Текст книги "Плаха да колокола"

– Чего это?

– Больно уж обносились. Гимнастёрку помню с тех пор, когда к нам вас определили. И френчик тот же. Вон, на локтях-то почти до дыр. А на галифе хоть заплатки ставь.

– Не твоё дело! – вспыхнул губпрокурор. – Учить меня будешь! Меньше б в стирку сдавала. Там остолопы, им бы хны! Зараз хорошую материю стреплют. Кожу бычью разъедает их бакалея!

– Да при чём здесь бакалея, Макар Захарович? – прямо-таки взмолилась Варвара, в её бесхитростных глазах грустила искренняя забота и даже иное, более глубокое чувство так и лилось мягким тёплым светом на смутившегося Арла. – Вы на себя-то давно в зеркало заглядывали?

И осеклась, испугавшись невольной дерзости.

– Ты это, Варвара!.. – прикрикнул Арёл, но далее язык не поднялся: насчёт зеркал курьер-уборщица угодила в самую точку, он их в учреждении запретил сразу, а удивившимся сотрудникам буркнул: «Не цирюльня, любоваться на физиономии в других заведениях будут, от нас их под конвоем водят».

Для личного бритья он держал в своём уголке чудом уцелевшую ещё с армейских времён польскую фляжку под спирт, сверкающую пуще надраенного самовара, в таком зеркале умещались не только его подбородок, но и щетина щёк, а лихой чуб бывший кавалерист укрощал одним взмахом пятерни, как когда-то вскидывал шашку.

– Вероника Селимовна к вам уже несколько раз заглядывала, да не заставала, – укоризненно сдвинула брови Варвара. – Познакомиться хотела и в мастерскую пригласить.

– Швейка та?

– Передать вам просила, что ждёт под вечер наверху. Солидным костюмчиком хвастала как раз для вас. Иван Григорьевич Сергиенко уже в таком щеголяет. Сам Григорий Яковлевич не побрезговал, был уже на второй примерке по причине особливости своей фигуры, – прыснула в кулак Варвара.

– Трубкин?

– Для начальства у неё мастерят быстро. К тому же у мужчин претензий меньше.

– Что-то не замечал я раньше за тобой такого интереса? – нахмурился губпрокурор. – Ишь разговорилась! Новенькая обкрутила? Кондория Сильевна?

– Сисилия Карловна! – совсем расхохоталась Варвара. – Не даётся вам её имя.

– На работе не вижу. Она б лучше на месте сидела, чем по швейкам бегать. Я ведь не посмотрю на её исполкомовские заслуги!

– Зато в моде разбирается, – не унималась Варвара. – Гляньте-ка на портрет, она с Вероникой Селимовной насчёт вас по поводу такого костюма договаривалась.

– Без меня?! – Арёл готов был сорваться на грубость, но поднял глаза перед собой и смутился.

Хитро прищурясь, на портрете набивал короткую трубочку табачком усатый грузин. Пригнув голову, казалось, замер, поджидая следующей его фразы. Костюм на нём удивлял генеральской важностью, хотя и был гражданским. Страх вселяло всё в его деталях, но в особенности пугали два больших кармана на груди с пуговицами, которые лишь главнокомандующему под стать.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся, – совсем потерялся Арёл от улыбки этого человека с портрета. – Заболталась, ворона!

– Мне что, – с наивной беспечностью отвернулась та. – Думайте сами. Только врать не собираюсь. Половина исполкомовских в таких костюмах шастает. И ничего. Поскромней, конечно, материя. Вероника Селимовна их не балует, а для вас держит, велела передать.

– И когда ж она успела так размахнуться? – удивился Арёл. – Я и не заметил. Если б не дамочки под окном, – он кивнул за плечо, – так бы и…

– А вы, кроме дел своих, и не замечаете ничего, – опять простодушно махнула рукой Варвара. – Как грузчики съехали, так она и села наверху. Шустрая дамочка. И, видать, с большими связями. С месяц уже или поболее пошивом занимаются её люди. Помнится, сам Василий Петрович Странников первым у неё костюм сварганил. Ещё перед отъездом на курорт.

