Текст книги "Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю"

Приложение

Премия Шведского государственного банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля

2007 Леонид Гурвич, Эрик Мэскин и Роджер Майерсон: «создание основы теории механизмов распределения».

2006 Эдмунд Фелпс: «анализ межвременного обмена в макроэкономической политике».

2005 Роберт Ауманн и Томас Шеллинг: «за вклад в лучшее понимание конфликта и сотрудничества при помощи теории игр».

2004 Финн Э. Кидланд и Эдвард К. Прескотт: «за вклад в динамическую макроэкономику: согласованность во времени экономической политики и деловых циклов».

2003 Роберт Энгл и Клайв Грэнджер. Энгль: «за разработку методов анализа экономических временных рядов с временными изменениями» (ARCH). Грэнджер: «за разработку методов анализа экономических временных рядов с общими трендами (коинтеграция)».

2002 Дэниел Канеман и Вернон Л. Смит. Канеман: «за применение психологической методики в экономической науке, в особенности при исследовании формирования суждений и принятия решений в условиях неопределенности». Смит: «за лабораторные эксперименты как средство в эмпирическом экономическом анализе, в особенности в анализе альтернативных рыночных механизмов».

2001 Джордж А. Акерлоф, А. Майкл Спенс и Джозеф Ю. Стиглиц: «за их анализ рынков с асимметричной информацией».

2000 Джеймс Дж. Хекмэн и Дэниел Л. Макфадден. Хекмэн: «за разработку теории и методов для анализа селективных выборок». Макфадден: «за его разработку теории и методов анализа дискретного выбора».

1999 Роберт А. Манделл: «за анализ денежной и фискальной политики в рамках различных режимов валютного курса, а также анализ оптимальных валютных зон».

1998 Амартия Сен: «за его вклад в экономическую теорию благосостояния».

1997 Роберт К. Мертон и Майрон С. Шоулз: «за новый метод определения стоимости производных ценных бумаг».

1996 Джеймс Э. Миррлис и Уильям Викри: «за их фундаментальный вклад в экономическую теорию стимулов и асимметричной информации».

1995 Роберт Э. Лукас-мл.: «за разработку и применение гипотезы рациональных ожиданий, трансформацию макроэкономического анализа и углубление нашего понимания экономической политики».

1994 Джон К. Харсаньи, Джон Ф. Нэш-мл. и Райнхард Зелтен: «за их первооткрывательство в области анализа равновесия в теории некоалиционных игр».

1993 Роберт В. Фогель и Дуглас К. Носс: «за передовые исследования в области экономической истории с помощью экономической теории и количественных методов для объяснения экономических и институциональных изменений».

1992 Гэри С. Беккер: «за исследования широкого круга проблем человеческого поведения и реагирования, не ограничивающегося только рыночным поведением».

1991 Рональд Г. Коуз: «за открытие и иллюстрацию важности трансакционных издержек и прав собственности для институциональных структур и функционирования экономики».

1990 Гарри М. Марковиц, Мертон Г. Миллер и Уильям Ф. Шарп: «за их передовую работу в области теории формирования цены финансовых активов».

1989 Трюгве Хаавельмо: «за его разъяснения в основах теории вероятностей и анализ одновременных экономических структур».

1988 Морис Алле: «за его новаторский вклад в теорию рынков и эффективного использования ресурсов».

1987 Роберт М. Солоу: «за его вклад в теорию экономического роста».

1986 Джеймс М. Бюкенен-мл.: «за исследование договорных и конституционных основ теории принятия экологических и политических решений».

1985 Франко Модильяни: «за его новаторский анализ рынков сбережений и финансов».

1984 Ричард Стоун: «за фундаментальный вклад в развитие системы национальных счетов, значительно улучшивший основы эмпирического экономического анализа».

1983 Жерар Дебрё: «за введение новых аналитических методов в экономическую теорию и за его коренной пересмотр теории общего равновесия».

1982 Джордж Дж. Стиглер: «за новаторские исследования промышленных структур, функционирования рынков, причин и результатов государственного регулирования».

