Текст книги "Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю"

Эпоха наполеоновских войн

Поскольку эпоха битв (1618–1815) пересекается в нашей схеме с эпохой революции (1789–1914)[286]286
  В данном случае мы применяем хронологию, используемую многими историками, для которых девятнадцатый век начинается с 1789 года (французской революции) и заканчивается 1914 годом (начало Первой мировой войны). В некоторых текстах этот век начинается с 1815 года, что требует рассмотрения эпохи французской революции (1789–1815) как совершенно отдельного этапа, не связанного ни с каким веком.


[Закрыть], несколько слов следует сказать о последней, в особенности о двух с половиной десятилетиях, на которые и приходится это совпадение. Длинное столетие, как еще называют данный период, стало свидетелем огромного числа изменений практически в каждом аспекте жизнедеятельности; некоторые из них пришлись на самый конец столетия, тогда как другие сразу не затронули военные учреждения. Перемены и брожение умов привели к тому, что почти каждая крупная война того столетия решалась в пользу той стороны, которая была наиболее модернизирована в военном отношении. Это было верно применительно к войнам времен французской революции и большинству наполеоновских войн, как и Крымской, Австро-прусской и Франко-прусской войны. (Подобный эффект был менее очевиден в ходе американской Гражданской войны, поскольку противостоящие армии были удивительно схожи и возглавлялись генералами с идентичным военным образованием.) Расчеты дополнительных издержек и выгод, вызванные перспективой дополнительной битвы, осложнялись многочисленными изменениями в военном деле, невообразимыми для генералов восемнадцатого века.

Французская революция (1789–1815) затронула все аспекты жизни, общества и, следовательно, войны. Самое знаменательное событие – свержение монархии – вполне могло быть наименее важным, но оно решительно прояснило, что солдат служил государству, а не монаршей особе. И хотя во Франции было еще два императора и три короля после 1792 года, идея службы государству основательно укоренилась и со временем стала нормой для каждой страны. Это также означало, что каждый гражданин мужского пола был обязан послужить государству, включая несение воинской службы. Различение офицер/солдат было законодательно отменено с утратой аристократии своего исключительного права на воинские звания. Однако во многих странах дворяне продолжали доминировать в офицерском корпусе вплоть до завершения Первой мировой войны.

Воздействие французской революции на армию было далеко идущим. Всеобщая воинская повинность для всех мужчин вне зависимости от их классовой принадлежности означала, что система комплектования армии фундаментально изменилась. Государство присвоило себе законную власть мобилизации таких вооруженных сил, которые были неподвластны даже абсолютным монархам прошлого. Революционные армии представляли собой стремительно эволюционировавшую модель. Небольшие профессиональные армии были заменены крупными вооруженными силами с большим числом призывников. И хотя в целом размеры военных учреждений увеличивались, размеры отдельных армий – число солдат, участвующих в маневрах и сражавшихся как воинская часть – также выросли (рис. 4.6)[287]287
  Dupuy and Dupuy, 1970, pp. 668–93, 744–69.


[Закрыть].

Гораздо чаще, чем раньше, эти новые армии были «национальными», поскольку почти целиком комплектовались из глубинки страны. Изменились и средства мотивации. Денежные пособия и суровая дисциплина не исчезли мгновенно, однако понятие патриотизма укоренялось и становилось намного важнее. Раньше дезертирство не было такой уж большой проблемой, хотя оно стало весьма распространенным по мере увеличения потерь в ходе наполеоновских войн. Политическая мотивация солдат стала необходимой практикой, а французы даже назначали «политруков» для выполнения этой задачи. Должна была измениться и армейская структура. Наполеон разделил свои вооруженные силы на самостоятельные подразделения, называвшиеся корпусами, которые зачастую вели сражения независимо от остальной армии. Это требовало, чтобы большее число военачальников решали, следует или не следует давать бой. В ходе последних кампаний Наполеона (1813–1815) его противники воспользовались этим, атаковав его независимо действовавших генералов, а не самого Наполеона. Союзники верно рассчитали, что это улучшит их шансы на разгром французов.