Не раздумывая более и не сомневаясь, взяв с собой бойкую Сисилию Карловну в провожатые, тем же вечером отправился Арёл наверх в швейную мастерскую. Однако у дверей кабинета хозяйки застыл: изнутри доносилось щебетание явно женских голосов. В недоумении он развернулся к секретарю-машинистке, но та ужом проскользнула вперёд и исчезла за дверью, виновато шепнув:

– Извиняюсь, я на секундочку.

Ждать ему не пришлось, ту же дверь распахнулась снова, уже широко и приветливо; дородная, в чёрном бархате, улыбающаяся хозяйка с драгоценностями на груди, будто с картины, подхватила его под руки, ввела в светлое просторное помещение и прямо-таки силком упирающегося усадила в собственное богатое кресло за великолепно сервированный стол. Его здесь, конечно, заждались; впрочем, среди посуды он приметил разбросанные женские журналы, явно иностранного происхождения.

Без конца извиняясь и жалуясь на занятость, она поднесла ему чай в расписной зелёной чашке и, предупредив, что незамедлительно вернётся, лишь проводит задержавшуюся посетительницу, покинула кабинет. Сделано всё это было так искромётно, с такой женской обаятельностью, что Арёл, ничего подобного не испытывавший, не успел ни обидеться, ни рассердиться, а лишь развёл руками в растерянности. Однако, при всём этом казусе, он отметил, как пугливо улетучилась его секретарь-машинистка, а вот лицо таинственной особы, стрельнувшей по нему пронзительными глазами, исказилось гримасой презрения в то время, когда озирала она его потрёпанный френч и истерзанные временем галифе.

Чаи распивать в одиночку, ужаленный таким обхождением и пришедший в себя Арёл, конечно, не собирался; выбрался он из-за стола, ни к чему не притронувшись, стиснул кулаки в карманах галифе и для успокоения нервов принялся ходить вдоль стен пёстрых от нашлёпанных на них всевозможных бесстыжих картинок. Швейных да цирюльных дел мастерам, может быть, ничего бесстыжего в тех картинках-фотографиях и не замечалось, однако босоногие и полураздетые обнимающиеся парочки в откровенных панталонах пролетарскому глазу губпрокурора претили, хотя и делали вид, будто демонстрируют современную моду. От этих ли нервических впечатлений или от общего возмущения в одном из дальних углов бесстыжего этого помещеньица Макару Захаровичу вдруг почудился шум голосов. «Возвращается наконец блудница, – решил он, – рассиживаться у неё не стану, прикажу снять мерки и уберусь из этой клоаки». Вздохнув облегчённо, он уже было развернулся, но вдруг осознал, что ошибся – голоса, довольно знакомые, доносились не из коридора, а из другой комнаты, что была под его собственными ногами, и способствовало этому приметное отверстие в самом углу, где отсутствовали плинтуса. Нагнувшись и прижав ухо к стене, теперь он вполне отчётливо услышал визгливый голосок новенькой своей работницы в собственном кабинете:

– Мужлан наш так перепугал Нинель Исаевну, что та, всё забыв, без задних ног бросилась вниз, как только шею себе на лестнице не свернула! Верка её едва догнала на своих ходулях, – с издёвкой хихикала Сисилия Карловна, которой разыгравшаяся сцена бегства незнакомки явно доставила удовольствие.

– Чего ей пугаться? – хохотала и Варвара, но злорадства машинистки разделять не спешила. – У неё женишок о-го-го! За такой спиной кого пугаться? Я-то уж его изучила, мужик тёртый, за пояс заткнёт любого, а при своей-то нынешней должности и подавно! Нинель хоть и выпендривается из себя, а ноги ему в тазике готова мыть.

