Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Пока хаджи Рухи и Хамид были в лугах, вернулась Роя, завела свою Шахназ в конюшню, и пришла на помощь сестре, которая уже тащила из машины здоровенную корзину.

Мы переместились в уютную беседку, увитую диким виноградом, над журчащим арыком. Воздух был настолько сладким, что я не чувствовала ни усталости, ни голода, меня только клонило в сон. В полудреме я наблюдала, как обе мои подружки на удивление ловко соорудили из припасов, собранных Марьям-ханум, полноценный обед.

В корзинке нашлась даже скатерть, ее постелили на деревянный стол в беседке. На столе оказались аппетитные сэндвичи с яйцом, помидором и курицей, несколько сортов сыра, лаваш, домашний паштет из говяжьей печени, много зелени, овощи и фрукты.

Как только вернулся Хамид, его послали за кока-колой в магазинчик, который был тут же, между деревянными домиками. Он принес целый ящик. И снова все смеялись, как мы его выпьем?

Тут подоспел хаджи Рухи и бодро утешил:

– Что не выпьем, загрузим с собой в багажник! Вечером пригодится!

И снова на меня повеяло свободой. Моя мама все время ругала папу, если он покупал мне разом больше двух бутылок «коки» или «пепси». Его доводы, что от пяти бутылок покупать выходит дешевле, она обрубала одной и той же фразой:

– Тебе что дороже, здоровье ребенка или туманы эти несчастные?!

Каждый подобный раз я испытывала обиду. Не потому что в другой раз мне купят меньше «колы», а потому что обо мне при мне говорят в третьем лице. И еще я не понимала, почему, к примеру, у Сережки и Сашки оба родителя настоящие врачи, а не любители, как моя мама, но им всегда покупают «колы» сколько хочешь?! Или им не жалко здоровье собственных детей?

Для семьи Рухи «кола» явно не была врагом, и это заставило меня полюбить их еще больше.

Правда, сам господин Рухи пил соленый айран, сказав, что очень любит «колу», но в его возрасте это грозит изжогой.

За ланчем Рухишки рассуждали о преимуществах жеребца над мерином, о конкуре и выездке. Разговор шел по-английски, но половину я не понимала из-за специальных терминов, к тому же засыпала на ходу. Сэндвич показался мне необыкновенно вкусным, я его похвалила трижды, прямо по тааруфу. Господин Рухи сказал, что это потому что в Душан-Таппе особый воздух. Здесь даже у самых отпетых малоежек просыпается аппетит.

Еще я спросила у Ромины, чем жеребец отличается от мерина. Она сказала, что объяснит мне это в машине на ушко. Ответ меня устроил, и я снова задремала, переместившись в гамак, подвешенный в беседке.

Я проснулась, когда часы на административном здании заповедника показывали пол-третьего дня. Со стола все уже было убрано, Хамид с господином Рухи прогуливались по тропинке поодаль, Роя дремала в соседнем гамаке, а Ромина тормошила меня за плечо.

– У них мужские беседы, – показала она на отца с братом. – А мужская беседа не закончится никогда, если ее не прервет женщина – так говорит моя мама. Поэтому вставай, Рои тоже касается, и мы идем к машине! Мы должны заехать еще в три национальных парка, а к семи нам необходимо быть дома.

– В три парка??? – испугалась я, вспомнив про свои ноги.

– Не бойся, – рассмеялась Ромина, – гулять по паркам мы будем бегом.

Мы пошли к машине. Ноги мои немного ожили, но теперь нещадно гудели.

Увидев, что мы уходим, Хамид и господин Рухи сразу же прервались и пошли за нами следом.

– А мама-то права! – торжествующе констатировала Ромина.

В машине она и впрямь растолковала мне на ушко, в чем отличие жеребца от мерина. Видимо, мы так громко хихикали, что дремавший на переднем сиденье хаджи Рухи (теперь машину вел Хамид) догадался, о чем речь, повернулся к нам и заметил:

– Жеребец быстрее бегает, но реже приходит первым.

– Как это? – удивилась я.