1981 Джеймс Тобин: «за анализ состояния финансовых рынков и их влияния на политику принятия решений в области расходов, на положение с безработицей, производством и ценами».

1980 Лоуренс Р. Кляйн: «за создание экономических моделей и их применение к анализу колебаний экономики и экономической политики».

1979 Теодор У. Шульц и сэр Артур Льюис: «за новаторские исследования экономического развития в приложении к проблемам развивающихся стран».

1976 Милтон Фридман: «за достижения в области анализа потребления, истории денежного обращения и разработки монетарной теории, а также за практический показ сложности политики экономической стабилизации».

1975 Леонид Витальевич Канторович и Тьяллинг К. Купманс: «за их вклад в теории оптимального распределения ресурсов».

1974 Гуннар Мюрдаль и Фридрих Август фон Хайек: «за основополагающие работы по теории денег и экономических колебаний и глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений».

1973 Василий Леонтьев: «за развитие метода „затраты – выпуск“ и за его применение к важным экономическим проблемам».

1972 Джон Р. Хикс и Кеннет Дж. Эрроу: «за их новаторский вклад в общую теорию равновесия и теорию благосостояния».

1971 Саймон Кузнец: «за его эмпирически обоснованное толкование экономического роста, которое привело к новому и более глубокому пониманию экономической и социальной структуры и процесса развития в целом».

1970 Пол А. Самуэльсон: «за научную работу, развившую статическую и динамическую экономическую теорию и внесшую вклад в повышение общего уровня анализа в области экономической науки».

1969 Рагнар Фриш и Ян Тинберген: «за создание и применение динамических моделей к анализу экономических процессов».

Источник: www.nobelprize.org (данные на 15 октября 2007).

Глава 2. Высокое Средневековье, 1000–1300: средневековый замок и издержки упущенной выгоды от военных действий

Историки, возможно, поморщатся, однако в растиражированном образе «замка и рыцаря» Высокого Средневековья, по нашему мнению, скрываются важные истины. Безусловно, военные действия велись постоянно. Для обитателей двадцать первого века размах военных действий тысячелетней давности покажется ничтожным, однако доля ресурсов, расходуемых в ходе войны, была огромной. Она включала не только расходы на ведение войны, но, что было почти неизбежно, и на сознательное разрушение экономической инфраструктуры, сопровождавшее вторжения, а иногда и отступление. Отметим, что власть в то время находилась в руках крупных собственников[60]60
  France, 1999, p. 2.


[Закрыть].

В отсутствие сильных централизованных правительств местные правители могли и действительно вели войну фактически по любому мыслимому поводу. Разумеется, традиция, рыцарство и (иногда) закон действительно устанавливали некоторые рамки ведению войны, но избежать сражений за всю свою карьеру для любого крупного средневекового правителя было практически невозможно. Да почти никто и не пытался. Обученные с детства военному делу, даже наименее агрессивные не были склонны расставаться с территорией либо привилегиями, просто чтобы избежать борьбы. Это не означало, что решение сражаться могло быть принято случайно или иррационально. Как нам напомнил бы любой экономист, ресурсы всегда ограниченны и налагали на средневековых правителей гораздо более жесткие ограничения по сравнению с нашими днями. Современное государство обладает впечатляющими инструментами для ведения войны, такими как государственная система налогообложения, воинская повинность и кредиты. Ничто из этого не существовало тысячу лет назад. Правители могли облагать налогами, однако ни экономическая реальность, ни административные возможности, ни традиция не позволили бы собрать суммы, близко напоминающие сегодняшние. Воинской повинности не существовало. В действительности мужчины могли пойти на войну по приказу, но лишь на период, установленный традицией. А кредит в размерах, достаточных для масштаба целой страны, лишь начал появляться в конце тринадцатого века и в любом случае не был доступен для незнатных. Король в 1008 году был гораздо больше осведомлен о необходимости совершать выбор, чем президент в 2008 году.

Принятие решений в условиях ограничений и является истоками экономики, а решения средневековых правителей относительно войны представляют собой богатейшую область для исследования процесса принятия решений. В принципе в данном случае мы имеем дело с превосходным примером для исследования того, поддается ли военная история экономическому анализу. Выразительный образ той эпохи с замками и рыцарями – в сущности, здесь только в помощь, даже если применение подобного союза и некоторые детали не вполне верны. Поскольку, когда речь заходила о расходах, у правителя был практически лишь один выбор – укреплять или нанимать, то есть строить замки или нанимать армии.