– Прямо-таки и мыть! Скажешь тоже…

Дослушать до конца вздорную перепалку двух своих сотрудниц Арлу не удалось, по коридору к двери кабинета явно спешила сама хозяйка. Он вышел из злосчастного угла не без сожаления. «Чёрт возьми! – одолевали его мысли. – А ведь здесь очень удобное местечко, чтобы прослушивать все мои телефонные разговоры, распоряжения и указания, которые даются мной сотрудникам, совещания с помощниками и следователями слушать… Лучшего места не сыскать! Конечно, дыру в полу проделала не швейка, возникла она, скорее всего, сама собой от общей ветхости здания, оно же ещё с царских времён, и задолго до вселения профсоюза грузчиков. Но те орали до одури, им никакой нужды в той дыре не было. Крысы продолбили?.. В Гражданскую войну в этом особняке госпиталь был? Но пройдоха-татарка, как только сюда вселилась да все углы обшарила, про дыру пронюхала и, конечно, пользовалась ею не раз. Сначала ради любопытства, потом, может, и муженьку своему рассказала. Тот – видный рыбный делец, в подслушанном он интерес для себя находил… Ведь ни она, ни он не спешили с ремонтом, дыру не заделали и меня о ней не предупредили, а, наоборот, скрыли! Может быть, даже приглашали кого из знакомых подслушивать? Мало ли желающих прознать прокурорские да следственные тайны? Уголовных дел-то сколько развалилось за последнее время!.. На последнем секретном совещании старшие следователи Курагин, Семёнов, Джанерти и Васильков высказывали озабоченность, будто бы враг затесался в их ряды и заблаговременно сообщает о готовящихся оперативных мероприятиях и следственных действиях. Грешили на председателя Глазкина, что тот разваливает уголовные дела. Откуда у него такая уверенность вдруг появилась? Вот где может быть разгадка многих неудач – в этой проклятой дыре!..»

От этих мыслей его словно ударило током: «Ему же первому голову Берздин и оторвёт! Объявит предателем, врагом народа, и к стенке! Вот она, твоя позорная смерть, товарищ прокурор! Не ждал, не гадал, а она рядышком поджидает… Больше всего такого конца страшился – погибнуть из-за пустяка. Ещё с Гражданской войны это чувство».

Спину накрыло липким вонючим потом. Он чуял противный запах. Пот лез в глаза, скатывался по носу и щекам. Больше всего его угнетало: «Подло жизнь кончить!.. Как же так?..»

Не помня себя, он оказался в хозяйском кресле, собрав салфетки, обтёр лицо, одним большим затянувшимся глотком выпил холодный чай из огромной зелёной чашки и, расстегнув ворот, глубоко вздохнул. Мерзкий туман, заполнивший его сознание, начал таять.

«Но это же уголовное дело и для неё, стервы, – растирал он виски пальцами, – швейку, похоже, не пугает ни ответственность, ни тюрьма. Глупой её не назвать, делами своими она в городе вон как крутит! Сожрала всех конкурентов! Начальство и жён их обшивает. Его, дурака, поймала на ту же удочку… Губисполком под ней, сам Странников, говорят, шил у неё костюм, а теперь начальника ОГПУ Трубкина вздумала окрутить… Подслушивает все мои разговоры и ему их передаёт?.. А? Какова? Как же раньше не догадался – ни одной нэпманше или нэпману Трубкин не позволял располагать своих контор близко к прокуратуре, суду или милиции, а тут вдруг закрыл глаза?.. Неспроста всё это, неспроста…»

Шаги по коридору, как ни тяжело топала хозяйка, приближались.

«Что же делать? – лихорадочно мелькали мысли. – Арестовать швейку? В камере она во всём признается. Женщины такого рода, избалованные, изнеженные да при заботливых мужьях или любовниках, жёсткого тюремного обхождения страшатся. Враз заговорит швейка. С ней всё ясно. А вот как быть с этой Нинель Исаевной? С почтением говорила о ней его Сисилия Карловна, а Варвара прямо задницу драла. Кто её всесильный муж? А вдруг это новый ответственный секретарь губкома Носок-Терновский? Заступил в должность давно, а его, губпрокурора, в глаза видеть не желает. Не встречался по-серьёзному, не расспросил?.. Как, мол, твои дела, житьё-бытьё, товарищ губернский прокурор? Больше и лучше всех знаешь о просчётах, о пройдохах и преступлениях, поведай, как нечисть извести?.. А может, потому и видеть не желает его, что Нинель в тёплой постели всё ему и пересказывает, вот они вдвоём и посмеиваются над ним?..»

