Текст книги "Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю"

Кондотьеры и другие принципы экономики

В этой главе мы так или иначе затронули другие пять принципов экономики, исследуемых в этой книге. В данном разделе мы займемся их непосредственным рассмотрением. Принцип издержек упущенной выгоды упоминался уже неоднократно. В случае рассмотрения обеспечения личного состава, например, мы отметили, что чаще всего наемные солдаты имели незавидные перспективы карьеры в родных странах и, следовательно, им было нечего терять при подписании контракта с кондотьерами. Принцип также проявлялся в переменчивых решениях применительно к сравнительной пользе пехоты и кавалерии, и в итоговом переходе после 1360 года от принципа формирования barbuta («барбют») на lancea («копье»)[246]246
  См., например, Selzer, 2001, p. 56.


[Закрыть]. В сфере планирования издержки упущенной выгоды сыграли свою роль при сравнении относительных преимуществ и недостатков использования городского ополчения и профессиональных, пусть и наемных, сил. Данная тема, несомненно, заслуживает отдельного исследования. Принцип издержек упущенной выгоды также просматривался на арене боевых действий: битвы были далеко не кровопролитными, что не означало, что кондотьеры могли бездумно жертвовать людьми, лошадьми и снаряжением. И хотя людей можно было заменить и даже лошади и экипировка могли быть заменены новым работодателем, самые значительные альтернативные издержки скрывались в потенциальной потере репутации, которая могла сказаться на будущем потоке прибыли опрометчивого кондотьера.

Принцип упущенной выгоды тесно связан с принципом ожидаемых предельных затрат и выгод. Сказать, что экономические возможности того или иного человека на родине были незначительными и что он ничего не терял, пересекая Альпы для подписания контракта с компанией наемников, значит, что ожидаемые прибыли от этого решения перевешивали ожидаемые затраты. Таким образом, приключения манили, даже если ожидания могли и не оправдаться. В сфере логистики принцип проявляется в решениях, касавшихся системы снабжения. Уильям Каферро пишет о Великой компании Вернера фон Урслингена, ставшей моделью для последующих компаний наемников, что «компания привлекала к себе на службу юристов и нотариусов для разрешения правовых вопросов и составления контрактов (condotte), казначеев и банкиров для ведения финансов, священников и проституток для удовлетворения духовных и плотских потребностей соответственно». Каждая компания была организмом, стремившимся к временной привязанности к другим организмам, то есть так называемым «блуждающим государством», как их прозвал Бейли, или «кочевым военным государством», как называл ее Темпл-Лидер и Маркотти, мобильным государством, ищущим связи с оседлыми[247]247
  Caferro, 1998, p. 4; Bayley, 1961, p. 22, о компании Фра Мориале (или Фра Мориале в трактовке Бейли). Temple-Leader and Marcotti, 1889, p. 44, называют компании «кочевыми военными государствами: они выбирали своего капитана или принимали его при вступлении в уже сформированную компанию; капитан обладал большой властью, но она ограничивалась советом коннетаблей и маршалов, а к процессу принятия наиболее важных решений привлекались также рыцари или капралы».


[Закрыть]. Исследователям еще предстоит изучить множество деталей, чтобы понять, что же собой представляло перемещение тысяч вооруженных людей по территориям страны. Решения относительно духовных и плотских потребностей, безусловно, были вторичными по отношению к пище для людей и фуража для лошадей. Бесчисленные решения следовало принимать ежедневно и на самых разных уровнях в организации наемников относительно того, что необходимо иметь с собой, а что приобретать на месте.

Решения по соотношению выгод/затрат также принимались в отношении профессионалов. Вспомним, что, хотя Венеция формировала вооруженные силы локально, она тем не менее полагалась на известных зарубежных оружейников, пока местные не обучились новым навыкам. Еще одно решение – о рентабельности, обычно более простое – касалось длительности военного сезона. Обеспечение фуража для лошадей означало поиски зимних квартир. Отважный кондотьер, таким образом, для большего эффекта мог начать внезапную атаку. Кондотьеры были братством с неписаными, но твердыми законами чести. Что также подразумевало принятие решений любопытного рода: стоит ли вести кампанию, выиграть битву, но потерять лицо за бесчестное поведение?

