Текст книги "Плаха да колокола"

– Ничего не понимаю, – смутился в свою очередь Турин.

– Да что уж тут понимать! – с издёвкой покривился Рогожинский. – Не без вашего же или Петра Петровича Камытина ведома приставлен к нашей чаровнице этот держиморда Губин? Я, конечно, извиняюсь, хотя он и был всё время в гражданском костюме, но разило от него казёнными манерами за версту! Взять вот вас, Василий Евлампиевич… в мешковину, простите меня, наряди вас, но породу-то благородную никуда не деть. А Губин, извините, дубина стоеросовая, только и занимался, что компанию портил, никому к ней и пальцем не дал прикоснуться!..

– Что?! Губин был приставлен к певичке? Зачем?

– Это уж вам знать…

Рогожинский обиженно замолчал, но ненадолго его хватило.

– Ни нашим, ни вашим, – как ни был он пьян, а заметил растерянность Турина и посочувствовал, – да полноте вам… Мы не в претензии. Надо, значит, надо. Что поделать, пошаливают воришки. Без нашего ведома творят. А такую красу обидеть наглецов немало могло найтись, вздумай она вечерком прогуляться по набережной… Давайте-ка лучше выпьем с вами за её скорый отъезд.

– Как – отъезд?

– Уезжает она сегодня вечером. А по скромности своей, вернее, по-моему разумению, из-за глубокой обиды на этого Губина, следившего за каждым её шагом наглей самого бесстыжего фискала, провожать себя всем отказала.

– Вот даже как! – не скрыл удивления Турин.

– Да уж! И согласитесь, есть причины для обиды у такой кроткой женщины! За кого её здесь приняли?.. Скандал, да и только!

Турин промолчал, бровью не повёл, но Рогожинский сам смилостивился через минуту, губки надутые прибрал, слегка улыбнулся и доверительно подмигнул:

– Пообещала перед самым отъездом в театр к Задову заглянуть. Тайком от этого Губина. Одна. Девки её со всем скарбом на вокзал, а она к Грише. Упросил тот её спеть на прощанье.

– Вот как! – оживился Турин. – Значит, увижу и я её, если заглянуть позволите?

– Увидите, голубчик, увидите. Только, чур, я ничего вам не говорил, – совсем подобрел Рогожинский. – Мне бы вот самому успеть выспаться. Времени-то мало остаётся.

– Располагайтесь, – успокоил его Турин, – вам сам Бог велел за ваши мытарства.

– А вы уже засобирались?

– Так и мне привести себя в порядок не помешает. Может, удастся поправить настроение дамочке, раз такой урон причинён этим Губиным.

– У вас получится, Василий Евлампиевич, – потянулся к нему Рогожинский заключить в дружеские объятия, но поздно, Турин уже закрывал за собой дверь укромного кабинета.

VIII

Камытин был родом из-под Рязани или из-под Костромы, и веснушчатая широкая его физиономия к весне расцветала, усеянная майскими приметами, как поляна цветочками. Когда же он волновался или сердился, как теперь, проводя порученное Туриным вечернее совещание и гоняя подчинённых сыщиков в хвост и в гриву, лицо его совсем закраснело и походило на шляпку мухомора, как и весь он сам – напыжившийся, покрикивающий на агентов, смиренно притулившихся на стульях вдоль стен кабинета, понурив головы.

Хорошего-то на таких совещаниях не услыхать. Два убийства не раскрыты, которую ночь спать никому не дают, а просвета никакого. Разносы да тычки глотать и не отплёвываться…

Турин тут же, на подоконнике, примостился, покуривает за спиной у зама, за стол рядом садиться не стал, как гость. Разбирай, мол, что наработал без меня, я посижу, послушаю. Курит одну за другой, дым в форточку колечками гоняет, ни слова не вставил за полтора часа, только хмурился, желваки порой по скулам гонял да глаза сузил – узкие щёлки.

– Вроде всё?.. – сам себе скомандовал наконец Камытин, губы надул и выдохнул с шумом, отдуваясь, будто от чашки горячего чая, повернулся к начальнику: – Ничего не забыл?

Не услышав от Турина ни звука, принялся оглядывать всех придирчиво, задерживая взгляд на каждом, вспоминал недосказанные огрехи.

– Маврик! – окликнул он вскочившего с места самого молодого и нетерпеливого. – Сколько у тебя домашних врачевателей осталось, не охваченых опросами? С больницами закончил?

