Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Едва выехав за ворота, этот водитель начинал приговаривать: «Зуд! Зуд-зуд! Зуд-зуд-зуд!» Сначала потихоньку, а потом переходил на крик.

Пассажиры думали, что у него что-то чешется, но спросить стеснялись. Даже пытались подослать к нему нашу «доктора-кожу» тетю Зою, вдруг Зуд доверится профессионалу?

Мой папа вовремя услышал эту историю от мамы и спас Зуда от принудительной госпитализации в кожно-венерологическое отделение, сообщив, что «зуд» – это в переводе с фарси «быстро», а «зуд-зуд» – «скорей-скорей!». И водителя, которого зовут Мохсен, раздражает не кожный зуд, а медлительность других участников движения.

И еще предупредил, чтобы мы не обольщались, если кто-нибудь скажет нам: «Я – ваш!» Потому что «яваш» по фарси значит «успокойтесь».

Господина Мамну мы с мальчишками открыли для себя на второй месяц моей жизни в госпитале – на заднем дворе, где был морг. В пору страстей по кладам сие зловещее место нас очень интересовало. Ну, где еще, как ни там, можно надежно припрятать клад?! Нормальный человек побоится полезть в морг, вот клад и лежит себе спокойненько. Но нас, храбрую команду кладоискателей, покойниками не напугать!

С этими мыслями как-то в разгар рабочего дня мы отправились на дело – на задний двор, ходить на который нам разрешалось только по делу – в столовую и прачечную. Раньше мы этот запрет не нарушали, на заднем дворе и интересного-то ничего не было, только подсобные службы госпиталя – помимо пищеблока и прачечной, только склад, котельная и пресловутый морг. Окна родительских кабинетов туда не выходили, и мы, согласно разработанному заранее плану, принялись громоздить друг на друга раскиданные рядом деревянные ящики.

Мы собирались влезть на них и заглянуть в окно морга, но сделать это мог только кто-то один из нас, уж больно шаткой получалась пирамида. Сначала хотели водрузить туда нашего самого маленького – Сашку, благо он меньше всех весил. Сам Сашка был не против. Но его старший брат заявил, что Сашка ничего не понимает ни в кладах, ни в «трупаках», и только описается со страху, а ему, Сережке, потом объясняться с родителями.

Господа сын доктора-глаза и сын доктора-носа Макс и Лешка, откровенно говоря, были трусоваты, а Макс еще и не раз проявлял себя брезгливым маменькиным сынком. Серега был парень, что надо, но с ним мы все время соперничали в удали. И когда он вызвался лезть в окно морга вместо младшего брата, я не могла допустить, что первопроходцем станет Серега. И завопила: «Девочкам надо уступать, забыл?!»

Серега подозрительно легко согласился, и я стала карабкаться вверх по ящикам. Приятели тем временем поддерживали основание пирамиды, которая изрядно шаталась и угрожающе скрипела.

Цель была уже близка, когда вдруг изнутри заведения для мертвых раздались истошные крики: «Мамнуууууу! Мамнуууууу!»

В ту же секунду моих сообщников как ветром сдуло. С визгом они бросились врассыпную, забыв и о ящиках, и обо мне. Пирамида пошатнулась, и я торжественно грохнулась с нее в лужу, натекшую из радиатора морговского холодильника.

В этот роковой момент передо мной и предстал господин Мамну – толстый перс в белом халате, очках и резиновых перчатках. Продолжая бормотать свое «мамнуууу-мамнуууу», он помог мне подняться и отвел прямиком в приемный покой к маме, которую знал.

Мамины помощницы-переводчицы Розочка и Сарочка (тетя Сара была единственной из местных, которую русские звали ее исконным именем), свободно болтавшие по-русски, объяснили маме, а заодно и мне, что «мамну» – это по-персидски «запрещено», «нельзя». А за руку меня держит санитар морга, живописующий, как я лезла в его окно. Санитара звали Мамад, но для нас он навсегда остался господином Мамну.

Вечером того же дня, при разборе полетов, моих родителей почему-то больше всего интересовало, почему я лезла в морг в гордом одиночестве?!

Но не могла же я сдать друзей! Хоть они меня и бросили, спасшись позорным бегством, я монотонно бубнила свое: «Просто стало интересно!».

