Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Оля возмущалась, почему, где бы ты ни оказался, всегда находятся те, кому непременно надо поставить себя выше остальных, причем силой?! А еще приличный лагерь, от министерства среднего машиностроения! Подытоживала свои переживания Оля тем, что все, тем не менее, к лучшему. Две другие аутсайдерши оказались такими же отличницами, как и она, и теперь, за неимением других развлечений, они много читают и беседуют, обсуждая прочитанное.

Я примерно понимала, о чем говорит Оля, хотя и никогда не бывала в пионерском лагере. В детском обществе Зарганде, собирающемся на лето, тоже в начале всегда решался вопрос о первенстве – только не силой, а, скорее, связями. «Свой круг» формировался с учетом того, кто твой папа, и с кем именно из присутствующих ты уже дружишь. Конечно, тогда я не задавалась вопросом, почему это так, для меня это была данность. Но сейчас понимаю, что в личном общении посольские дети полностью копировали стиль своих родителей.

Хотя, за редким исключением устойчивых связей, кто с кем дружит и за кем ухаживает, кто верховодит, а кого игнорируют, в начале каждого лета решалось заново. Даже в ту пору, когда посольская школа еще работала, летняя детская компания всегда отличалась от зимней. Старшеклассники и тогда приезжали только на каникулы, так как школа была восьмилеткой. В то время официально разрешалось привозить детей только до 18-ти лет, но некоторые успешно этот запрет обходили. А дети из тех семей, которым не полагалась дача в Зарганде, а таких было немало, на лето, наоборот, уезжали в Союз. Таким образом, летнее детское общество получалось старше, чем зимнее.

Кто станет «королевой», а кто «королем» в этом сезоне, обычно становилось понятно уже в первую неделю нового заезда. Чаще всего это был кто-то из старших. А дальше все девочки норовили попасть в свиту к «королеве», а мальчики – в доверие к «королю». Конечно, и в нашем узком кругу находились такие, кто плевал на все эти внутренние расклады и держался особняком, как Оля в своем лагере. Но они, как и Оля, выпадали из летней жизни: их не звали на вечерние посиделки, где происходило все самое интересное. А разговаривали при них только о погоде.

Забавы посольских детей были куда более взрослыми, чем те, которыми мы развлекались в бимарестане. Каждое лето непременно складывались две-три сладкие парочки, закрутившие романчик. Каждый из влюбленных сердечными тайнами делился только со своими доверенными лицами. Те «по большому секрету» доверяли их нижестоящим по рангу в «королевской свите», в результате чего в курсе амуров старших были даже самые маленькие. Вокруг этих парочек все лето плелись интриги и сплетни – настоящая взрослая жизнь!

Каким будет лето, во многом зависело от того, какая в этот раз подберется компания. Все старались заранее узнать, кто собирается приехать, кто из них с кем дружит, и с кем из них дружишь ты. Если в коллективе появлялся новенький, за ним сначала наблюдали – как себя ведет, к кому тянется, модно ли одет и насколько может быть интересен.

Не случайно я так радовалась Эльке: с ней мы дружили по-настоящему, независимо от расстановки сил в детском коллективе. Мы даже внешне были похожи, и нас иногда путали, особенно, сзади. Мы были одного роста, примерно одной комплекции и с длинными темными волосами. А этим летом, после того, как я ради Грядкина отстригла густую челку на глаза, мы стали и вовсе идентичны. У Эльки такая челка была всегда, сколько я ее помнила.

С остальными посольскими детьми у нас были «нормальные отношения» – с кем-то лучше, с кем-то хуже.

Из тех, кого я уже знала, летом 80-го приехали дочки экономического советника, сын военного атташе, сын советника посланника, трое детей представителя ЦК партии, дочка политического советника и еще несколько детей «рядовых» дипломатов.

Из них мы с Элькой в прошлом году скорее дружили, чем нет, с наименее вредными из посольских девочонок – с очень красивой и очень скромной черноглазой девочкой с красивым именем Лиана, косы толще, чем была у нее, я больше не видела никогда в жизни. А еще с Наташей и сестрами Мариной и Катей.