– Закончил. А докторов на дому, если так и мытариться одному, ещё на два-три дня хватит.

– Общественных активистов привлекаешь?

– Толку от них, как от козла молока.

– Слышали, Василий Евлампиевич? Как вот их учить?

Турин спрыгнул с подоконника, похлопал по плечу зама – то ли ободрял, то ли пыль выколачивал:

– Как нас учили, Пётр Петрович. Спрашивать строже, – и поднимавшимся сотрудникам напомнил: – Сунцов, Ширинкин, задержитесь! Понадобитесь мне.

– Покурим пока в коридорчике, Василий Евлампиевич? – подскочил тут же шустрый Ширинкин.

– Курите. Я скоро. А где твой кореш, Потеев Матвей?

– Не видел ещё, – пожал тот плечами, стараясь прошмыгнуть в коридор первым. – С особым заданием, может?

– Василий Евлампиевич, – не отпускал тем временем от себя Маврика Камытин, – полюбуйтесь на него, а ведь начинал сам с активиста!

– Да привлекал я их, Пётр Петрович, – морщился агент. – И потом, служебные корочки когда им Нетребко выдаст? Обещал два месяца назад, а всё тянет. Один у него брёх: раздадите кому попало, а те разбегутся. Это разве подход? Степану Тарасовичу, видать, специальный указ нужен.

– Сдались тебе эти корочки! Ты активистов к делу приучай.

– А без корочек свидетели с ними разговаривать не станут. Не те времена. Дверь в дом не откроют.

– Замечания верные, – вмешался в перебранку Турин. – Нетребко я тряхну. Начальством себя быстро возомнил. Переброшу на оперативную работу, тогда умнее станет. А ты, Павел Семёнович, ответь-ка мне вот на какой вопрос…

Младший агент Маврик вытянулся, заметно побледнев, напрягся.

– Слышал я, ты докладывал о жалобе доктора, которого убийцы к покойнику приволокли?..

– Доктор Амаров, – кивнул агент и на зама виновато покосился, – специализируется на кожных, венерических заболеваниях и…

– Погоди! Всех заслуг не перечисляй, – перебил Турин и перевёл взгляд на Камытина. – Этот вызов с убийством профессора Брауха совпадает. В четыре часа ночи его разбулгачили?

– Так точно. Возмущался, что не вызов то был, а сплошное безобразие, морду ему начистили.

– Ну, ну. Ты подбирай выражения-то. У доктора, хоть и по сифилису, лицо. Морда у лошади да у тех, кто с ним так обошёлся. – Турин не сводил глаз с агента. – Выходит, упирался доктор?

– А как же не упираться? – вскинулся Маврик, сверкнул глазам. – Подняли доктора с постели, поволокли. А пациент ещё до их прихода дух испустил. В больницу надо было везти.

– А в больницу не повезли… Сам-то не заподозрил ничего?

– Ну как же! Я бросился проверять квартиру, а там ни мертвяка, ни жильца. У соседей допытывался, но без толку. Старуха полоумная твердит, мол, жилец выехал в деревню, эта деревня аж под Никольском. Я с ней и так, и сяк, но она всё своё – уехал жилец, никого не видела.

– Про деревню ей специально подпустили, чтоб нас на ложный след навести, а вот пошукать тех, кто врача тащил, надо.

– Их было двое – жилец да верзила, который доктора по лицу смазал.

– Опознает доктор ночных гостей?

– На всю жизнь запомнил, у него таких пациентов не бывало.

– Значит, словесными портретами обеспечит?

– В полном разе.

– Пётр Петрович? – вскинул брови Турин на зама за объяснениями.

– А что Пётр Петрович! – вспылил тот. – Что у меня, десять рук? Что я мог сделать, Василий Евлампиевич? Связи с этой деревней, да и с Никольском никакой! Люди раз в месяц приезжают. А этого туда гнать, – он ткнул пальцем в младшего агента, – себе дороже. Кто здесь работать будет? Раздал я задания всем нашим, только пустое это занятие, рванули те людишки сломя голову вместе с мертвяком, труп уже где-нибудь прикопали.