Хотя средневековую армию нередко представляли в виде скопища простонародья, в котором что-то значила лишь рыцарская конница, недавние исследования значительно скорректировали наши взгляды. Так, под вопросом оказалось доминирующее положение конного рыцаря. Как мы увидим, всадник в доспехах оказывался совершенно бесполезным при штурме замка[61]61
  Bachrach, 1994, p. 121.


[Закрыть]. Изменились представления и в отношении поля боя: «Представление о том, что в течение этого периода в сфере военного планирования и стратегии господствовал средневековый рыцарь с копьем наперевес, со щитом и поводьями в левой руке, принадлежит романтической поэзии»[62]62
  Bachrach, 2002, p. XII:54. (Это сборник статей Бахрача. Издатель не изменял нумерацию, так что XII:54 относится к статье либо главе 12, p. 54.)


[Закрыть]. Средневековая армия была на порядки сложнее устроена и далеко не сводилась к тяжеловооруженной рыцарской коннице. Ее главенство преувеличивалось[63]63
  Curry, 1998, p. 82.


[Закрыть]. Некоторые из этих недоразумений укреплялись в силу того факта, что в отличие от своих правителей военачальники той эпохи нечасто вступали в сражение с противником. Средневековые вооруженные силы маневрировали, грабили и вели осаду гораздо чаще, чем вступали в открытое сражение с противником на поле боя. Это было следствием скорее методического и осторожного подхода к военной стратегии, но парадоксальным образом привело к тому, что боеспособность и качество армий и военачальников тех времен оценивались низко. Средневековую армию недооценивали и неверно воспринимали.

Того же нельзя было сказать о дорогостоящих и повсеместных замках, которыми тогда (как и сейчас) был усеян европейский ландшафт. Важность замка в европейской истории, и не только военной истории, невозможно переоценить. Замок функционировал как резиденция знати или королей, был местонахождением правительств, оборонительным укреплением, базой наступательных операций, местом убежища и инструментом угнетения. Нам неизвестно ни о том, проводились ли какие-либо всеобъемлющие подсчеты затрат замкостроительства для европейского общества в целом, ни о том, возможно ли это в принципе. Мы лишь можем изучить затраты, на которые шли правители при их строительстве, а также ресурсы, в те времена не позволявшие собрать армию. Самые могущественные правители могли, конечно же, позволить себе строить замки и собирать армии, но финансирование одного неизбежно сокращало финансирование другого, что приводило к необычным последствиям. Большие затраты на замки в некоторых случаях лишали возможности ведения наступательных военных действий, при этом тратящий средства субъект полагался на оборонительную силу своих укреплений, которые были способны истощить силы противника. В крайнем случае, затраты превращали правителей в банкротов. Однако замок необязательно был плохим вложением средств. Захват замка силой был затруднен, опасен и отнимал много времени, так что даже внедрение пороха далеко не сразу сделало их неактуальными.

Использование пороха в конечном итоге, разумеется, привело к драматичным последствиям. Высокие вертикальные стены стали мишенью вместо препятствий. Во время изгнания англичан из Франции, после 1450 года, тяжелая артиллерия могла снести стены «в считаные часы». А затраты на фортификации, предназначенные для снижения эффективности пушечных выстрелов, такие как, например, «итальянский след», были огромны. Лишь богатейшие страны и города могли позволить большое количество пушек и огромные трудозатраты при строительстве. Все это имело место, однако после рассматриваемых нами веков. По сути, даже намного позже; и хотя первое орудие было внедрено в Европу в 1326 году, прошел век, пока пушки смогли опередить по эффективности катапульты[64]64
  Все ссылки в этом пункте из McNeill, 1982, pp. 83, 90 [рус. перевод: Мак-Нил У. В погоне за мощью. М.: Издательский дом «Территория Будущего», 2008]. «Итальянский след» развивался в пятнадцатом и шестнадцатом веках для противодействия пушечному огню. Он сочетал низкие стены, использование земли и множество углов, что позволяло оборонявшимся вести огонь по многим направлениям.