Опять не по себе стало Арлу. Дурные мысли грызть стали, разума в них оставалось мало. Гася внутренний пожар, стиснул он кулаки, закусил губы: «Успеется с арестом. Пусть, сука, слушает, наслаждается пока. Надо выяснить сначала про все её связи и знакомства, про Нинель, про эту чертовку – первым делом. Обезопасить себя, а уж потом стрелять без осечек… Сегодня же расспросить Джанерти, не посвящая его в главное. Джанерти, конечно, в курсе всех здешних любовных интрижек. Он подскажет…»

Кое-как изобразив улыбку влетевшей запыхавшейся хозяйке, он заторопился с примеркой; прощаясь, зачем-то нагнулся и поцеловал ей руку, чем привёл в неописуемый восторг, а выйдя за порог, сплюнул и грязно выругался. В прокуратуре сразу прошёл в свободный кабинет следователя на противоположную сторону коридора, вдали от собственных апартаментов, принялся накручивать телефон, разыскивая следователя Джанерти.

Джанерти найти не удалось. Дежурный следственного изолятора окончательно вывел его из себя, сообщив, что следователь прокуратуры ещё днём повёз в судебную экспертизу труп арестанта, скончавшегося при невыясненных обстоятельствах. Арестантом оказался Губин, тот самый Губин, с которого приказано было не спускать глаз, содержать в одиночной камере и не пускать к нему никого без ведома губпрокурора. От Губина тянулись нити к загадочному убийству профессора Брауха, к отчаянному головорезу Корнету Копытову… От того самого Губина, всё знавшего, но отправившегося на тот свет, вместо того, чтобы открыться правосудию. И ещё много тёмного и жуткого унёс с собой арестант, отчего у губернского прокурора давно тяготилось нутро.

Бросил трубку Арёл, вспомнил, что, кроме чашки холодного чая коварной швейки, ничего не ел за весь день, глянул в окно, а день-то давным-давно канул, кромешная ночная тьма накрыла город.

И тогда губпрокурор понял, что надо разыскивать Турина. Тот пришёл скоро, присел на краешек предложенного стула, пока губрокурор, перескакивая с одного на другое, рассказывал ему про дыру в потолке, про свои опасения насчёт швейки и о клиентке длинноногой, выкурил несколько папирос без перерыва, не сдерживаясь или забывшись, гася окурки прямо себе в кулак. А когда выдохся прокурор и затих, хлопнул этим кулаком себе по колену:

– Твердил я вам, Макар Захарович, арестовывать надо было всю эту шлёп-компанию!

– Ты прямо скажи, Василий Евлампиевич, – вскочил на ноги губпрокурор. – Что сейчас предпринять? Крутить да нотации читать нечего!

– А чего тут крутить? – поднялся и Турин. – Брать под стражу надо председателя губсуда Глазкина. И немедленно. Заместителя туда же и ещё с десяток судей, потому что злостные они вымогатели взяток, губящие уголовные дела ради наживы! А впрочем, нечего мне повторяться в который раз. Приводил я вам и ответственных людей – свидетелей, выкладывал веские доказательства. Надо? Ещё приведу!

– А Нинель? Нинель Исаевна? Что это за штучка? Вдруг это…

– Это сообщница Глазкина, а по официальному статусу – его новая невеста после гибели Павлины, дочка богатейшего рыбодельца Бобраковского Исая Моисеевича. Неужели вам было неизвестно?

– Но как брать Глазкина? – не сдавался губпрокурор. – Сам понимаешь, меня удерживало, что он не просто судья, а председатель! Да ещё с такими связями!

– Связи его липовые! – оборвал Турин. – Когда-то, возможно, он и был порядочным человеком, в чём я сомневаюсь, а теперь это последняя сволочь, на нашем языке – высококвалифицированный уголовник. И чем быстрее мы его изолируем, тем лучше.

– Берздин подмогу обещал, старших следователей из края планировал прислать. Ты же сам мне говорил, что с поличным Глазкина не взять, в кабинете он взяток не берёт.

– Теперь в этом нет надобности, – смутил Турин прокурора, зло заглянув в глубину его глаз. – Дождались и мы, видно, нагрешил этот гад столько, что и на небесах не по себе стало.

– Как с паперти заговорил, – хмыкнул Арёл, недоверчиво изучая хмурое лицо начальника розыска.

– Эта судейская шайка-лейка сегодня по какому-то поводу вечеринку закатила, взяла в аренду помещение школы и организовала настоящий бордель с девицами лёгкого поведения.