Принцип замещения также очевиден. Следует ли городу заменить своенравных местных на вооруженных чужаков? Следует ли поменять одного кондотьера на другого? Следует ли расквартировать кондотьеров в сельской местности или позволить им грабить городские окрестности? Отметим постепенную замену кавалерии на пехоту в 1300-х, но также то, что возобновление фортификаций в 1400-х снизило цену кавалерии и опять-таки благоприятствовало пехотинцам. В качестве побочного следствия – лошадь стала менее значимой, а тягловый скот – более, и последний стал заменять первую. Замещение также видится в эволюции применявшейся системы выплат. Изначально выплачиваемые при посредничестве компании и кондотьера суммы в итоге стали выплачиваться солдатам непосредственно нанявшим их городом.

Принцип убывающей предельной отдачи было бы вполне уместно рассмотреть в связи с вопросом о размере той или иной кондотьерской компании. Мы знаем, что силы наемников начинали отсчет от дюжин и сотен, заканчиваясь тысячами и десятками тысяч. Они становились крупнее со временем, но не все сразу. Что предполагает, что должны были существовать практические границы их использованию в любой кампании или битве, – иными словами, убывающая предельная полезность, пока не пришло время технологии введения в бой крупномасштабных сил. Этот принцип легко заметен в действии в том, что как никогда большое число пехотинцев с их ограниченной зоной эффективности было менее полезным, чем небольшая, но более мобильная кавалерия. Убывающая отдача прекрасно прослеживается на примере доспехов. Все более тяжеловооруженный рыцарь и лошадь просто увязнут под тяжестью собственного веса. Вместо чего следовало найти определенный компромисс между доспехами и мобильностью. Принцип убывающей предельной отдачи также иллюстрируется на примере попытки Венеции построить фортификационные сооружения на западе. Менее удаленные фортификации приносили больше выгоды, чем все более удаленные. Наконец, этот принцип также можно наблюдать на примере взаимодействия рабочей силы с физическими особенностями той или иной местности: дополнительные люди, лошади и экипировка, посланные на равнины, принесут отличные доходы в сравнении с тем же числом дополнительных сил, посланных в горы, будь то Альпы или Апеннины.

В данной главе мы сфокусируемся на проблемах, возникающих в связи с асимметричной информацией. Два типа, обсуждаемых в этой книге и в данной главе, связаны с потребностью заставить каждого из контрактантов раскрыть определенные характеристики, важные для другой стороны (преодоление скрытых характеристик), и потребность воспрепятствовать друг другу совершить действие, вредящее другой стороне (преодоление скрытого действия). В первом параграфе главы неоднократно указывается на усилия кондотьеров по достижении «капитала репутации», которая бы символизировала их надежность. Джон Хоуквуд был среди первых воинов, сумевших создать «бренд», за что был щедро вознагражден, как и Венеция, в качестве нанимающей стороны к концу рассматриваемого нами периода. Подобным же образом смотры и регулярные инспекции должны были гарантировать тот факт, что лошади и экипировка, которыми, по их утверждениям, обладали наемники, соответствовал действительности. Постепенная эволюция сложной и централизованной военной администрации с обеих сторон не только содействовала достижению чисто хозяйственных целей, но и служила для предупреждения сторон о намерениях и возможностях друг друга. Та же цель достигалась участием в битве самого кондотьера. Ясно, что тот или иной город гораздо легче пойдет на заключение контракта с человеком, чьи действия и компетентность на поле боя в прошлом могли наблюдаться (проявляться), чем с неизвестным, умеющим лишь разглагольствовать.