– Халатный, прямо скажу, подход! Это самая реальная зацепка была, – повысил голос Турин. – Умерший, возможно, из тех, кто отравился ядом подле сейфа профессора Брауха. Тот, кто за врачом бегал, очевидно, один из уцелевших…

– А разве я не понял, Василий Евлампиевич! – вскочил на ноги Камытин. – Но меня то в губисполком, то в губком с этим чёртовым наводнением! А на шее два убийства, словно камни!.. Вы вот возвратились, только свет и увидел…

– Ради того стоило всех на уши поднять! – свёл брови Турин, вбил один кулак в другой с треском. – Ладно! Разбирайтесь тут без меня! Розыск организовать немедленно! Задействовать всех до единого! Маврик отправляется в деревню, жильца и бандита, доктора колотившего, отлавливать. Местные власти помогут, если что… – Он уже готов был развернуться, но задержался, Камытина за пуговицу мундира прихватил, да не рассчитал, пуговица так в пальцах его и осталась, вырванная с мясом.

– А-а, чёрт! – выругался Турин. – Где Потеев? Никто сказать толком не может. Участковый надзиратель по вокзалу нужен, он сейчас мне пуще всех понадобится! И штабных на розыск подымай! Всех! Нетребко, Губина, Геллера – всю их команду, нечего им прохлаждаться!

И сунул оторванную пуговицу заму под нос.

– Потеев слёг… заболел, – смутился зам, давно не наблюдавший начальника в таком гневе. – Звонил мне. Температура… А этих… Губина, Нетребко и остальных подыму… Куда они денутся.

– Вот и подымай! Времени в обрез! – оборвал Турин, распахивая дверь кабинета, шагнул в коридор. – Сунцов! Ширинкин! Кончай перекур!

IX

За долгие годы в сыске выстрадал Турин не одну истину. Из всех особо выделял главные: не подвёл бы наган в нужную секунду, прикрывал бы спину в схватке верный друг да чтобы секрет задуманного, окромя тебя, никто знать не мог.

В этот раз ему хватило бы одного Ковригина, но увёз того Странников, хорош был бы Аркаша Ляпин, но задействован уже Камытиным в другой операции, а отменять приказы подчинённых Турин не любил; он обошёлся бы и участковым надзирателем Потеевым, но огорошил тот внезапной болезнью, поэтому подумал, подумал начальник губрозыска и остановил свой выбор на Сунцове.

– В помощь тебе дать некого, – хмурился Турин, завершая разъяснять задачу младшему агенту. – Заняты все люди, но думаю, и один справишься. Тем более цель твоя – видеть всё и оставаться незамеченным, а одному, согласись, в таких делах даже легче.

Китаец молчал по обыкновению, лишь посматривал внимательно узкими глазками из-под маленьких бровей.

– От ресторана «Богема», – продолжал Турин, – проследишь весь путь отъезжающих до вокзала, само собой, особо – погрузку. Ну и там дождёшься меня. Певичка эта, как бишь её? – Он поднял глаза на Ширинкина.

– Маргарита Седова… – крякнул тот, выкатил глаза в потолок, вспоминая. – Новоградская!

– Новоградская, – подхватил Турин, – любят они фамилии позаковыристей подбирать. Так вот, певичка должна съехать первой. Налегке. За неё не тревожься. Ей в театр к Задову надо успеть, затеяли там наши меценаты небольшие проводы. Её я беру на себя. А уж от театра до поезда, если кто к ней и пристанет, мы вот с товарищем Ширинкиным сопроводим. Корней Иванович как увидел её один раз, так впечатлился на всю жизнь. Так, Корней Иванович? Опознать-то сможешь?

– Должен. Парочка та была очень приметная, – бодро начал участковый надзиратель, но чуть смутился, – времени, правда, прошло…

– Что время? Недели нет!

– Лысый кавалер её очень приметен был, – забубнил Ширинкин. – Его век не забыть, в плечах, в башке словно бык и кулачища бойца циркового, а дамочка шляпой лицо всё прикрывала, но голосок не спутать, соловьём так и щебетала. Характерный говорок, волжский. Опознаю, Василий Евлампиевич, не сомневайтесь.

– Ну вот. К тому же она в театре петь собралась. – Турин слегка погрозил участковому пальчиком: – Тебе, как говорится, и карты в руки.

– Будем стараться, – сдвинул брови тот

– Ну что? Вроде всё обговорили? – Оглядел обоих начальник губрозыска. – Для порядка напоминаю, оружие применять только в крайнем случае. Предупреждать, прежде чем стрельбу открывать. Сунцов! Ты что-то всё молчишь? Пушку-то когда чистил последний раз? Мне Ковригин рассказывал про твою напасть…

Китаец едва заметно усмехнулся, головы не подняв.

