на курсы – прибрала его к своим рукам судьба по-настоящему, да и ехать никого другого не нашлось, у всех следователей, как назло, дел по горло, а Демид свободен; заикнулся было розыскник за подчинённого, что не по назначению, мол, использован будет, но разве Отрезкову кто возразит? Сам Берздин, краевой прокурор, скомандовал!

А с курсов возвратился Громозадов с благодарственным письмом – науки грыз, с занятий не бегал, юбками не увлекался и в общежитие не водил лиц противоположного пола, к зелью же вообще пристрастия не имел. Кроме всего, наградили его там удивительным жёлтым портфелем, правда, из кожзаменителя, но зато с множеством отделений. Из-за огромных размеров назвать следовало сей презент чемоданом, баулом, саквояжем – подходило всякое, но Демид, как обычно, упёрся на своём – «портфель криминалиста», и хоть разбейся, возразить ему или перечить никто не смог. На что уж известный авторитет Тит Нилович Городецкий, обозрев со всех сторон чудо, глубокомысленно затянулся несколько раз трубкой, поморщился, вспоминая ещё царские времена, развёл длинные руки в стороны, раскрыл было рот, но упёрся в красную физиономию Громозадова и, крякнув, не вымолвил ни слова против.

В портфеле плотно размещалась всяческая утварь для следственного работника, что называется, от иголки и шила до – мама родная! – настоящего мизерного микроскопчика. А прежде всего несколько связок сносной писчей бумаги в линейку со всевозможными штампами, шапками-названиями: «акт на нарушителя», «акт о нарушении», «акт осмотра места происшествия», «акт изъятия вещественных доказательств» и так далее в том же духе, но главное – объёмный сборник с вопросами, коими следовало начинать и в обязательном порядке заканчивать допросы свидетелей, потерпевших и лиц, задерживаемых в качестве подозреваемых. Разработано всё это было там же, на курсах, рекомендовано распечатать на местах и использовать в работе, разослав и по губернским подразделениям, что привело в большую радость начальство краевой прокуратуры и прежде всего самого товарища Берздина. Поначалу он даже собрался изъять портфель у опешившего курсанта и хранить его на стенке актового зала для всеобщего обозрения в качестве учебного пособия для занятий, но кто-то пошутил или озаботился всерьёз – не растащат по частям содержимое? И Громозадов тут же выставил аргумент – забытую в общей эйфории наградную бумагу, где чёрным по белому значилось, что портфель не общее достояние, а его личная награда, и ручкой блестящей, где это было выгравировано, застучал для пущей достоверности.

Тит Нилович Городецкий, так и не отводящий от чудесного портфеля завистливых глаз, попробовал было опять затянуть своё:

– Награда, конечно, особая… но обществу она пользы больше принесёт при умелом применении.

И Отрезков отмахнулся на гравировку, мол, формализм, а сундучок со всем содержимым всё ж должен принадлежать криминалисту, которого по штату в отделе не имеется, а значит, подлежит направлению прямиком начальнику, в его распоряжение.

Поникшего Демида поддержал не кто иной, как сам Берздин. Побелев лицом от гнева, выхватил он из кобуры на общее обозрение знаменитый свой маузер, оружие великой революции, который из её героев мало уже кто носил, в моду входили иностранные кольты да браунинги, расцеловал сверкавшую на рукоятке маузера табличку с чеканкой: «Славному командиру красных чекистов Густаву Берздину за героические заслуги в борьбе с врагами» и горящим взором обвёл враз всех устыдившихся. Не проронил ни слова Берздин, спрятал оружие, но всем стало ясно, чей портфель и кто им будет впредь распоряжаться, а командир поставил точку:

– Не было у нас в штате такой единицы по вине безответственного бюрократа, так будет! Приближается десятилетний юбилей нашей власти, перевернули мы мир и многое сделать смогли за это время, чего врагам нашим и не снилось! Впереди, конечно, дел невпроворот, однако каждый день – это шаг вперёд, а не назад. Теперь будет у нас и должность криминалиста, а его самого я вам тут же и представлю! – И под гром аплодисментов крепко пожал руку растерявшемуся от неожиданности Демиду.

– Тяжело одному таскать придётся! – выкрикнул какой-то весельчак, не сдержавшись и завидуя. – Железяк килограммов на тридцать пять! Помощника ему выделить бы, я как раз в микроскопе нуждаюсь, объяснения одного карманника разобрать не могу!

– Ты очками обзаведись, если слаб, – под общий хохот подхватив портфель, подволок его к себе Громозадов. – Прочитаем вместе.