– Потому что у него больше бестолковой суеты и меньше опыта и разума. Мерин берет мудростью.

– К тому же, он не отвлекается на посторонние вещи! – вставила Ромина.

И все снова засмеялись.

Часа через два мы уже были в первом из намеченных парков, в Саад-Абаде (см. сноску-7 внизу).

Ромина с Роей сказали, что это резиденция шахской семьи и раньше они ходили в школу, расположенную на территории этого парка.

Мне рассказали, что в Саад-Абаде прохладно даже в самый жаркий день, благодаря горным арыкам и платанам. Вдоль каждой аллеи парка с обеих сторон почетным караулом выстроились вековые платаны, которые я так любила. Их голые, гладкие, нагретые на солнце стволы источали запах покоя и мудрости, а зеленые раскидистые кроны давали тенистый приют уставшему путнику или играющим в солнечный денек детишкам.

Каждую аллею сопровождал звенящий горный арык. В Тегеране арыки прилагались к каждой улице, но чем ближе к горам, тем чище, прозрачнее и резвее они были. Постоянная близость воды дарила ощущение свежести и приятной задумчивости. Над арыком хорошо было сидеть и размышлять: вода журчала под ногами, непрерывно обновляясь, и сбегая от гор вниз, в утомленный дневной жарой город.

Вверх от тенистых аллей Саад-Абада убегали извилистые горные дорожки и на их излучинах между холмами виднелись какие-о оплетенные зеленью постройки. Ромина пояснила, что это беседки для пикников, которые так любят тегеранцы.

Рухишки сказали, что на территории Саад-Абада 18 дворцов и если взяться их осмотреть, придется остаться тут на недельку. Мы посмеялись, что поселимся под одним из платанов, возле арыка, ящик «колы» у нас есть, так что не пропадем. А Хамид будет присматривать за бизнесом господина Рухи и привозить нам еду.

Я сказала, что хотела бы посмотреть на дворец, в котором жила шахбану Фарах, хотя бы издалека, уж очень она мне нравится.

– Красивая ханум! – одобрительно заметил господин Рухи.

Мы срезали путь по горной тропинке, и на одном из ее поворотов открылся вид на дом, где проводила большую часть своего времени единственная в истории коронованная персидская шахиня.

– Здесь были опочивальни и личное пространство шахини и ее детей, – указал господин Рухи на одно крыло здания, – а в этой части был рабочий кабинет шаха и зал, где он принимал посетителей.

Возможно, я ожидала увидеть золоченый дворец, как в сказке, поэтому была слегка разочарована. Шахский дворец стремился не ввысь, а вширь, оказавшись анфиладой темных одноэтажных строений кубической формы, соединенных между собой стеклянными переходами. Никаких вычурных деталей, кроме того, что некоторые стены в строении были полностью стеклянными, а в цветах, оплетающих их, усматривалась рука художника. Будто садовник тоже принимал участие в строительстве дворца.

Господин Рухи словно угадал мои мысли:

– Кенсингтонский дворец в Лондоне тоже так выглядит, и все сначала удивляются. От королей и шахов ждут мраморных стен, инкрустированных золотом и драгоценными камнями, как у шаха Джохана в Тадж Махале. Но Пехлеви стремились к западной манере и в своей частной жизни тоже. Дворец строился недавно по проекту французских архитекторов. Национального колорита во дворце совсем нет, поэтому в этом Эдеме, – Рухи обвел рукой экзотический сад вокруг, – он смотрится чужаком.

– А по мне, отличный дворец! – высказал свое мнение Хамид. – Простые геометрические формы без излишеств не отвлекают от пейзажа и не загромождают его.

– Ну, ты у нас и умник! – рассмеялась Ромина.

– Я же буду учиться на архитектора, как шахбану Фарах, – ответил сестре Хамид.

– Да, а кто же отцу с бизнесом станет помогать? – строго вопросила Ромина.

– Роя будет помогать, – спокойно свалил на сестру Хамид.

– Вот всегда так, – отозвалась Роя. – Всегда я за вами все доделываю!