Теперь я понимаю, что мои родители, должно быть, испугались, что я расту с отклонениями. Ладно бы еще любопытство за компанию, но девочка, одиноко ломящаяся в окно морга, не может не настораживать.

– Тебя же специально предупреждали, что на задний двор без дела ходить нельзя! – недоумевала моя мама.

– Почему ж без дела? – усмехался папа. – Это как с петухом из дома отдыха! Нужность любого запрета надо на испытать на собственной шкуре.

Историю с петухом папа припоминал мне в случаях проявления мною упрямства и любопытства, несовместимых с моей личной безопасностью. Мама считала, что это глупо и недальновидно, папа ее поддерживал, но все же находил в этом и попытку познать мир.

Дело с петухом было в том самом санатории, где я отдыхала в шкафу. К деревне, где я якобы ночевала, надо было идти лесочком. На полпути тропинка неожиданно выводила на полянку, где перед путником открывалась сказочная картина – одиноко стоящая среди леса настоящая русская печь. Казалось, что вот-вот из лесу выйдет Емеля-дурак и «поедет на печи, выпекая калачи». Как выяснилось позже, почти так оно и было: печку использовали для пикников в лесу как деревенские, так и отдыхающие из нашего санатория. На нее даже была установлена определенная очередность.

Стояло самое грибное время, отдыхающие приносили полные корзины и всем очень хотелось жареных грибочков. Но пожарить богатый урожай было негде, в санатории предписывали диетические столы и строго следили, чтобы отдыхающие не устраивали никакой кулинарной самодеятельности. Увидев печь, мои родители, тогда еще совсем молодые люди, озарились идеей и подбили группу единомышленников из отдыхающих «записаться» на печь на самый востребованный вечер пятницы. Сказано – сделано: хозяйка, у которой я якобы жила, сообщила, что запись на печь ведет их колхозный «замкульт» – зампредседателя по культработе. А изба его стоит перед лесом, ближе к санаторию.

Печь застолбили, а с утра пораньше вся компания, участвовавшая в вечернем пикнике, отправилась по грибы. Вернулись только к вечеру, уставшие, но с полными корзинами. Передохнули немного, съели диетический санаторский ужин и отправились на опушку к печи – готовиться к пиру на свежем воздухе.

Тропинка от санатория к лесу с печкой проходила как раз мимо избы колхозного замкульта. По пути в деревню за козьим молоком мы проходили мимо этого дома каждое утро и каждый вечер: замкульта до записи на печь никто не знал, зато его петуха знали все, уж больно громко он кукарекал. Лично я на тот момент видела этого петуха дважды в день две недели подряд и не обращала на него ни малейшего внимания. Но в тот вечер одна отдыхающая тетя из нашей компании вдруг сказала:

– Ой, мы когда зашли к замкульту во двор, чтобы на печь записаться, этот его петух нас чуть не заклевал! Он, оказывается, у него какой-то бешеный, а особенно детей ненавидит! Поэтому замкульт отдельно предупреждает, чтобы дети мимо него не бегали, а то петух так нервничает, что даже из загона может выскочить, догнать и выклевать глаза!

Моя мама в ужасе разохалась и тут же стала настойчиво внушать мне, что мимо петуха надо не бежать, а идти тихо-претихо, на цыпочках, лишь бы он не волновался! Запретить мне ходить мимо петуха вовсе мама не могла: другой дороги к деревне не было. А ходить туда мне требовалось – ради поддержания семейной легенды, что я там живу, и ради дружбы со Светкой, дочкой хозяйки. Сама Светка прийти ко мне не могла, посторонних детей на территорию нашего санатория не пускали тоже.

– Уж не из-за этого ли петуха в нашем доме отдыха запрещены дети?! – засмеялся мой папа.

Дойдя до печи и приступив к чистке грибов, про замкульта и его петуха все тут же забыли. И только меня терзали смутные подозрения, что петуха оклеветали. Все же я каждый день проходила мимо него, иногда даже бегом, и ни разу он не проявил своего бешенства.