Все они были отличные девчонки – но все младше нас с Элькой на целый год, что в этом возрасте настоящая пропасть. Поэтому больше мы общались между собой. Но если нужно было с кем-то объединиться – к примеру, для игры – мы с Элькой всегда выбирали Лианку, Наташу, Марину и Катю, а они нас.

Из наших ровесниц еще была Аня. Но я никак не могла понять, дружит она со мной или нет? Прошлым летом, когда я ее даже не знала, Аня сама выбрала меня в подружки и всячески вовлекала в свои дела и секреты. Но как только приехала Руфина, с которой Аня дружила еще до моего приезда в Иран, она не просто меня бросила, но еще зачем-то стала настраивать против меня эту самую Руфину. Хорошо, что она была девчонка добродушная и не склонная к интригам, поэтому ограничилась равнодушным: «Ну не нравится она тебе, так не водись с ней, и все дела».

Зато когда Руфина в середине августа уехала, а Аньке до отъезда оставалось еще две недели, она вновь, как ни в чем не бывало, принялась за меня – стала заходить за мной, звать гулять и к себе в гости.

Наконец до меня дошло: Аня дружит со мной только тогда, когда больше не с кем. Как ни странно, это понимание принесло мне облегчение: теперь я могла спокойно отвергать Анькины заигрывания, не боясь ее обидеть. А дружить с ней мне не очень-то и хотелось: Аня славилась своим вредным характером и постоянными ссорами с другими девчонками. Эльку она ненавидела с тех самых пор, как на нее обратил внимание Филипп, который нравился самой Ане. Ко мне же она относилась снисходительно, как большая, хотя старше была всего на год.

Анька вообще была очень взрослой для своих лет. Наверное, потому что изо всех сил подражала своей старшей сестре. Но то была не просто сестра, старше Аньки на шесть лет, а такая, которая смогла два лета подряд удержать титул той самой «королевы» компании. Звали ее Ника.

Благодаря ее королевской прихоти, мы с Элькой и сошлись прошлым летом. Тогда Ника, по просьбе своей младшей сестры, выставила Эльку из компании, а я была новенькой и еще ни с кем не дружила. Вот мы и объединились.

Нам с Элькой и вдвоем было весело. Но вскоре Филипп Аньке разонравился, и Эльку вернули ко двору, уже вместе со мной. Хотя оказанного Филиппком предпочтения Аня Эльке, видимо, так и не забыла: общалась она с ней подчеркнуто пренебрежительно, особенно, при мальчиках.

У королевы Ники была ближайшая подруга Оля, дочь советника посла по политическим вопросам. Обе были высокими, стройными, холеными и модными, но Ника не упускала случая напомнить, кто из них главный. После одного случая, при котором я случайно присутствовала, за Олей закрепилось прозвище «фрейлина».

Как-то я зашла к Аньке, когда обе сестры пили кофе на веранде. Они усадили меня с собой. В этот момент мимо их дачи в папиной машине проезжал Женя, сын советника посланника. Высунувшись на ходу в окно, он поздоровался и уточнил у Ники:

– Ну что, сегодня общий сбор в 7 вечера у оранжереи?

Ника красиво замерла с чашкой кофе в руке и выдержала такую паузу, что водитель советника посланника был вынужден затормозить. Затем наша королева томно поинтересовалась:

– И кто тебе это сказал?

– Оля, – растерянно ответил Женя, предчувствуя неладное. – Я ее встретил у бассейна.

– Женечка, а ты знаешь, почему фрейлину английской королевы называют lady in waiting? («Леди в ожидании» – англ.) – ласково спросила Ника.

– Нет, – еще больше опешил парень, не понимая, куда она клонит.

– А потому что, Женечка, она все время в ожидании, чего пожелает королева. А сама наперед ничего знать не может. Да, с утра я планировала именно так, но к вечеру, возможно, передумаю. Это понятно?