Разрешить проблему скрытого действия пытаются самыми разными путями. Например, общепринятое использование основной выплаты и премии служило для гарантии того, что люди будут прикладывать требуемые усилия, как это же осуществлялось оговорками о возможном продлении контракта. Те, кто не прикладывал ощутимых усилий, не получал премиального вознаграждения и не добивался продления контракта. Действие должно было быть обнаружено, чтобы быть вознагражденным. Со временем города даже посылали своих наблюдателей на поле боя, чтобы следить за нанятыми войсками. То же относилось к лошадям, потерянным в схватке. Слишком часто сталкиваясь с ложными заявлениями об утрате лошади, города стали оговаривать в контракте, чтобы солдаты представляли зарегистрированную шкуру своей мертвой лошади (с клеймом), перед тем как требовать возмещения или денежной компенсации.

ТАБЛИЦА 3.1. Иностранцы в армиях восемнадцатого века

Источник: Thompson, 2002, p. 29. См. также илл. 4.6 (следующая глава)

Таблица в приложении подытоживает примеры, встречавшиеся в данной главе для каждого из экономических принципов и военных аспектов (личный состав, логистика, технология, планирование и боевые действия). В том, что касается главного вопроса данной главы, нет сомнений, что экономика контрактов сыграла крайне важную роль в кондотьерском периоде в Италии эпохи Возрождения.

Заключение

Наемники пользовались спросом как до 1300-х, так и после 1400-х годов, однако их использование достигало легендарных высот в эти годы в Италии. Почему оно затем сошло на нет, и было ключевым вопросом данной главы. Большая часть литературы подчеркивает, что изменилась природа военных действий или же природа формирования альянсов между городами-государствами. Например, Джанис Томсон пишет: «Государственные правители желают власти и богатства. Для достижения этих целей они предпочитают эксплуатировать негосударственное насилие – именно такой выбор приводил к желаемым результатам. Он также приводил и к непреднамеренным последствиям в форме негосударственных практик принуждения, которые государство не санкционировало, не могло контролировать и само становилось их жертвой. Предпочтения государства не менялись: претерпевали изменения знания правителей о непреднамеренных последствиях их попыток реализовать свои предпочтения[248]248
  Thomson, 2002, p. 20.


[Закрыть].

Как мы считаем, контрактная экономика полезно дополняет и завершает объяснения, предоставляемые военной наукой (ведение войны) и теорией международных отношений (создание союзов). Силы наемников продолжали полномасштабно использоваться повсеместно в Европе (таблица 3.1), но контрактная форма их найма изменилась. Вместо независимых компаний они уже были связаны контрактной, а следовательно, организационной формой с возникавшими регулярными армиями континентальных стран[249]249
  Схожая судьба была уготована другим негосударственным агентам насилия, таким как приватиры (каперы) и торговые компании. Перед ними стоял выбор: слияние с санкционированными либо управляемыми государством органами, обладавшими полномочиями, собственностью и контролем над использованием насилия, либо полное упразднение посредством запретов и объявления вне закона. См. Thomson, 2002; также см. Singer, 2003, и Brauer, 1999.


[Закрыть].

Приложение. Кондотьеры – справочные материалы

Глава 4. Эпоха битв, 1618–1815: затраты, выгоды и решение дать бой

В Средневековье битвы между крупными армиями были относительно редки. Театр военных действий в основном представлял собой осады и стычки, при этом большинство столкновений возникало в непосредственной связи с осадами (см. главу 2). В эпоху Возрождения эта картина начала меняться, поскольку окрепшие правительства, рост городов и использование пороха вытеснили военные действия из сферы частной жизни (глава 3). К семнадцатому веку война стала прерогативой крупных династий, маневрировавших и сражавшихся друг с другом, имея гораздо более крупные и дорогостоящие армии. Например, за период между шестнадцатым и восемнадцатым веками численность французской армии мирного времени выросла в пятнадцать раз. Потенциальные затраты и сложность замены данных войск привели к беспрецедентной осмотрительности множества генералов той эпохи, выразившейся в «золотом правиле», согласно которому высококвалифицированные солдаты были слишком дорогими, чтобы ими разбрасываться[250]250
  Lynn, 1999, p. 50; Liddell Hart, 1967, p. 93.