– Как? – подскочил Арёл. – Кто в школе разрешил?

– Нашлись. Но это полбеды. Перепились они там и перестрелялись.

– Чёрт! А почему мне ничего не известно?

– Я звонил, да секретарша ваша порадовала, что вы костюм новенький заказываете, как раз у той швейки, которая вас подслушивала.

– Убили кого? – сник губпрокурор.

– Обошлось без жертв, хотя Каталкин, зам Глазкина, ранил обоих сторожей школы.

– Ты вроде как сожалеешь? – тяжело опустился на стул губпрокурор.

– Печалюсь. Вы б тогда враз ордер на арест всех подписали.

– Зря ты так, Василий Евлампиевич, – опустил голову Арёл. – Сколько я сегодня пережил, один ты теперь знаешь.

– Со мной и умрёт, если с дерьмом не всплывёт.

– Если не всплывёт… – повторил Арёл. – Выпить бы сейчас.

– У меня есть, – достал фляжку Турин, – только вот налить не во что.

– На фронте всяко приходилось. – Арёл схватил фляжку двумя руками, словно драгоценность бесценную, и выпил бы до конца, не останови его Турин:

– Макар Захарович, мне бы ордера…

– Диктуй, – поставил тот фляжку перед собой и вытер губы рукавом.

– Глазкин, Каталкин, Френкель, Тодорский, Макушев, Макеев, Егоров, Сорокин, Коробынин, Абдуллаев…

– Постой, постой! – протестуя, замахал руками прокурор. – Ты что же, весь губернский суд собрался в тюрьму упрятать, места не хватит!

– Прогнил суд ещё до Глазкина, а с ним он, как корабль с пробитым дном, сразу на дно пошёл. Много в списке и районных судей.

– Ночи-то хватит? Утром докладывать ответственному секретарю губкома вместе пойдём. И чтоб по каждому арестованному полный расклад был.

– Расклад хоть сейчас представлю, – поднялся на ноги Турин, аккуратно сложил в ладонь выписанные ордера. – А к утру, думаю, управлюсь. Об одном сейчас жалею, Егора Ковригина отпустил. С ним бы и сомнений не было, всех повязали бы.

– Ковригин? Это кто такой? Не шофёр ли Василия Петровича Странникова? – потянулся к фляжке губпрокурор.

– Он, – грустно улыбнулся Турин. – Загорает, шельмец, сейчас на крымском песочке, жирком небось обрастает от безделья.

VII

Егор действительно предавался наслаждениям. Набирая в лёгкие поболее воздуха, кувыркался он нагишом в тёплых морских волнах, выбрав укромное безлюдное местечко у торчащей поодаль от берега одинокой скалы. Скала эта прозывалась в народе Дивой, но вокруг удивительной красоты, как это и бывает, водилось столько морских уродин и зубастых чудищ, что желающих плавать и проводить время поблизости особенно не находилось даже днём.

Цепляясь за трещины в камнях, обросших мхом и кишащих мелкими колючими рачками, решился он на отчаянный поступок – добраться, донырнуть до самого дна, где на ощупь отыскать необычного экзотического рапана и поразить сердце любимой Серафимы.

«Разыщу отменный экземпляр, – как мальчишка подстёгивал себя он, – такой, что ей и не снился, отнесу местным умельцам, отмоют, отчистят, заполируют его и смастерят редкую драгоценность! Будет ей глаз ласкать, а к уху поднесёт – море зашумит изнутри, век меня помнить будет». Забавляясь радужными мыслями, нырял и нырял он в морскую глубь без устали, выныривая, отфыркивался, упивался звёздами, рассыпавшимися над головой, и погружался снова на дно. Под светом огромной жёлтой луны, выкатившейся будто специально ему на подмогу, кое-где удавалось рассмотреть дно, мечущихся между растопыренных его пальцев стайки шустрых рыбёшек, удирающих по песку каракатиц и прячущихся довольно аппетитных размеров крабов, но сегодня они его нисколько не интересовали. В одной из глубоких трещин скалы, увлёкшись, он едва не наткнулся на семейство морских ежей и постарался убраться подалее, помня острые ядовитые иглы коварных существ. Потом по собственной же неосторожности опять чуть не пострадал, но увернулся от полной хищных зубов распахнутой пасти мурены[69]69
  Морская щука.


