Текст книги "Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю"

Экономика, историография и военная история

Историк из Чикагского университета Питер Новик писал в 1988 году, что «уровень обеспокоенности эпистемологическими вопросами в американской традиции истории никогда не был высоким по сравнению либо с другими американскими академическими дисциплинами или с сообществами историков за рубежом». Приводя слова Майкла Каммена, еще одного выдающегося историка, в 1986 году заявившего о «„крайнем равнодушии“ подавляющего большинства американских историков к вопросам эпистемологии или философии истории», Новик добавляет: «По сути, антитеоретический и антифилософский объективистский эмпиризм, всегда являвшийся доминирующей позицией американских историков, продолжает оставаться поразительно влиятельным». Для примера Новик ссылается на Отто Пфланце, который, уходя в 1985 году с поста редактора престижного American Historical Review, «предупреждал историков о том, что модели и теории, будучи безусловно полезными, обладают опасными „чарами“, способными отвлечь историков от их первейшей обязанности подходить максимально близко к описанию прошлого “wie es eigentlich gewesen [ist]”», то есть «таким, каким оно было в действительности»[578]578
  Novick, 1988, pp. 593, 594.


[Закрыть].

С тех пор историки теоретического склада не продемонстрировали больших успехов. Например, обращаясь к постмодернистским подходам, Вилли Томпсон пишет, что «большинство исторических журналов игнорирует их, к большому возмущению некоторых постмодернистских историков, и большинство историков продолжает следовать своим неисправимо эмпирическим путем, по сути, оставляя убежденных постмодернистских историков в изоляции». Дэвид Хэкетт Фишер, еще один авторитетный историк, едва затрагивает теорию, когда он пишет о приоритете роли исторической случайности и о том, что книги издаваемой им серии «открывают путь вперед, за пределы „старой политической истории“, а также о „новой социальной и культурной истории“, воссоединяющей процесс и событие». Точнее сказать он и не мог[579]579
  Thompson, 2004, p. 1; Fischer, 2002, p. xiii. Более актуальный пример – переписка историка дипломатии из Калифорнийского университета Марка Трахтенберга с различными профессорами международных отношений о роли и природе теории международных отношений в истории дипломатии – можно встретить в Historically Speaking, vol. 8, no. 2 (November / December 2006), pp. 11–21. В рамках экономической науки, как практически в каждой академической дисциплине, ведутся свои внутренние споры. Реакция на доминирование неоклассической школы экономики, скорее всего, уместно названной сетью постаутистской экономики, возникшей в 2000 году и ведущей собственный онлайн-журнал (см. www.paecon.net), нашла определенный резонанс среди экономистов, хотя это может отражать в большей степени недовольство текущим положением, чем означать одобрение определенной альтернативы.


[Закрыть].

Что верно в отношении исторических исследований в целом, еще более верно применительно к военной истории. Теория и военная история находятся в непростых отношениях, по крайней мере, в том, что касается традиционных военных историков. Одна из проблем состоит в том, что военная история, возможно, слишком тесно связана с вооруженными силами и правительственными и государственными органами. Актуальные и бывшие члены вооруженных сил, безусловно, проявляют большой интерес к истории тех или иных воинских частей, к отчетам о сражениях и хронике военных кампаний; их руководство заинтересовано в том, чтобы история служила не повторению «выученных уроков» при следующем вооруженном столкновении; политики и общественные обозреватели все еще заказывают объемные официальные истории той или иной войны. По иронии, академия подпитывает эту тенденцию, маргинализируя военную историю. Опасность заключается в том, что военная история присваивается и эксплуатируется, становясь скорее историей военных, чем военной историей, историей, стремящейся понять вооруженные силы в контексте ненасильственных предпосылок, каким-то образом приведших к организованному насилию и всевозможным приготовлениям к нему. Не всегда приветствуемая традиционными военными историками так называемая школа Новой военной истории во многом формируется серьезными гендерными, расовыми и культурологическими исследованиями, а также постмодернистской и постколониальной теорией. В недавние годы основы этого подхода, судя по всему, медленно расширяются, включая области исследования с более традиционными теоретическими основами. Однако экономика представлена в них крайне слабо[580]580
  Прекрасное исследование по военной истории в европейской и американской трактовке, а также по новой военной истории см. Paret, 1992.