– К чему ему наган, товарищ начальник? – Ширинкин хлопнул по своей кобуре у пояса. – У него ноги быстрее пули летают. А вы что же, про оружие серьёзно? Или как? Эта дамочка, выходит, и пальнуть могёт?

– Это я для порядка, Корней Иванович, – в тон ему ответил Турин. – Забыл про ружьё, что со стенки стреляет? Дамочку увидеть надо, сказать про неё ничего не могу, а вот если лысый тот академик объявится, вполне возможно, что пушка и понадобится. – Он подмигнул притихшему участковому и добавил, посерьёзнев: – Если это тот самый стрелок, что по люстрам палил у профессора Брауха, с ним туговато придётся, слышал я, тот без промаха бьёт даже в кромешной темноте.

Ширинкин заметно ссутулился от этих слов, Сунцов глаза сузил.

– Но академику тому высиживать здесь не резон, – ободряюще начал Турин, – его больше никто и не видел. Так что мог он ноги салом смазать давным-давно, однако другая закавыка имеется. На совещании только что слышали оба, надеюсь, намотали на ус о неизвестном гражданине, который к умирающему ночью врача приволок. Человек этот опасный, готовыми надо быть ко всему… А в общем-то, как обычно.

И он скомандовал на выход. Время поджимало.

Х

Южный вечер стремительно упрятал улицы в мрак, да помог ему дождь, неприятно моросящий с обложного неба, поэтому, обманув надежды Турина, встреча у театра не затянулась. Замерла подкатившая пролётка у тусклых фонарей подъезда, распахнулась дверь, и выскочивший Задов увлёк ступившую к нему гостью, прикрывая зонтом от ненастья. Лишь долговязый Самсоныч, не успевший за ними, съёжился у захлопнувшейся перед самым его носом дверью, сплюнул от досады, постоял, перекинулся несколькими фразами с извозчиком, проклиная непогоду, и тоже унёс своё непослушное жирафообразное туловище с дождя.

– Отсюда разве углядеть? – жаловался и расстраивался Ширинкин, вскидывая глаза на Турина; спрятаться за углом под балконом здания напротив в тридцати – сорока метрах от подъезда была его идея.

– Не горячись, Корней Иванович, – поучал Турин, сам изрядно вымокший, покуривая и пряча огонёк папироски в рукав плаща. – Наше дело – ждать. Пока все соберутся.

– Прикатила. Чего ж зазря мокнуть? – не унимался участковый.

– Пять, семь минут не повредят. Я не уверен, что Дилижанс с Марьяном прибыли, а их присутствие обязательно. Дилижанс меня сюда пригласил, как без него? А Лев Наумович Марьян – его хвостик.

– Вам, да ещё приглашение ждать! – возмущался участковый.

– Ну знаешь… Меня сюда вроде как генерала на свадьбу, – отшутился тот добродушно.

– Что же по углам жаться? – напирал продрогший Ширинкин. – За столом-то уж точно веселей, да и дела свои быстро сварганим.

– Помолчи, Корней Иванович, – оборвал его тихо, но уже построже Турин. – Не видели мы с тобой ни Дилижанса, ни Марьяна, а им ведь стол накрывать для певички. Им и ручки целовать артистке да комплименты сыпать, материальную да финансовую часть обеспечивают тузы.

– Там они оба, – не терпелось участковому. – Тем более раньше всех обязаны прибежать.

– Сомневаюсь я. Уж больно плохо выглядел Корней Аркадьевич, когда меня приглашал. Людей своих с пристани они с Марьяном пришлют, конечно, заранее, а вот не заспал бы он сам.

– Такое мероприятие не проспит!

– Ну хорошо, хорошо. Если и собрались, там сейчас прелюдии да овации наблюдаются. Нам с тобой эту часть можно пропустить. Видишь, певичка извозчику приказала ждать, значит, долго задерживаться не собирается, а следовательно, сядут они за стол, заздравный тост – и вручит ей в руки Григорий Иванович гитару. Вот тогда наше с тобой времечко и настанет.

– Продрог я, как собака! – явно завидуя тем, кто сейчас за праздничным столом, откровенно посетовал Ширинкин и выругался без злобы. – Водочку небось попивают, сволочи, а тут мёрзни.