Сын советника посланника покорно кивнул и разрешил водителю ехать дальше.

После того случая за Олей и закрепилось прозвище «фрейлина».

Этот диалог произвел на меня большое впечатление. Конечно, мне хотелось бы быть такой, как Ника: в одних случаях представать холодной, как снежная королева, а в других – обворожительной и милой, как Золушка на балу. Ника умела указать человеку на его место без единого грубого слова, но так, что несчастного прошибал холодный пот. А могла улыбнуться так, что в нее влюблялись даже девочки.

Я наблюдала, какими очаровательными могут быть Ника, Аня и даже Оля, несмотря на нелестное прозвище «lady in waiting», с интересными мальчиками и нужными взрослыми. И как вежливо умеют они показать свое равнодушие простым смертным, чтобы те сразу поняли, что на королевское внимание им рассчитывать нечего.

Меня это восхищало, но смутно я уже тогда понимала, что это некий врожденный талант. У Ани с Никой была такая же мама. Но если Ника всегда была такой, независимо от обстоятельств, и с ровесниками, и со взрослыми, то Аня была лишь ее бледной копией. Она старалась вести себя так же, но периодически что-нибудь да вышибало ее из образа – и из неземной феи она превращалась в обычную девчонку, с руганью, слезами и обидами. Ну а мне «королевское поведение» и вовсе не было дано. Я чувствовала, что не продержусь в нем и часа, потому и не начинала. Уж очень нравились мне приключения и смешные розыгрыши, несовместимые с королевским достоинством. В этом мы с Элькой были похожи: обе охотно принимали участие в играх вроде «хомейнистов-тудеистов» и не сильно расстраивались, бывая отлученными от королевской свиты. Избавленные от необходимости быть при королеве, мы тут же находили себе занятия поинтереснее.

Что касается бимарестанских мальчишек, то в посольскую компанию их не принимали, да они туда и не стремились. Особенно, после того, как один посольский сынок, встретив их на аллее, заявил: «О, больничные детки из конюшни!».

Серега в долгу не остался и ответил:

– А ты, видно, дип!

– Да, мой отец дипломат, а не какой-то там врач! – надменно ответил посольский отпрыск.

– Значит, ты дип фул! («Deep fool» – «полный дурак» – англ.).

То, что это был лишь первый тревожный звоночек, предвещающий большую ссору «дипов» и «больничных», стало ясно лишь месяц спустя. Но сразу после пикировки Сереги с посольским сынком ничего особо не изменилось, разве что дети «дипов» и «больничных», встречаясь, перестали здороваться. Я была исключением, как единственная среди них особа женского пола, к тому же, принятая самой королевой. Вообще в Зарганде все друг с другом здоровались: так было принято, независимо от того, знаком ты с человеком лично или нет. И не приветствующие друг друга дети, конечно, бросились бы в глаза взрослым, но больничные мальчишки просто перестали ходить туда, где вероятность встретить «дипов» и их детей была выше – в ту часть Зарганде, где располагались посольские дачи и их бассейн.

Теперь они целыми днями торчали на бимарестанском бассейне: тренировались, готовясь к торгпредской спартакиаде. Советское торгпредство в Тегеране, прямо как школы и лагеря в Олиных письмах, тоже принялось рьяно чествовать грядущую московскую Олимпиаду бесконечными спортивными стартами среди сотрудников. На июль они назначили марафонский заплыв в своем бассейне в городской резиденции и пригласили все советские организации. И мальчишки, вдохновленные нашими соревнованиями в День Нептуна, записались на детский заплыв. Меня они тоже позвали, а я предложила поучаствовать нашей королеве и ее свите. Но Ника только томно усмехнулась, сказав, что этой «спортивной хрени» ей и в Москве хватило, весь учебный год мучили «этими дурацкими спартакиадами». Подданные королеву, разумеется, единогласно поддержали. Тогда и я отказалась, мне хотелось быть такой же томной, как эти московские девочки, и попасть в королевскую свиту.