При разделке богатого грибного урожая выяснилось, что не хватает одной сковородки: ее выпросили за ужином на санаторской кухне, а потом забыли в холле. За ней послали меня, как самую младшую. Я было припустила бегом по тропинке, но тут вспомнила про недавно открывшуюся мне петушиную злобность. Как и велела мне мама, я замедлила шаг, а поравнявшись с петушиным загоном, подозрительно в него покосилась. Петух стоял ко мне задом, проявляя полнейшее равнодушие к тому, иду я или бегу и есть ли я вообще. Сковородку я благополучно нашла в кресле у входа и возвращалась назад вприпрыжку, весело ею размахивая. На этот раз я еще издали заметила, что из петушиного загона за мной пристально следят. Но каждый раз менять темп в угоду петушиному расположению духа мне казалось унизительным, к тому же, я все же склонялась к мнению, что замкульта нарочно оболгал своего петуха, чтобы возле его двора не играли деревенские дети и не мешали ему спать своими криками. Если петух и впрямь так ненавидит детей, что выклевывает им глаза, то почему не обращал на меня внимания все эти две недели?! А если у него все зависит от настроения, как у моей мамы, то с какой стати я должна под него подстраиваться?! Ничего плохого я ему не делаю, а тропинка общая и я могу идти по ней, как хочу.

С этой мыслью я не только не перестала скакать по дороге, размахивая сковородкой, но поравнявшись с петухом, особенно красиво подпрыгнула, воздев сковородку в небо, будто бадминтонную ракетку. Петух напрягся до самого кончика гребешка и принял воинственную позу. Но к этому моменту я уже почти миновала его жилище, поэтому храбро обернулась на скаку и приветственно помахала петуху сковородкой.

Дальнейшее я помню только со слов стоявших у печи, перед которыми открылась следующая картина. Сначала из чащи на опушку выскочила я, мчащаяся по тропинке с такой скоростью, что взрослым показалось, что я лечу по воздуху, помогая себе сковородкой. А сразу следом за мной гигантскими скачками и с клювом наизготовку несся замкультовский петух. Он уже почти меня настиг и готовился клюнуть в мягкое место, когда я с победным воплем достигла печки, спряталась за спину папы и уж оттуда всерьез замахнулась на петуха сковородкой. Петух затормозил на всей скорости, подняв шпорами с тропинки столб пыли вперемежку с еловыми ветками, встал перед нами, тщательно расправил подмятые крылья, уставился на нас в упор и грозно и членораздельно выкрикнул:

– Ку-ка-ре-ку!

– В следующий раз точно клюну тебя в попу! – перевел мой папа.

Все присутствующие, описывая потом это зрелище тем, кто его пропустил, признавались, что не хохотали так ни в одном цирке.

Убедившись, что с замкультовским петухом и впрямь лучше не связываться, мимо его дома я стала ходить степенно, стараясь даже не смотреть в его сторону. Петух отвечал мне тем же. Но, в отличие от петуха, у Мамну с заднего двора не вышло напугать меня с первого раза.

* * *

На следующее утро во дворе мои подельники окружили меня с вопросами, правда ли меня схватил покойник, прямо за шиворот?!

Оказалось, они приняли господина Мамну за ожившего мертвеца и поэтому убежали. А я в их мальчишеских глазах оказалась настоящим героем – не побоялась покойника и даже обезвредила его, доставив к своей маме.

Подсказанный мальчишками сюжетный поворот пришелся мне по душе. В самом деле, «покойник меня схватил, а я его обезвредила» звучало куда лучше, чем «упала в лужу под носом у санитара». Слава бесстрашной охотницы «на мертвяков» так мне понравилась, что я простила парням их постыдное бегство в обмен на их ежеминутное восхищение моей персоной. Для пущего ореола величия я каждый день присочиняла к «героическому эпизоду» своего сражения с «мертвяком» все новые душераздирающие подробности. И вскоре уже не одинокий Мамну, а целые полчища покойников нападали на меня изо всех окон морга, а я одна, лицом к лицу, отражала их восстание. Вязала их, как дрова, и вела строем, как каторжников, в приемный покой к своей маме…

Увы, вскоре, как это обычно бывает, острота приключения притупилась, и слава моя поблекла. Естественно, мне очень хотелось вернуть себе популярность. А приятелям, конечно, очень хотелось меня переплюнуть. И в поисках новых острых ощущений и подвигов, мы все впятером стали ежедневно являться под окна к несчастному Мамну и устраивать всяческие провокации. Думаю, мы достали беднягу похлеще любых покойников. Мы дразнили его, как могли, пытаясь выманить Мамну из логова мертвых, где он охранял спрятанный под покойниками клад. В наличие это клада мы свято верили, как и положено увлеченным кладоискателям, любящим свое дело.

