Текст книги "Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю"

Это может показаться современному читателю чем-то совершенно непродуманным, но первостепенным здесь является то, что Монтекукколи, как и Густав, проводил достаточно тщательные расчеты для принятия решения о том, вступать или не вступать в ту или иную намечавшуюся битву. Таков был подход в этой крайне неопределенной области принятия решений, способ прийти к фундаментально важным решениям более упорядоченным и методичным, чем до тех пор, образом. Еще раз подчеркнем важность не смешивать то, принимали ли верные в военном отношении решения генералы относительно конкретной битвы – в конце концов, вступая в битву, по крайней мере, один из генералов проигрывал, – с тем, как они приходили к тому или иному решению. На наш взгляд, все дело в том, что сражаться в эпоху битв было чревато такими издержками, что генералы просто не могли обойтись без расчетов возможных последствий битвы.

1700-е: Мальборо, Мориц Саксонский и Фридрих Великий

Восемнадцатый век известен как апогей эпохи Просвещения, и неудивительно, что попытки не только введения и использования, но и подчинения военных действий продуманному и наукообразному типу деятельности также достигли кульминации. Военные теоретики ставили искусство маневрирования выше успехов, которых можно было бы достичь посредством битвы. Однако эпоха вовсе не испытывала недостатка в битвах. Несколько военачальников были практически столь же агрессивны, сколь и ориентированы на битву генералы эпохи Наполеона и Клаузевица в следующем столетии. Карл XII (1682–1718), Джон Черчилль, герцог Мальборо (1650–1722) и Фридрих Великий (1712–1786) редко уклонялись от битвы – хотя два последних едва ли отрицали роль расчетов при поисках генерального сражения. Однако военные различия между семнадцатым и восемнадцатым веками носили скорее эволюционный, чем революционный характер. Стратегия, вооружения и тактика совершенствовались, но значительно не менялись.

Усовершенствования влияли на военное искусство парадоксальным образом. В 1750 году армии были более эффективным орудием, чем их предшественницы веком ранее, в основном благодаря эволюции искусства маневрирования и науки ведения артиллерийского огня. Войска, необходимые для осуществления поставленных задач, требовали усиленного обучения. Мориц Саксонский (1696–1750) пришел к выводу, что преимуществом обладает не более крупная, а лучшая армия. Хорошо обученные и надежные части пехоты могли изменить расположение и направление движения под огнем противника, маневрировать для уклонения от угроз, воспользоваться внезапной возможностью и в худшем случае отступить, сохранив боевой порядок, чтобы продолжить сражаться на следующий день. Способную на это армию вряд ли могла разбить армия, на это же не способная, если только соотношение сил не было столь велико, что квалификация была уже неважна. В конкуренцию включился и такой показатель, как производительность. Среди генералов того времени считалось непреложным фактом, что обучение действительно хорошего батальона пехоты должно было занять четыре года, что делало инвестиции в хорошую армию очень высокими даже в мирное время и значительно повысило издержки пополнения личного состава.

Прямые издержки войны также возрастали. (В предшествующее столетие, когда военные действия становились исключительной прерогативой великих королей, даже они были финансово стеснены связанными с войной расходами.) Растущие расходы были следствием нескольких факторов. Рост армий означал все более высокий оклад, поскольку регулярное жалованье в войсках уже стало нормой. (Все солдаты той эпохи ожидали оплаты той или иной формы по зачислению на службу.) Более крупные армии требовали больше вооружения. Почти всегда они изготавливались на различных королевских и государственных фабриках, что едва ли снижало его себестоимость. Укрепление стратегически важных городов, арсеналов и возможных путей вторжения требовало целых состояний. Часто раздутый ввиду политизированного распределения полномочий и званий офицерский корпус также был дорогостоящим. Некоторые правители предпочитали полагаться на «расходуемых» иностранцев, чем на своих, платящих подати, крестьянских парней. Налоговые поступления от последних оплачивали расходы на первых, с компенсирующим воздействием на государственный бюджет. В случае же вербовки крестьян доходы от налогов были бы потеряны дважды: во-первых, доходы от налогов, которые бы оплатил сам новобранец, во-вторых, налоговые поступления от других граждан, обычно плативших за него, что не только препятствовало развитию национальной армии, но и не снижало в какой-либо значительной степени расходы на ее содержание. Великие короли того столетия могли занять денег, но, как обнаружили правители Франции, готовность одних их одолжить не гарантировала способность других к их последующей выплате.