Роя и впрямь была среди них самая серьезная, хотя, на мой взгляд, родителям одинаково помогали все «детишки-Рухишки».

Следующей нашей остановкой стал парк Меллат или Национальный парк.

Мне пояснили, что до революции он назывался Шахским. Шах Мохаммад Пехлеви, любивший все западное, захотел устроить в Тегеране настоящий английский парк, вроде Гайд-парка в Лондоне. В 1967-м году он выделил под парк 30 с лишним гектаров на северном окончании улицы имени себя и выписал специалистов из Англии. Тегеранский Шахский парк стал одним из самых больших на всем Ближнем Востоке.

Мы поднялись по центральной лестнице парка, с обеих сторон к ней подступали разнообразные статуи. Мне пояснили, что нас окружают увековеченные в скульптуре заслуженные иранцы. Шах распорядился ваять всех, кто внес значимый вклад в иранское искусство, науку или политику, и ставить их в Меллат-парк.

Вокруг, куда ни кинь взор, на идеально-ровных зеленых лужайках красовались группы фигурно постриженных кустарников, сверкали в солнечных лучах фонтаны, поблескивало глянцевой гладью озеро со скользящими по нему парусниками. Там и сям попадались ухоженные спортивные площадки, удобные лавочки и уютные кафе-веранды.

Все это было идеальным, как на картинке из журнала по садоводству (наше посольство выписывало французский журнал «La Maison», в нем был раздел про уход за садом). Но, если честно, Саад-Абад мне понравился больше: по мне, там было больше тени и больше жизни. А Меллат-парк показался мне слишком уж «причесанным».

Ромина предложила пойти в платную часть парка, где зверинец и аттракционы, до революции их водили туда всем классом и там очень весело. Ее предложение приняли единогласно.

Хаджи Рухи отправил Хамида ко входу в парк за билетами и, пока мы неторопливо шли по аллее, он успел обогнать нас и передать купленные билеты, куда положено. Во всяком случае, когда мы переходили на платную часть, контролер нас только радостно поприветствовал и ничего не проверял.

Я не уставала удивляться странному отсутствию в Тегеране привычных формальностей: здесь не было очередей, строгих билетеров и крикливых родителей. То есть, билетеры продавали билеты, люди их покупали, контролеры контролировали, родители воспитывали своих детей, но как-то без надрыва и недоверия, а по-свойски, будто в деревне.

Мне вспомнилось, как еще до первого класса я отдыхала с родителями в доме отдыха под Коломной. По вечерам там крутили кино, по 15 копеек за сеанс. Билеты продавались прямо у входа в кинозал: их при помощи линейки отрывала от шершавого зеленого рулона местная бабуля. Иногда к началу фильма прибегали местные дети и вместо покупки билета заявляли: «Теть Маш, денег мамка не дала, пусти так!» В ответ тетя Маша добродушно ворчала: «Ладно, входи уж, завтра сама с твоей мамки возьму, неча дитю на киню зажимать!»

Представляю, если бы я заявила так билетерше в нашем сокольническом кинотеатре «Орленок»! А она бы в ответ пожурила мою маму за жадность и пообещала бы «сама с нее завтра взять»!

То есть, формальности в Тегеране все-таки были, не было обезличенности, когда одинаковое равнодушное «Не положено!» достается всем подряд – и маленьким, и стареньким. Советские продавцы и билетеры не только никогда не улыбались и не смотрели в глаза покупателю, они вообще глядели сквозь него.

Входных билетов на платную часть Меллат-парка оказалось достаточно, чтобы попасть в зверинец и на любой аттракцион. Больше нигде ничего покупать и предъявлять не требовалось, что было очень удобно. Мне вспомнилось, какими бесконечными кольцами очереди был увит каждый аттракцион, когда к нам в Сокольники на 10 дней приехал чешский Луна-парк! В выходные дни родители вставали в 7 утра, чтобы к открытию аттракционов купить своему чаду билеты и занять очередь. Меня тоже водили в тот Луна-парк и нам повезло от обратного. Мои родители не встали до рассвета, а наоборот, проспали. И мы пришли тогда, когда весь наш район уже прокатился на каждом аттракционе – и не по одному разу. Очередь схлынула и за час до закрытия мы спокойно обошли весь Луна-парк. Но все равно мне было немного обидно. Ради других девочек и мальчиков папы и мамы заводили будильники даже в выходной, а мои сразу заявили, что «из-за каких-то каруселей лишать себя заслуженного сна не собираются».