[Закрыть].

Как и история должна обогащаться теорией, так и от теории нельзя отказываться при написании популярной истории. Все же теория в историю часто привносится извне, и иногда с кардинальными последствиями. Например, с момента революции в историометрии в 1960-х экономическая история была столь насыщена экономической теорией, «что лишь на немногих исторических факультетах теперь вообще имеются историки экономики; по сути, новые историки экономики вытеснили всех остальных», пишет Клаудия Голдин, известный историк экономики Гарвардского университета[581]581
  Goldin, 1995, p. 206.


[Закрыть]. В данной книге мы попытались внедрить экономическую теорию в изучение военной, не экономической, истории, и сделали это, как мы надеемся, без последующего подвергания риску и без того угрожающего положения военных историков на тех немногих исторических факультетах, на которых их еще держат.

Экономика прежде применялась в аналитике различных эпизодов военной истории, и даже таких, более значительных тем, как, например, монументальная работа Фрица Редлиха по немецкому военному предпринимательству с 1350 по 1800 год, а также таких текущих военных дел, как мобилизация времен Второй мировой войны и экономические аспекты ядерной войны. Кроме того, много написано, например, по таким темам, как взаимосвязи военного финансирования с государственным налогообложением, и даже по массовому образованию и распадам государств, пусть большая ее часть и написана скорее историками, чем экономистами[582]582
  См., например: Conybeare, Murdoch, and Sandler, 1994; Redlich, 1964/65; Steiner, 1942; Hitch and McKean, 1967; Bonney, 1999; Ferguson, 2001; Olson, 1982; Kennedy, 1987.


[Закрыть].

Поразительно, но все большее число чрезвычайно влиятельных экономистов с чрезвычайно различающимися экономическими взглядами пишут, часто в книжном формате, о войне и мире[583]583
  Вот некоторые представители элиты экономистов, писавшие о конфликте, войне и мире за последние примерно 200 лет: Кеннет Эрроу, Кеннет Боулдинг, Фрэнсис Эджуорт, Джон Кеннет Гэлбрейт, Джек Хиршлейфер, Майкл Интрилигатор, Лоуренс Клейн, Василий Леонтьев, Владимир Ленин, Фридрих Лист, Карл Маркс, Оскар Моргенштерн, Мансур Олсон, Вильфредо Парето, Артур Пигу, Давид Рикардо, Лайонел Роббинс, Йозеф Шумпетер, Вернер Зомбарт, Томас Шеллинг, Адам Смит, Ян Тинберген, Торстен Веблен и Кнут Виксель. Обзорная литература по данной теме: Coulomb, 2004.


[Закрыть]. Однако наша основная идея заключается не просто в том, что то или иное событие, период, тема или вопрос могли бы быть с пользой освещены, прибегни исследователь к экономическим принципам, но то, что вся область военной истории в целом от этого бы только выиграла. Мы не стремимся представить всеобъемлющую теорию истории, основанную на экономике, но лишь то, как именно военная история может быть обогащена экономическими рассуждениями и, как следствие последних, новыми открытиями. Посредством иллюстрации мы стремились, таким образом, пересмотреть шесть избранных случаев из военной истории, охватывающих последнее тысячелетие. Хоть этого и не скажешь сейчас, имея перед собой законченную книгу, но, когда авторы впервые встретились для обсуждения этого проекта, экономист действительно попросил историка просто назвать и перечислить важные эпизоды, события или характерные черты военной истории шести рассматриваемых временных периодов. Мы отобрали шесть случаев, а затем решили, какой принцип экономики применить к тому или иному эпизоду до непосредственного проведения исследования и написания соответствующих глав. Различные авторы уже исследовали специфические аспекты военной истории с точки зрения экономики, но никто до нас, как мы полагаем, еще не пытался применить целый ряд экономических принципов ко всему тысячелетнему диапазону военной истории.