[Закрыть].

Тем не менее «великие» битвы – столь привычное дело между 1618 и 1815 годами, что этот период эпохи Просвещения вполне законно можно назвать эпохой битв. Таким образом, осторожность на поле боя все же не стоит преувеличивать. Командиры действительно стремились к битве, когда условия тому благоприятствовали, и некоторые из наиболее знаменитых – швед Густав-Адольф, англичанин Мальборо и пруссак Фридрих Великий – были и одними из наиболее агрессивных генералов в истории.

С французской революцией (1789) преобладавшее стремление к уклонению от битв уступило доктрине решающих битв. На протяжении двух веков армии маршировали, сталкивались, сражались и распадались. Могли проходить недели и месяцы перед следующим крупным столкновением. Почти каждая битва была однодневным событием. Однако с промышленной революцией появились усовершенствованная боевая техника и стратегическая методика, позволявшие вести более продолжительные военные действия. Новая тенденция, впервые проявившаяся в эпоху наполеоновских войн, ярко прослеживалась по ту сторону Атлантики на завершающих стадиях американской Гражданской войны (1861–1865; см. главу 5) и достигла кульминации в Первую мировую войну (1914–1918). В ходе великой войны генералы могли выбирать, когда начинать наступление, но теперь «битва» была длительной и непрерывной, без единого шанса спокойно обдумать свои последующие шаги, что было прискорбно для солдата Первой мировой войны, поскольку его генерал был приучен следовать примеру великих полководцев прошлого. Бэзил Лиддел Гарт был менее мягок, называя образование своих командиров «теоретической диетой, дополняемой обрывками истории, приготовленных на потребу общепринятым вкусам, а не на опыте реальной истории»[251]251
  Liddell Hart, 1976 [1934], p. 48.


[Закрыть].

Нелегко разработать методологию подбора битв и командиров для целей этой главы, обоснованную с эмпирической точки зрения. Полноценное эмпирическое исследование всего периода потребовало бы написания целой книги. Хотя события и решения, избранные нами, несомненно, не удивили бы любого военного историка, мы признаем тем не менее, что предстоит еще много работы. Глава построена следующим образом. Во-первых, мы рассмотрим экономическое понятие ожидаемых предельных затрат и предельных выгод применительно к решению принять бой или от него уклониться. Затем мы рассмотрим некоторые эпизоды 1600-х и 1700-х годов. Мы порассуждаем как о роли, так и о влиянии Наполеона, анализ действий которого, инновационных, либо просто отражавших французскую революцию, едва ли можно было бы опустить при проведении любого исследования «битвы» как исторического феномена. Наконец, мы вкратце обозначим то, как оставшиеся пять принципов экономики, используемые в данной книге, могут быть применены к эпохе битв. На рис. 4.1 указаны места проведения обсуждаемых в данной главе битв.

По поводу того, была ли французская революция переломным моментом в военной истории, споры не утихают до сих пор, однако в этой главе мы твердо придерживаемся именно этого взгляда. Французская революция либо стала началом, либо представляла собой кульминацию обширной экспансии национальных вооруженных сил. Возникновение национального государства в семнадцатом и восемнадцатом веках обеспечило лидеров государства ресурсами для ведения войны. И дело было не только в том, могло ли оно позволить себе ее содержание либо легитимировать введение обязательной воинской службы. По мере экономического расцвета и прогресса способность государства вести войны стремительно развивалась. Мощную эмоциональную поддержку в сражениях оказывал национализм. Не французская революция изобрела национализм, однако она в полной мере его использовала.

Финансовые и экономические изменения, позволившие современному государству поддерживать свои военные устремления, происходили одновременно с введением пороха. В 1400-х годах рождение государственного бюджета совпало с появлением эффективного огнестрельного оружия. Что, в свою очередь, потребовало новые типы фортификационных сооружений, способных выдерживать пушечный огонь. Частные военные действия стали финансово невозможными. Вместо этого государство приобрело две монополии – военную и налоговую – и могло также осуществлять займы. Национальные долги стремительно росли как раз от займов для ведения (и в течение) войн. Налогообложение становилось инновационным и универсальным, что, в свою очередь, требовало усиленного надзора за экономической деятельностью, а также большей монетизации[252]252
  Tilly, 1990, pp. 74–76, 87, 89.