[Закрыть], змеевидное туловище которой тёмной лентой стремительно пронеслось промеж его ног. Успев отпрянуть, он изрядно наглотался солёной воды, поспешил на поверхность и долго отплёвывался: «Вот так всё и устроено на свете – мы охотимся за кем-то послабее, крупный хищник – за нами, чтобы сожрать, а над всем этим неведомое царствует и повелевает…»

Однако нехитрая философия выскочила разом из головы, когда, вновь погрузившись под воду, узрел он внезапно то, что искал, – изумительной формы рапан, увеличенный в размерах слоем жидкости, поразил его и стал наградой всех поисков. Завладев находкой и усевшись в песке среди накатывающих волн, он долго любовался добытым чудом. «Рог подводного бога Нептуна! – просилось на язык от такой невидали. – Вот подфартило так подфартило! – разгорелись глаза. – Не зря я здесь столько времени соль хлебал, теперь не опоздать бы к Серафиме, а то у неё не застрянет – убежит домой, не дождавшись».

Он выскочил на сушу, поспешая, обтёрся и, прыгнув в оставленную неподалёку автомашину, помчался в посёлок, где у особняка должна была поджидать его Серафима. Время было уже за полночь, на этот поздний час они и договорились, чтобы не опасаться Августины.

Ещё днём, когда Егор привёз путешественниц в курортный посёлок и расселил в заранее подобранном самим Странниковым уютном и просторном особнячке, обе попросили покатать их по улочкам, ознакомить с достопримечательностями, а также пожелали искупаться в море. Не прекословя, а даже возрадовавшись, Ковригин свозил любопытствующих к подножию горы Кошка – местному украшению, с которого и начиналась когда-то вся история этого края. Подражая Исааку Семёновичу Богомольцеву, что помня, а что соврав, пересказывал он им предания о диких племенах тавров, основавших поселение, попугал сохранившимся их могильником, из которого мертвяки в полночь якобы выбирались один раз в год к морю промыть косточки, а заодно утащить под землю одну-другую парочку зазевавшихся влюблённых. Дамы визжали от страха, особенно Августина, а потом давились смехом, после его раскаяний и признаний. Одним словом, повеселил их как мог, показал руины византийского замка, не забыл про секунд-майора Ивана Мальцева упомянуть, имение которого наведывал сам император Николашка Второй со всем своим семейством, там же подвёл к вполне сохранившимся виллам «Ксения» и «Мирко-Маре», где нежились когда-то и лечились аристократы царских фамилий, а кроме них, и такая знаменитость, как Лев Толстой. Заморив совсем, повёз, наконец, купаться к морю. Августина плавать не пожелала и, обнажив колени из-под красочного купальника, играла с волнами, накрывшись ярким зонтом. Они же с Серафимой заплыли далеко от берега, а Егор всё увлекал и увлекал её дальше, пока совсем не смолкли голоса купальщиков.

Она не противилась, помалкивала, поглядывая на него с интересом: оттаяла, а может, увидев его красивое, могучее голое тело, взыгралось её прошлое, но сдерживала себя, хотя глаза выдавали. А Егор сдерживаться не мог, подхватив под талию, он прямо-таки впился в её влажные губы и целовал, целовал, целовал…

Она оттолкнула его, вырвавшись, и рассмеялась:

– Не задумал ли лиха?

А он, не унимаясь, поднырнул, стал ловить её ноги под водой и целовать их, подымаясь от лодыжек выше и выше!

– Да уймись ты, охальник! – взбрыкнула она и, взмахнув рукой, вынырнувшего окатила фонтаном брызг. – Люди на берегу. Августина глаз с нас не сводит.

– Завидует.

– Разболтает Василию Петровичу. У неё язык хуже швабры.

– А пусть болтает! – с бесшабашной беспечностью крикнул он. – Василий Петрович давно уже догадывается о наших шашнях, только виду не подаёт.

– Культурный человек…

– Он культурный, даже интеллигентный, когда трезвый, – захохотал Ковригин. – Да нет, он мужик – ничего.

– Вот погонит тебя в три шеи!