Конечно, забывать о своих мальчишках я вовсе не собиралась и иногда даже по ним скучала. Просто они занимались своими делами и в королеве ничуть не нуждались. А я за последнее время соскучилась по девчоночьему обществу. Все же целых шесть месяцев я не видела ни одной девочки, с которой можно было бы спокойно поболтать на родном языке. Роя и Ромина, конечно, замечательные, но все-таки они другие.

С утра я обычно заглядывала на бимарестанский бассейн, чтобы обменяться с мальчишками новостями. Они рассказывали мне про свои показатели на тренировках и достижения в «техни» – они как раз увлеклись техникой. Началось все с того, что Макс при помощи батареек, лампочек от фонаря, покупной автомобильной сирены и каких-то проводочков сконструировал из старого трансформатора невероятный прибор, который и мигал, и выл, и исполнял различные мелодии. Остальные парни вдохновились Максовым изобретением и, разумеется, решили его переплюнуть, начав конструировать собственные приборы. Еще месяц назад я бы тоже, не раздумывая, включилась в изобретательство, но теперь, в сравнении с королевскими беседами и интересами, бимарестанские мальчишки вместе с их играми казались мне маленькими и глупыми. Я бы даже применила к ним одно из самых эффектных Никиных выражений: «Детский сад какой-то!», но обижать их мне не хотелось.

В ответ я делилась с ними историями из жизни королевы и ее свиты. Иначе, как «этой фифой», Нку бимарестанские мальчишки не называли и посмеивались над ней, а заодно и над тем, что я «за ней бегаю». Но лично на меня, судя по всему, не обижались: девчонки без своих девчоночьих дел жить не могут, чего с них взять…

Тут как раз в посольском детском полку прибыло, и королева зачислила нас с Элькой в свою свиту, как «проверенных временем». Пусть мы и так себе фрейлины, но нас она хотя бы знала по прошлому году, а свита должна быть надежной – особенно, когда ко двору представлены новенькие. Их наша королева пока только изучала.

Каждый день ровно в полдень мы собирались на веранде у Ники и Ани и обсуждали новичков. На вечерние посиделки всей компанией их брали с собой, где королева испытывала их на прочность.

Новеньких было пятеро, две девочки и три мальчика. Ира, года на два старше меня, была не очень красивой и очень вредной, зато ее папа был далеко не последний человек в посольстве, и наша королева сразу ее полюбила.

Вторая девочка, Лиля, была ровесницей нашей Ники, и, на мой взгляд, намного красивее ее. Только куда менее холеная и надменная, скорее, скромная и даже запуганная. К тому же, ее отец служил водителем у посла, а такое знакомство королеве было не по чину. И Ника уже начала демонстрировать в отношении Лили свое фирменное вежливое равнодушие, призванное показать, что таким тут не место. Цель демонстрации заключалась в том, чтобы Лилька почувствовала себя не в своей тарелке и сама перестала «лезть к приличным людям», как выражалась Ника. При этом у нее не должно быть ни малейшего основания наябедничать своему папе, что другие дети не хотят с ней дружить. Ведь папа-водитель может за дочку обидеться и настучать послу, пока везет его на работу. А посол, недолго разбираясь, настучит по шапке родителям, которые не научили своих детей советскому равенству и братству.

Из новеньких парней двое были старше нас всех, даже королевы с ее фрейлиной, им было по 18. Один из них, Костя, был высоким добродушным увальнем, простоватым на вид, и в моем девятилетнем сознании ассоциировался с Иванушкой-дурачком из сказки.

А вот второй – 18-летний парень по имени Натик – сразу мне очень понравился. Он был темноволосый, черноглазый, спортивный, с открытой белозубой улыбкой и все время шутил, чем напоминал мне моего папу. Он все время исподволь подтрунивал над нашей королевой, и было понятно, что ее придворные интриги его только смешат. Даже королева слегка смущалась в его присутствии, это было заметно. Хотя папа этого Натика был, по выражению Ники, «самый обыкновенный дип, каких в мидовских коридорах как снега зимой». Несмотря на это, к Натику королева не просто благоволила, но даже одаривала его лучшими из своих улыбок, предназначенных только для сливок общества.