В то время как военные расходы продолжали расти в абсолютном выражении, в относительном выражении история выглядит более запутанной:

Было бы обычной ошибкой посчитать, что в долгосрочной перспективе существовала линейная или экспонентная тенденция к росту военных затрат. В абсолютном выражении, разумеется, цена средств вооружения и уровень оборонных бюджетов рос более или менее неуклонно с начала возникновения письменной документации. В относительном же выражении моделям свойственна более сложная конфигурация. Нам нужно соотнести военные расходы с размахом и частотой войны; с размером армий по отношению общего населения той или иной страны; с разрушительной силой военной техники («эффективнее за те же деньги») и прежде всего с общей производительностью экономики. Учитывая изменения в народонаселении, технологии, ценах и объемах производства, военные расходы на протяжении истории в целом колебались очень сильно. Эти колебания являлись движущей силой финансовых инноваций[272]272
  Ferguson, 2001, p. 25.


[Закрыть].

ТАБЛИЦА 4.1. Военные расходы монархий

Источник: Ferguson, 2001, p. 41.

По сути, доля королевских затрат на ведение войны действительно возросла, но не исключительно линейным образом (таблица 4.1). Отдельные же войны действительно стали более затратными.

Расходы войны шестнадцатого века могли измеряться в миллионах фунтов; к концу семнадцатого века они выросли до десятков миллионов фунтов, а на исходе наполеоновских войн издержки основных воюющих сторон могли достигать сотни миллионов фунтов в год[273]273
  Kennedy, 1987, p. 77.


[Закрыть].

Точность данной цитаты видна из некоторых конкретных цифр, отражающих расходы Британии в военное время (таблица 4.2). Конечно же, растущие расходы были тяжким бременем. Рост армий и флота мог поддерживаться лишь посредством усиления экономики. Способность «обеспечивать кредит и снабжение» объясняет, почему англичане смогли победить, казалось бы, более сильных французов. Способность новых национальных государств подготавливать и предоставлять ресурсы для ведения войны в семнадцатом и восемнадцатом веках была гораздо более значительным изменением, чем техника, которая радикально не менялась[274]274
  Kennedy, 1987, pp. 75–76.


[Закрыть].

Не изменилось в восемнадцатом веке и соотношение сил, которое стало даже более стабильным, чем во время необычайно хаотичного семнадцатого века. Несмотря на свое унижение в Семилетней войне, Франция оставалась крупнейшей державой той эпохи. Пруссия родилась как великая держава, Россия стала «игроком», в то время как Австрия уже приходила в упадок, а Испания вышла из политической игры. Как и прежде, подобные сдвиги не были радикальными и отражали скорее эволюционные, а не революционные изменения. Великие войны того века (Северная война, война за испанское наследство, война за австрийское наследство и Семилетняя война) велись для изменения баланса сил самыми разными путями, однако стратегическая картина менялась поразительно медленно. Ни один из этих конфликтов не достиг уровня тотальной войны, хотя и был к тому близок.

ТАБЛИЦА 4.2. Расходы Британии в ходе крупнейших войн, 1689–1815 (млн фунтов стерлингов)

Источник: Kennedy, 1987, p. 81.