Уж мы и выли под дверью морга, и скребли в окна, и вопили загробными голосами: «Мамнууууууууу! Мамнууууу, выходи!»

Поначалу Мамну нас игнорировал. Но однажды чаша его терпения переполнилась. Санитар неожиданно выскочил со своего рабочего места и, по роковому стечению обстоятельств, вновь поймал только меня, все остальные успели удрать. И меня снова с позором повели в приемный покой к маме.

Но в этот раз, на мое счастье, там оказалось не до нас с Мамну.

В дверях приемного покоя нам попались в панике выбегающие оттуда Сарочка и Розочка. Они что-то возбужденно протараторили на фарси Мамну, тот немедленно отпустил мою руку и резво скрылся в направлении своего морга.

Теперь за руку меня тянула Сарочка, но не в сторону мамы, а в холл госпиталя, где перед регистратурой ожидали своей очереди пациенты поликлиники. Отчаянно жестикулируя, мамины помощницы принялись что-то мне объяснять, из чего я поняла только одно: к Ирине-ханум – то есть, к моей маме – ворвались какие-то «барзани» и ее надо срочно спасать. От страха обе они будто позабыли русский, на котором в спокойном состоянии общались почти без ошибок:

– Страшный люди, страшный! – приговаривала Сарочка, выразительно округляя глаза. – Налетчики!

Папа мой до 5 вечера обычно уезжал в посольство, где было его рабочее место. Поэтому я кинулась с тревожным известием в отделение к Сережкиному папе. Тот готовился к операции и глухим сквозь хирургическую маску голосом спросил:

– Барзани? Это болезнь такая? Ну, пусть пишет их к терапевту, а там разберемся.

Сережкин отец решил, что моя мама не может понять, на что жалуется больной, и к какому доктору его записать.

Тем временем Розочка отыскала нашего завскладом из местных – пожилого господина Аршали. Ростом завсклад был с меня. С причитаниями «Горе нам горе, налетчики!» Аршали-ага схватился за голову, потом за сердце, а потом почему-то за одноразовый шприц с аптечной витрины.

Я очень испугалась за маму и даже заплакала. Но вооруженный шприцем с иглой завсклад заверил меня, что немедленно спасет мою маму. Погладил меня по голове и даже поцеловал в лоб – и ринулся в приемный покой. И я почему-то уверовала в боевой дух Аршали, несмотря на его почтенный возраст и «метр с кепкой».

Сарочка с Розочкой топтались возле выхода, готовясь в любой момент обратиться в бегство. При этом Сарочка вцепилась в мою руку, а Розочка предлагала в случае чего укрыться во владениях Мамну, ибо «к покойникам не сунется даже барзани».

Мне было, конечно, немного страшно, но все равно не до такой степени, как в морге у Мамну.

А любопытно было даже больше – кто же этот неведомый, великий и ужасный «барзани»?

И тут мимо нас под предводительством нашего старенького Аршали на выход прошествовала живописная делегация, с ног до головы укутанная в какие-то тряпки, из-под которых торчали дула автоматов. Наш коротенький, но отважный завскладом, уже без шприца в руке, храбро семенил впереди, а за ним гордо ступал рослый, бородатый и грозный господин в длинном расписном халате, прямо как в кино про Аладдина. Судя по всему, это и был главарь. Он единственный был без автомата, но и без него суровость источал больше других. Из-под полы его халата выглядывал кривой кинжал – ну точно, как в сказке!

– Это Али-Баба и 40 разбойников! – громко опознала я пришельцев.

– Шшш!!! – хором зашипели на меня Сарочка с Розочкой, а Розочка даже предприняла слабую попытку укрыться за стойкой регистратуры.

И тут в холл с победным видом выплыла моя живая и невредимая мама, в белом халате и с журналом учета посетителей под мышкой.

Героиней дня стала она, разом переплюнув все мои задирательства господина Мамну.

Вечером к нам на чай заглянули те, кому было любопытно узнать, что же случилось днем в приемном покое, а это были почти все «бимарестанты».