[Закрыть]. Иными словами, налоги не могли эффективно выплачиваться либо собираться натурой, а потому возросла роль наличных денег.

РИС. 4. 1. Местоположение битв, обсуждаемых в главе 4

Иллюстрация Губерта ван Туйля

Но модернизация столкнулась с множеством препятствий. В то время как феодализм устаревал, многие его традиции сохранялись, включая целый ряд необоснованных прав и привилегий для дворянства, Церкви, отдельных городов, монархии и различных провинций. Французская революция все это упразднила и создала национальные вооруженные силы нового образца. Она ознаменовала эпоху революций (1789–1914), более подробно рассматриваемую в главе пятой на примере американской Гражданской войны.

Ожидаемые предельные издержки и выгоды сражений

Любой маневр, рискующий завершиться сражением, сражение и предлагает. Для анализа того, почему и как командиры принимали решение вступить в бой, мы обратимся к экономическому принципу ожидаемых предельных затрат и выгод, детально рассмотренному в главе первой, но изучаемому в данном случае повторно с особым вниманием к принятию решения дать бой[253]253
  Синонимами термина «предельный» являются крайние, дополнительные или приростные издержки или выгоды, то есть издержки и выгоды предстоящего действия в дополнение к тем, что уже понесены вследствие предшествовавших действий.


[Закрыть].

Учитывая растущие размеры армий в эпоху битв, затраты на ее содержание в мирное время и подготовительные военные расходы уже были грандиозными. При объявлении и начале войны они вырастали еще больше. Таким образом, выбор того, вступать в ту или иную битву, не подразумевает всю сумму, а скорее ожидаемые дополнительные затраты и выгоды, которые участие в битве может за собой повлечь. А значит, оправдывается ли скачок в ожидаемых дополнительных издержках ожидаемой дополнительной выгодой? Война включает практически бесконечный набор переменных. Если бы их можно было вычислить с определенной долей точности, принятие решения относительно того, следует ли вступить в бой или от него уклониться, во многом стало бы уже делом техники. В действительности же переменные величины военных действий осложняются значительной неопределенностью в отношении ожиданий. Это может объяснить, почему попытки подчинить военные действия строгим математическим моделям, изложенные в книгах «Концепция, алгоритм и решение» и «Числа, прогнозы и война», в лучшем случае приводили к неоднозначным результатам[254]254
  Druzhinin, Kontorov and Shtemenko, 1973; Dupuy, 1979.


[Закрыть]. Данная проблема прекрасно сформулирована Карлом фон Клаузевицем:

При этом многообразии и неопределенности всевозможных отношений приходится взвешивать множество величин, оценка значительной части коих может быть произведена только по законам вероятности. Если полководец не охватит всего этого своим глубоким прозорливым умом, то возникнет путаница заключений и соображений и утратится возможность правильного суждения. В этом понимании Бонапарт был совершенно прав, говоря, что многие вопросы, стоящие перед полководцем, являются математической задачей, достойной усилий Ньютона и Эйлера[255]255
  Цит. по Milward, 1977, p. 18.


[Закрыть].

Неопределенность глубоко присуща военным действиям, поскольку война – явление сложное и изменчивое, и все решения здесь принимаются на основе неполной информации. Принятие решений на поле боя носит крайне динамичный характер: согласно Питеру Танхольму, требуется ряд взаимосвязанных решений, действия лица, принимающего решения, изменяют природу проблемы, а решения должны приниматься в реальном времени, то есть немедленно. Он мог бы еще добавить, что ввиду стремительности изменений при военных действиях большая доля решений просто не поспевает за событиями. Как результат, формальные шаги командующего, предписанные в современных учебниках военного дела, часто оказываются совершенно неадекватными. В шведской армии, согласно Танхольму, в ходу процесс принятия тактических решений, состоящий из двадцати двух шагов. Неудивительно, что появляется весьма значительный разрыв между подобными замысловатыми моделями и действиями офицеров, сталкивающихся в действительности с хаосом и неопределенностью войны[256]256
  Thunholm, 2005, pp. 43–44, 47.