Годы представлены дискретно. График не отображает нестандартную ситуацию битвы при Лейпциге (18 октября 1813 года), когда три собранные союзниками армии в сумме составили 300 000 человек для противостояния Наполеону.

Источник: Compiled from Dupuy and Dupuy, 1970.

Изменчивая природа государства также воздействовала на военную практику. Из положительных изменений (с точки зрения генерала) было то, что постреволюционное государство могло финансировать более крупномасштабную войну, чем раньше. Революция означала централизацию. Государству уже не нужно было просить денег у дворянства. Ему более не приходилось занимать деньги для того, чтобы призвать в армию молодежь. И того и другого уже можно было достичь посредством издания государственных указов. Однако новое государство существовало в эпоху, в которой, по крайней мере до 1850 года, доминировал страх революции. Теперь война рассматривалась как серьезный фактор дестабилизации. По иронии, в то время как ресурсы для ведения боевых действий стали гораздо доступнее, в первую половину столетия политическая конъюнктура изменилась и приобрела мирную направленность.

Последствия промышленной революции лежат за пределами эпохи битв. Она, безусловно, уже шла, однако результаты ее воздействия на военное дело лишь начинали проявляться. Причины этого объясняет современная экономическая история. Изначально ее описывали как стремительное событие и подчеркивали ее опасные стороны. В действительности темпы изменений были гораздо умереннее. В данном контексте термин «революция» считается «искажением».

Тем не менее способы производства и распределения действительно изменились, в итоге затронув все сферы жизни. Возникла промышленность современного типа. Горная, обрабатывающая и строительная промышленность становилась все более крупной и значительной. Все более интенсивное применение машинного оборудования, новых источников энергии и расширенное использование материалов, недоступных в природе, стало нормой. Росли и масштабы предприятий[288]288
  Cameron and Neal, 2003, pp. 161, 163–64.


[Закрыть]. В итоге революция оказала глубокое воздействие и на ведение войны. Телеграф обеспечивал практически мгновенные потоки информации, тем самым позволяя правительствам контролировать принятие военных решений на большом расстоянии[289]289
  Один из недостатков заключался в «мелочной регламентации» маневров и решений, касающихся сражения. Об изобретении Маркони беспроволочного телеграфа, то есть радио, и его энергичном использовании руководством наземного базирования для вмешательства в сферу компетенции командующих флотом см., например, van der Vat, 2001, pp. 34–35. «Раздраженные морские командиры обычно замечали, что, если бы Нельсон был доступен по радиосвязи, он никогда бы не выиграл Трафальгарское сражение» (p. 34).


[Закрыть]. Железные дороги революционизировали мобилизацию и логистику. Промышленность позволила производить военную продукцию в немыслимых для генерала семнадцатого и восемнадцатого веков масштабах. Война индустриализировалась. Для «обеспечения потребностей» военных учреждений были созданы целые промышленные комбинаты, такие как Armstrong Whitworth, Blohm & Voss, Cammel Laird, Krupp. Thornycroft, Vickers. Развитие техники управления позволило наиболее мощным государствам использовать свое богатство и человеческие ресурсы для доминирования на поле боя. Возможно, самые непосредственные результаты были связаны с огнестрельным оружием. Огневая мощь и в особенности дальнобойность вооружения изменялись быстрее, чем армии желали либо были способны изменить тактику боя. Однако для всех подобного рода перемен потребовалось время. Боевой порядок и тактика 1860-х и 1870-х годов имели гораздо больше общего с методами ведения войны восемнадцатого, чем двадцатого века.