– Сижу, как обычно, регистрирую первичных пациентов, – выступала перед внимающей публикой моя героическая мама. – Сарочка с Розочкой, как всегда, сидят в заднем кабинете, в архиве. Тут заходит группа товарищей в странных для города одеждах – полотняных шароварах, войлочных халатах и в платках на голове. Один встал впереди, за ним еще трое, а остальные сзади. Тот, что спереди, вдруг как закричит: «Барзани!» Я подумала, что у него какое-то «барзани» болит. Поворачиваюсь к Сарочке, чтобы уточнить, что это за часть тела? И тут вижу, что они с Розой выскакивают из своего кабинета и бегут, прямо рысью! А мне на ходу кричат: «Зуд-зуд, Ирина-ханум, бегите! Беда пришла, беда!» Тут-то я только рассмотрела, что у всех, кроме того, кто спереди, под халатами автоматы.

Тут затаившие дыхание слушатели стали наперебой расспрашивать маму, почему она не убежала?! Неужели ей не было страшно?

– Ну, немного страшновато, конечно, – скромно признавалась моя мама. – Но моя мама с пеленок учила меня, что долг – превыше всего! Я не могла оставить без присмотра приемный покой. Там же документы, касса! К тому же, я не совсем поняла, с какой стати я должна бежать?! С автоматами в поликлинику, конечно, не ходят, но и время не спокойное. Может, этот человек захворал где-нибудь в горах и вооруженные родственники проводили его до больницы, потому что горные дороги небезопасны. А я вдруг от него побегу!

Мама поведала, как, стараясь не смотреть на дула, торчащие из-под халатов визитеров, приступила к привычному опросу первичных пациентов. Шома эсме че? (как вас зовут? – перс). Чанд сале шома? (сколько вам лет? – перс.) Адрес? На что жалуетесь?

Из маминого рассказа следовало, что, оставшись наедине с безоружной блондинкой, спокойно задающей вопросы, Али-Баба и его разбойники заметно растерялись. Очевидно, напряженно размышляя, как вести себя дальше, главарь, а за ним и его приспешники, послушно друг за другом перечислили свои имена, возраст и родное село. Мама аккуратно переписала данные всех присутствующих в соответствующие графы журнала приема. Правда, на вопрос «Что вас беспокоит?» главарь делегации снова вышел из себя и заорал свое «Барзани!»

Тут, по словам мамы, и подоспел господин Аршали со шприцем наперевес и заговорил с посетителями на своем.

– Он так тихо с ними, спокойно, как психиатр! – восхищалась господином Аршали моя мама. – И все рукой им на дверь показывает. Больше я ничего не поняла.

Оказалось, господин Аршали убедил визитеров для более обстоятельной беседы перейти в столовую, куда срочно вызвали моего папу. Продолжение истории рассказывали они с господином Аршали:

– Господин Аршали – настоящий герой! – хлопал коротышку завскладом по плечу мой папа, а тот прямо светился от гордости. – Мне дозвонился в посольство и вызвал. В столовую позвонил, велел тете Зине срочно ставить чайник и плов. А то кто ж на голодный желудок барзани лечит?!

– Не смешно! – обиженно вставила моя мама. В тот день только ленивый не подтрунил над тем, что она решила, что у Али-Бабы «разболелось барзани».

– Я тоже так подумал! – вступился за маму Сережко-Сашкин папа. – По сути диагноз Ирины-ханум, как всегда, верный. Их и впрямь беспокоит барзани!

– Даже САВАК (шахская разведка) не удавалось поименно переписать верхушку курдского освободительного движения, да еще с датами рождения и домашним адресом! – продолжал восторги мой папа. – Но моей жене это удалось! Это она в твою бабушку Мусю, – обратился он ко мне, имея в виду мамину маму. – Теща у меня такая же настырная, любой народный фронт дрогнет!

Оказалось, что к маме в приемный покой лично пожаловал Масуд Барзани по прозвищу Кэк Масуд – сын легендарного курдского полководца Мустафы Барзани и лидер народного фронта, борющегося за суверенность Курдистана (см. сноску-3 внизу).

На протяжении многих лет иранцы, на чьей территории исторически проживает множество курдов, очень их опасались. Курды не слушались ни шаха, ни Хомейни, только своего лидера Барзани. Если им что-то не нравилось, они предпринимали партизанские вылазки, а после революции и вовсе распоясались. Вывести их из подполья не удавалось ни шахской охранке, ни стражам исламской революции. Верхушка курдского сопротивления была хорошо вооружена и почти неуловима, прячась в горах Курдистана, которые знала, как свои пять пальцев.