Московский зоопарк на Красной Пресне тоже запомнился мне очередью за билетами, нарядными детьми, вышагивающими за руку с мамами и папами, и ЧП районного масштаба, когда двоих семиклассников из нашей приличной школы в учебное время обнаружили в клетке у обезьян. Тогда из отделения милиции, отвечающего за зоопарк, позвонили в приемную нашего директора и вежливо начали разговор с приветствия: «Здравствуйте, вас беспокоит милиция из зоопарка». Что именно ответила на это молоденькая секретарша нашей директрисы, история умолчала в педагогических целях, но был скандал на уровне РОНО. Мол, чего удивляться, что ученики этой школы вместо уроков «зайцами» проникают в зоопарк через обезьянью клетку, если в приемной ее директора отвечают на звонки «по фене» и посылают в непечатных выражениях?!

Подружка самого раннего моего детства, Яна, дочь маминой подруги, жила на Садовой, аккурат между планетарием и зоопарком. Моя мама, собираясь в гости к Яниной маме, всегда брала меня. Мамы привычно засовывали нас либо в планетарий, либо в зоопарк и наслаждались спокойным общением. Став постарше, мы освоились и научились проникать в зоопарк «зайцами», а мелочь, данную мамами на билет, спускать на мороженое.

Пресненский зоопарк стал мне привычным почти как родной двор, но последнее его посещение перед отъездом в Тегеран запомнилось особенно. Это был воскресный семейный выход: папа, мама и я.

Мама всю дорогу зудела, что папа должен был ознакомиться со специальной литературой, чтобы в зоопарке не просто «тупо таращиться на зверей», а пояснять мне про каждое животное, к какому виду оно относится, где обитает, как размножается и т. д. А то ведь по папиной милости я теперь долго не увижу отечественной фауны.

Папа бодро уверял маму, что подготовился, почитал пособие по зоологии и сейчас проведет нам обеим экскурсию. Но мама почему-то ему не верила и подозревала, что он над ней насмехается.

Одним из первых на нашем пути попался вольер с ослами. И случилось так, что в тот момент, когда мы к ним приблизились, ослики как раз занялись размножением. Тогда я еще не знала, что это такое, поэтому обратилась к папе, как к человеку, объявившему себя главным в нашей компании зоологом:

– Пап, а что они делают?

Мама изобразила на лице улыбку, которую сама же называла «сардонической». Она злорадно ожидала, как «зоолог» выйдет из положения, чтобы обрушиться на него с упреками в некомпетентности. Это я сейчас понимаю, а тогда решила, что мама сама не знает, что делают ослики, и поэтому, как и я, ждет ответа от папы.

– Это мама-ослица наказывает папу-осла за то, что он мало занимается ослятами, – после небольшой паузы изрек наш зоолог.

– Про ослов твой папа знает все! – сообщила мне мама.

– Да, меня в детстве даже ослиным молоком поили! Оно очень полезное. В Туркмении осликов не в зоопарке показывают, а используют в домашнем хозяйстве.

– Полезно не ослиное, а козье, меня на нем вырастили! – безапелляционно заявила мама. – Зато теперь с тобой все ясно! Кто в детстве ослиное молоко пьет, тот и вырастает ослом.

– Возможно, – согласился папа. – А тебя на каком, говоришь, вырастили? На козьем? Это тоже заметно.

На этом я рассмеялась, а мама надулась.

Зверинец в Меллат-парке был совсем не похож на московский зоопарк. Клеток тут вовсе не было, а если и были, то размером с баскетбольную площадку, а роль решетки выполняла металлическая сетка.