– Ему Исаак Семёнович не позволит.

– Это ещё кто такой?

– Тот самый. Его всесильный друг. Тебя мечтает увидеть, ему сиделка нужна для больной жены. Та уже лет десять с постели не встаёт. Парализована с революционных бурных времён. Вот он один и ездит по курортам. А мы с ним подружились. Я ему тайком от Василия Петровича и посоветовал тебя. Да и Странников сам не прочь.

– Как?! Вы уже здесь всё решили!

– Трепались по пьяни они меж собой, а я услышал ненароком. Ты не обижайся, Сима, но Странникову всё равно, какая баба будет с ним, ему лишь бы Богомольцеву угодить.

– Вздор!

– Ну поругайся, если душа просит, – пустился успокаивать её Ковригин. – Мы здесь более недели, уже столько переговорили…

– Придумал ты всё. Чтобы меня сманить.

– А я и не скрывал, что тебя добиваюсь. Василию Петровичу-то давно уже всё равно, какая юбка рядом будет. Конечно, чтоб не дурнушка. А Августина ему в самый раз. В столице ведь он и тебя бы бросил, неужели ты на что-то надеялась?

Серафима обиженно отвернулась:

– Если б не его портфель да деньги, нужен он мне, старый козёл!

– Вот! – обрадовался Ковригин. – А я что говорю? Мы с тобой пара. Меня и в должности повысили, в столицу я другим человеком еду, в ОГПУ теперь, но Богомольцев обещает, что при нём буду, а ты как раз за его женой присматривать станешь. Чего нам ещё надо?

– Быстро ты всё за меня решил.

– Быстро? Да я ночей не спал, все варианты пересчитал. Богомольцеву самому выгодно нас с тобой обженить. Странникову он рот прикроет, если тот начнёт возмущаться, а наш брак для него прикрытием будет.

– Значит, он меня в постель к себе вместо больной жены, а ты рядом со свечкой стоять будешь? – сверкнула глазами Серафима. – Под утро я к тебе бегать буду, тебя ублажать… Это тебя устраивает?

– Да погоди ты, выслушай. Тут столько вариантов. Я всё просчитал. – Он попробовал закрыть ей рот поцелуем, но она вырвалась из его объятий и поплыла к берегу.

– Постой! Куда ты? Про самое главное не дослушала! – пустился он её догонять.

– Приедешь в полночь к дому, в машине договорим, – не оборачиваясь, крикнула она, как отрезала…

Туда и торопился теперь Ковригин, поглядывая на добытую с морского дна диковину: «Никуда не денется, согласится, Симка – баба с умом. У неё выгода впереди сердца бежит…»

Он не ошибся. Не успел подрулить автомобиль к особнячку, женская фигурка сбежала по ступенькам, он распахнул дверь, и она запрыгнула к нему на сиденье. Он обнял её, совсем горячую, будто только из постели.

– Дрыхнет Августина-то?

– Седьмой сон видит, – прижалась она и сама поцеловала его.

Крякнул Егор и прибавил газу.

– Не гони как оглашенный. Останови где-нибудь за деревцем, чтоб не наткнулся на нас кто.

А он уже целовал её, и жадные руки срывали с неё халат. Скатившись на заднее сиденье, потеряли они человеческое обличье, словно дикие звери набросились друг на дружку, не целовались, а кусались до крови и синяков.

Рассвело, когда, оттолкнув его, выползла она из машины, не в силах встать на ноги, перевела дух, поцеловала на прощанье выскочившего следом и пытавшегося поднять её на руки, чтобы донести до особняка.

– Не надо. Сама пойду, – улыбнулась она наконец той, прежней, а может и ещё милей, грустной улыбкой. – Когда теперь увидимся?

– Привезу отцов, – усмехнулся он в ответ. – Гляди на них внимательней. Не прогадай. С Исааком Семёновичем будь поласковей. А Августина быстро сообразит, что ей делать, кого сооблазнять. Она не промах.

– Иди, – чмокнула она его в щёку и шагнула от машины.

– Погоди! – нагнулся он в салон и принялся отыскивать подводную драгоценность.

– Чего потерял?

– Да это… тебе со дна морского!.. – Он всё метался в поисках.

– Ракушку-то?