Как же эти всеобъемлющие изменения воздействовали на решения военачальников на поле боя? Большие объемы денежных, человеческих и материальных ресурсов снизили предельные издержки решительного наступления. Говорят, что Наполеон хвастался годовым заработком своих солдат. Ни один из военачальников восемнадцатого века, даже такой агрессивный, как Фридрих Великий или Мальборо, не мог позволить себе подобного. Действительно ли Наполеон высказывался в этом духе или нет, это верно отражало его мировоззрение. Возможность не щадить ресурсов идеально совпала со все большим акцентом на ведении битвы на уничтожение. Карл фон Клаузевиц (1780–1831), в конечном итоге самый влиятельный интерпретатор наполеоновских войн, защищал подобную стратегию. В сущности, принцип уничтожения стал стратегическим идеалом, при котором игнорировалась как относительная редкость случаев его реального осуществления в истории, так и множество оценок по данному предмету самого Клаузевица. Ставить целью истребление – означало обусловить боевые действия и общую стратегию. Стратегическая цель полного истребления противника наиболее тесно связана с немецким планом по разгрому Франции за шесть недель в Первую мировую войну (план Шлиффена), но фактически она была принята большинством военных учреждений самых разных стран. Общая стратегия развивалась в направлении тотальной войны. Пропаганда, увлеченным пользователем которой был Наполеон (что видно из создания им армейской газеты Moniteur), разрабатывалась как средство защиты, так и средство нападения; на родине народ следовало мотивировать, врага же – деморализовать. Экономическая война не была чем-то новым, но работы Клаузевица вкупе с экономическими реалиями индустриальной эпохи сделали ее более серьезным оружием. (Экономические реалии включали международную торговлю и зависимость от импортируемых ресурсов.) Первая мировая война свела все это воедино, приведя к ужасающему результату: истреблению без победы.

Доктрина битвы на истребление прекрасно дополнила приверженность эпохи французской революции к тотальной войне[290]290
  Термин «тотальная война» иногда используется в связи с объемами используемой огневой мощи или в связи со степенью разрушительности, вызванной той или иной войной. В сущности, тотальная война означает конфликт, в котором на кону стоит выживание одной или более систем, участвующих в войне. Подобная война обычно становится чрезвычайно разрушительной, что и вызывает споры относительно термина.


[Закрыть]. Уничтожение или уклонение от уничтожения противником прекрасно достигалось посредством уничтожения его армии. В тотальной войне маневры восемнадцатого века казались неадекватными. Дело в том, что они ничего не решали, а огромные армии новой эпохи не могли оставаться в поле неопределенное количество времени из-за проблем со снабжением. Разумеется, железные дороги могли бы решить эту проблему, но они же служили препятствием, так как ни одна армия не могла позволить себе слишком далеко уйти от своих новых жизненно важных железных артерий, тем самым еще больше ограничивая войну маневров. В то же время битва на истребление стала трудно-достижимой из-за растущих издержек фронтальной атаки. Увеличившаяся дальность огневой мощи в итоге делала бессмысленным наполеоновский метод прорыва через центр.

Изменения в политике также влияли на расчеты генералов. Общественное мнение приобретало все больший вес. Это наиболее ярко продемонстрировала Крымская война, когда плохое военное руководство привело к падению британского правительства. Современная политика и медиа отвели общественности определенную роль в военной стратегии. До определенной степени это означало, что возросшие предельные издержки, связанные с кадровыми потерями, следовавшими за участием в битве, пусть и снижались облегчением доступа к местам дислокации, в конечном итоге выросли из-за соображений, связанных с общественным мнением. В одних конфликтах это проявлялось в большей степени, чем в других. Например, в ходе американской Гражданской войны генералы были весьма восприимчивы к политическим измерениям своих действий (см. главу 5). Еще одним политическим измерением стал страх революции. Обычно он препятствовал военным действиям, в особенности обещающим высокие издержки, поскольку те оказались бы крайне дестабилизирующим явлением. Но был и еще один, даже более важный элемент. Армия должна была подавлять восстания. Утрата лояльных рядовых в битве могла ослабить способность правительства противостоять внутреннему расколу[291]291
  Рассмотрим пример из более позднего периода – свержение царя Николая II (1868–1918) в 1917 году. Отправив свои самые преданные войска на фронт, он оставил столицу в руках войск, не прошедших проверку на политическую благонадежность.