[Закрыть].

Экономическое понятие ожидаемых предельных (либо дополнительных) издержек и выгод не пренебрегает влиянием личностной психологии. Экономические принципы поведения не утверждают, что все люди будут анализировать ту или иную ситуацию одним и тем же образом. Экономисты просто говорят, что все индивиды будут оценивать дополнительные издержки в зависимости от дополнительных выгод. Просто они будут это делать по-разному и, скорее всего, придут к различным заключениям и решениям, основанным на этих заключениях. Напомним пример о седьмом куске пиццы из первой главы. Для одного (Брауэр) дополнительная выгода, приобретаемая от поглощения седьмого куска, учитывая, что он уже съел шесть, легко может оказаться меньше, чем для другого из нас (ван Туйль). Для Брауэра эта выгода могла не оправдываться ценой выплаченного доллара; однако для ван Туйля доллары, выплаченные за седьмой кусок, представляют стоимость, которая меньше, чем выгода от приобретения и съедения этого куска. Выбор ван Туйлем седьмого куска есть результат его представления о дополнительной выгоде в сравнении с дополнительными издержками. Подход психологической или поведенческой экономики изучает предпочтения, тогда как традиционный экономист просто отмечает, что предпринятое действие есть результат этих предпочтений.

То, как индивид оценивает и реагирует на специфическую ситуацию (экономическая перспектива), является результатом того, как этот индивид обрабатывает информацию, имеющую отношение к данной ситуации (психологическая перспектива). Индивидуальные особенности могут обостряться под давлением необходимости осуществлять командование, как отмечает историк Барбара Такман: «Говорят, что высшее командование в условиях сражения – единственный вид человеческой деятельности, который носит тотальный характер, поскольку он требует равного проявления физических, интеллектуальных и нравственных способностей одновременно. Я попыталась опровергнуть эту сентенцию (будучи по природе или, возможно, по призванию склонной сопротивляться любым обобщениям) и подумать об альтернативах утверждавшемуся, однако таковых не нашлось. В действительности лишь одно полководческое искусство обладает подобной характеристикой»[257]257
  Tuchman, 1981, p. 177.


[Закрыть].

Под давлением подобных условий одни справляются лучше других. Робкий генерал преувеличивает потенциальные издержки, в то время как отважный обращает внимание на выгоды. Некоторые знаменитые полководцы неизменно атаковали, покуда на то имелись возможности. Они не пренебрегали оценкой издержек и выгод предстоящего действия. Но такие полководцы, как Густав-Адольф, Фридрих Великий и Наполеон, были склонны полагать, что атака всегда предпочтительнее, а решающая победа всегда возможна. Возможные выгоды просто больше занимали их внимание, чем у других. Они рассматривали издержки и выгоды ни больше ни меньше, чем, например, Джордж Б. Макклеллан, американский генерал, расчеты которого всегда уводили его от наступления (глава 5). Его и ценностные ориентиры трех агрессивных лидеров отличались, но это лишь означало, что их расчеты приводили к различным оценкам, заключениям и действиям, основанным на данных заключениях.

Оценки относительно ожидаемых издержек и выгод предстоящей битвы, например, полководца и простого человека неизбежно различаются. Для солдат жизнь во время кампании была борьбой за пропитание, кров и выживание, а их дневники переполнены ужасающими рассказами о сражениях, в которых важно было лишь выжить. В то время как солдат мог надеяться лишь на выживание и возвращение домой, это вряд ли было типичной точкой зрения генерала, и наиболее прославленными в истории оказывались зачастую те, кто с легкостью распоряжался жизнью других[258]258
  Для примера из жизни Наполеона см. Walter, 1993. Афоризм «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц» приписывается Фридриху Великому.