На поляне размером с футбольное поле вальяжно гуляли длинноногие птицы с диковинным опереньем – от белого и бледно-розового до ярко-розового и алого. Они собирались небольшими кучками и стояли друг против друга, красиво изгибая свои тонкие длинные шеи и с достоинством неспешно поворачивая свои маленькие гордые головы.

Казалось, что это дамы в бальных нарядах вступили в легкую светскую беседу, случайно повстречавшись меж туров вальса, и теперь расположились среди зала так, чтобы окружающие оценили и выгодный профиль, и анфас, и три четверти. Моя бабушка Муся говорила, что «три четверти» – самая выгодное положение головы для красивого фотопортрета. Как она меня ни учила, я так и не смогла удержать голову под нужным «градусом», зато определение запомнила.

– Обожаю фламинго! Воскликнула Ромина.

Честно говоря, до ее возгласа я думала, что это страусы. Только не блеклые бело-серо-бурые, как у нас на Пресне, а нарядные, красочные – как и все в краях, где много солнца. Но теперь мысленно поздравила себя с тем, что впервые в жизни увидела фламинго – живых, а не на картинке в книжке.

Из-за больших пространств обитателя вольера не всегда можно было увидеть. Например, обширный загон с табличкой «Бенгальский тигр» пустовал.

– В это время у всех нормальных тигров тихий час! – пошутил господин Рухи.

Лисы шмыгали по своему вольеру в таком отдалении, что я не очень их разглядела. Заметила только, что они ярко-рыжие, как языки пламени. Намного рыжее, чем в московском зоопарке. Роя сказала, что это гималайские горные лисы.

Степной волк мрачно уставился на нас через решетку своими бурыми глазками-буравчиками – и мне вдруг вспомнился забор со шкурами в переулке, ведущем на Моссадык. Там всегда висело несколько его собратьев.

Мы полюбовались семейством яков, лам, медведей и африканских обезьян-бабуинов.

И тут вдруг мимо нас прошел ослик. Без какой-либо упряжи или сопровождения. Обыкновенный вольный ослик.

– Ой, смотрите! – воскликнула я. – Наверное, он сбежал из клетки!

– Почему сбежал из клетки?! – удивилась Ромина. – Он просто пасется на травке.

Рухишек так изумило, что у нас ослов показывают в зоопарке, что они даже не сразу поверили. Думали, что я их разыгрываю. Хаджи Рухи рассказал, что когда-то давно главным персидским транспортом были повозки с осликами, а пасущиеся ослики гуляли сами по себе, как кошки, возвращаясь домой сами, когда насытятся и устанут. Сейчас, конечно, такого уже нет. Но все равно для иранца осел – не настолько диковинный зверь, чтобы показывать его в клетке.

Из зверинца мы направились к каруселям.

В пути господин Рухи купил всем по рожку с фисташковым мороженым, до того вкусным, что я чуть не проглотила язык! Только Хамид отказался, сказав, что это не мужская еда, и взял себе хот-дог.

Это был первый хот-дог, который я увидела в своей жизни. Вернее, его тегеранский вариант. Булка в нем была огромной, а сосиска – ярко-бордовой от избытка красного перца. И лежала она не в майонезе с кетчупом, а в салатном листе, смазанном чесночным мастом (иранский соус из кислого молока).

В то время в Тегеране были и собственные фантазии на тему Макдональдса. Например, Tehburger – тегеранский бургер, состоящий из заправленных шафрановым мастом куриного кебаба, сыра панир-хомэи, яйца и огурца, помещенного в арабскую питу.

Учитывая, что тогда мы еще не знали ни на вид, ни на вкус американский Макдональдс и арабскую шаурму, «техбургер» казался нам венцом вкуса, если такое определение вообще применимо к бутерброду.

Первым делом мы подошли к «чертову колесу». Здесь оно, правда, называлось «sightseeing» – для любования видами. Рухишки сообщили, что это самое большое колесо в стране, оно совершает полный круг за 20 минут, а Тегеран сверху как игрушечный, весь как на ладони.