Пожалуй, именно Семилетняя война (1756–1763) заслуживает краткого обзора из-за ее необычайного размаха и сложности. Когда она началась «официально», двое из участников (Британия и Франция) уже сражались в необъявленной войне на протяжении двух лет за контроль над Северной Америкой (Франко-индейская война). В 1756 году Франция, Россия и Австрия решили положить конец существованию Пруссии как великой державы. Фридрих Великий, король Пруссии, спровоцировал этот союз предшествующей аннексией Силезии, находившейся во владении Австрии. Британцы поддержали Пруссию, и не только из-за того, что они уже сражались с французами. Дело в том, что правящая династия Британии была немецкой и все еще обладала значительными владениями в Германии (Ганновер). В итоге поддержка Пруссии оказалась мудрым решением, а Британия – единственным очевидным победителем. Она нанесла поражение Франции в Северной Америке, Индии и на море. В Европе французы также не могли похвастаться достижениями. Пруссия еле выжила, и то лишь потому, что Россия внезапно вышла из войны в 1762 году. Но, по крайней мере, статус первой, как великой державы, был сохранен, а ее знаменитый правитель избежал войны на все последовавшие двадцать три года своего царствования. Австрия же не приобрела ничего.

Возвращаясь к нашему анализу, мы можем спросить: каким же образом изменения в военном искусстве и стратегии влияли на расчеты относительно затрат и выгод от участия в битве? Самое значимое изменение касалось расчетов дополнительных выгод. Они становились все меньше, поскольку теперь большинство конфликтов происходило скорее по границам и провинциям, чем в центральных регионах государств. В случае тотальной войны, в которой на кону стоит вся система жизнеобеспечения или уклад жизни, подвергать риску жизни пусть и огромного числа солдат имеет смысл. Но когда потенциальных выгод меньше – буквально говоря, предельных, – идти на большие жертвы уже не так рационально. Дело не в том, что потенциальные выгоды были меньше, а потенциальные потери – больше: государства-лидеры теперь могли потерять гораздо больше, в случае если кампания либо битва закончилась бы поражением. Это объясняет, почему некоторые страны – а не просто люди – вели себя более консервативно. Франция в войне за испанское наследство и трио Франции, Австрии и России в Семилетней войне могли многое потерять, что также может объяснить, почему противники в этих конфликтах вели себя более агрессивно. Аналогичным образом британцы в войне за испанское наследство могли позволить себе быть агрессивнее своих врагов или своих голландских союзников, поскольку британцы могли потерять свою армию и все же не быть завоеванными.

Возросшие общие военные расходы означали, что возросли и дополнительные издержки битв. Рисковать, вступая в битву, означало рисковать дорогостоящими военными частями. Чем агрессивнее был генерал, тем выше был потенциальный риск потерь: издержки неизбежно сопутствовали армии, подвергавшейся опасности. Вполне возможно, что генералы даже сталкивались с проблемой растущих предельных издержек: потеря двадцати пехотных батальонов могла оказаться более чем вдвое хуже потери десяти, если потеря двадцати полностью лишала армию ее боеспособности. Растущие расходы до предела осложняли некоторые проблемы. Для начала монархии того времени не могли позволить себе слишком много поражений. Хотя тогда общественное мнение еще не имело столько веса, сколько сегодня, после серьезной военной неудачи часто возникал вопрос о смещении того или иного командующего с его поста. Потерпевшая поражение армия теряла не только поле боя, но и свое вооружение и людей. Первые часто бросали бегущих с поля боя солдат – пушки приходилось оставлять в любом случае, кроме того, бегущие солдаты также часто дезертировали. Парадоксальным образом последняя проблема препятствовала и преследованию из-за проблематичности преследования рассредоточенных сил. А потому возможная выгода от полного разгрома противника в конечном итоге снижалась: полное поражение отнюдь не означало полного уничтожения.

Не все правители и генералы, по-видимому, смогли оценить воздействие растущих расходов. Огромные расходы Мальборо подорвали его альянс, его правительство и, наконец, его положение. Фридрих Великий фатально ослабил свое собственное положение посредством своей наступательной стратегии. Будучи при смерти, Людовик XIV оставил своему преемнику знаменитое признание о том, что он слишком любил войну и поэтому народ был чрезмерно обременен налогами. Конечно, каждый из этих правителей ожидал больших выгод от сражений с их соседями, которые могли компенсировать возросшие предельные издержки.