– Подадут и нам рюмочку, – хлопнул его по плечу Турин и сжалился. – Ну ладно. Шагай вперёд, да не торопись. Пошло наше время.

Приподняв воротники, они, обходя лужи, перешли дорогу, приблизились к подъезду и услышали едва различимые звуки музыки и шум голосов. Турин дёрнул шнурок у двери, отозвался весёлый колокольчик. Ждать не пришлось. Самсоныч, не успев далеко отлучиться или поджидая поблизости, высунулся в дверь с кислой физиономией, но тут же преобразился любезной улыбкой, узрев перед собой начальника губрозыска:

– Василий Евлампиевич! Проходите! – Он распахнул дверь. – Дожидаться вас приказано Корнеем Аркадьевичем, я уж выглядывал, выглядывал, промок насквозь, начал сомневаться…

– Врёт старый хрыч и не краснеет, – буркнул участковый, протискиваясь внутрь за спиной Турина, пока тот, остановившись, выслушивал любезности швейцара.

– Пожалуйте-с ваши одежды, – принял их плащи старик, – я им местечко подыщу-с специальное, чтоб они просохли-с.

– Спасибо, Самсоныч! – скинув плащ, потёр руки Турин, поджидая раздевающегося Ширинкина. – Ты нас не провожай. В кабинете у Григория Ивановича гости собрались?

– У него-с. Там уютнее и теплей. А в залах теперь замёрзнешь. Их же трое с дамочками да Маргарита Львовна.

– Вот бабники чёртовы! – бубнил участковый. – Седина в башку, а не успокоятся.

– Я туда дорогу найду. Ты свет-то не включай. – Турин остановил всё же двинувшегося было за ними швейцара. – Мы осторожненько, лбы не разобьём, не опасайся.

– Да что же не включать-то? – удивился тот. – Вы гости дорогие!

– Это тебе мы дорогие, а им бы нас век не видать, – бурчал своё Ширинкин, но уже не так злобно, видно согреваясь и озираясь в потёмках.

– Давай за мной, да смотри не наткнись на чего, – скомандовал Турин, – они свет притушили здесь, чтоб внимание не привлекать, это в стиле Григория Ивановича. Тот ещё ловелас! Ты по огонькам ориентируйся, они как раз к нужному месту и приведут.

В театре действительно царил полумрак, если не считать светящегося рожка над входной дверью да лампы у гардероба, лишь подсветка из мелких лампочек на стенах как ориентир определяла направление, по которому следовало двигаться к отдалённому кабинету, из полуоткрытой двери которого доносились голоса и музыка.

Когда они подобрались ближе, смолкли бурные хлопки, зазвучали струны гитары и нежный женский голос заставил их замереть:

 
– Зажгите свечи, господа, зажгите свечи,
Особенным сегодня будет этот вечер.
Пусть за окном танцует дождь по тесным лужам,
Сирени свежий аромат ласкает души…
 

– Она, Василий Евлампиевич! Ей-богу, она! – ещё не видя певицу, задёргал за рукав Турина Ширинкин.

Он весь изогнулся, стараясь заглянуть в дверь, но Турин мешал ему, почему-то не входя, а застыв столбом у самого порога.

– Василий Евлампиевич! – попробовал потеснить его участковый. – Позвольте я гляну.

Он поднял глаза на Турина и смолк – тот опёрся о стену, опасаясь упасть, взгляд устремлён вперёд в одну точку, а в лице ни кровинки.

Голос певицы набирал силу:

 
– Вы чуть устали, господа, на этой встрече
Гитара пусть звучит для вас, звучит и лечит.
Среди забот и суеты есть майский вечер,
Трава и звёзды, и мечты о скором лете.
Остановитесь, скорый шаг замедлить надо
И посмотреть, а кто же Тот, что с Вами рядом.
И этот Кто-то, может быть, Вам станет другом.
Наступит день, когда он Вам протянет руку.
Не отвергайте, господа, внезапной встречи.
Возможно, что самой судьбой Ваш путь отмечен.
Зажгите свечи, господа, зажгите свечи,
И пусть запомнится надолго этот вечер[45]45
  И. Левитан. «Зажгите свечи, господа».


[Закрыть].
 

Отзвучал голос, гитара смолкла, и смолкли крики «Браво!», среди которых особенно выделялся бас Задова, а Турин всё так же стоял, не двигаясь.