– Уж сколько устраивали на них засад, пытаясь выманить с гор, где они окопались! – качал головой господин Аршали. – Они уже много лет ведут подпольную борьбу за автономию иранского Курдистана и за права курдов, живущих в Ираке. В разное время их требования удовлетворялись, но каждый раз их что-то не устраивало…

Выяснилось, что Кэк Масуд покинул свой тайный штаб и собственной персоной пожаловал в наш госпиталь не просто так, а с ультиматумом к правительству СССР от борцов за независимость иракских курдов.

В наше посольство его не пустила охрана, и он решил передать курдские требования через советских врачей. Ультиматум был кратким: если Советский Союз не прекратит поставлять Ираку оружие, курды, до сих пор нам дружественные, присоединятся к погромам советских учреждений на территории Тегерана. Вот прямо с нашей больницы и начнут.

Но прием в советской больнице явно сбил верхушку курдского освободительного движения с толку. Они привыкли, что от них отстреливаются, кидаются в них гранатами и разгоняют брандспойтами… Но чтобы им тихим голосом задавала вопросы блондинка в белом халате, с таким сопротивлением они еще не сталкивались. И пока их горный разум лихорадочно искал новую стратегию, они сами покорно сообщили о себе сведения, которые годами не могли добыть власти.

Насколько я поняла, за пловом, шустро сооруженным тетей Зиной, нашей стороне удалось добиться перемирия. Тем более, в то время СССР официально поддерживал курдов как идеологически, так и материально. Собственно, поэтому они и обиделись, узнав, что Советский Союз за спиной своих курдских друзей вооружает их главного врага Саддама Хусейна.

За проявленную храбрость и находчивость отдельных похвал удостоились господин Аршали, тетя Зина, Розочка с Сарочкой, мой папа и даже я. Но присутствующие единодушно решили: если бы на свете была медаль «за вывод из подполья курдского освободительного движения», ее бы вручили моей маме.

Сноска-1:

С информационного портала «Иран Сегодня»:

Кафе «Надери» – построено американским иммигрантом Хачиком Медикянцом в 1927 году, изначально было пекарней и кондитерской, где он познакомил иранцев с европейскими десертами. Позднее владелец кафе выстроил рядом одноименный отель, который стал вторым по счету отелем, открытым в Тегеране на тот момент.

Кафе «Надери», расположенное в крайне удачном месте в самом сердце Тегерана да еще и в красивом здании, сочетавшем в себе одновременно традиционный персидский и готический стили в архитектуре, быстро завоевало популярность среди местной интеллигенции.

В 1940-1950-х годах в стенах этой небольшой кофейни проводили вечера модернисты и двигатели общественной мысли, которые стремились приобщиться к европейским традициям. Здесь собирались литературные кружки, постоянными членами которых были такие выдающиеся деятели, как Садег Хедаят, Симин Данешвар, Джалал Але-Ахмад, Бозорг Алави и другие. Они делились переживаниями о культурном настроении иранского народа, обсуждали прогрессивные и даже революционные для своего времени идеи. «Надери» – это место, где зарождалась и обретала форму современная литература Ирана.

В 1970-е годы комплекс был практически полностью уничтожен пожаром. Но именно историческая значимость этого места подарили вторую жизнь «Надери» – отель и кафе были восстановлены в лучшем виде: именно здесь собиралась вся элита «Парижа Востока» (так называли Тегеран в 1970-х годах), место вновь обрело популярность среди приверженцев западного образа жизни.

В наше время «Надери» – это скорее историческая достопримечательность, чем гастрономическая точка. Интерьер прост и даже старомоден: возникает ощущение, что именно за этим потрескавшимся столом, попивая кофе по-турецки и раскуривая сигарету, Хедаят сочинял свои лучшие рассказы. Да и официанты, пожилые мужчины в форменных костюмах с завитыми усами, по всей видимости, остались на службе с той самой «золотой эпохи» кафе. Кстати, турецкий кофе здесь все еще готовят в лучших традициях.