[Закрыть].

Порох, однако, лишь укрепил уже набиравшую силы тенденцию, то есть централизацию правительства, связанную с растущими затратами и масштабом военных действий. Параллельно с ростом городов монархии неуклонно приобретали власть за счет знати. Например, в Италии в некоторых случаях города-государства сохраняли свою независимость даже после Возрождения. А некоторые немецкие города не превращались в более крупные образования вплоть до наполеоновских войн. Последствия роста средневековых городов для эволюции военного дела были неоднозначны. Отдельные представители знати не могли осаждать укрепленные города, но и контролю аристократии за пределами городов ничто всерьез не угрожало. В итоге малые территориальные единицы уступали большим, более крупные государства накапливали капитал, война становилась масштабнее и затратнее, а великие державы могли «выжимать из своей экономики» средства для ведения войны[65]65
  Tilly, 1990, p. 190.


[Закрыть].

Рассматриваемый период, с 1000 по 1300 год, достаточно обоснованно выделяется в военной истории. Военные действия отличались от предшествующего и последующего периодов. Его вполне можно назвать «эпохой замков». Каменные укрепления стали общераспространенными. К концу тринадцатого века развитие замков в основном приходит в упадок. Никаких значительных архитектурных инноваций в четырнадцатом или пятнадцатом веке[66]66
  Wise, 1976, p. 134.


[Закрыть] не наблюдается. Вопрос о том, было ли это следствием изменчивой природы военных действий или истощения возможностей замкового строительства, выходит за рамки данного исследования. Достаточно повторить, что типичный правитель Средних веков часто предпочитал строить замки, несмотря на то что он тем самым отвергал другую единственную реальную военную альтернативу – наемную армию. Решение построить замок стоило возможности собрать армию.

Изучение экономики замков и военных действий может также многое рассказать о том времени. Банально описывать данный период как «сложный» или «противоречивый», но сложно представить другой период, который бы заслуживал эти эпитеты больше, чем Средневековье. Информация о нем фрагментарна, а цифры часто в буквальном смысле не сходятся. Тогда не было строго очерченного центрального правительства. Даже наиболее популярный термин, используемый для описания жизни – феодализм, – вызывает споры. Некоторые историки вообще отказываются от его употребления. Другие спорят по поводу того, как следует охарактеризовать «систему» того времени. Заключалась ли, например, она в «наемном правительстве» (в противоположность государственному праву) или просто в легитимации власти деспотических сил, обладавших господством над землей и превращавших свою грубую силу в традицию и принцип, которым все были обязаны повиноваться?

Если следовать данной логике, то те, кто предрасположен к организованной преступности, обладают наиболее рациональной личной заинтересованностью в организованном правительстве. Среди малых групп мирное соглашение более достижимо за счет того, что каждый может видеть выгоды коллективной безопасности, однако в более крупных организационных единицах индивид не может видеть их четко – лишь затраты – и, может быть, не с такой охотой согласится платить за замки, вооружение и прочие расходы[67]67
  Olson, 1993, pp. 567–68.


[Закрыть]. Если это верно, данная идея поможет объяснить столь частые для той эпохи гражданские войны.