Даже более ориентированные на сражение военачальники признавали, однако, что арсеналы и другие ценные стратегические пункты следовало защищать и что это было важнее побед на поле боя. Риск потери стратегически важного города или арсенала был потенциальной стоимостью, превышавшей выгоду от нанесения поражения вражеской армии из-за одного довольно простого соображения. Выгода от дополнительной победы на поле боя не всегда была легко предвидима. Разбитый противник мог перестроиться или мог быть разбит наголову, так что мог и не восстановиться или же мог быть вынужден пойти на переговоры о мире. Напротив, потеря стратегически важного города либо арсенала действительно стоила определенной суммы налоговых поступлений, или в действительности означала потерю пункта снабжения боеприпасами, или же разрыв коммуникации с союзником или другим значимым городом. Дополнительная выгода была неопределенной, тогда как дополнительные издержки безусловно очевидными. Это следует иметь в виду, когда генералы подвергаются критике в эту эпоху за неприкрытую предосторожность.

Эта критика никогда не была обращена к Мальборо, который остается самым знаменитым и противоречивым генералом начала восемнадцатого века. Его характеристика неизменно подвергается пересмотру. Так, его представляют отважным генералом, разочарованным трусливыми голландскими союзниками, а совсем недавно – как гораздо более расчетливого человека, признававшего, что он работал со здравомыслящими голландскими союзниками. То, что он видел ключ к победе в генеральном сражении, сомнению не подлежит. По мнению Дэвида Чендлера, «с начала и до конца он был сторонником решающей битвы как единственного средства разбить военную мощь врага и таким образом сломить его волю к сопротивлению»[275]275
  Цит. по: Lynn, 1999, p. 273, n. 10.


[Закрыть]. На самом деле он проводил большую часть времени в маневрах и за обороной либо осадой крепостей. Тем не менее немногие генералы того века могли бы добавить к своему резюме четыре битвы, которые знамениты и по сей день (Бленхейм, Уденарде, Рамильи, Мальплаке).

Чендлер может быть прав относительно склонности Мальборо к генеральным сражениям, но это сразу не проясняет, почему он переходил к атаке в те или иные моменты времени. Одним из важных соображений, влиявшим на его расчеты, было вполне традиционным военным преимуществом – эффектом внезапности. Его атака в битве при Бленхейме (1704) нарушила одно из основных правил той эпохи, поскольку противник превосходил его по численности. От Мальборо и его союзников ожидали лишь отступления. Однако англичанин пожелал атаковать до того, как французы дождутся подкрепления. И как раз, когда его противники ожидали, что события будут развиваться по сценарию шахматной игры, ориентированной на маневры и присущей той эпохе, вместо этого в результате неожиданной атаки они были вовлечены в кровопролитную битву, закончившуюся полным разгромом французов (рис. 4.4). Подобным же образом в битве при Рамильи Мальборо атаковал вновь, когда французы ожидали от англичан лишь пассивных действий[276]276
  Roskolenko, 1974, p. 58 (Edward Creasy); Lynn, 1999, p. 304.


[Закрыть].

Что же заставило Мальборо нарушить традицию того времени? Очевидно, его расчеты издержек и выгод от вступления в битву отличались от расчетов его современников. Ожидая больших выгод, он был готов и к соизмеримо большим издержкам. И хотя правительства поощряли «своих генералов на бой лишь в самых благоприятных условиях», из четырех битв Мальборо лишь одна в лучшем случае отвечала подобному требованию. Он гораздо выше оценил вероятные дополнительные выгоды этой битвы. Голландцы, обычно сдерживавшие Мальборо, хотели «удержать потери и расходы на как можно более низком уровне», поскольку на кону стояла безопасность их государства. Безусловно, битва при Мальплаке, когда голландцы начали день с восьмьюдесятью батальонами пехоты, а закончили всего приблизительно с восемнадцатью, лишь укрепила их осторожную стратегию. Их потери оказались «столь тяжелыми, что голландская армия уже никогда не была такой, как прежде: пустующие ряды можно было со временем восполнить, однако Мальплаке постоянно омрачало ее память»[277]277
  Chandler, 1973, pp. 65, 322; Weir, 1993, p. 95; Weigley, 2004, p. 97.