Сноска-2:

С информационного портала «Иран Сегодня»:

«Голе Резайе» (Gole Rezaieh) – ретро-кафе в самом центре Тегерана, на улице 30-го Тира (30-e Tir) и буквально в нескольких шагах от «Надери» находится крошечное под названием «Голе Резайе», которое способно перенести вас на несколько десятилетий назад. В 1970-х здесь собирались интеллектуалы и вся творческая элита города: сюда приходили начинающие и уже состоявшиеся художники в поисках вдохновения, молодые студенты, опытные и завоевывающие популярность писатели, а также другие люди из творческой среды. За крошечными столиками они пили кофе и общались на отвлеченные темы. И, конечно же, все это под музыку мировых хитов западной эстрады того времени.

Глядя на это кафе сейчас, невольно думаешь, что здесь мало что изменилось даже спустя 40 лет. «Голе Резайе» занимает небольшое помещение, размером с комнату, но и сегодня практически всегда аншлаг: возникает чувство, что здесь собирается половина Тегерана. Стены заведения увешаны старыми фотографиями писателей, музыкантов, философов, иранских и европейских – как напоминание о главных вдохновителях своего времени.

Сегодня кафе популярно не только среди местных талантов, сюда нередко заходят «иранцы в эмиграции», которые приехали на родину из-за границы в надежде прочувствовать атмосферу прошлого, или иностранцы, желающие прикоснуться к прежнему Ирану.

Французская пекарня-кондитерская – основана в 1965 году. Это одно из самых «ностальгических» мест Тегерана, особенно для тех, кто приходил сюда в юности, когда она только открылась. Кондитерская находится на пересечении улиц Ингилаб и Абу Рейхан, недалеко от Тегеранского университета и главных книжных магазинов города. Неудивительно, что сразу после открытия это место стало популярно у студентов, молодых писателей и актеров расположенного неподалеку театра, студентов кинематографического факультета Университета искусств, а также местной интеллигенции. Нередко сюда заглядывали и знаменитые актеры и писатели. Одними из постоянных посетителей были резиденты посольств и европейские дипломаты.

На этот момент эта кондитерская была одним из немногих мест, где предлагали настоящий французский кофе с мороженым «глясе» и огромный выбор европейских десертов. Спустя 40 лет кондитерская не изменила своим традициям, благодаря чему все еще полна посетителей. Кафе-кондитерская была основана французскими рабочими, которые успели передать секреты изготовления десертов иранским коллегам, прежде чем вернулись на родину, а те, в свою очередь, продолжают совершенствовать мастерство приготовления десертов и угощать посетителей ароматным кофе.

Сноска-3:

Масуд Барзани – лидер курдского освободительного движения, сын генерала Мустафы Барзани. Отец Масуда, курдский полководец генерал Мустафа Барзани во время Второй Мировой войны возглавлял вооруженные силы курдской Мехабадской республики на территории Ирана, а после ее падения получил политическое убежище в СССР. После смерти Мустафы в марте 1979-го бессменным президентом Демократической партии и региона Курдистан стал его сын Масуд, выросший в Ираке, где глава страны Саддам Хуссейн ущемлял права курдов.

В 1979-м новый иранский режим предложил иракским курдам свою поддержку, и Масуд Барзани с братом Идрисом и верхушкой штаба курдского сопротивления переехали в Тегеран, откуда вели подпольную борьбу за независимость курдов, проживающих на территории Ирака. Именно с помощью курдов Барзани в 1981-м молодая исламская республика смогла установить контроль над своей провинцией Курдистан (при шахе регион управлялся мелкими курдскими партиями, которые не поддержали исламскую революцию, выступив за демократизацию Ирана). Тем временем СССР, стремясь к политическому, экономическому и военному присутствию в Персидском заливе, активно дружил как с курдским национально-освободительным движением, так и с Ираком.

Советское правительство открыто осуждало действия Хуссейна (ущемление иракских курдов и коммунистов и развязывание ирано-иракского конфликта), но при этом продолжало выполнять договор от 1972 года «О дружбе и сотрудничестве между СССР и Ираком», поддерживая Ирак экономически и военно-технически.

В 1980-м году СССР под давлением курдов и мировой общественности временно прекратил военные поставки Ираку. Однако уже в 1981-м возобновил их, опасаясь ввиду провала программы на сближение с Ираном и войны в Афганистане вовсе утратить влияние в регионе.

Спустя 5 лет выяснится, что все эти годы США тайно вооружали Иран, и в 1986-м мир потрясет скандал, вошедший в историю как «Ирангейт» – «Ворота в Иран».