[Закрыть]. И хотя большинство правительств оказались удивительно удачливы, избежав свержения в революцию 1848 года, в каждом случае это можно объяснить солидной поддержкой армии. Война делала революцию возможной по двум причинам: война была изначально дестабилизирующим событием, и из-за нее правитель мог лишиться своего лучшего инструмента обуздания революции.

Наконец, генералам было необходимо принимать во внимание ускорившиеся темпы ведения войны. Военные действия и сопровождающая их дипломатия развивались намного стремительнее в 1900-х годах, чем в 1800-х. После дислокации армии все еще полагались на новобранцев, но они могли добраться до поля боя гораздо быстрее, и их боеприпасы и провиант могли следовать за ними гораздо быстрее, да и решения о направлении их туда принимались теперь быстрее. Курьеры все еще играли определенную роль, но телеграф и поезд лишили солдат и чиновников неспешности в принятии решений предыдущей эпохи. Войска можно было перенаправить для противодействия новым угрозам или для того, чтобы воспользоваться новыми возможностями также намного быстрее. Это создало еще одну предельную стоимость вступления в битву: солдат, вступивших в бой, уже было нельзя с легкостью передислоцировать. Три войны за одно десятилетие – американская Гражданская война (1861–1865), Австро-прусская война (1866) и Франко-прусская война (1870–1871) – показали, что генералы попытались освоить новый подход к ведению военных расчетов. Конечно, преуспели в этом пруссаки, что, вероятно, было закономерно, учитывая их превосходство в военном деле[292]292
  В ходе Гражданской войны американцы были вынуждены перемещать крупные войсковые соединения с востока на запад после победы конфедератов при Чикамоге (1863). В ходе двух других кампаний Мольтке приказал прусским армиям маневрировать в соответствии с заданными стратегическими направлениями, но даже он не мог помешать командующим «маршировать на звук ружей», что нередко приводило к кровопролитнейшим лобовым атакам.


[Закрыть].

Сухопутные военные действия в девятнадцатом веке можно назвать наполеоновскими. Генералы пытались подражать его тактике и стратегии; структура армии отражала его преобразования. Двое наиболее знаменитых военных теоретиков того века – Антуан Анри де Жомини (1779–1869) и Клаузевиц – постоянно апеллировали к итогам наполеоновской эпохи. Его военные реформы и инновации не были плодом деятельности одного человека. Многие улучшения пришли еще с донаполеоновскими революционными реформами и даже теми, что были осуществлены в поздней королевской французской армии. Его «гений состоял в том, что он использовал все это лучше, чем кто-либо до него». Но последствия использования Наполеоном этой реформированной армии были далеко идущими. Каждое современное государство, желавшее вести войну после 1815 года, должно было изучить то, что случилось непосредственно до того. Безусловно, генералы этой эпохи были очарованы «золотым веком полководческого искусства»[293]293
  Connelly, 1987, p. 3; Uffindel, 2003, p. xxxi.


[Закрыть].

