Текст книги "Плаха да колокола"

– Значит, не допускаете? – с хитрецой обернулся старый сыщик.

– Иван Иванович, чувствую, вы решили меня доконать. – Турин насторожился, куда девалась улыбка в глазах. – Ещё один сюрприз подготовили? Признавайтесь.

– Давненько не виделись, накопилось… – не смутился тот. – Не сбрасывайте со счетов старческую блажь.

– Ну хорошо. Я догадываюсь, что вы желаете разведать… Моё отношение к этой истории? Извольте. Профессор Браух слыл личностью известной, если не знаменитой, в медицинских кругах пользовался большим авторитетом. Общаться с ним считали за честь многие наши руководители. Были у него влиятельные люди в столице, и не только по врачебной и научной деятельности. Сам Василий Петрович Странников заглядывал к нему, ценил, но захаживали к нему, как ни странно, и авторитеты из уголовников.

– Вот Василию Петровичу и аукнется это убийство, – тихо подсказал Легкодимов, будто только и ждал последних слов.

– С какой стати?

– Оставим пока эту тему, Василий Евлампиевич, – видя, как закипает начальник, смутился Легкодимов, – мы к ней ещё вернёмся. Обратите внимание на сей экземпляр, – и он с любовью погладил ладошкой объёмный фолиант в богатой кожаной обложке на книжной полке шкафа. – Полдня копался и вот не терпится похвастать открытием.

Он ухватился за корешок фолианта и попытался вытянуть его наружу. Лишь только ему удалось это сделать наполовину, раздался скрип, а затем послышалось лёгкое повизгивание металлических колёсиков, и огромадный шкаф пришёл в движение. Откатываясь ближним боком от стенки, он открыл едва заметные контуры встроенного в камень тайника.

– Чудеса, да и только! – подскочил на ноги Турин.

– Терпение, батенька, терпение. – Легкодимов попробовал как бы приподнять удивительный фолиант вверх из общего ряда книг. – В своё время мудрые эти схроны были для нас неразрешимыми загадками. Я был знаком с единицами. В Кремле, помнится, в некоторых соборах да у купца Никольского. Любил тот баловаться такими штучками. Венецианских инженеров, говаривали, специально приглашал. Однако всё возвращается на круги своя, и прав был царь Соломон – нет конца этой круговерти. Понадобилась сия загадка Францу Генриховичу. А вот по какой причине?.. – Он обернулся к Турину. – Сейчас вашим глазам предстанет то самое, ради чего и пожаловали к профессору незваные ночные гости.

– Гости? Их было несколько?

– Их побывало здесь по крайней мере не меньше двух-трёх, – продолжал тот колдовать у шкафа.

Как только фолиант поддался вверх, дверца тайника в стене задвигалась, открывая внутренности довольно вместительного металлического сейфа. Не сдержавшись, Турин выскочил из-за стола и бросился к тайнику, оказавшемуся как раз на уровне его груди. Он уже готов был сунуться вперёд головой, сгорая от нетерпения, но резкий голос Легкодимова остановил его:

– Будьте осторожны, Василий Евлампиевич!

– Ловушка! – отпрянул тот.

– Этой гадюке ночью выбили зубы. Но злодеи, первыми открывшие сию пасть, уверен, поплатились жизнью. В былые года чем только не оберегали господа такие тайные хранилища! Чувствуете запах?

– Как вошёл в кабинет, ударило по ноздрям, – совсем отодвинулся Турин от сейфа, – словно нашатырь острый, а спросить у вас забыл. Заморочили мозги то газетками, то сюрпризами этими.

– Яд! Разит наповал. Когда я наткнулся на тайник, он уже утратил смертельную опасность. Оказывается, господин Браух был не так прост, профессор знавал многое из арсенала тайного оружия. Немцы – ушлые спецы по части химических отравлений. Ещё в Первую мировую войну они отличились. Здесь Браух поскупился: при первом же неправильном вскрытии сейфа яд должен убивать, а затем терять свою активность. Но при умелом обращении его действие вполне можно нейтрализовать сразу.

– Значит, бандитам не повезло?

– Тот, кто вскрыл этот смертоносный ящик до меня, если чудом и уцелел, то пострадал серьёзным образом. Вполне возможна гибель и нескольких человек.

– У вас есть подтверждения?