Заключение

Принцип издержек упущенной выгоды помогает объяснить предрасположенность к замковому строительству в Средние века. Несмотря на огромные размеры, издержки одной осады могли быть равнозначными либо даже превышать издержки постройки замка. Из трех причин ограниченного развития регулярных армий в Средние века (издержки, предложение, традиции) две являются экономическими по своей природе. В частности, издержки сбора, выставления и содержания полевой армии были бы просто колоссальными в сравнении с расходами массового замкового строительства. Строго говоря, издержки упущенной выгоды от постройки замков включают весь набор потенциального альтернативного использования имеющихся ресурсов, а не только лишь сбора армии. Но для средневекового правителя такие альтернативы, как постройка дворцов, прокладывание дорог или финансирование университетов, были гипотетическими, поскольку его главным занятием была война. Таким образом, в практическом смысле изначальной альтернативной стоимостью выбора одной формы военных приготовлений (замок) была другая форма (армия). Некоторые правители, конечно же, могли собирать крупные армии, что, однако, требовало таких огромных инвестиций, что армией обычно не рисковали в сражениях. Даже простое поддержание ее боеспособности означало повседневные эксплуатационные издержки, намного превосходившие эксплуатационные издержки содержания замка. Постройка замка, несмотря на огромные затраты, оказывалась наиболее рентабельной стратегией.

Несомненно, та же сила замков могла оборачиваться и против их строителей, если их захватывали противники или мятежный кастелян, что, однако, верно и в отношении армии. Средневековые монархи с неохотой пускались в эксперименты с армиями, так что одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый века были временем господства замка как в военном, так и политическом смысле. Таким образом, на какое-то время среди правителей той эпохи он считался наиболее ценной из военных рентабельных альтернатив. Принцип асимметричной информации имеет два вида, один из которых подчеркивает скрытые характеристики, черты, подлежащие сокрытию до подписания контракта, второй – выделяет скрытые действия, нежелательное либо вредоносное поведение одного из участников договора, которое не может быть должным образом отслежено другим. Глава о наемниках эпохи итальянского Возрождения была посвящена в основном именно последнему, при этом подробно рассматривалась эволюция договоров в сторону если не предотвращения, то, по крайней мере, снижения издержек обнаружения скрытых действий. Контракты следовало составлять для согласования стимулов, так чтобы обеим сторонам договора было бы выгоднее не обманывать друг друга.

Один из способов добиться этого – обеспечить надлежащими стимулами обе стороны для интернализации контроля за осуществлением контракта. Например, перспектива продления контракта на следующий военный сезон может побудить кондотьера приложить необходимые усилия в текущий военный сезон. Аналогичным образом перспектива сохранения способного военачальника и его войска на следующий сезон мотивирует город-государство действовать достойно, то есть выплачивать причитающееся по договору кондотьеру в этом сезоне. Клеймение и регистрация лошадей и экипировки служили подобной же цели, как и списки личного состава, а именно для установления и отбора надежных солдат от дезертиров. Конечно, и уважаемые люди могут разойтись во мнениях, и есть множество случаев, в которых прославленный кондотьер по должному выполнению контракта предпочитал сменить работодателя или, наоборот, наниматель предпочитал нанять армию другого кондотьера. В конце концов, это был активный рынок со множеством потребителей и еще большим числом поставщиков услуг; кроме того, это был рынок, который переживал каждого из участников. Люди умирали по естественным и иным причинам, и уже молодые должны были узнавать, что к чему, включая хитрости заключения контрактов. Подобным же образом города-государства появлялись, исчезали и появлялись вновь то с республиканской, то с деспотической формой правления, под властью той или иной державы. В этом потоке политических изменений одной из констант была потребность нанимать военных и заставлять их придерживаться контракта. Естественно, что искусство составления контрактов постоянно развивалось.

Удивительно, что исторически работы о кондотьерах на самом деле посвящены силовой политике и военной технологии, но не самим контрактам, от которых кондотьеры, контрактники, и получили свое имя. Если период кондотьеров закончился, то одну из причин тому следовало бы искать в трудности планирования и обеспечения исполнения военно-трудовых контрактов. С появлением регулярных армий способные военачальники, безусловно, все еще пользовались спросом, но роль независимого, бродячего военного подрядчика уступала место все еще влиятельному, но, в конце концов, состоящему на иждивении государства служащему. Рыночная власть навсегда перешла от подрядчиков к городам-государствам.