Как же Наполеон подходил к военным расчетам? Как он решал, когда давать сражение? Вообще Наполеон всегда был готов рискнуть и, по-видимому, никогда не упускал шанса дать сражение, по крайней мере, в сравнении с генералами предшествующего столетия. Вероятно, больше всего он прославился своим агрессивным подходом, и многие из его собственных высказываний лишь укрепляют эту точку зрения. Согласно мемуарам, продиктованным им на острове Святой Елены, он сам определял свой метод ведения битв следующим образом: «On s`engage, et alors on voit» («Главное – ввязаться в бой, а там видно будет»). И хотя к подобным заявлениям следует относиться скептически, именно с этим нам приходится сталкиваться с определенной периодичностью на практике. Герцог Веллингтон (1769–1852) полагал, что «план Наполеона всегда заключался в том, чтобы попытаться дать генеральное сражение». Стратегия последнего, по мнению Веллингтона, состояла в том, чтобы собрать, развернуть войска, нанести мощный удар, а потом действовать по ситуации. Его агрессивность была легендарной: «Он побеждал потому, что никогда не переставал атаковать противника». Наполеон утверждал, что все его внимание было устремлено на уничтожение вражеской армии: «В Европе много хороших генералов, но они видят сразу слишком много целей. Я вижу только одно – основные массы неприятельских войск. Я стараюсь их уничтожить, будучи уверен, что все остальное рухнет вместе с ними»[294]294
  Connelly, 1987, pp. 1, 221; Neillands, 2003, p. 99; Roberts, 2001, p. 151; Connelly, 1987, p. 48; Uffindel, 2003, p. 172.


[Закрыть].

Его, по-видимому, безграничную агрессивность приписывали его готовности проливать дешевую кровь. Несомненно, он обладал огромными людскими резервами, и у него не возникало ни тени сомнения в их использовании, когда дело шло к бойне. Когда ему нужно было рассеять мятежную толпу в Париже в 1795 году, он стрелял практически в упор, чтобы нанести максимальный урон своей артиллерией[295]295
  Connelly, 1987, p. 21.


[Закрыть]. Британский стратег Лидделл Харт комментирует это так: «Любопытно, что обладание карт-бланшем банка людских ресурсов приводило к столь схожим последствиям в 1807–1814 и 1914–1918 годах. Также интересно, что в каждом случае это было связано с методом интенсивных артобстрелов. Объясняться это могло тем, что возможность ничем не ограниченного расходования ресурсов порождает расточительность, прямую противоположность экономии сил»[296]296
  Liddell Hart, 1967, p. 127.


[Закрыть]. Затраты были кратко– и долгосрочными. В качестве последствия наполеоновских атак на опорный пункт противника атакующий оказывался настолько истощенным, что преследование становилось невозможным. Наполеоновская эпоха привела к резкому сокращению народонаселения Франции[297]297
  Liddell Hart, 1967, p. 117; Marc Raeff, в его вступлении к Walter, 1993, p. xv.


[Закрыть].

В результате возникает вопрос: а где же расчеты? О них говорят две весьма заметные детали. Во-первых, Наполеон не давал бой каждый день. Он ждал благоприятной возможности или маневрировал для создания такой возможности. В течение многих войн Наполеон в среднем давал битву в один день из пятидесяти дней военных действий. Во-вторых, в ходе кампании при Ватерлоо он ничуть не стал менее агрессивным, даже если его людские резервы едва ли были сравнимы с его прошлыми возможностями. Людовик XVIII отменил призыв, и даже Наполеон не осмелился ввести его вновь. Он атаковал дважды по той же причине, по которой атаковал столь часто за свою карьеру: он не мог позволить дать время объединиться своим противникам. Образ безрассудного рубаки – не более чем упрощение: «Следовало хорошенько уяснить, что решения Наполеона в той или иной ситуации не поддавались никаким обобщениям»[298]298
  Keegan, 1976, pp. 121, 122; Roberts, 2001, p. 150 (со ссылкой на взгляды Веллингтона).


[Закрыть].