Третий парень, Леша, был старше меня года на четыре, и показался мне типичным пай-мальчиком: он все время говорил что-то умное, был исключительно вежлив и не реагировал ни на шутки, ни на колкости.

На вечерние посиделки мы собирались в летнем кинотеатре, если там не было кино. Или по старой памяти на «чертовке», как называли самый дальний, ныне заброшенный угол резиденции на холме. При мне там были только густые заросли и заброшенный бассейн, но когда-то раньше на «чертовке» стояла беседка, в которой по вечерам собирались посольские дети. Итогом этих собраний стало то, что предыдущий посол распорядился эту беседку снести, чтобы шаловливым детишкам негде было уединяться. После этого истории о забавах в беседке превратились в подобие заргандинских легенд, и передавались из уст в уста в нескольких поколениях посольских детей.

Байки про беседку были частью королевского испытания новичков на вшивость, Ника очень уважала метод провокации. Новички, конечно, приходили на наши посиделки, как ни в чем не бывало. Они же не знали, что проходят королевскую проверку.

В отношении Лильки Ника придерживалась тактики вежливого игнора, а вот с Иркой и парнями любезно беседовала, посвящая их в заргандинские обычаи, мифы и предания. Родители Ники и Ани сидели в Тегеране вторую или даже третью командировку подряд, поэтому обе фактически выросли в посольстве и в летней резиденции, и помнили людей, которых большинство из нас никогда не видело.

В тот вечер королева вспомнила про утраченную беседку и принялась рассказывать связанные с ней легенды. Забавы там начинались с игры в «кис-мяу» и «бутылочку» с сопутствующими поцелуями в губы, а заканчивались, если верить Нике, чуть ли не тем, чего я насмотрелась в немецких порножурналах.

Было удивительно наблюдать, как такая лощеная хорошая девочка Ника, наивно хлопая глазами, громким шепотом рассказывает совершенно неприличные вещи. Я еще с прошлого лета знала, что делает она это нарочно, ей любопытно посмотреть, какая реакция будет у новеньких. И на основании этой реакции она поймет, как обращаться с ними дальше. В случае беседки наша королева не боялась никаких ябед: эти байки пересказывали все, кому не лень, тем более, Ника уверяла, что сама в этом не участвовала, только «своими ушами слышала от той самой девочки».

По словам Ники, одна из посольских девочек, «чьи родители давно закончили командировку, но их все помнят», занималась на спор «этим самым» с сыном «одной посольской шишки, имени не назову, хоть убейте». Он хотя бы в 9-й класс переходил, а ей было всего 13. Хотя по виду и не скажешь, такая она была бойкая и фигуристая. А другая девочка, которая завидовала этой, побежала и настучала своему папе. Тот испугался, что его вышлют, если он промолчит, но в беседку лезть побоялся и пошел сразу к «шишке». А тот первым делом вызвал отца той девочки, и уж вместе они приперлись в беседку.

– И застали? – испуганно спросил хороший мальчик Леша.

– Ну, сам процесс не застали, к счастью, – пожала плечами королева. – Но все равно все было понятно, они были красные и полуголые. И очень растерялись, когда им стали вопросы задавать.

– Неужели сознались? – ужаснулся Леша.

– Ну, частично… – ушла от ответа Ника, которой хотелось сохранить интригу. – Признались, что целовались взасос.

– Зачем??? – изумился Леша. – Кто ж в таком сознается?!

Все остальные предусмотрительно молчали. «Старички» слышали эту историю в сотый раз, а новенькие, кроме Леши, пока никак не показывали своего отношения. Только Лиля была заметно смущена. Она опустила голову, стараясь не смотреть ни на рассказчицу, ни на слушателей.