Многие знаменитые военачальники утверждали, что их решение дать бой или уклониться от него было следствием рациональных расчетов издержек и выгод. Поскольку подобные решения всегда касаются скорее следующей, нежели прошлой битвы, эти решения носят «предельный» характер. Подобные, критические, решения суть решения пограничные для принимающего их субъекта. На временной границе «предельное» решение, поэтому относится к следующему временному периоду, ближайшему будущему; таковым решением является решение о предстоящей битве. В силу обстоятельств будущее неизвестно, таким образом, все подобные решения принимаются в условиях неопределенности. Из этого следует, что решение дать сражение подразумевает сопоставление ожидаемых дополнительных издержек в дополнение к тем, что уже имели место до последнего момента – с ожидаемыми дополнительными выгодами – вдобавок к уже полученным выгодам. Далее, из этого следует, что ожидания не оправдаются, поскольку во всех случаях, в которых оба противостоящих командира предпочитали дать бой, по крайней мере, один, а возможно, и оба допустили просчет. Тем не менее даже просчет все же является расчетом.

Мало кто из военачальников любой эпохи опрометчиво проигнорировал бы либо возможные издержки или же вероятные выгоды. Но эпоха битв отличается особой тщательностью, рациональностью и расчетливостью, с которыми к принятию решений подходили ее самые прославленные командиры. В конце концов, эта эпоха совпадала с веком Просвещения и возрожденным интересом к исчислению, счетоводству, измерению, расчетам и науке. Данной эпохе предшествовали или же с ней совпадали жизни Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона, Лейбница и Паскаля – астрономов и математиков, людей, полагавшихся на наблюдение, вычисление и последующее выведение общих законов природы. Таким образом, совсем неудивительно, что за людьми науки последовали люди военной науки, стремившиеся сделать из военного дела точную науку.

Это вовсе не отрицает роль интуиции или достоинства психологической маскировки. Ни один командир не обладает совершенной информацией, и даже при наличии 60, 80 или 90 процентов информации все равно имелся ее недостаток. Информация по своей природе всегда является устаревшей. Даже обладая теоретическими 100 процентами информации, формулы интерпретации информации могут быть ошибочными. Когда современные метеорологи прогнозируют с 10-процентной вероятностью прохождение осадков, дождь все равно может не пойти. Маловероятное еще не невозможно. Слишком уж много переменных и изменчивых погодных условий – точно так же и с военными действиями. Тем не менее то, что отличало военачальников этого периода, была их убежденность в том, что больше информации и расчетов обычно лучше, чем меньше. Ошибки и неблагоприятный исход не отражали интеллектуальные просчеты, лишь несовершенство их науки. Парадоксальность того факта, что в эпоху битв как таковых битв было так мало, объясняется тем, что перспектива утраты своей армии была слишком пугающей и рискованной. Более чем когда-либо поражение в битве часто действительно означало проигрыш всей войны. А потому именно беспрерывное и неослабное маневрирование ради получения преимущества характеризует эту эпоху в большей степени, нежели сами битвы. Оно стало следствием развития военного дела того времени, однако идея проведения расчетов прочно укоренилась и была принята на вооружение в будущих поколениях генералов.

В главе, посвященной американской Гражданской войне, мы вернулись к рассмотрению принципа асимметричной информации, но сосредоточили внимание на его аспекте скрытых характеристик, а не аспекте скрытого действия. На войне мы хотим скрыть некоторые свои характеристики столь же сильно, сколько хотим выяснить характеристики противника. Информация, как нам напоминает знаменитый историк Джон Киган, зависит от «пяти фундаментальных этапов», а именно приобретения, доставки, усвоения, интерпретации и реализации[584]584
  Keegan, 2003, pp. 3–4.


[Закрыть]. По ходу данной главы мы затронули каждый: значительные и инновационные усилия при приобретении информации, ее доставку (не исключающую хитростей предоставления дезинформации), усвоение, или убежденность в этой информации представителями управленческой иерархии, надлежащая интерпретация того, что обычно было лишь составными частями головоломки, и реализация действия на основании полученной информации.