Я точно не помнила, почему называла подобный аттракцион в нашем парке Сокольники не «колесом обозрения», а «чертовым колесом». То ли он и впрямь так назывался, то ли это было его народное прозвище. Но я точно помню, почему до ужаса боялась подобных колес, как бы они ни назывались.

Когда мы только переехали в Сокольники, то, как и все жители района, стали проводить много времени в парке. А по выходным там было целое паломничество. С утра семьями шли на карусели, потом обедали в шашлычной или чебуречной на кругу, а вторую половину дня проводили в лесопарке, где был сказочный деревянный детский городок, Золотой пруд (в народе Собачий), вольер с белочками и еще много чего. Очередей не было только в лесопарковой зоне, а на карусели, в кафе, за мороженым и за пончиками приходилось стоять. Но в то время для всех это было нормой. Как-то мы с папой встали в очередь на колесо обозрения. Мамы с нами не было: то ли она обещала подойти позже, то ли у нее и вовсе в тот день были свои дела. Стояли мы долго, папа, по обыкновению, развлекал меня историями из своего детства, в котором не было никаких колес обозрения и они с братьями и сестрами придумывали себе развлечения сами. Тем более, каждый ребенок лет с 4-х уже должен был помогать родителям, чем может. Старшие сидели с младшими, девочки помогали матери убирать, стирать и готовить, мальчики пасли овец и собирали «кизяки», которыми топили дома. Папа объяснил, что «кизяк» – это коровья или верблюжья лепешка, а иными словами, какашка. Мне было трудно представить, как можно заставить ребенка собирать какашки, а уж тем более ими топить! Я воображала себе, как мама будит меня до рассвета, дает корзинку и вместо завтрака отправляет на сбор какашек. А когда я их приношу, папа разводит в большой комнате костер, мы всей семьей кидаем в него добытые мной какашки и греемся возле огня…

Пока я фантазировала, очередь почти подошла.

– Эта партия прокатится и мы следующие! – радостно заявил папа, указывая на довольных посетителей, загружающихся в колесо.

Он и сам любил кататься на этом колесе. Сверху показывал мне, где что находится – где ВДНХ, где центр Москвы, а отдельным номером программы всегда показывал одно из учебных зданий ИнЯза в Ростокинском проезде. Когда-то он ездил туда на лекции. Я все время удивлялась, зачем ИнЯз поставили в лесу?! Да еще так далеко от главного здания?! В главный корпус на Метростроевской папа меня водил, когда мы жили поблизости, на улице Щукина. Там мне понравилось: вокруг был ухоженный сквер, а внутри – нарядные веселые студенты.

В предвкушении скорой посадки очередь сзади приперла нас почти вплотную к металлической ограде аттракциона. Рядом тетя-билетер уже громыхала металлической цепочкой, которой преграждала вход после каждой посадки. Это был сладостный миг предвкушения катания. Возможно, даже более волнующий, чем все последующие.

И вдруг по очереди понесся встревоженный шепоток. Сверху на колесе громко заплакала какая-то маленькая девочка. Из будки поодаль выскочил дядька в комбинезоне и что-то сказал нашей билетерше. Она грозно громыхнула своей цепью и зычно закричала:

– Товарищи, без паники! Сейчас будут приняты меры!

Я очень испугалась, хотя еще не понимала, чего именно?!

– Пап, что случилось? – жалобно спрашивала я, дергая папу за рукав и во все глаза таращась на колесо.

Папа тоже, видимо, не понимал. И тоже с недоумением следил за колесом, которое продолжало вращение.

И тут стало заметно, что оно ускоряет ход. Вместо того, чтобы остановиться, высадить пассажиров и забрать следующих, чертово колесо, ускоряясь, пошло на следующий круг. Катающиеся на нем заметили, что их катают лишнее время и поняли, что колесо просто не могут остановить. Началась паника.

Со стороны ничего страшного не происходило, кроме того, что чертово колесо неуклонно набирало скорость и не слушалось механика в будке. Там уже собрались другие механики и парковый милиционер, они громко говорили, что, пожалуй, колесо придется обесточить, а граждан снять пожарной машиной. Главное, не допустить паники, чтобы посетители сами не наделали глупостей.