– Нет, конечно. Яд разит, не нанося кровавых повреждений или физических увечий. Бандиты могли унести тела своих дружков на руках.

– Варварство!

– Способ защиты. Эта смерть сравнительно гуманна, если данное слово уместно вообще. Господину Брауху чем-то дорого было его жилище, он отказался от минирования тайника. К сожалению, в практике использовались и такие методы обороны, при этом взломщиков разносило в клочья, правда, доставалось и собственности.

– Зверьё!

– Вот вам второе и настоящее лицо владельца этой скромной с виду квартиры. – Легкодимов откинулся на спинку кресла, слегка качнулся. – У вас не найдётся папироски? Знаете ли, несколько лет назад бросил курить. Здоровьем занялся на старости лет, но иногда не могу удержаться.

– У вас же лёгкие! – попробовал урезонить его Турин, всё же доставая портсигар.

– А шут с ними! – отмахнулся тот. – Расстроился я вконец. До сих пор в себя не приду.

– А что, собственно, случилось? – Подав папиросу, Турин закурил и сам. – Триумф налицо! Добраться до таких секретных хранилищ и убиваться?.. Я вас не понимаю, милейший Иван Иванович.

– Отчасти вы правы, батенька, – Легкодимов по-прежнему хмурился, – загляните всё-таки туда, – он ткнул папироской в нутро сейфа, – нам достались одни разочарования.

Тайник был пуст.

V

– Почему бумаги оставались нетронутыми? – закончив изучать дно сейфа, Турин возвратился к столу. – Удалось найти что-нибудь стоящее среди этой макулатуры?

– Изучение потребует значительного времени. – Легкодимов устало потёр ладонью лоб, покрасневшие глаза, притушил папироску, недокуренную и до половины. – Я, знаете ли, утратил уйму времени на возню с самим механизмом тайника и его обезвреживанием. Хорошо ещё, агент Маврик помогал, кстати, возьмите на заметку, из парня может вырасти настоящий профессионал.

– Советский пинкертон! – с напускным пафосом кивнул Турин.

– Вы как раз интересовались его отсутствием, так вот, он сейчас собирает сведения на лиц, обратившихся за врачебной помощью от отравления.

– Боюсь, это не даст результата.

– Почему?

– Такое зверьё не станет спасать своих. Мёртвых, если они имеются, предадут земле, а мучающихся добьют, если уже не добили.

– Нам неизвестны их намерения. А вдруг пострадал главарь или кто-то из верхушки?

– Иголку в стоге сена ищете.

– У вас есть предложения лучше?

– Иван Иванович! Ну что вы сегодня сам не свой! На себя не похожи, ей-богу! Болезнь? За меня переживаете? Зря! С газетками этими развели какую-то закавыку! Не будем заниматься крючкотворством. Оба прекрасно понимаем – бандиты нагрянули за золотом! – Турин даже по столу хлопнул. – Если и были какие сомнения, то теперь они отпали. Драгоценности и золото! Браух хранил их с особой тщательностью, мы с вами в этом убедились. Значит, вёл двойную игру с какой-то политической партией и с ворами. Маскировался, для чего денег личных не держал в большом количестве. Жил впроголодь. Натуральный Гобсек, ни жены, ни любовниц! Вечный бобыль. Этим интриговал и притягивал Странникова. Тот, видя его мытарства, верил в другую любовь профессора – в великую науку…

– Каково же будет его разочарование…

– К разочарованиям ему не привыкать. Он – человек особого склада, вы мне поверьте на слово. – Турин как-то странновато ухмыльнулся. – Партия, как в газетках пишется, выковала его из железа.

– Мы одни, Василий Евлампиевич, – опустил голову Легкодимов. – Нужны ли эти эпитеты? К тому же на глазах у всех свежо безжалостное коварное развенчивание личности более значимого калибра!

– Троцкого?

– Совершенно верно, Лейбы Давидовича Бронштейна, основателя Красной гвардии и героя всех её побед, как кричали недавно на каждом углу.

– Сочувствуете? – прищурился Турин.

– Удивительно замечать, как перерождаются все эти недавние герои.

– Хотите сказать, становятся самими собой, сбрасывая показную мишуру?