[Закрыть].

РИС. 4.4. Битва при Бленхейме

Классический для восемнадцатого века пример шахматного маневрирования, Бленхейм представляет апофеоз успехов одного из наиболее агрессивных генералов той эпохи. Мальборо и принц Евгений Савойский (1) атаковали деревни Оберглау и Бленхейм (Блиндгейм). Французы (2) заполнили деревни своими резервами, ослабив центр своих позиций. Затем Мальборо начал массированную атаку на центр (3), что и привело к решительной победе.

Рисунок Дебры ван Туйль

Мальборо, по-видимому, действительно полагал, что решительные победы, даже при риске, вероятнее всего, приведут к благоприятному результату для обоих союзников. Но почему он поверил в это? Если бы он был делающим карьеру офицером, отказ от ограниченной тактики его предков мог иметь смысл; однако ко времени битвы при Бленхейме ему было уже далеко за пятьдесят, что для тех дней уже означало старость. Есть по меньшей мере два объяснения. Первое заключается в том, что он стремился к решающей битве как к средству достижения победы. Бленхейм «изменил ход войны». После десятилетий виртуозных маневров Мальборо восстановил категорию решительности применительно к битве – все четыре были явными победами, но не к войне в целом. Это привело к предположению о том, что Мальборо на самом деле вел расчеты соотношения издержек/выгод таким образом, который был благоприятным для его страны в отличие от его союзников: «Нельзя не прийти к выводу», пишут Уиндроу и Мейсон, «что на протяжении своей карьеры на посту командующего он оставался жертвой своих же ненасытных амбиций». Даже если так, Мальборо, несомненно, рассчитывал свои ожидаемые чистые выгоды, и в ответ на его обвинения в том, что он при этом опирался лишь на свои собственные предположения, мы можем сказать только, что именно это и делает каждый из нас и то, что экономическое понятие предельных издержек и выгод предписывает нам делать[278]278
  Lynn, 1999, p. 294; Weigley, 2004, p. 103; Windrow and Mason, 1991, p. 188.


[Закрыть].

Мориц Саксонский избрал совершенно иную стратегию, при которой его подсчеты предельных издержек и выгод более отражали тенденции интеллектуального развития той эпохи, чем подсчеты Мальборо: «Я не выступаю за генеральные сражения в особенности в начале войны; и я убежден в том, что искусный генерал может воевать и вовсе избегая таковых». Его труды, как и его карьера, указывают на высокий уровень приверженности подсчетам издержек и выгод боевых действий. «Я не хочу сказать, что при представившейся возможности сокрушить противника не следует его атаковать или воспользоваться его ошибками. Но я действительно считаю, что войну можно вести, не оставляя ничего на волю случая». Случайный читатель мемуаров Морица Саксонского мог бы отнестись к автору этих комментариев как к теоретику, не зная о том, что французский маршал был одним из самых способных солдат своей эпохи. В особенности он был искусен в использовании осад для получения преимущества. Он выступал за навязывание противнику осады, в ходе которой ждал истощения сил последнего, а затем атаковал. Его главная победа, при Фонтенуа (1745), показывает, как он умел использовать осаду для понуждения к битве, тем самым сочетая архаичный и современный стиль ведения боевых действий. Он умышленно осаждал город, просто чтобы втянуть противника в бой, что, собственно, и происходило. Он изменял соотношение издержки/ выгоды, создавая благоприятную ситуацию[279]279
  Maurice de Saxe, в Chaliand, 1994, pp. 588, 594; Browning, 1995, pp. 207–9.


[Закрыть].

Фридрих Великий, по всей видимости, сочетал стратегии Мальборо и Морица Саксонского. Возможно, это не было случайностью, поскольку король прилежно изучал военное искусство и военную историю. Он унаследовал одну из наиболее хорошо обученных армий в современной истории и повел сознательно агрессивную политику по превращению Пруссии в сильное государство. Он провел две войны, в целом продлившиеся пятнадцать лет, формально начав и первую и вторую, но провел последние двадцать три года своего правления в мирных размышлениях, избежав полного краха лишь по счастливой случайности.