– Ага, – повернулся он к ней. – Руки все ободрал, пока счастье подвернулось!

– Выбросила я ту мерзость в окно, уж не помню и куда. Все бока мне истерзала, пока миловались на сиденье твоей машины.

– Что ты сделала! – застыл он с открытым ртом. – Я ж из-за тебя жизнью рисковал, чуть не утонул!..

– Езжай, езжай, – не обернувшись, махнула она рукой. – Народ скоро к морю побежит.

VIII

Как ни ярки были чувства, волновавшие Ковригина после бессонной ночи, проведённой с Серафимой, заявившись на порог санаторного номера Странникова и застав там Исаака Семёновича, он не забыл первым делом рапортовать Богомольцеву о загадочном Загоруйко Никаноре Ивановиче. Слушал тот вполуха, будто уже всё знал, особенно не интересовали его сведения, что тёмная личность вояжировала из Москвы в Севастополь одним вагоном с приглашёнными на курорт женщинами, более того, соседствуя в купе за тонкой переборкой, каждый день проводя в их компании; что этот человек выведывал у Августины разные разности про Серафиму и Странникова, про их дальнейшие планы, сулил златые горы за сотрудничество.

– Подсадная утка, – хмыкнул Василий Петрович презрительно, к этому времени уже изрядно выпивший.

– Шпион! – жёстко отрубил Богомольцев, строго глянул на товарища. – Причём по твою душу.

– По мою? – удивился тот.

Богомольцев, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться, выхватил из внутреннего кармана пиджака конверт, помахал перед носом Странникова:

– Вот, смотри! Угадай, про кого пишут? Не куда-нибудь, а прямиком в Центральную контрольную комиссию! В святая святых нашей партии, где не таких, как ты, трясли, всю душу вытряхивали из-за пустяков!

– Кажется, догадываюсь…

– Правильно догадываешься – про тебя и твои аморальные проступки! И это ещё мягко сказано!.. Лишь ты из города отчалил, товарищу Сталину повезли послания!

– Этого негодяя Загоруйко? Да кто он и кто я?! Из какой он районной организации? Ничего про него в Астрахани не слышал…

– Зато он мастак, в таких грешках твоих сведущ, что уши вянут! Уверен, действует разветвлённая устойчивая группа, – спрятал конверт Богомольцев. – В ЦК мне поручили провести проверку этой писанины. Вот я и поджидаю одного из авторов здесь, чтобы организовать, так сказать, личную встречу, прежде чем ехать на место.

– Какие они все там сволочи! – брезгливо морщась, опрокинул рюмку водки Странников. – Своей рукой я уничтожил всех отщепенцев – выкормышей оппортуниста Муравьёва, вырастил смену энергичных партийцев! 70 процентов молодёжи, стыдно сказать, сифилисом страдало и дурью мучилось; при приёме в комсомол я их через больницы пропустил, оздоровил в заводских и фабричных ячейках, активистами многих сделал! Наконец, город от наводнения спас! Да при мне вылов рыбы в губернии увеличился в несколько раз, рыбодобытчики вздохнули полной грудью!.. И что я заслужил в благодарность?

– Вырастил ты!.. – гневно рявкнул на него Богомольцев. – Пишут они, что вырастил ты нэпманов толстопузых, пожирающих все завоевания астраханского пролетариата и его былую славу. А от себя добавлю, ты уж не обижайся, взрастил ещё Иуду на свою голову! Позабыл про лучшего советчика своего Трубкина?.. А его в первую очередь гноить следовало. Он с первых дней следил за каждым твоим шагом и, чуть что, сигнализировал Ягоде. Хорошо, что у меня везде свои люди успевали перехватывать. Так он, сука, поведав про это, начал организовывать коллективные обращения в ЦК, ЦКК и самому товарищу Сталину. Но, как был остолопом, так ума не прибавилось, не понял он, что его штучки дурно пахнут. Это раскол партии на фракции, а с фракционизмом у нас!.. – Он крепко сжал кулак и рубанул воздух. – Фракционисты теперь первейшие наши враги! Правильно Иосиф Виссарионович учит – самых коварных врагов ищи среди советчиков, шептунов, пытающихся зародить сомнения в наших стальных колоннах!