– А мой папа говорит, – встряла Оля, – что никогда нельзя уходить в глухую несознанку. Но и полностью признавать ничего нельзя, пока точно не знаешь, что именно известно оппоненту. Родители же застали их в беседке, а дыма без огня, как известно, не бывает. Поэтому признаваться надо, но в наименьшем из зол. Вот, например, мама мне говорит: «Оля, ты куришь!» Я свою маму знаю: она никому не поверит, пока своими глазами не увидит. Она стукачей терпеть не может, а меня любит, да и сама курит. Вывод: она точно меня сама как-то спалила. Может, сигареты свои пересчитала или по одежде вынюхала. Значит, надо быстро ориентироваться и выкручиваться.

– И как же ты выкрутилась? – полюбопытствовал Натик, впервые подав голос.

– А по методу своего папеньки, – безмятежно улыбнулась Оля. – Сказала: да, мамочка, каюсь, было дело! Я курила, но не затягивалась. Первый раз в жизни попробовала, чтобы белой вороной в компании не быть, но мне так не понравилось, фу! Больше никогда в жизни!

– Наверное, в этом месте следует всплакнуть? – ехидно предположил Натик.

– Ни в коем случае! – красиво повела плечом Оля. – Переигрывать не стоит, достаточно сделать серьезное, осмысленное лицо. С легким оттенком грусти.

– Хахаха, – заржал Костик. – И чо мама-то, неужто поверила?!

Это было первое, что он сказал за весь вечер.

– Куда она денется! – подняла бровь фрейлина. – Любимым выгоднее верить.

– Между прочим, Олин отец – советник посла по политике, – кокетливо уточнила Ника. – Он плохого не посоветует.

– А что с ними стало? – вдруг спросила Лилька.

– С кем именно? – не поняла Ника. – Со стукачкой? Ничего. Ее еще и похвалили за моральный облик и своевременный сигнал.

– Но свои-то ее хотя бы потом побили за донос?! – осведомилась новенькая Ирка.

– Да кто ж ее побьет, – усмехнулась королева. – У нее отец в тааааких погонах был, что ему сам посол не указ!

– Ясно, – удовлетворенно отозвалась Ирка. Таким тоном, что осталось неясно, одобряет она такой подход к стукачам или наоборот.

– Я про тех мальчика с девочкой спросила, а не про доносчицу, – снова подала голос Лилька.

– Аааа, эти! – пренебрежительно протянула королева. – Ну, там-то понятно, что было, даже к бабке не ходи. Ее отец сначала телефонным проводом до крови излупил, а вскоре его самого под каким-то предлогом в Союз выслали, с дочей вместе. Отец того парня, с кем она кувыркалась, все быстро и обтяпал, комар носа не подточит.

– Но почему? – спросила Лилька тревожно.

– Что почему? – снова не поняла новенькую королева. – Девочка моя, ты как-то понятнее выражай свои мысли, не заставляй меня гадать, что ты хочешь сказать. И объяснять тебе очевидные вещи. Выслали ее с семьей потому что сын «шишки» сказал своему отцу, что это была ее инициатива. А его отец не захотел, чтобы подобная инициатива продолжалась, вот и употребил свое влияние а то, чтобы ее прекратить. Вот и все.

– Ну это же несправедливо! – воскликнула Лилька, чуть не плача. – Ты же сама сказала, что это был спор, который они вместе решили выиграть. Почему парень все свалил на девочку, это же не по-мужски?!

– Эээээ, милая, – усмехнулась фрейлина Оля, – с какого ж потолка ты к нам свалилась? Я даже не знаю, как ты с нами, такими испорченными, все лето в одной резиденции проведешь?!

– Оля, не обижай нашу невинную принцессу, – прервала ее Ника и заговорила очень сочувственно, даже ласково:

– Зайчик мой, сейчас я тебе все растолкую, это очень просто, как черное и белое, и любой нормальный человек должен это знать, если хочет остаться на плаву. Так нам отец всегда говорит, да, Анечка?

Анька важно кивнула.