Фактически Наполеон всерьез опирался на свои расчеты, внимательное отношение к которым, например, применительно к дополнительным издержкам и выгодам дополнительной битвы, достаточно легко проследить в его карьере. Он всегда стремился нанести противнику удар – забудьте о войне маневров, – но его непосредственная атака должна была произойти лишь тогда, когда изменялось то или иное обстоятельство или обстоятельства, создавая благоприятную ситуацию. Обычно это означало достижение численного либо огневого преимущества в ключевом пункте поля боя. Он полагал, что искусство войны заключалось в том, что уступавшая в численности армия получала численное преимущество в момент атаки. «Военная наука состоит, во-первых, в тщательном подсчете преимуществ, затем в точном, почти математическом взвешивании, роли шанса». И это не было идеей, возникшей лишь после того или иного события. В 1806 году, в ходе войны Третьей коалиции, Наполеон утверждал, что «в войне можно выиграть лишь посредством расчетов». Позднее он пошел еще дальше и заявил, что у него была «привычка думать о том, что следует сделать за четыре или пять месяцев заранее»[299]299
  Napoleon Bonaparte, цит. по: Chaliand, 1994, pp. 647–48; Wasson, 1998, p. 22; Connelly, 1987, p. 8.


[Закрыть].

Интересно – и важно – отметить, как по-разному те или иные интерпретаторы Наполеона объясняли его подход к расчетам. Клаузевиц разделял точку зрения, согласно которой множество проблем генералов, по сути, были проблемами математических расчетов. Жомини, часто обвиняемый в выдвижении излишне упорядоченной и геометрической версии стиля ведения боевых действий Наполеона, тем не менее отмечает проблему стычек и неожиданных битв. Клаузевиц не пренебрегал категорией шанса, как и Жомини, не предлагал безрассудной агрессивности (совсем напротив, он склонялся к противоположной тактике). Хотя Наполеон совершенно не сходился со своими предшественниками из восемнадцатого века по многим пунктам, он разделял их желание провести расчеты до битвы, а его тщательность при выборе подходящего момента для битвы показывает его внимание к предельной выгоде (или издержкам), которые могли последовать за тем или иным сражением, что прекрасно видно на примере его первой знаменитой Итальянской кампании (1796–1797). Он знал, что обладает некоторыми базовыми преимуществами: его подчиненные, в отличие от его противников, были достаточно компетентны. Но этого было недостаточно, чтобы спровоцировать его атаку. Он маневрировал, пока не появились дополнительные условия, благодаря которым он приобрел еще больше преимуществ, тем самым снизив свои потери[300]300
  Carl von Clausewitz, цит. по: Chaliand, 1994, p. 715; Antoine Henri de Jomini, цит. по: Chaliand, 1994, p. 739; Connelly, 1987, p. 31.


[Закрыть].

По сравнению с ним Веллингтон казался более осторожным. Безусловно, его ранние взгляды, сформировавшиеся во время его пребывания в Индии, согласно которым следует «бросаться на первых появившихся же противников», были заменены на более взвешенный подход, тщательное изучение особенностей местности и наблюдение за врагом. Не раз он избегал преследования благодаря рискованным действиям. Как и в случае с Наполеоном, его часто изображают излишне упрощенно. Хотя Веллингтон был осмотрительным в использовании своих войск и часто сражался от обороны, он «атаковал противника без колебания, если при этом имел определенное преимущество». Наполеон даже считал, что Веллингтон совершил ошибку, оставшись и приняв сражение при Ватерлоо. Как показывают предшествующие цитаты, Веллингтон, как Наполеон, всегда искал дополнительное преимущество, которое бы склонило соотношение издержек/выгод к благоприятному исходу[301]301
  Keegan, 1987, pp. 145, 152, 154; Paget, 1990, p. 97; Neillands, 2003, p. 146. Roskolenko, 1974, p. 86. Его расчетливость видна на примере его атаки в 1813–1814 годах французской границы вдоль Пиренеев. Он сделал это лишь для того, чтобы вынудить Францию содержать 200 000 человек для обороны границ; еще одна предельная выгода, рассчитанная для общего успеха предприятия, а не только лишь своей части кампании. См. Adrian Liddell Hart, цит. по: Chaliand, 1994, p. 644.


[Закрыть].