– Пожирают друг друга. Уверен, став генеральным секретарём, Сталин начал жестокую чистку, избавляется от соперников и недоброжелателей. Товарища Бронштейна в январе прошлого года освободили от обязанностей народного комиссара по военным делам, а теперь уже лишили серьёзной работы и всех важных должностей, в газетах устроили травлю, особенно неистовствует та же «Правда». Недолго он продержится при таких темпах, а там очередь за товарищами Зиновьевым и Каменевым.

– Вы думаете, их объединяет национальность?

– Отнюдь. И мысли не чаю. Борьба за власть – важнейший аргумент, тщеславие и прошлые обиды. Наверху всё заметнее, как на ветру.

– Они туда забирались сами, – покривился Турин, – а сверху, как известно, тяжко падать. Вы думаете, против Странникова затевается что-то подобное?

– Конечно.

– Любой нашей газетке легко заткнуть глотку. Ему это под силу.

– Не скажите. Ему понадобится ваша помощь, а это прежде всего – найти убийц профессора и подумать, как всё преподнести.

– Вы тонко мыслите, как завзятый политик.

– Жизнь научила всему помаленьку…

– Мне кажется, дорогой Иван Иванович, вы говорите мне сейчас не всё, что вас мучает.

– Боюсь снова вас разочаровать, – не отвёл лица тот. – С этим тайником я связывал большие надежды. Его обчистили, унесли не только ценности, но и кое-что более опасное.

– Доказательства связи Брауха с криминальным миром?

– Возможно. Но я боюсь другого – не примыкал ли Браух к оппозиционерам?

– К троцкистам?

– Вот именно. Не искали ли убийцы и этих следов?

– Выходит, среди уголовников были и политические враги Странникова?

– О чём я вам и намекал. Вам, Василий Евлампиевич, как никому известна шаткость моего положения в губрозыске. Отстаивая меня здесь, вы давно нажили себе врагов. Заинтересованные только и ждут вашей малейшей ошибки или просчёта. Случай как раз представился. Не стану скрывать, мне давно известно о взаимоотношениях покойного профессора с секретарём губкома, и не секрет – просочись хоть одна капля на волю, Странникову конец. Но это полбеды. Они свалят вас обоих одним махом. Что касается меня – не велика потеря, я своё и оттрубил, и отжил. А вы попадёте в большое, извините, дерьмо. А то и припишут какие-нибудь партийные уклоны, тайные заговоры. Поэтому…

– В нашем деле дерьма хватает! – оборвал его Турин. – И ошибки, и просчёты неизбежны. Даже трагические. На карту, вы правы, поставлено слишком много. И вы со своей прозорливостью почти разобрались, что здесь намешано. Дело об убийстве Брауха с каждым мгновением становится тем узлом, который или затянется на наших шеях, или мы его наконец разрубим. Слишком напряглось сие противостояние! Но назад поворачивать поздно. Вы знаете, мы по одну сторону. А враги? Когда их у нас не было? Но я сейчас не об этом. Скажите прямо, вам знакомы специфические особенности убийцы?

Легкодимов, явно не ожидавший такого вопроса, неуверенно отмахнулся и заторопился невнятно:

– Спасибо за откровенность и доверие, Василий Евлампиевич.

– Сочтёмся славой.

– Спасибо. Я действительно тронут. – Старый сыщик привстал и поклонился.

– Ну, ну!.. – поморщился Турин. – Давайте без старорежимных пережитков.

– Простите.

– К делу! Есть ли хотя бы малейшие соображения насчёт банды или её главаря?

– Да, да. К делу. Вы спросили о почерке, знаком ли мне? Я мучаюсь этим с той самой минуты, как ступил на порог растерзанной квартиры.

– Что вас особенно поразило и напомнило?

– Расстрелянные люстры, знаете ли…

– Под способ мести не прёт, – тут же подхватил Турин, – злодеи срубили солидный куш, очистив тайник. Какая уж тут месть.

– Добычу унесли немалую, сомнений быть не может, – согласился Легкодимов, – быть может, и не одними наркотиками поживились, но люстры да и всё остальное, если б на это позарились, могли погрузить и увезти. Ведь имущество старинное, антикварное, но не взяли…

– Из-за соседей – лишний шум. Потеря времени. К тому же могли быть и трупы подельников.

– И всё же зачем расстреливать люстры? Их раздербанили все. И в спальне, и в этом укромном кабинете. – Легкодимов двинул ногой – заскрипели осколки.

– Камытин только одну гильзу нашёл?