Фридрих никогда не признавал, изменила ли едва не произошедшая катастрофа его взгляды и расчеты касательно издержек и выгод участия в битве. Можно лишь сказать, что вступал он в битвы часто. В течение Семилетней войны Фридрих провел одиннадцать битв, атаковал девять раз и явно ставил под угрозу исход битвы в двух остальных (рис. 4.5). Чтобы понять, почему так происходило, никаких расчетов не требуется. Хотя цена атаки была чрезвычайно высокой – небольшая и хорошо обученная армия Фридриха была крайне истощена, – выгоды также были велики. Альтернатива – оборонительная война маневров – привела бы к тому, что королевство было бы захвачено тремя наступавшими великими державами. Что же касается Густава-Адольфа, расчеты были действительно простыми.

Образ мыслей Фридриха влиял на его расчеты. Когда он вторгся в Богемию в апреле 1757 года, он намеревался провести «решительную кампанию, которая должна была закончиться уничтожением австрийской армии и разрушением ее способности вести войну». Что представляло собой разрыв с большинством традиций прошлого, и хотя это можно объяснить его неудачным географическим положением, возможно, он избрал бы этот маршрут, даже если бы он не был окружен.

Он утверждал, что «прусская армия всегда атакует», и придерживался этой формулы, даже когда она приводила к катастрофическим последствиям. Возможно, на его расчеты влияли его познания в истории. Просвещение, крайне активным участником которого он был, подчеркивало важность стремлений к познаниям как к средству разрешения проблем. Как и у позднейшего немецкого военного мыслителя, интерес Фридриха к победе в сражении до полного поражения противника объяснялся его изучением битвы при Каннах (216 г. до н. э.)[280]280
  Luvaas, 1966, p. 37; Pois and Langer, 2004, p. 15; Laffin, 1995, p. 141. См. также Alfred von Schlieffen, разработчик военной стратегии Германии в Первую мировую войну (см. главу 1).


[Закрыть].

РИС. 4.5. Семилетняя война

Семилетняя война (1756–1763) была прямой попыткой Франции, России и Австрии сдержать рост сильной в военном отношении, но географически уязвимой Пруссии, прозванной «королевством границ». Британия была естественным союзником Пруссии по двум причинам. Британская корона правила Ганновером, опасавшимся французского вторжения, а Британия воевала с Францией с 1754 года в Северной Америке (известной там как Франко-индейская война). Несмотря на все военное искусство короля Пруссии Фридриха II, его страна оказалась на грани уничтожения, когда непредсказуемый император России Петр III вышел из войны. Пруссия выжила, Франция была унижена, а Британия стала господствующей мировой державой.

Рисунок Дебры ван Туйль

Почему же расчеты Фридриха заставляли его прибегать к атакующей стратегии чаще его современников? Бесспорно, он был гораздо оптимистичнее, чем Мориц Саксонский или Монтекукколи. Фридрих не видел проблемы в численном превосходстве противника. «Если вы уступаете числом, не теряйте надежду на победу». В качестве компенсации численного меньшинства он прибегал к особенностям местности, уловкам, тактике и другим средствам. До определенной степени именно необходимость была источником его изобретательности в условиях позиционной войны той эпохи, при которых он не мог сражаться, так как его армия практически неизбежно уступала противнику в численности. Что заставляло Фридриха избирать наступательную тактику тогда, когда никто другой бы не атаковал, учитывая, что Мальборо уже был к тому времени мертв. Одно дополнительное соображение, однако, заключалось в том, что он предпочитал быстрые войны, поскольку затяжные стоили больше, при этом войска истощались[281]281
  Frederick the Great, в Chaliand, 1994, p. 606; Fuller, 1970, vol. 1, pp. 556–67.


[Закрыть].