Огромные суммы, которые средневековые правители тратили на войну (казалось, что ни на что больше они, по сути, и не тратили), означали, что каждый аспект военного дела сильнейшим образом влиял на тенденции экономического развития, и наоборот. Улучшенное налогообложение («усовершенствованное», разумеется, с точки зрения правителя) сделало военные затраты возможными, а война сильно нуждалась в подобного рода усовершенствовании. В десятом или одиннадцатом веке землевладелец мог получать достаточно доходов для постройки простейшего замка типа «мотт и бейли», состоящего из земляной насыпи, окружных стен или стены, с укрепленной башней в центре в качестве последнего места прибежища, однако доходы с поместий не могли угнаться за растущими военными расходами. По мере того как земельные владения монархов уменьшались, правители становились все изобретательнее. Английские короли эксплуатировали архаичные земельные налоги, управляли вакантными епархиями, получали прибыль с чеканки монет, собирали любые мыслимые феодальные пошлины, облагали налогом мирское население за крестовые походы и закладывали основу для перехода ко всеобщему налогообложению. Этот образец – модернизация налогообложения для военных нужд – просматривается во Франции, а также Испании. Во Франции обычные доходы выросли от 86 000 до 400 000 турских ливров между 1180 и 1290 годами, с дополнением в виде разнообразных сборов на войну и крестовые походы. Испанская монархия достигла аналогичных результатов, выжимая деньги благодаря девальвации. Монархии становились могущественнее и богаче. Лишь в священной Римской империи подобный шаблон не наблюдался, поскольку имперскому «правительству» не хватало средств для принудительного обеспечения выплат[68]68
  Например, земельные владения королей Англии пришли в упадок после 1086 года. См. Ormrod, 1999b, рр. 21–30; Henneman, 1999, pp. 103–5; Isenman, 1999, pp. 243–52, 254; Ladero Quesada, 1999, pp. 177, 179.


[Закрыть].

Таким образом, монархи были способны изыскивать средства для замков и армий и сделали войну прерогативой лишь сильных мира сего. Обычные представители знати уже не могли в этом с ними соперничать. Но это заняло определенное время. У средневековых европейских монархов не было достаточных полномочий в сфере налогообложения, а их учреждения и институты были слишком слабыми или неорганизованными, чтобы обеспечить стабильность денежного потока. Выплата денег вместо несения службы была обычной практикой, однако ведение учета подобных выплат было настолько проблематичным, что в четырнадцатом веке они исчезли. Изобретательность королевских казначеев была тем не менее безграничной. Они даровали хартии городам, продавали привилегии, захватывали церковную собственность, использовали реквизиции, расплачивались за ресурсы без использования наличных, вызывали инфляцию, занимали деньги и навязывали государственные ссуды[69]69
  Webber and Wildavsky, 1986, pp. 174–75, 180, 183–205.


[Закрыть]. Однако этого было мало, а ведение войны опустошало казну государства.

Мы построим главу следующим образом. Сначала рассмотрим понятие издержек упущенной выгоды применительно к военным действиям с доминирующей ролью замков. Затем мы проведем подсчеты числа замков, в особенности в том, что касается замкового строительства английских королей. Далее, мы оценим издержки замкового строительства и покажем, почему, несмотря на действительно огромные расходы, преимущества их перевешивали. Армии также играли свою роль, однако их стоимость была высока, а выгоды незначительны. Наконец, мы укажем, какие экономические принципы помимо принципа издержек упущенной выгоды можно увидеть в истории замкового строительства.

Издержки упущенной выгоды и военные действия

Издержки упущенной выгоды (или альтернативная стоимость, или издержки выбора) являются фундаментальным принципом экономики. Данные издержки относятся не к тому, что мы платим при покупке, но скорее к самой ценной альтернативной покупке, которую мы можем совершить. Например, чтение данной главы теперь предполагает отказ от альтернативы как-то иначе распорядиться своим временем – почитать что-то другое, заняться готовкой, уборкой, зарабатывать деньги, провести время с семьей или просто наслаждаясь спокойным моментом. Все, что мы делаем, включает отказ от возможности сделать что-то иное. В этом суть издержек упущенной выгоды.

Принцип издержек упущенной выгоды одновременно легок для понимания и сложен в применении отчасти из-за того, что ценности, приписываемые альтернативному образу действия, изменяются от человека к человеку. Что касается войны, альтернативная стоимость может применяться на нескольких уровнях. Уровень, рассматриваемый нами в данном случае, включает решения о расходах, хотя не все сводится к относительной скудости ресурсов. В двадцатом веке способность правительств вести войны невероятно возросла, однако перемены в технологии сильно усложнили процесс выбора. Во-первых, должны были приниматься решения относительно того, какую систему вооружения следует приобрести. Это создавало трения как внутри, так и вне рамок военной системы. Ее различные ветви конкурировали за финансирование, а конкуренция не всегда остается внутренним делом того или иного ведомства. Крупные проекты привлекают внимание извне, и их поддержка может быть совершенно нестабильной. Так, выпуск в Соединенных Штатах бомбардировщика B-I был санкционирован администрацией Никсона – Форда, отменен Картером, а затем вновь разрешен Рейганом. Во-вторых, технологические изменения порождают растущие потенциальные расходы. Разумеется, более крупные проекты всегда обходятся дороже, но теперь изменились и возможности, и поражающая сила того или иного вида вооружения. Затратность и возможности военного самолета увеличивались столь стремительно, что, по прогнозам, воздушные силы могли состоять из одного самолета, столь невообразимо дорогостоящей машины, что она была способна поглотить весь бюджет вооружения. Выбор данного пути будет стоить возможности следования любому реалистичному сценарию ведения войны.