– Уверен, найдутся и остальные. Но меня прямо-таки подзуживает интуиция, что стрелял один человек. Из кольта. – И умудренный сыщик, вопрошая, заглянул в глаза Турину. – Василий Евлампиевич, простите за нескромный вопрос, вам же приходилось бывать в Америке?

– Откуда вы знаете? – напрягся тот. – Нетребко разболтал?

– Кадры хуже шпиона, – грустно улыбнулся Легкодимов, – об этом все наши знают, но я к чему поинтересовался… Один мой крестник[43]43
  Крестник (жаргон) – привлекаемый к уголовной ответственности преступник.


[Закрыть] в далёкую бытность помешан был на стрельбе по этим самым люстрам. Впрочем, он и свечи горящие терпеть не мог. Осуждён был пожизненно за разные злодейства, но бежал и перебрался за границу. Я отследил его путь по всей Европе-матушке, но он пропал в Америке. И ведь в те самые годы, уж простите меня великодушно, когда вам там приходилось бывать, где-то с 1908 года.

– Было дело… – Турин криво усмехнулся, подёргал себя за ухо. – Увлечение революцией сыграло со мной тогда шутку. После 1905 года, расстрела демонстраций, большевиков отлавливали как тараканов, а с некоторыми не цацкались, на месте задержания без суда кончали. Вот и пришлось спасаться.

– Я к чему? – Зорким стал взгляд старого сыщика. – Русские за границей старались держаться друг дружки. Тем более в той треклятой Америке, где своих-то особо не жаловали, с неграми вон что вытворяли!

– Да, мы старались держаться вместе, – кивнул Турин. – Нелегко там жилось, здесь вы правы. Кстати, возвращались мы вместе со Львом Давидовичем одним теплоходом по морям, по волнам через Скандинавию. Как амнистию протрубило Временное правительство, господин Керенский прокукарекал, так и рванулись все домой. – Турин кисло усмехнулся старому сыщику. – Уловил я вашу мысль, Иван Иванович, и хватку вашу чую – спросить желаете, не попадался ли мне там, в Америке, этот сумасшедший, который по люстрам палил?

Легкодимов хранил молчание, лишь смущённо кивнул.

– Я там не только стрелка, Робин Гуда вашего, я люстр там не видел. – Турин помрачнел, но потом вдруг расхохотался. – Подвели вы узду к бороде! Лихо у вас получилось! Есть чему поучиться! Есть!.. Нет, дорогой Иван Иванович, жили мы в той Америке хуже крыс, Лейба Давидович, может, и щи хлебал, по ресторанам шастал. Доходили слухи, что он и с банкирами встречался, и денег просил для революции, даже паспорт себе американский выхлопотал, но до нас ему особых делов не было. Были у него свои гвардейцы, телохранители, толковые волкодавы из боевиков ребята, не нам чета. Мы вкалывали на разгрузке вагонов, если судьба улыбалась… – Он помолчал, но снова оживился, криво усмехаясь. – Бухарина встречал, он и там косоворотки своей не снимал, но лысым уже был… Да, пролетело времечко, а вот такого стрелка не встречал.

– Жаль, – искренне посочувствовал Легкодимов. – Приметным был тот красавчик. Страсть по люстрам лупить у него с юности. Ещё младшим чином в кавалерии как-то отличился этой самой стрельбой по пьяни. Вот с тех пор и получил кличку Корнет. Корнет Копытов, так его и величали за глаза, хотя он и остепенился, и лихим налётчиком стал, как из армии попёрли, а всё Корнет Копытов да Корнет Копытов. А вот судили его по настоящей фамилии, только запамятовал я…

– Что фамилия? Её поменять в один миг. А встречаться?.. Нет, не пересекались наши дорожки. – Турин постучал костяшками пальцев по столу. – Лихой вояка, сразу бы в глаза бросился. И ведь, похоже, правы вы, Иван Иванович, его след в квартире профессора. Когда и где ещё такой сумасшедший отыщется?

– Давненько всё это было, Василий Евлампиевич, – как бы сомневаясь, покачал головой старый сыщик, – слух был, что схоронили его после пьяной драки.

– Полноте! К сожалению, нередки исключения, когда прошлое воскрешает своих мертвецов.

– Вы полагаете?

– Чтоб содрогнулось настоящее.

– Красиво и жутко сказано.