Еще в большей степени мы стремились подчеркнуть не только то, что информация была ключевой или что существуют связанные с ней этапы, но то, насколько были продуманы усилия по созданию или ликвидации информационной асимметричности для получения тактических либо стратегических преимуществ. Нельзя винить эпоху за отсутствие таких современных инструментов, как полностью компьютеризованные топографические карты, которые можно использовать в реальном времени, работая с прочными лэптопами на солнечной батарее, система GPS и анализ расположения сил на ее основе, а также одновременный сеанс связи нескольких участников (интерфейс человек – машина). Ни одна эпоха не имеет в своем распоряжении изобретений будущего, но в каждую эпоху открывают свои собственные средства сбора, распространения и использования информации. В американскую Гражданскую войну таковыми стали телеграф, железные дороги, газеты, даже воздушный шар и Бюро военной информации.

В итоге они оказывались слишком инновационными, экспериментальными, ненадежными или уязвимыми, и, по крайней мере, в двух отношениях информационная война стала руководствоваться совершенно «человеческими», субъективными факторами. Во-первых, преимуществом информации обладают те, кто сражается на своей, родной территории. Информационные технологии того времени обычно не достигали успеха в получении информационных преимуществ, которыми обладало местное население, даже когда атакующие силы намного превосходили обороняющихся[585]585
  В работе Keegan, 2003, pp. 87–91, проводится интересное исследование по картографии или скорее о ее относительном отсутствии применительно к американской Гражданской войне. «Совершенно непригодные карты [Шенандоа] Долины привели противников с севера к серьезной ошибке» (p. 91).


[Закрыть]. Во-вторых, все генералы этой войны обучались по одной программе у тех же профессоров и в тех же военных академиях, то есть без каких-либо асимметрий, но так или иначе Роберт Э. Ли стал лучшим среди равных. Его уникальным преимуществом были превосходные способности к оценке и предвидению вероятного образа мыслей своих противников. Северяне обладали подавляющим преимуществом в численности и материально-техническом обеспечении, но не знали, как наилучшим образом ими воспользоваться, и оказались столь же робкими, сколь мудрыми показали себя конфедераты. Ситуация изменилась, когда «асимметрия умов» была устранена. Интеллектуальные ресурсы Гранта могли и не превосходить способности Ли, но у первого было два информационных преимущества. Во-первых, он полагался на превосходно организованную разведку. Поймав Ли в ловушку у Питерсберга, Грант лишил генерала повстанцев его способности держать северян в неопределенности посредством маневрирования. Во-вторых, что, возможно, было не менее важным, Грант оставался на посту главнокомандующего намного дольше своих предшественников, так что имел больше времени изучить образ мыслей своего противника.

Стратегические бомбардировки, судя по всему, не привели к значительным неблагоприятным последствиям для военного производства Германии. Производство вооружения не сократилось; в сущности, оно продолжало расти и на всем протяжении и даже в последний год войны. Подобные последствия стратегических бомбардировок были, скорее всего, связаны в основном с факторами сдвига (например, усовершенствования в тактической воздушной войне) и факторами передислокации (например, вливание немецких ресурсов в воздушную оборону), а не возросшей бомбовой нагрузкой при бомбардировках немецких промышленных и крупных населенных центров, чьим основным последствием была подготовка к вторжению, а не принуждение к сдаче военными средствами. По большому счету, следовало бы признать, что в течение войны военный потенциал союзников характеризовался острейшим дефицитом информации, что делало оценку эффективности бомбардировок проблематичной.

Акцент данной главы, однако, был поставлен не на всеобщем или суммарном эффекте стратегических бомбардировок, а на предельном или инкрементальном эффекте, эффекте дополнительной бомбовой нагрузки. Изучая имеющиеся об этом данные, мы находим подтверждения того, что более массированные бомбардировки на деле приводили к убывающей отдаче по сравнению с желаемыми результатами, как то и предсказывала экономическая теория, и иногда даже с отрицательными показателями отдачи (например, данные о бомбардировках с целью деморализации показывают, что все более массированные бомбардировки скорее укрепляли, чем ослабляли боевой дух атакуемого населения). То, что абстрактная теория производства способна найти применение в совершенно реальном, кровавом мире войны, может удивлять. Однако применительно к жертвам всех сторон было бы лучше, если бы урок теории был выслушан и услышан, а война пришла бы к более раннему завершению.