– Прежде чем пускаться в авантюры, – продолжила королева, – разумный человек должен здраво оценить, какие возможности имеет он и его предки, андэстенд? («Understand?» – «Понимаешь?» – англ). Пока твой пэрент («Parent» – родитель – англ.) близко к рулю, ты можешь из любого спора чистеньким выйти. А если он попу посла возит, то лучше сразу понимать свое место и не отсвечивать.

Тут Лиля громко всхлипнула, вскочила с длинной лавки, на которой мы все сидели, и убежала в темноту.

Неожиданно для всех новенький Костик тоже встал и молча, даже не простившись, ушел за ней.

– And the Romany lass to the Romany lad by the tie of a roving breed! – молвила королева им вслед.

– Чего-чего? – не поняла Ирка.

– А цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяжьей души, – снисходительно пояснила Ника. – Стихотворение Киплинга «The Gypsy Trail» («Цыганская тропа» – англ.) в переводе Григория Кружкова. Модная вещь, в самиздате ходит. Маме моей прислали. Только у Киплинга дочь цыганская, а у нас с вами шоферская.

Вскоре и Натик стал прощаться, а мы с Элькой увязались с ним: одним по темной «чертовке» идти было страшно. К тому же, нам ужасно хотелось познакомиться с ним поближе. А что будут обсуждать оставшиеся на лавке, мы и так знали.

* * *

Следующая неделя прошла в кулуарных обсуждениях того, что «сын такого уважаемого человека» загулял с «шоферской дочерью». Костик и Лилька и впрямь, не стесняясь, утром вместе загорали у бассейна, а вечерами гуляли по аллеям под ручку. Королева и ее свита с ними не водились, но их это, похоже, не волновало. Дружил с ними только Натик, но не мог же он все время ходить с ними третьим-лишним, поэтому иногда он присоединялся к нам. Бесконечный поток ехидных реплик королевы в адрес новоиспеченной парочки он просто пропускал мимо ушей. Но когда она уж совсем теряла берега, не боялся ее одернуть и всегда с юмором. Как-то раз, устав слушать про «табели о рангах», Натик заявил королеве: «Никуся, кто бы мог подумать, что тебе так небезразличен выбор шоферской дочери и ее судьба, что ты за одну неделю сказала о ней больше, чем она скажет о тебе за всю жизнь. Ты думаешь о ней больше, чем родная мама, а она о тебе вовсе не думает, потому что счастлива!»

Впервые на моей памяти королева так растерялась, что даже не сразу нашлась с ответом. И только после большой паузы выдавила из себя:

– Как я погляжу, это ты завидуешь избраннику шоферской дочери!

Натик даже не удостоил ее ответом.

Вообще с каждым днем он нравился мне все больше и больше. Я даже задумалась, не назначить ли его своим «объектом», раз уж Грядкин меня предал?! Для Натика я могла бы выпросить у папы такой же модный желтый сарафан на бретельках, как у нашей королевы, и деревянные сабо с металлическими заклепками, писк этого сезона. А то когда нет любви, и наряжаться неинтересно. Превращаешься назад в «пацана» и раздражаешь маму.

Иногда мне казалось, что и Натик смотрит на меня заинтересованно. То во время игры в «Море волнуется», когда я ловко изобразила балерину, благо навык был, спасибо тете Тане. То во время кино, когда он бережно отвязал шаль с моего пояса и укрыл ею мои голые плечи. Тогда налетел ветер, а мы все грызли семечки, и руки никак не очищались от шелухи, чтобы накинуть шаль. А на дне рождения Наташки на ее даче он сел рядом со мной и подливал мне пепси. Правда, после разочарования, в которое поверг меня Грядкин, я старалась быть аккуратнее в своих фантазиях.

Но что-то между нами происходило точно.

В этом я убедилась, когда мы спрятались в одной машине.

Прятки в чужих машинах были чисто заргандинской забавой. Мы называли ее «автопрятки».