– Всё сходится, Василий Евлампиевич, – подтолкнул его нерешительно участковый надзиратель. – Певичка та самая, с академиком она кренделя выписывала у «Богемы».

– Маргарита Львовна, значит, – очнулся наконец от замешательства Турин.

– Ну да, Седова-Новоградская.

– Так, так… А действительно, что же ждать? Будем знакомиться. – Турин обернулся Ширинкину: – Пушка далеко?

– Зачем вам? – выкатил тот глаза.

– Встань на дверях у входа и задерживай каждого, кто вдруг еще объявится. Самсоныч пусть комнату для них отведёт, если много будет. Лысый катала заявится, сам понимаешь, клади его сразу на пол вниз лицом, а начнёт ерепениться – пали, но не до смерти.

– Понял. – Ширинкин, казалось, только этого и ждал, вмиг выхватил наган, разворачиваясь, настороженно попятился назад, а Турин шагнул к гуляющим.

– Добрый вечер, господа-товарищи. Приношу извинения за опоздание, – встал он в дверях, не сводя глаз с лица миловидной женщины, сжимавшей ещё в руках гитару.

Рогожинский с Марьяном повскакали со стульев, бросив дам, потянулись к бутылкам шампанского, Задов недовольно оторвал восхищённый взор от гостьи, перевёл его на вошедшего, взмахом руки поприветствовал без особой радости и, не найдя за столом свободного места, небрежно кивнул на диван:

– Не обидишься, Василий Евлампиевич? Сегодня ты что-то в форме? Тоже провожать собрался?

– С вашего разрешения, – Турин щёлкнул каблуками, сделал шаг к певице, наклонился, – позвольте ручку поцеловать?

Женщина ахнула, закрыла лицо руками, выпала гитара, но успевший подхватить её Задов встал меж ними в глубоком недоумении, переводя глаза с одного на другую, как будто о чём-то догадываясь:

– Так вы знакомы?

– Так точно. – Лицо Турина заострилось, плотно сжатые губы передавали его сильное волнение.

– Василий! – вдруг кинулась ему на грудь певица. – О боже! Сколько лет! Ты жив?!

– Браво, друзья! – подскочил Рогожинский. – Вот так встреча! Пьём за встречу! Шампанского!

Турин, не пытаясь высвободиться от женщины, даже, наоборот, крепко прижимая её за талию, принял бокал, благодарственно закивал во все стороны, чокаясь с тянувшимися к нему Рогожинским и Марьяном. Женщина, словно в обмороке, висла на его руке, пока он не осушил свой бокал до дна. Её лицо покрылось необычной белизной.

– Да тут, видать, целая история! – всплеснул руками Задов. – Шекспир пред моими очами! Вот те на! Надеюсь, мы сейчас услышим интересные подробности…

Неожиданной сценой он был взволнован не меньше остальных, однако, искушённый во всяческих тёмных делишках опытный интриган сохранил подозрительность, любопытство и недоверие так и сквозили в его движениях и словах. Быстро освободил он свой стул и уступил его Турину, чтобы тот вместе с певицей оказались с ним рядом, но Турин решительно увлёк её от стола, перенёс на диван, усадив с собой, так и не разжимал объятий, словно опасаясь упустить.

– Прошу ещё раз прощения, – суховато извинился Турин, особо не церемонясь. – С Маргаритой Львовной нас связывают давние отношения. Назвать их дружескими – не сказать ничего, мы будто брат и сестра. Судьбе было угодно разлучить нас на долгие годы. И вот эта встреча… Она до сих пор без чувств, бедняжка.

– Однако поезд, – вдруг подала тихий голос певица и открыла глаза. – Ты проводишь меня, дорогой?

– Конечно. – Он тут же поднялся, щёлкнул каблуками публике и обвёл присутствующих взглядом, не терпящим возражений. – Надеюсь, друзья, вы доверите мне Маргариту Львовну и простите её похищение. Нам очень хочется о многом поговорить наедине, а времени почти не остаётся. От всей души желаю вам прекрасно провести вечер! И подымите за нас не один бокал! Радости вам, друзья!

Все выпили, взбудораженные, бросились было из-за стола провожать, но Турин поднял вверх указательный палец, укоризненно погрозил им, улыбнувшись, и, взмахнув рукой на прощанье, покинул кабинет, увлекая за собой женщину.

– Каков гренадер! – рухнул на стул Задов, весь в горьких чувствах оставил нетронутый бокал. – Кто-нибудь что-то понял?