[Закрыть]. Что можно выиграть, лишь вступая в битву, и какой ценой? Прекрасным и разумным ответом было бы: «Уничтожить врага и победить в войне». В действительности же такой, а как предположил Расселл Ф. Вейгли, даже главной целью было уничтожение или, по крайней мере, решительная победа:

От Густава-Адольфа до Наполеона военная стратегия обычно представляла собой попытки уничтожить вражескую армию именно в битве в качестве стремительного и эффективного осуществления подобной цели… Стремление к решительной битве было рационалистическим усилием профессионального солдата сделать войну рентабельной, так как незамедлительность решения посредством битвы обещала предотвращение чрезмерного напряжения ресурсов государства… Стратегия уничтожения врага в битве была рациональной реакцией на сложности достижения целей политики посредством войны[259]259
  Weigley, 2004, pp. 536–37.


[Закрыть].

Можно считать тогда, что подсчеты ожидаемых издержек и выгод каждого дополнительного вступления в битву имеют рациональную цель: снизить общую стоимость (суммарные издержки) войны. Даже те, кто был бы не согласен и фокусировался скорее на неопределенной природе европейских военных действий семнадцатого и восемнадцатого веков, согласились бы с мнением, что военные действия, оставляющие нерешенными основные вопросы, можно считать лишь относительно дешевыми[260]260
  Fuller, 1970, vol. 2, p. 36 (цитируя взгляды Гиберта); см. также Weigley, 2004, p. 73.


[Закрыть].

Таким образом, мы считаем, что наиболее агрессивные генералы той эпохи, жаждавшие убедительных результатов, пытались сократить долгосрочные издержки. Как пишет Вейгли:

Война между 1631 и 1815 годами вращалась вокруг крупномасштабных битв потому, что в эту эпоху, более чем в какую-либо иную, экономические, социальные и технологические обстоятельства войны позволяли собирать десятки тысяч солдат на одном поле для проведения сражения, тогда как в то же самое время военные стратеги надеялись посредством битвы гарантировать осуществление своих решений в войне и тем самым послужить тем целям, ради которых люди шли на войну, с быстротой и стремительностью, которая бы удерживала военные расходы на разумном соотношении с достигнутыми целями[261]261
  Weigley, 2004, p. xii.


[Закрыть].

Далее он наблюдает, что «так называемый период ограниченной войны просто сотрясался от сигналов к бою» и что цели войны вовсе не всегда были ограниченны; Людовик XIV (1638–1715) стремился к гегемонии в Европе, в то время как Семилетняя война велась с целью уничтожить Пруссию как великую державу[262]262
  Weigley, 2004, p. 537.


[Закрыть].

Если прав Вейгли, расчет при решении дать бой был довольно простым – традиционное стремление к решающим результатам. Но сам Вейгли отмечает, что такие результаты достигались редко, издержки же «фантастически» возрастали. Он добавляет: «Если войны не приводили к решениям, при которых издержки были пропорциональны их целям даже тогда, то и всю историю войны следует рассматривать как историю практически непрерывных бесплодных попыток». Полностью уничтожить армию в ходе одной битвы удавалось редко, а еще реже это приводило к концу войны. Генералы той эпохи были прекрасно знакомы с военной историей, они знали цену стратегии «все или ничего», а в своих трудах и мемуарах они убеждали своих собратьев по призванию быть осторожнее. Вейгли соглашается, что «европейцам восемнадцатого века было свойственно вести войну в рамках цивилизованных границ» и что офицеры тех дней признавали, что «безоглядная жестокость, скорее всего, оказывалась стратегически контрпродуктивной». Он был прав, предполагая, что ограниченные военные действия не означали уклонение от битв, но несомненно то, что многие возможности вступить в бой сознательно отклонялись. «Стратегический и тактический акцент был на маневрах и уклонении от ненужных столкновений, а также не на поисках врага для его истребления».