Идея «автопряток» перешла к нам по наследству от предыдущих поколений заргандинских детей, а родилась из того, что никто не закрывал до конца окна машин, паркуя их на территории резиденции. В окне обязательно оставляли щель, чтобы свежий горный воздух выветрил из салона тегеранский смог. Щели обычно были щедрые настолько, что детская рука в них спокойно пролезала. Просунув руку внутрь, мы поднимали кнопку и залезали в любую машину.

Рядовые сотрудники оставляли свои авто не у дач, а вдоль въездной аллеи, стараясь пристроить в тень, под самые раскидистые деревья. Более уединенного места, чем эти якобы закрытые автомобили, в вечернее время даже трудно было себе представить. Существовал только один и то очень небольшой риск: если вдруг кто-то захочет выехать, на ночь глядя. Но такое случалось крайне редко, да и владельца, шагающего к своей машине по аллее, мы бы заметили издалека и успели бы вышмыгнуть в дверь, ближайшую к зарослям. А водящий, искавший спрятавшихся, светя в темные машины фонарем, в случае чего мог наврать, что ищет в темноте машину родителей, в которой что-нибудь забыл. Почти все машины, припаркованные вдоль главной аллеи, были светлыми «тойотами» или «пежо», и в темноте их действительно не сложно было перепутать. Нарваться на автомобили очень важных персон мы тоже не рисковали, их ставили в гаражи. Так что по большому счету игра была почти безопасной, но я все равно старалась залезать только в машины знакомых мне людей с хорошим характером, все-таки спокойнее.

Автопрятки обычно стартовали от старой бильярдной, откуда до аллеи было рукой подать. Водящему, как и положено, завязывали глаза, он считал до ста, а потом шел искать. Задачей водящего было обнаружить прячущегося, светя фонарем в окна машины. Дверь открыть он не мог: во-первых, мы запирались изнутри, а во-вторых, человек, открывающий подряд все машины на аллее, точно бы однажды попался. Задачей прячущегося было укрыться в машине так, чтобы водящий не заметил его в окно даже в луче фонарика. Конечно, рано или поздно он мог осветить фонарем все машины и обнаружить всех, поэтому время одной игры было ограничено пятнадцатью минутами. Если за них водящий не находил никого, то водил еще раз. А если кого-то находил, то в следующей игре водил первый найденный.

Что обходить чужие машины с фонарем, что в них залезать, было одинаково страшно, поэтому особой разницы между водящим и прячущимся я не видела и проиграть особо не боялась. Поначалу все предпочитали прятаться в авто своих родителей – и безопаснее, и укрыться в знакомой машине можно надежнее. Например, сорвать с сиденья чехол и затаиться под ним на полу. В чужом-то автомобиле на такое не решишься. Маринка даже как-то заранее припрятала на заднем сиденье машины своего отца черную занавеску. Под ней в темном салоне человека вообще не видно. Но водящий все равно как-то подозрительно быстро ее нашел. Потом выяснилось, что каждый водящий прекрасно знал об этой хитрости и экономил время и нервы, обходя только авто участников игры. После этого даже в машинах друг друга прятаться стало глупо.

Как-то в темноте я запрыгнула на заднее сиденье «тойоты» папиного знакомого дяди Володи и тут же с ужасом обнаружила, что там уже кто-то есть. От неожиданности я дернулась назад к двери, но этот «кто-то» ласково обнял меня за плечи и прижал к себе. В этот же момент рядом блеснул луч фонарика. Мой сосед повалил меня на сиденье и сам пригнулся, прикрыв меня собой. В окне машины появился фонарь водящего. Наверное, продолжалось это не больше десяти секунд, но мне показалось, что прошел час. Луч света пытливо шарил по темному салону, выискивая в нем признаки жизни. Я старалась даже не дышать. Наконец, луч исчез: водящий нас так и не заметил. Зато в свете его фонаря я увидела, что рядом со мной Натик, и почувствовала, какие у него теплые и сильные руки, и что с ним спокойно и надежно даже в чужой машине.