– Чую я, собирается гроза пострашней, – похлопал Турин Легкодимова по плечу. – Информацию вы мне выдали славную. Её и пустим в работу. Вечерком на общем совещании с Камытиным поговорим об этом. А сейчас мне спешить надо.

– Куда, если не секрет?

– Да какой уж тут секрет? К нему надо торопиться, о ком говорили здесь, к ответственному секретарю Василию Петровичу Странникову. Он уже, наверное, мечет гром и молнии.

– Спешить вам некуда, – остановил его за рукав Легкодимов, – секретарь губкома в отъезде уже длительное время. Укатив сначала в Саратов, оттуда прямиком он отправился в столицу, а вовратишись, умчался осматривать берега реки.

– По какой причине?

– Воду большую ждут.

VI

– В губком! – садясь в автомобиль, скомандовал Турин поджидавшему его водителю.

– А отдохнуть с дороги? – Витёк с сочувствием глянул на начальника. – Ночь-то не спали, по вам видно.

– Плохо выгляжу?

– Ефим Петрович себе позволял, ежели с вокзала. – Витьку́ временами приходилось подменять Пал Палыча – основного водителя, и он, зная повадки Опущенникова, возвращавшегося из командировок, не преминул укоризненно напомнить и другое, кивнув на костюм Турина: – В гражданке Ефим Петрович туда не показывался.

– Я смотрю, вы дюже соскучились по высокому начальству, – строго осадил его тот. – Чтоб больше не слышал! Заруби себе на носу!

Шофёр нагнул голову, закусил губу и, вцепившись в баранку, прибавил газу.

В коридоре, поспешая со второго этажа от машинисток с кипой бумаг в руках, встретил его Распятов. Увидев Турина да ещё в необычном наряде, остановился, деликатно изобразил весёлое изумление, пока тот подходил:

– Прямо не узнать, Василий Евлампиевич! Уж не сменили ли профессию?

– Маскируюсь, – оценил шутку Турин. – С преступным миром иначе нельзя.

– А кого же у нас ловить собрались? – хихикнул тот.

– С вами шутить опасно, Иосиф Наумович, – дружески коснулся его локтя Турин. – Забежал доложиться по случаю возвращения.

– Опоздали, опоздали, голубчик, – изменил тон Распятов. – Василий Петрович намедни прибыл из столицы и сегодня же отплыл вниз по Волге.

– Не иначе паводок попёр?

– Началось, началось половодье, – кивнул Распятов. – Подымитесь, голубчик, ко мне, я вручу вам необходимую информацию к исполнению. Василий Петрович возглавил штаб по борьбе с наводнением. Уже подписал несколько приказов.

– Совсем туго?

– В верховьях Волги началось. – Увлекая за собой Турина, Распятов зашагал к себе. – В Пугачёве затоплена часть города. Жители спасаются на крышах домов, на верхних этажах зданий. В Костромской губернии наводнение принимает характер стихийного бедствия, в Ярославле подъём воды превысил одиннадцать метров, есть человеческие жертвы, в Рыбинске под водой фабрики. Сура грозит затопить железную дорогу.

– Как у нас?

– Готовимся.

– А с кем же он отплыл? – расписываясь за получение бумаг, поинтересовался Турин.

– Члены штаба разъехались в разные места, чтобы быстрее собрать информацию, а Василий Петрович взял с собой Аряшкина из райкомвода и Глазкина.

– Замгубпрокурора?

– А что вас удивляет? – вскинул брови Распятов. – Павел Тимофеевич с утра примчался с каким-то вопросом и тут же принял предложение о поездке.

«Значит, возвратились мы с ним одним поездом… – размышлял Турин, шагая к машине. – Ни дня не остался он в Саратове после похорон. Какого же чёрта так спешил к ответственному секретарю? Наверняка знал, когда тот выехал из столицы и про его планы был извещён… Выходит, сидят у Павла Тимофеевича свои человечки во многих местах, постукивают ему при особой надобности…»

– Озадачили вас, Василий Евлампиевич? – перебил ему мысли Витёк, уже запамятовавший наставления начальства, и кивнул на пакет с бумагами: – Камытина я каждое утро сюда катал. Новый день – новая бумага. Штампуют в милицию поручения!

– Бумаги важные, – пожурил его Турин. – Вода прёт большая! Оценишь, когда на заводскую трубу полезешь спасаться. Езжай потихоньку, я гляну пока, чем тут загрузил меня товарищ Распятов.