Судя по всему, по парку уже прокатился слух, что «у чертова колеса отказали тормоза». К нашей очереди стали присоединяться случайные прохожие, зеваки, а так же прибегать жившие рядом родственники тех, кто пошел в парк на карусели.

Папа пытался увести меня прочь от взбесившегося колеса, но это было совершенно невозможно. Мы были тесно прижаты к железной зеленой оградке, сзади напирала любопытствующая взволнованная толпа, и выбраться из давки можно было только через пятачок под самим колесом, предварительно снеся с пути билетершу с ее стулом и цепью.

С колеса раздавались плач и крики о помощи. Пожалуй, это и было самое страшное.

Из кабинки, которая в этот момент поравнялась с землей, на ходу выскочил мужчина и вытащил девочку лет трех. В люльке оставалась его жена и мальчик постарше. Мужчина кричал жене, чтобы она соблюдала спокойствие и описала еще один круг, а когда их кабинка снова будет внизу, он вытащит ее и сына. Но после того как из ее рук вытащили малышку, женщина словно обезумела. Она попыталась самостоятельно выпрыгнуть из кабинки, хотя та была уже высоко. Старший ребенок истошно закричал «Мама!» и стал за нее хвататься. В результате из люльки выпал мальчик, а его мама поехала вверх вместе с кабинкой, свесившись из нее по пояс и издавая какой-то просто нечеловеческий вой. Он по сей день стоит у меня в ушах.

На этом месте папа схватил меня на руки, со словами «Простите!» решительно сдвинул с дороги билетершу вместе со стулом, пробежал через пятачок под колесом и со мной в охапку перемахнул через ограду колеса с противоположной стороны.

Он повел меня в сторону белочек, купил кедровые орешки, чтобы я их кормила, и без перерыва рассказывал мне занимательные истории. Но у меня перед глазами все стояло это чертово колесо, и я никак не могла прийти в себя. Всю меня пронизал какой-то тошнотворный, липкий привкус – но не страха, а, скорее, несчастья. И ужаса и беспомощности перед этим несчастьем. Это было настолько острое чувство, что кружилась голова и тошнило.

Через полчаса нас разыскала встревоженная мама. Оказалось, она сидела на маникюре в парикмахерской на Русаковской, когда одна из клиенток сообщила, что в парке авария на колесе обозрения. Мама бросила маникюр и помчалась искать нас.

– Пока бежала, думала, у меня сердце остановится! – жаловалась мама.

Сокольническое колесо после того случая надолго закрыли. Проходя мимо, я старалась на него не смотреть. Его металлические лопасти и люльки еще долго казались мне зловещими и ассоциировались с искаженными от ужаса лицами людей и их истошными криками.

С тех пор я обходила стороной подобные колеса, даже в парке Горького не изъявляла желания прокатиться, хотя тот сокольнический случай замяли и быстро забыли. Честно говоря, я даже не знаю, чем в тот день все кончилось.

В Меллат-парке, в компании Рухишек, я впервые за последние лет пять преодолела отвращение и сумела приблизиться к чертову колесу. Правда, не была уверена, что смогу прокатиться, и готовилась объяснить это Рухишкам, чтобы они не обиделись.

Но вдруг поняла, что то гадкое чувство прошло. Я смотрю на колесо и не испытываю никаких отрицательных эмоций. Я решила ничего не говорить и попробовать пойти в люльку вместе со всеми.

Мои подружки так оживленно верещали, выражая радость от предстоящего удовольствия. Очереди никакой не было, и поэтому, наверное, не было ассоциаций с Сокольниками. Мы забрались в кабинку, колесо медленно тронулось, и пошло вверх так степенно, спокойно, что мне не пришлось подавлять в себе воспоминания, их не было.

С высоты Тегеран казался белой игрушкой с вкраплением бирюзинок – это сверкали на солнце бассейны на крышах домов. Подобный сувенирный город с подсветкой я видела в магазинчике на Лалезар. Торговец втыкал провод в розетку, и белый город на подставке с крошечными зелеными камушками вспыхивал разноцветными огнями. Сувенир был очень дорогим и папа сказал, что мы купим его на память, перед тем, как уехать из Тегерана навсегда. Увы, уезжали мы так стремительно, что не успели зайти за тем игрушечным городом.