– Ну что же здесь неясного? – Рогожинский с бутылкой шампанского в руке высматривал пустые бокалы, чтобы снова наполнить их пенящимся напитком. – Старая любовь пуще крепкого вина! Вы видели их лица! Они опалены страстью! Ах, как я их понимаю!

Он залпом осушил свой бокал, раскинул руки и рухнул на освободившийся диван:

– Не испытать!.. Не испытать уж никогда былого! Вот в чём наше несчастье!

– Турин и любовь? Сочетание это забавное, – съязвил Задов. – Нет. И не рвите мне душу. Игра! Я чую подтекст, друзья мои. Здесь определённо что-то кроется. А главное для меня – опять промашка! Из-под самого носа увели такую бабу!

– Григорий Иванович! – укорил раздосадованного артиста смутившийся Марьян и покачал головой.

– Да бросьте вы, Лев Наумович! – махнул рукой Задов. – Я её сюда пригласил, и нате вам! Подоспел этот гвардеец! Кстати, он уже не первый раз перебегает мне дорогу.

– Василий Евлампиевич? – придвинулись разом Рогожинский и Марьян. – Не может быть! Он настоящий джентльмен!

– Вам ли мне не верить!.. – в горьком помрачнении души Задов потянулся за бутылкой и запел:

– Извела меня кручина —

Подколодная змея…

* * *

– Ты раздавишь меня, – лишь они оказались за дверью, простонала певица. – Мне больно. Не бойся, не убегу.

– Серафимы – существа крылатые, – разжал объятия Турин. – Ты порхаешь уже лет семь или восемь с одного цветка на другой. Никак не насытишься?

– Не греши, Василёк. Всё завидуешь, что тебе не досталась. Так зря. Со смертью атамана Жорика сердце моё забыло про любовь и умерло. Ни Штырю не досталось ни крошки, ни тебе, а уж остальным… комиссару тому вшивому да прочим оглоедам слюнявым ручки только позволяла целовать, но и то в перчатках. Слыхал стишки?

– Откуда? Ты ж у нас актриса? – горько усмехнулся он.

Она приблизила своё лицо к нему, прямо-таки вцепилась в его глаза полусумасшедшим взглядом и зашептала пронзительно и пугая:

 
– Убей меня, как я убил
Когда-то близких мне!
Я всех забыл, кого любил,
Я сердце вьюгой закрутил,
Я бросил сердце с белых гор,
Оно лежит на дне!..[46]46
  А. Блок. «Сердце предано метели».


[Закрыть]
 

– Жорик тебя королевой воров величал. Помню. А Красавчик? Как же ты при живом Жорике с ним закрутила?

– В том-то и дело, что при живом, – отвела она зелёные глаза. – Не понять вам, мужикам. Никогда. И не вороши старое, Василий Евлампиевич. – Горька была её улыбка, глаза померкли. – Королева воров, говоришь? Когда это было? Небось арестовывать меня прибежал? Успел. Скор ты на ноги, Василий-божок. Рассчитывал Копытов, рассчитывал, чтобы с тобой дорожка его здесь не сошлась, а просчитался…

– Что же ты с этим уродом спуталась?

– А было куда бежать? Да и с кем?! – дерзко и без надежды вскинула она красивое своё лицо. – Теперь всё равно, кто подхватит и позовёт. Лишь бы не в тюрьму! Её боюсь. Пуще смерти! – Она вдруг прижалась к нему и заговорила быстро, опасаясь, что он её прервёт, не даст всё высказать: – Ты же меня не посадишь, Василёк? Прошлое не станешь ворошить? А здесь я ничего не коснулась… Ручки мои чисты. Фамилию сменила, так от этого кому какой грех? А пою я давно, хоть и не артистка. И деньги честно зарабатываю. Собственным горбом. Нравятся мои песни людям. Вон, ваш директор театра приглашал к себе, в театр взять обещал, уговаривал остаться…

– Что Копытову у нас понадобилось? – перебил её Турин. – Браух на его совести?

Она разрыдалась. Громко и отчаянно – рухнули все её надежды, чувствовалось в этом плаче.

– Тише ты! – испугался Турин. – Сбегутся здешние крысы. Не отвязаться. Ну-ка, скорей отсюда!

И он почти понёс её обмякшее лёгкое тело на руках к дверям вдоль дорожки мерцающих огоньков.