Он раскрыл пакет, устроился поудобнее и начал извлекать листы по одному. Текст на всех листах был короток, как вспышка молнии, и бил по глазам:

Все на борьбу с наводнением!

Этим призывом начинался каждый документ. Далее следовало содержание сообщений, предложений, указаний, приказов по существу. Турин старался выхватывать главное:

…Тройка, созданная Губсоветом, приступила к работе: заготавливаются мешки с песком, осматриваются берегоукрепительные сооружения, распределяется рабсила.

Прибыль воды ежедневно увеличивается пока на 6–8 сантиметров, но не нужно забывать, что при продолжительной моряне уровень Волги может резко повыситься, а тогда город будет поставлен под угрозу наводнения.

Горизонт воды в Н.-Новгороде выше ординара 1286 см, Самаре – 1000 см, Саратове – 728 см, верхний ледоход, Сталинграде – 455 см.

В Астрахани на 5/V выше ноля 63 см, за сутки прибыло 2 см. Температура воздуха +14 град.

4 сего мая Губсовет создал Губернскую чрезвычайную тройку по борьбе с ожидающимся большим наводнением под председательством тов. Странникова и членов: зам. Председателя ГИК тов. Сергиенко и начальника ОГПУ тов. Трубкина.

Тройке поручено приступить к работе.

Приказ № 1

Городской Чрезвычайной комиссии – уполномоченной по борьбе с наводнением.

…4) Учреждениям и организациям: а) Буксирному агентству, б) Товарно-пассажирскому агентству, в) Каспару, г) Волго-Каспий-лесу, д) Госрыбтресту, е) Центросоюзу, ж) Сольсиндикату, з) Астпищпрому, и) Акционерному обществу «Транспорт», к) Совторгфлоту, л) Нефтесиндикату, м) Районным отделениям гормилиции, – немедленно организовать «тройки» по принятию мер борьбы с наводнением, сообщив о составе их сведения в Горкомиссию (в 2-х экз.) к 11 сего мая, с указанием должности, фамилии, имени, отчества, адреса лиц состава троек.

Примечание: в состав «Троек» при Районных отделениях милиции обязательно входит также инспектор Районной жилищной инспектуры…

– Эти детали вечером с Камытиным обмозгуем, – захлопнул папку и тронул водителя за плечо: – Не проголодался?

– Никак нет, – бойко ответил тот. – На обед ещё не заработал.

– Это точно, – согласился Турин, – однако подбрось-ка меня к «Счастливой подкове», только за квартал останови, прогуляюсь я. А ты бумаги свези в контору. Заправь машину на полную и подкрепись, жди меня возле отдела, сам туда доберусь.

Витёк привык к неожиданным решениям начальства, поэтому, ничему не удивляясь, развернул автомобиль.

– В гараж наш, случаем, не заглядывал? – вспомнил вдруг Турин.

– Как же! Сунцов с утра был там, а Ковригин на моторной лодке секретаря губкома по Волге повёз. Берега осматривать.

– Значит, Егор с ними. Это неплохо, – потёр руки Турин и даже повеселел. – Гони, Витёк, в «Подкову», бунтует мой аппетит.

VII

Ресторан пустовал.

В полумраке большого зала за дальним столиком, куда прежде всего бросил острый взгляд Турин, любезничала уединившаяся парочка, худосочная блондинка, смущаясь, нервничала в уголке, помешивая остывающий кофе и листая книжицу, в неё не заглядывая, да шумела разгулявшаяся компания вольно одетых молодых людей, выкрикивая здравицы в стишках, балагуря и не отпуская от себя забегавшегося официанта.

Понаблюдав с минуту и поморщившись, Турин решительно направился в самое чрево заведения – неприметный кабинет для особых персон. Служивый тут же забыл про всех, бросился за ним, любезно окликая:

– Василий Евлампиевич, какими судьбами? Вас, право, не узнать. Откушать-с? Отдохнуть-с?

– С дороги я, любезный, – буркнул тот, шагнул в услужливо распахнутую перед ним дверь укромного помещения и скинул пиджак на руки официанту. – Язык-то прикусил бы. Чего разорался? Я ж не те пустозвоны.