Даниель Дефо наблюдал, как армии «как могли, увиливали от столкновений или же, мягко говоря, играли друг с другом в прятки, а затем маршировали на зимние квартиры». Вступать в битву без «убедительной причины» воспринималось как «batailliren, или сражаться ради того, чтобы сражаться». Затраты, проблемы с материальным обеспечением и отвращение к варварству Тридцатилетней войны – все вместе способствовало ограничению эскалации войны[263]263
  Weigley, 2004, pp. xii – xiii, 195, 542; Montgomery, 1968, p. 322; Baumgartner, 1991, p. 297; Duffy, 2000, p. 398; Fuller, 1970, vol. 2, p. 36.


[Закрыть].

Но если битвы были редки, были ли расчеты генералов нацелены лишь на решающий результат? Совсем необязательно. Большинство генералов не хотело сражаться, пока армия не обретет надлежащей боеготовности. Что отнимало немало времени, а также давало время подготовить свои позиции и противникам. Таким образом, решающий результат требовал чрезвычайно агрессивной тактики, чреватой огромными затратами, либо значительного численного превосходства, что случалось не так уж часто, или явного интеллектуального превосходства одного генерала над другим, что также встречалось нечасто. Таким образом, вступить в бой – означало тщательно сопоставить, можно сказать, подсчитать то, что следует приобрести, с тем, чем придется пожертвовать. Как мы увидели, полное уничтожение не было и не могло быть неизменной целью битвы, и многие из них велись ради гораздо более скромных выгод. Материальная выгода значительного ущерба или даже полного уничтожения вражеских сил, несомненно, являлась одной из возможных целей, которая, однако, редко достигалась. По сути, если только не заходила речь о массовом дезертирстве, даже «разбитая» армия могла перегруппироваться. Более очевидной целью вступления в битву было нанесение противнику непоправимого ущерба и его истощение. Например, в ходе американской революционной войны Натаниэль Грин победил британскую армию на юге, не выиграв ни единой битвы. Он руководствовался оригинальным соображением, что каждый британский убитый был невосполнимой потерей. Немногие генералы заявляли об изнурении противника как о стратегии военного времени, но именно подобная стратегия в итоге проявляется в таком множестве войн, что, вероятно, чаще, чем кажется, является осознанной тактикой. Среди тактических выгод битвы можно упомянуть «оттеснение противника», в результате которого тот вынужден отступить, потеряв выгодные позиции, хорошее месторасположение лагеря с множеством припасов и другие преимущества; даже небольшое продвижение может позволить удачливой армии достичь успеха. Защита, освобождение и приобретение новых территорий – все это обеспечивает, по крайней мере, временное военное преимущество, которое может заставить противника пойти на непродуманные контрудары. Другие тактические выгоды битвы позволяют задержать противника, расстроить планы либо получить информацию о его планах, методах и расписании или же просто приобрести полевой опыт, пройдя «боевое крещение»[264]264
  Незапланированные битвы с максимальными потерями могут случаться, например, вследствие неудавшейся атаки. «Обычно завладеть полем боя – общепринятый критерий победы в сражении»; Helmbold, 1971, pp. 1–2.


[Закрыть].

Психологические выгоды решения дать бой заключались не только в том, чтобы, по возможности, унизить и деморализовать противника, но и в том, чтобы избежать обвинений в трусости. Даже в двадцатом веке страх быть обвиненным в трусости влияет на поведение военачальников в важных ситуациях (например, Мидуэй, 1942). Считалось даже, что решение Германии начать войну в 1914 году, по сути, основывалось на таких эмоциональных факторах, как гнев и фрустрация, усиливших ненадежное положение германского императора. Сражаться, отстаивая свою честь, не считалось иррациональным, поскольку тот, кто сражается для ее защиты, вероятнее всего, не будет атакован. Кроме того, подпорченная репутация скоро могла оказаться слишком дорогостоящей[265]265
  Offer, 1995, pp. 217–20, 223–25.


[Закрыть].