Ширинкин вырос словно из-под земли, ступив от колонны у гардероба.

– Никто не заявился, – отрапортовал он и язык прикусил, обомлев.

– Чего вылупился? Плохо женщине, не видишь? – плечом отворил дверь Турин и крикнул за спину: – Звони от Самсоныча к нам. Вызывай Витька́, я оставил его дежурить. Пусть тебя забирает, да гоните на вокзал.

– А вы? – успел участковый, придя в себя.

– Найдёте меня по пролётке. – Турин разместил свою ношу на сиденье, устроился рядом сам и мигнул извозчику: – Трогай, да не гони. Знаешь, куда?

– А как же, Василий Евлампиевич, – покосившись на певицу, невозмутимо ответил тот.

– Уши-то завороти! – буркнул Турин.

– А я ещё вас и накрою, – резво прикрыл полог экипажа извозчик. – От дождичка будет защита.

– Ты что в истерику-то бухнулась, Серафима? – встряхнул слегка за плечи соседку Турин. – Ты мне комедий не разыгрывай. Брауха Корнет Копытов кончил?

– Он, – прошептала та и снова залилась слезами.

– Будет, говорю, – чувствительней встряхнул её Турин. – Мало у нас времени на сантименты. Где он сейчас? Удрал?

Спросил без всякой надежды. Так. Для формы.

– Нет.

– Как – нет! Где же он? – Турин аж задрожал.

– Не одни сутки с моими девицами в их комнате отлёживался. Его ваш Губин оберегал.

– Губин?

– Уж не знаю, кем он там у вас, только каждый день с утра до вечера в «Богеме» торчал.

– Не пойму ничего. Они что же, знакомы?

– С давних пор. Копытова к вам и потянуло, долг карточный с Губина забрать. Не знаю когда, но задолжал тот ему много. По столице они знакомы с давних пор, а сюда Губин перебрался, прячась от него.

– Велик долг?

– Ты ж Корнета Копытова знаешь, был бы мал, попёрся бы он в твои владения, помня прошлое? Ждал весточки от дружка, когда ты отлучишься куда-нибудь, вот и дождался. Ты – в Саратов, а мы сюда, но о Браухе и речи не было. Мне-то он особо своих планов не раскрашивал, только догадалась я, что с Губина всё содрать у него не получилось. Вот и вывел Губин его на профессора. Слышала я ненароком, как тот золотые горы сулил Копытову, про сейф особый рассказывал. Вот и загорелись у того глазища…

– А ведь не ошибся Иван Иванович, – схватился за голову Турин. – Словно чуял Легкодимов!

– Ты о чём?

– Про своё я, – отмахнулся он. – И как же эта сволочь собирается уносить ноги? Мои люди ему шагу ступить не дадут по городу незамеченным. Рожу его Ширинкин расписал со всеми подробностями. И фигура за версту видна. Здоров, пакостник.

– Ты про Губина всё время забываешь, – криво усмехнулась она. – Корнет Копытов вырядился под грузчика и девкам моим помогает в вагон грузиться. Уже, наверное, там давно. Ряженый он, как ты не поймёшь! А Губин рядышком всё время. Вот и весь секрет. Твои сыскари и глядеть в их сторону не станут.

– А ведь прост обман! – застонал Турин и полез за папироской. – Значит, зверюга в овечьей шкуре да при нашем же пастухе!.. Спокойненько на полке вагона похрапывает!.. Ох, лохи мы, лохи!..

XI

– Что новенького в конторе? – поинтересовался Турин у шофёра, лишь тот с Ширинкиным, выскочив из автомобиля, подбежали к прятавшейся за углом перрона пролётке, возле которой он покуривал, наблюдая за обычной толкучкой на вокзале и перекидываясь редкими фразами с Серафимой.

– Тоска, – улыбнулся шофёр, учтиво поклонился певице и уже не сводил с неё восхищённых глаз. – Все наши в бегах, кроме дежурного. Никого.

– Гуляй в кабину и будь наготове. – Турину пришлось слегка подтолкнуть Витька, сразу заскучавшего от такого поручения. – Не отлучайся никуда и не отпускай эту пролётку, она нам ещё понадобится.

Извозчик, услыхав последние слова, соскочил на землю, поцокал языком, тоже шибко раздосадованный, и понуро задымил папироску.

– Корней Иванович, – ближе подозвал участкового надзирателя Турин, – придётся тебе сменить меня да за кавалера побыть.