Как уже упоминалось, в своих послевоенных трудах Фридрих явно не признавал, что был в шаге от катастрофы. Если бы русская императрица Елизавета не умерла в 1762 году и не оставила трон своему своенравному племяннику Петру III, расположенного к Фридриху, от Пруссии остались бы лишь смутные воспоминания. Однако из его трудов видно, что опыт заставил его избрать более тонкий подход к расчетам при принятии решения о вступлении в битву. «Никогда не давай бой, если он не служит какой-то важной цели», – советовал он. В сущности, он предлагал, что разрыв между предельными издержками и выгодами должен быть значительным: «Исход войны решается лишь в битвах, и она заканчивается лишь при их помощи. Таким образом, их следует вести, но при благоприятных условиях и со всеми преимуществами на твоей стороне»[282]282
  Luvaas, 1966, p. 139; Frederick the Great, в Chaliand, 1994, p. 608.


[Закрыть].

Это совсем не похоже на короля, атаковавшего столь часто и иногда в весьма спорных ситуациях. Его представления о расчетах изменились, по крайней мере, по четырем причинам. Во-первых, он открыто признавал, что случались вещи, которые было невозможно предвидеть или контролировать[283]283
  Frederick the Great, in Chaliand, 1994, p. 608.


[Закрыть]. Во-вторых, поле боя жестоко карало его за ошибки. Он не всегда побеждал. Из его одиннадцати битв три закончились поражениями, четвертая же очень на них походила. На деле же его боевой опыт оставляет еще более неоднозначное впечатление. Десять данных им сражений между 1756 и 1760 годами не помешали ни одному из трех его противников продолжить войну[284]284
  Одиннадцатая битва, при Буркерсдорфе, прошла в 1762 году. На тот момент России отступила, как и Швеция, так что характер войны полностью изменился.


[Закрыть]. В-третьих, его подсчеты были иногда ошибочны, и едва ли тому был причиной его интеллект, безусловно превышавший уровень обычного генерала. В битве при Кунерсдорфе (1759), например, он отдал приказ о крайне безрассудной атаке на русских просто потому, что был чрезвычайно низкого о них мнения (ошибка эта, судя по всему, повторяется с определенной регулярностью). И, в-четвертых, он мог открыть для себя другие способы ведения войны. Австрийский фельдмаршал Леопольд Й. М. фон Даун (1705–1766) позднее подвергался острой критике за свою оборонительную стратегию, но был высоко оценен пруссаками, сильно пострадавшими от его стратегии. Даун сражался в иной манере, нежели Фридрих, и сумел расстроить планы, на которые опирались расчеты короля. Пруссаки, надо отдать им должное, поняли это. Даун, которому было необходимо как по политическим, так и по военным причинам сохранять австрийскую армию, не очень-то лестно отзывался о прусском подходе к ведению войны. «Король, – говорил он, – часто вступал в сражение без достаточных оснований. По моему мнению, нам следует дать бой, если мы посчитаем, что выгода, которую мы извлечем из победы, будет больше вреда, который последует из отступления либо поражения»[285]285
  Pois and Langer, 2004, p. 18; Duffy, 2000, pp. 378, 398, 422–24.


[Закрыть].

Ранее мы предположили, что битва стала слишком важной, чтобы генерал не проводил надлежащие подсчеты вероятных последствий. Какой же урок нам следует извлечь из явных неудач Людовика XIV и Фридриха Великого для верного прогнозирования? Сами по себе эти неудачи не свидетельствуют против нашей точки зрения о том, что ожидаемые предельные затраты и выгоды обуславливали решение дать бой. То, что мы в действительности видим в обоих случаях, есть сложность, привносимая в военные расчеты, когда правители принимают решения, основанные на их национальных ресурсах, а не на ресурсах отдельной армии. Если бы Фридрих был генералом в прусской армии, не имея контроля над ресурсами всей страны, скорее всего, он не был бы столь безрассудным. Людовик XIV терпел поражение не по причине участия в дорогостоящих битвах, а скорее по причине ведения дорогостоящих войн. Его самый знаменитый противник Мальборо был гораздо агрессивнее, чем французский король, который в любом случае не командовал войсками на поле боя. И хотя в результате французской революции централизованное и богатое ресурсами государство еще не увидело свет, воздействие фактора «бесконечных» ресурсов на решение дать бой уже хорошо ощущалось.