– Извиняюсь, Василий Евлампиевич, маху дал, – стушевался тот, пригнул ниже голову. – Пииты несчастные именины дружка отметить собрались. Выпьют на грош, шума на червонец.

– Для них же «Богему» держит Лев Наумович, – покривился, всё ещё не в духе, Турин. – Ишь рифмоплёты! Не марафета[44]44
  Марафет (уголов. жаргон) – наркотик.


[Закрыть] хватили?

– Что вы! Балбесы! – махнул рукой официант. – А в «Богеме» сейчас занято.

– Мне бы перекусить да с другом дорогим повидаться. Организуешь?

– Отчего же. Располагайтесь. Я мигом. Мясцо? Рыбку-с?

– Это само собой. Только отыщи мне сначала Дилижанса.

– Корнея Аркадьевича? – переменился тот в лице.

– Кость проглотил? Аль болен он? В отъезде?..

– Ни то ни другое…

– Так пошли за ним, ежели не здесь. Подожду. Отдохну у вас на диванчике, – и Турин жёстко прихлопнул по коже дивана, тот жалобно скрипнул в ответ. – Но учти, тороплюсь. Полчаса хватит?

– Постараемся.

– Вот и поспешай. Только деликатно всё сделать. Никому знать не следует, кто его побеспокоил. – Турин отвернулся, расстегнул рубаху до пояса, по-хозяйски отодвинул ширму и принялся ополаскивать под умывальником усталое лицо, шею, грудь, фыркая и не жалея брызг.

Освежившись и, словно помолодев, он глянул на себя в зеркало, разворошил чуб, скатывающийся на правую бровь, игриво подмигнул себе и тщательно вытерся полотенцем, поданным с поклоном уже примчавшимся назад официантом. Передёрнув плечами, с шумом плюхнулся на диван, в полном удовольствии закинув и ноги в сапогах.

– Всё исполнено, Василий Евлампиевич, – крадучись, приблизился к нему служивый. – Чего кушать изволите-с?

– Попотчуй, Николаш, теперь чем-нибудь на свой вкус. С рыбки начни.

– Графинчик с селёдочкой?

– Это потом, – лениво отмахнулся Турин. – Я полежу, а ты покуда чайку неси покрепче да с лимончиком. Не забыл, я горячий люблю?

– Ну как же! – лихо крутанулся тот волчком.

– А кем «Богема» занята? – когда был принесён чай, как бы между прочим спросил Турин, приподнимаясь на локте и отхлебнув из чашки, не вставая. – Кто там гуляет?..

– Так гостья ж у нас, Василий Евлампиевич, – наклонившись к его уху, доверительно шепнул официант. – Артистка известная. Маргарита Седова-Новоградская. При ней и сам Григорий Иванович Задов. Они и Корнея Аркадьевича туда-с потребовали. Поэтому для прочих посетителей закрыта «Богема» вторые сутки-с.

– Артистка? Вот те на! – Турин едва не облился чаем и сел на диван. – Откуда невидаль? Седова-Новоградская, говоришь? Не слыхал.

– Этого и нам не знать. Только и расселились там. Поёт она чудно.

– Одна?

– С двумя девицами. Пританцовывают ей. Красивы, чертяки!

– Что ж, в гостиницах мест не нашлось, в ресторане её селить?

Служивый виновато пожал плечами:

– Публика-с в тех заведениях не внушает доверия. И потом, по протекции Григория Ивановича. Ему или звонили заранее, или знаком он с артисткой лично, я не осведомлён. А в «Богеме» всегда есть несколько свободных комнат наверху…

– Задов и сюда её привозил?

– Нет. Корней Аркадьевич дал указания в первый же день Льву Наумовичу. Грозил, чтоб было всё по высшему классу, а мне слышать довелось. Она уж и пела. Григорий Иванович, говорят, на коленях её умолял гитару в руки взять-с.

– Значит, в «Богеме» остановилась?.. – задумался Турин, и лёгкая тень пробежала по его лицу. – Одна…

– Все там-с.

– Все, это кто же?

– Лев Наумович по приказу Корнея Аркадьевича всю обслугу отсюда туда переправил и первого повара. Я здесь с Мурзой остался, ну и девка в помощь.

– Значит, важная, говоришь, персона… Поёт?

Служивый пожал плечами и руки развёл.

– А сам Корней Аркадьевич небось с Задовым в карты режутся под её романсы, или у них третий партнёр имеется? С собой-то знаменитость привезла кавалера?