Другой уровень, на котором применительно к ведению войны может быть продемонстрирован принцип издержек упущенной выгоды, относится к театру боевых действий. Отряд, посланный на север, не может одновременно отправиться на юг. Резервы, развернутые в одной зоне, чтобы остановить атаку, не могут остановить наступающих в ином месте. Военные лидеры пытаются избежать или, по крайней мере, смягчить эту дилемму, например, оттягивая окончательное дислоцирование войск до последнего момента. Разумеется, в итоге выбор все же делается, однако сражения часто удается выиграть, когда одна из сторон сохраняет большой резерв, не задействованный до решающего момента. Иной способ – поставить противника в неблагоприятные условия, например, посредством маневров, в результате чего противник не знает, каков будет окончательный выбор, пока не станет слишком поздно. Повышенная мобильность также является способом смягчить проблему издержек выбора, так как мобильность далее откладывает окончательность выбора. Но выбор должен быть сделан, а примерно от равной по качеству альтернативы придется отказаться. Таким образом, издержки выбора существуют всегда. Единственный вопрос заключается в том, насколько ценна была альтернатива, от которой отказались. Разумеется, издержки выбора могут быть невелики: медленно передвигающиеся слабые вооруженные силы могут быть «использованы» и без необходимости отказа от высококлассных альтернатив, по крайней мере, с точки зрения командующих, если не со стороны участвующих солдат.

Все это не более чем заметки для аналитической работы по данной теме. Можно изучить множество других способов применения принципа издержек упущенной выгоды к войне. Само решение идти на войну, вероятно, является главным из них. Следует рассмотреть возможность ведения войны различными способами[70]70
  Nicolle, 1999.


[Закрыть], равно как и возможность избрания ненасильственных способов ведения или разрешения конфликта. Затем следуют различные издержки выбора для различных «избирателей» внутри военной системы. Для правителя, главнокомандующего, подчиненных военных руководителей, а также рядовых агрессивная – либо любая другая – военная стратегия подразумевает разные издержки выбора. Потенциальная сложность применения этого на вид простого принципа является практически безграничной.

Даже ограничение применения принципа издержек упущенной выгоды лишь одним аспектом, таким как замковое строительство в Высокое Средневековье, влечет за собой множество трудностей. Налогообложение, составление бюджета и расходы в Средние века можно описать лишь как бессистемные, или так они, по крайней мере, выглядят из-за недостаточности документов.

Было бы крайне любопытно узнать суммы, расходовавшиеся средневековыми монархами на укрепления в своих странах. Известно, что города давали огромные суммы на постройку стен и крепостных сооружений, а также рытье рвов. К несчастью, данные о затратах в данный период просто отсутствуют[71]71
  Verbruggen, 1997, p. 320.


[Закрыть].

Эта цитата из типичной работы по военной истории той эпохи выявляет определенную разочарованность исследователей того периода. К счастью, определенные успехи были достигнуты, и даже с учетом того, что споры вокруг точных чисел будут продолжаться, уже можно сделать ряд заключений относительно затрат на рабочую силу и капитал, необходимых для постройки средневековых укреплений. По поводу общей суммы расходов споров практически не возникает. У средневековых правителей было множество сложностей с финансированием войн, а могущественные монархи сталкивались с неменьшими трудностями, несмотря на то что начинали они с бо́льшими ресурсами. «Все оказались принуждены идти на отчаянные расходы, чтобы свести концы с концами». Что хуже: обладание большей властью и территорией заставляло их обладателей еще больше задумываться об их защите. И замки, и войска были необходимы, что вело к использованию всех мыслимых способов изыскания денег. «Со времен Цицерона и Тацита до пятнадцатого века и далее авторы часто утверждали, что спокойствие народов было невозможно без армий, армии – без вознаграждения солдат, а вознаграждения – без сбора податей»[72]72
  France, 1999, pp. 2, 132; Molho, 1995, p. 97.