– Ишь заторопился! Мозолей не натри! – подливали масла в огонь уже без корысти.

– Своя ноша не тянет, – огрызался Демид. – Из Ростова вёз, спины не сломил, а тут два шага.

Огрызался-то Демид без злости, однако лишь в кабинет ношу отвоёванную доставил, задумался не на шутку, как с ней быть, где держать? По описи чего только не значилось в портфеле; мелочи – рулетки, угломеры, щипцы да ключи всех мастей, даже стеклорез, способный за один раз вырезать стекло кружком, а также по совершенно прямой линии, только винтик нужный крутани. Про микроскоп уже упоминалось, но имелись в портфеле штучки помудрёней, владеть которыми он не только не умел, но и не догадывался, за что браться, чтобы не повредить. Были ещё диковинная фотокамера, аппарат дактилоскопической регистрации и набор для изъятия следов с места происшествия.

На курсах, конечно, учили всему понемногу, но Громозадов усваивал лучше, когда удавалось попробовать собственными руками, поэтому тянул их всегда вверх, рвался испытать лично, но собрали курсантов человек пятьдесят, и каждый такой же ретивый, так что не всегда получалось. Посчастливилось ему с дактилоскопическим аппаратом, тогда двух раз хватило уразуметь оказавшийся нехитрым механизм – бери пальцы преступника, откатывай каждый в красителе да тычь ими в нужную таблицу по очереди. В следующий раз, где бы ворюга ни оставил сальных своих отпечатков, сравнивай их с имеющимися в регистрационном каталоге, и уже знаешь – Васька Червень попался на краже или Прошка Кот, а может, и совсем новый экземпляр объявился, тогда за ним придётся побегать, чтобы поместить его «пальчики» в криминальный кондуит.

С фотокамерой и фотографированием мороки оказалось поболее, но здесь Демиду тоже повезло, с несколькими такими же неумехами под контролем руководителя практики разобрали они и собрали камеру, а потом даже сделали несколько общих снимков, где, сгрудившись, свалившись наземь друг на дружку, довольные от переполнявшего счастья, орали несусветное и таращили глаза в экран. Громозадову достался один такой снимок, он привёз и, повесив его в рамочке на стенку в кабинете, важно демонстрировал товарищам.

Единственное, что подпортило настроение от учёбы, – не удалось освоить работу со следами ног; одних порошков, которых следовало предварительно развести в специальных ванночках, прежде чем залить в след преступника, оказалось уйма, а перепутаешь с одним химикатом – всему делу швах, так как каждая почва: песок, глина, чернозём – нуждалась в индивидуальном препарате, иначе слепок вместо того, чтобы затвердеть, разваливался на глазах. Безжалостный руководитель тут же заставлял начинать всё сызнова. Полбеды, если следов расставлено полно, но когда, усложняя задачу, руководитель прятал их в укромных и недоступных местах, затемнял учебную площадку, приходилось мучиться и потеть.

– На практике и одного можете не отыскать, – учил он расстроенных курсантов, – преступник не медведь и не дурак, чтобы следами вас баловать.

– А собаки-ищейки к чему? – возражали умники. – Пса пустить по следу, и вся недолга.

– На это у хорошего вора пара пачек табака всегда имеется, – был ответ. – А на сопливого жульмана собака не нужна, вы его и так возьмёте…

В общем, стушевался Демид, когда уже на второй день вызвал его Берздин и установил недельный срок, чтобы разобрать, разложить по полочкам всю его хитрую наличность, и тут же назначил день демонстрации возможностей технического и химического вооружения перед оперативным и следственным составом. Предупредил, чтобы те фиксировали увиденное в блокнотах, что он привёз, осваивали премудрости и учились использовать на практике.

Подсчитав собственные резервы, Громозадов попросил помощника, но скоро в нём разочаровался; недотёпа Егоров из канцелярских служащих за несколько часов сломал ему чуткий механизм пятнадцатиметровой рулетки, способной при нажатии кнопки выбрасываться на всю длину, а при повторном – убираться вмиг восвояси. Бегающая металлическая змейка, издававшая, кроме того, эффектные щелчки и способная замереть на любом заданном месте – будь то три с половиной метра или все десять с четвертиной, после пятого или шестого испытания издала жалобный стон, после чего убрать её назад можно было, лишь накручивая специальный рычаг.