– Про то не скажу… Кажись, при актрисе кроме тех девиц никого не наблюдалось… Виноват, не знаю.

– Хорошо, хорошо, – хмыкнул Турин, совсем поднимаясь и ставя чашку на стол. – Неси-ка, любезный, холодное. Пробил меня аппетит!

И он с предчувствием удовольствия потёр руки.

Турин дожёвывал кусок варёной севрюжатины, запивая белым вином, когда, громко постучавшись, на порог ступил Рогожинский. Сзади его осторожно поддерживал официант.

– Явились не запылились, – не отрываясь от блюда, поднял глаза на Дилижанса Турин. – Ночи не хватает, днём гуляем. Это что ж такое с вами происходит, Корней Аркадьевич? – И он махнул рукой официанту, чтоб убирался. – Не узнаю, не узнаю, дорогой.

В расстёгнутой помятой тройке, на светлой ткани которой рдели свежие следы неряшливого застолья, с выпирающим животом и поблёскивающей испариной лысиной Рогожинский впечатлял. Изрядно пьян, он старался молодецки держаться на ногах, опираясь на трость и помогая себе второй рукой, в которой зажимал то, что когда-то называлось шляпой.

– Ухайдакал вас Григорий Иванович и, конечно, обчистил в карты, а? Угадал?

– Что карты? Шут с ними! Василий Евлампиевич, голубчик! – с чувством забормотал тот. – Прощения просим! Врасплох вы нас!..

– Ну, ну. Что уж там, – поднялся Турин навстречу, и вовремя, так как, выкатив мутные глазки на лоб, толстяк бросился обниматься от большого удовольствия, так распиравшего его:

– Как есть не ждали! Но видели б вы!.. Слышали б вы!.. Каков голосок! Какая Мельпомена нас посетила?

Споткнувшись, он бы упал, но, вовремя подхваченный Туриным, был благополучно размещён на диване.

– Вам судить, милейший, – сохраняя терпение, улыбался Турин. – Вы, так сказать, с малолетства музыкой баловались.

– В мире ничего подобного не слышал! – ахал тот, не успокаиваясь.

– Цыганка небось? – подзадорил Турин и отошёл, внимательно ловя каждое слово беспечного гуляки. – Откуда залететь к нам знаменитости?

– Цыганка?! Господь с вами, Василий Евлампиевич! Красавица, каких свет не видывал! Хотя, конечно, есть изъяны. Но как без них? Была б она так мудра, если б не возраст?..

– Ну вот и старуха к тому же! – нарочито грубо оборвал его Турин и совсем расхохотался.

– Ах, если и тридцать лет для вас старость!..

– Где тридцать, там и все сорок, женщины – мастерицы творить чудеса с лицом, да и со всем остальным. А глубже не удалось заглянуть? Что за красавица, раз кавалером не обзавелась?

Вопрос и вся неприятная тирада, казалось бы, застала Рогожинского врасплох, во всяком случае, замешательство изобразилось на его розовом полном лице, словно зеркало отражавшем всё, что творилось сейчас там, в его глубоких внутренностях, прячущих душу. Он как-то протрезвел вроде, руку сунул вполне осмысленно в карман, платок извлёк и начал старательно обтирать лысину в неожиданно постигшем его глубоком раздумье и затянувшейся паузе. Турин не спускал с него глаз. Однако не из тех был Корней Аркадьевич, чтобы долго пребывать загнанным в угол, он достаточно здраво поднял глаза на своего влиятельного допытчика, как-то игриво погрозил ему пальцем, но не произнёс ни слова. Меня, мол, так просто не возьмёшь.

– Что? – не отставал тот. – Что вы хотите сказать в оправдание?

– Большой вы шутник, Василий Евлампиевич, но уж совсем за дураков нас считать не следует.

– Не понимаю вас.

– Так и не понимаете?

– Да уж поясните, пожалуйста, вашу загадку.

– Нашу загадку? Это ваши загадки пришлось нам разгадывать с Григорием Ивановичем Задовым. Не кто иной, как Губин из вашей конторы собственной персоной привёз актрису в театр. Представил и в дальнейшем сопровождал. Неужели прошляпили бы мы такую жар-птицу?! Уж кому-нибудь из нас двоих, но она отдала бы ручку и сердце, пока гостила…