– Неужели мы уедем и не вернемся в Тегеран никогда?! – переспрашивала я папу с сожалением.

Я очень не любила слово «никогда».

Но он, видимо, не хотел меня обманывать. В советские времена вероятность повторить поездку по собственной воле действительно была ничтожно мала.

– В Тегеран, может, и не вернемся, – отвечал папа. – Но в мире еще множество прекрасных, интересных мест. А ты еще почти нигде не была. Как представлю, сколько открытий у тебя еще впереди, так завидно становится! Ты не видела Сочи, Ялту, Ленинград, а какие это города! – папа мечтательно закатил глаза.

С тех пор прошло без малого 40 лет, но в Ялте и Сочи я не была до сих пор. Каждый год собираюсь исправить эту ошибку – и каждый раз жизнь распоряжается мною иначе.

Колесо в парке Меллат оказалось очень медленным: один оборот оно совершало почти полчаса. Одни посетители успели сервировать на столиках в своих кабинках пикник на высоте, другие фотографировали или смотрели в бинокль. В высшей точке воздух был настолько пьянящим, что меня снова потянуло в сон.

Когда мы, довольные, сошли с колеса, Рухишки спросили, на чем я еще хотела бы прокатиться. Каруселей в парке много, а времени у нас мало. Я хотела было поблагодарить, сказав, что колеса мне вполне достаточно, но тут увидела странное сооружение. Подобного аттракциона раньше я нигде не видела. Даже в чешском Луна-парке, гастролировавшем в наших Сокольниках.

Это была имитация старинного замка размером с небольшой дом. В замке были башенки и узкие окошки-бойницы, а окружали его крепостные стены и ров с водой.

– Что это? – спросила я Ромину, завороженно глядя на сказочный аттракцион.

– О, это замок с привидениями! – обрадовалась подружка. – Пойдем? А то они все боятся, – она махнула рукой на сестру и брата.

– Чего боятся? – не поняла я. Вряд ли этот красивый замок летал или переворачивался в воздухе.

– Там внутри – привидения! – возбужденно заговорила Ромина. – И никогда не знаешь, когда именно и откуда они на тебя набросятся! Поэтому туда не пускают детей до 10 лет и взрослых после 60. И всех, у кого больное сердце.

– А мне еще нет 10, – расстроилась я.

– Подумаешь, мы скажем, что тебе 10! – беспечно отозвалась Ромина. – Кто это будет проверять? Главное, чтобы ты сама не боялась!

– Я ничего не боюсь! – гордо изрекла я, радуясь своей недавней победе над своим страхом чертова колеса.

– Ну раз не боишься, пойдемте я вас с Роминой отведу, – улыбнулся господин Рухи.

– Делать вам нечего! – поморщилась Роя.

– Трусиха! – весело ответила ей Ромина.

– Детский сад! – откликнулся Хамид. – Отец, пойдем пока в тир постреляем!

У входа в замок сидела улыбчивая ханум. Она любезно поговорила с хаджи Рухи. Ромина перевела, что она говорит, что пустит нас внутрь ровно через пять минут, когда выйдут предыдущие посетители. Выходят они с другой стороны замка, поэтому мы их не увидим.

– Наверное, их выносят мертвых от ужаса! – захохотала Ромина. – Поэтому и выход сделали с другой стороны, чтобы клиентов не распугивать! Зато ханум даже не поинтересовалась, сколько нам с тобой лет. Потому что у нас вид храбрых девчонок!

Ромина была такая жизнерадостная, что рядом с ней мне было просто стыдно чего-то бояться. Тем более, она рассказала, что уже трижды ходила в замок. На спор с одноклассницами, которые такие же трусихи, как и Роя.

За нами подошло большое иранское семейство. Они возбужденно переговаривались, видимо, предвкушая встречу с привидениями.