Затем пришла очередь удивительному набору учебных воровских отмычек, их Егоров сломал сразу несколько штук, пробуя открыть один, и тот не поддававшийся, замок в кабинете следователя Горшкова. Та же участь ждала бы, наверное, и изумительный стеклорез, способный резать стекло не только по прямой линии, не подоспей Громозадов, остановивший помощника буквально за какую-то минуту до трагедии. Стеклорез заело, кусок стекла разлетелся вдребезги, и быть бы ещё кровопролитию, не явись к месту происшествия Демид.

Но и с этой бедой Громозадов без труда справился – канцеляристу он поручил впредь только писать и наклеивать таблички на технические приспособления и химические вещества в коробках, отчего сразу наступило полное успокоение его души.

Однако избавиться от другой закавыки оказалось невозможно.

Заглядывавший будто ненароком уже несколько раз Отрезков словно ждал момента, когда Громозадов останется один, а когда Демид отослал Егорова по пустяку, видя такое дело, Лавр Ильич тут же и навестил его, плотно прикрыв дверь, и вывалил умоляющие глаза… Так умыкнули мощную пилу по металлу с набором зубастых пилочек в специальной упаковке.

Отрезков уже который год заканчивал ремонт обветшалого, но ещё крепкого купеческого дома, выделенного несколько лет назад его многочисленной семье, сплошь состоявшей из мальчишек. Конечно, одиннадцать крепышей, как и сам папанька, в многосемейном общежитии умещались с трудом и доставляли массу хлопот остальным жильцам, да таких, что доходило до Берздина. Тому приходилось разбирать всевозможные жалобы: орава творила такое, что удивляло всех, почему не сгорело общежитие или не случился всеобщий потоп.

Ремонт выделенного дома Отрезков делал сам; сначала мучился с фундаментом и прогнившими полами, потом взялся за сруб, ну и, наконец, очередь дошла до крыши. Тут-то всё и застопорилось, хотя и без того двигалось ни шибко, ни валко. Когда железо нашлось, инструментов не оказалось, вот пила и приглянулась Лавру Ильичу, а ему отказать!.. Тем более что клялся он вернуть в целости и сохранности через день-два и слово своё сдержал, запоздав малость, но от великолепной когда-то пилы уцелела лишь рукоятка, мальцы сгубили все лезвия, переломав их из-за недюжинной силы, словно спички. «А может, изделие с брачком было?..» – подкинул спасительную идею Егоров, но этому не поверил и сам отец семейства, горько плюясь от досады. Крыша особняка была всё же отделана, и на радостях Лавр Ильич пригласил весь свой отдел отметить переселение многочисленного семейства…

К слову добавить, вместе с чудесной пилой канули безвозвратно щипцы, плоскогубцы, молоток и гвоздодёр, выпрошенные начальником для общего счёта, но эти железки Отрезков клялся вернуть после – не было времени разобраться в бедламе, что царил в доме.

Про другие мелочи, что личный водитель Берздина выпросил под срочную починку мотора – набор накидных гаечных ключей, таская по одному, горевать, конечно, не стоило бы, однако к назначенному сроку демонстрации привезённых чудес в портфеле у Громозадова остался только набор для следов ног, никому не пригодившийся. Химикаты расточали неприятные запахи, лишь дотронься, сам Демид от них воротил нос, когда пробовал экспериментировать, а Егоров сразу выбегал из кабинета. Заскочивший как-то агент первой категории Шляпин попытался было использовать подходящий растворитель для клейки отвалившегося каблука, но химикат оказался такого зверского свойства, что весь сапог Шляпина тут же развалился, спасибо, выручили гвозди.

Демонстрировать пустой портфель с не оправдавшим себя набором следов ног не было резона, и Демид отважился поторопить Тита Ниловича Городецкого, который по случаю собственного дня рождения ещё загодя позаимствовал у него фотокамеру. Конечно, камера была возвращена – Городецкий страсть как не любил иметь неприятности с Берздиным, но теперь фотографии возвращённым аппаратом изготовить не было никакой возможности – кончились фотобумага и химикаты, купить которые не удалось из-за их отсутствия в единственном фотомагазине. Переставшего спать Громозадова некоторым образом успокаивало одно – все причастные к его неприятностям люди были живы и здоровы и при надобности могли подтвердить его объяснения. В особенности он надеялся на Лавра Ильича Отрезкова, Тита Ниловича Городецкого, ну и, само собой, на шофёра Пашку, так и присвоившего ключи. К тому же на месте был и Исаак Зельманович Нейман, неустанно трудившийся на новеньком дактилоскопическом аппарате, который был торжественно вручён ему самим Берздиным ещё при первой распаковке портфеля, так как прежний от нещадных нагрузок выдавал такие оттиски пальцев, что угадать, кому они могут принадлежать, было невозможно и с лупой.