Применение принципа замещения к созданию ядерного оружия Францией в начале холодной войны зависит от того, хотим ли сосредоточиться на невероятной огневой мощи бомб по сравнению с обычным вооружением – их «потребительной стоимости» или на их дипломатической и политической ценности. Установить замещение легче в первом, чем во втором случае. Французские ударные силы замещали собой и наземные и воздушные войска. Сокращение французских обычных вооруженных сил нельзя объяснять последствиями сокращения колониальной империи, поскольку исторически Франция содержала практически самостоятельные колониальную и основную армию, и размеры последней не были связаны с колониальными проблемами. Советская угроза должна была заставить увеличить ее численность, но вместо этого армия была сокращена и создана атомная бомба. Более очевидный пример замещения трудно себе представить.

Доктринальная неопределенность действительно усложняет анализ того, произошло ли замещение, но не делает его невозможным. Безусловно, бюджетные предпочтения были реализованы, и ядерные силы заменили обычные вооруженные силы в особенности в том, что касалось расходов и численности личного состава и поддержания национальной безопасности, и в некоторой степени в сферах сдерживания и обороны. Атомное оружие также использовалось в качестве замены зависимости от Америки в частности и от различных альянсов в целом. Далее, обладание ядерным оружием позволило Франции преследовать определенные дипломатические, внешнеполитические и даже внутриполитические цели, как, например, престиж государства, на что обычные вооруженные силы, скорее всего, были неспособны. Ядерная стратегия вкупе с традиционной доктриной стратегической воздушной мощи даже угрожали полностью заменить обычные вооруженные силы ядерными. И хотя непосредственные события так кардинально не развивались, оживленная дискуссия во Франции о том, как далеко могут и должны зайти военные в своем освоении атома, является очевидным свидетельством того, что возможности подобной замены всерьез рассматривались.

Экономическая мысль помогает разъяснить не только военную историю, но и современное положение военных дел. В качестве примера мы рассмотрели транснациональный терроризм с точки зрения возможностей замены времени, места или формы террора на другую (например, от взятия заложников на угрозу взрыва). Ясно, что принцип замещения весьма актуален и должен служить одной из основ формирования контртеррористической политики. На теракты 11 сентября 2001 года Соединенные Штаты отреагировали двумя крупномасштабными войнами – в Афганистане и Ираке. Что привело нас к обсуждению военных кадров, в частности, экономических издержек и выгод призыва в сравнении с регулярными и резервными силами, укомплектованными по принципу найма. Тогда как решения идти на войну были в основном сформулированы с прицелом на политику, практические вопросы управления военными действиями предоставляют множество возможностей для прикладной экономической мысли. Мы также проанализировали начавшееся с 1990-х возрождение частных военных и охранных компаний. С точки зрения пространства благ и контрактных рисков мы обнаруживаем, что монополия власти, которой со времен Наполеона в основном обладали уже официальные, государственные, поддерживаемые и финансируемые государством вооруженные силы, возможно, будет разрушена в двадцать первом веке. Многие задачи обороны и безопасности более не служат идее исключительно общественного блага; такие задачи теперь больше напоминают частные, клубные или общедоступные блага с присущей им подвижностью границ, которыми частные поставщики могут обеспечивать лучше. Кроме того, заполняя новые ниши в пространстве благ, побочные эффекты контрактных рисков, как то: неопределенность, специфичность ресурсов, регулярность и добросовестность, принимают новые формы, при которых обеспечение всех оборонительных и охранных услуг исключительно государственными силами необязательно приведет к экономически эффективным решениям. Пока еще молодая область экономики обороны и мира уже внесла большой вклад в понимание образований и распадов альянсов, гонки вооружений, разоружения, конфликтологии, терроризма и конфликтов с применением обычных видов вооружения и других тем, связанных с безопасностью. Эта книга показывает, что экономика имеет дело с прошлым и настоящим и, как мы надеемся, анализом будущих конфликтов, а также вопросами войны и мира, обороны и безопасности.