[Закрыть].

Итог поиска источников финансирования описывался как «в большей степени систематический грабеж, а не система налогообложения», что вовсе не было метафорой. В Англии, например, товары иногда изымались у торговцев и возвращались лишь после того, как «налог» был уплачен. И так без конца. Несмотря на проведение самых непомерных поборов в истории Англии, Эдуард I (правивший в 1272–1307 годах) неизменно превышал свои финансовые возможности. Между 1294 и 1297 годами войны с Шотландией, Францией и Уэльсом требовали таких тяжелых военных поборов, что наравне с мирянами бунтовали представители духовенства, что в результате привело к крупнейшему конституционному кризису. Это не было следствием простой королевской алчности; дело было скорее в плохой стратегии. В последние годы Эдуарда у Гардероба (королевский Гардероб (англ. Wardrobe), изначально хранилище ценных вещей королевского обихода, фактически превратился в военное придворное ведомство, а затем и в административно-финансовый центр всей Англии в Средние века. – Прим. пер.), как был прозван департамент, оплачивавший расходы армии, редко когда имелась свободная тысяча фунтов, тогда как раньше департамент был способен с легкостью сразу высылать своим казначеям суммы даже в 5000 фунтов стерлингов[73]73
  Harriss, 1975, pp. 7, 49, 57; Prestwich, 1972, pp. 218–19, 247–61. Для заинтересованных отметим, что в фильме «Храброе сердце» Эдуард изображен искаженно.


[Закрыть].

Однако кредит не мог быть постоянным решением проблем. С двенадцатого века он неуклонно распространялся по всей Европе. Поддаваясь искушению, Эдуард I разыгрывал комбинацию из двух шагов: он занимал, обычно у итальянских банкиров, и не возвращал кредит, по крайней мере, не полностью. Его первые банкиры, Риккарди, не смогли вернуть 18 924 фунта стерлингов; фирма Фрескобальди недосчиталась 25 000. Все это, однако, ни к чему путному не привело. На момент смерти Эдуард I оставил долги примерно на 200 000, почти в четыре раза больше всего ежегодного королевского дохода. Совершенно логично, ведь отчасти это можно приписать политике короля, который не только постоянно вел войны, но и проводил политику, которая практически гарантированно оборачивалась новыми войнами. Разумеется, периоды мира сопровождались резким улучшением состояния казны[74]74
  Biddick, 1990, pp. 7–8; Prestwich, 1972, pp. 207, 211; Buck, 1983, p. 172; Ramsay, 1925, vol. 2, p. 89. См. также Ormrod, 1999a, p. 178.


[Закрыть]. Но это больше объяснялось текущей ситуацией, чем поведением чрезмерно и откровенно агрессивного короля[75]75
  Преемник Эдуарда I, Эдуард II (годы правления 1307–1327), как-то провел краткую континентальную кампанию – войну св. Сардоса (1324–1325), – обошедшуюся ему в 65 000 фунтов стерлингов. Хотя это было гораздо меньше, чем ожидалось, эта сумма почти сравнялась со всеми запасами золота, серебра и реликвиями королевской казны (см. Buck, 1983, pp. 170–71). А Эдуард III, в продолжение традиции, обанкротил крупнейшие итальянские мультинациональные торговые дома Барди и Перуцци, не вернув взятые им в кредит астрономические суммы (Cameron and Neal, 2003, p. 66).


[Закрыть]. Что касается Эдуарда I, гораздо интереснее то, что, несмотря на периодические кампании во Франции, Уэльсе и Шотландии, он тем не менее не забывал истратить целые состояния на строительство замков.