Текст книги "Тегеран-82. Начало"

– А почему здесь нет минаретов? И коридор какой-то кривой и темный? – приставала сестра-рентген к нашему гиду, пытаясь загладить свой «некультурный» смех на кривлянья доктора-зуба.

– Сейчас коридор выведет нас под купол, и вы увидите контраст, – вещал Меджид в переводе моего папы. – Шах Аббас строил эту мечеть для своего тестя-суфия. Мечеть поставлена четко по Кибле, а площадь, на которой установлен купол, развернута к Мекке под другим углом. Архитектор нашел выход, загнув коридор.

Действительно, за последним изгибом темного коридора над нами будто вспыхнули мириады ламп: это солнечные лучи, проникающие сквозь кремовый купол, отражались на позолоте отделки.

К церквям я была равнодушна, но внезапный переход из тьмы в свет, не зависящий от времени суток, в мечети шейха Лотфоллы потревожил мое воображение.

Я не чувствовала скованности, которая охватывала меня, когда тетя Мотя брала меня на службу в сокольническую церковь, а это случалось частенько. Моя няня в силу обстоятельств и происхождения была глубоко верующая. Я не очень понимала, зачем все время ходить и просить какого-то Бога, особенно, о том, что можешь сделать сам?! Но тетю Мотю я любила, поэтому и к неведомому Богу относилась хорошо, раз уж она в него верит. Обычно на ночь, укладывая меня спать, тетя Мотя рассказывала мне какие-то истории о божьем сыне, которого потом распяли на кресте. Они были похожи на сказки, и я хорошо под них засыпала, а вот суть этих рассказов в голове не задерживалась. И храм Божий казался мне «клубом по интересам» для старушек вроде тети Моти.

– Бывают же мужики, для тестя отдельное жилье строят! – вздохнула доктор-аптека. – А мой муж на родительскую дачу вообще ни ногой!

– А что такое кибла? – спросил доктор-зуб.

Он явно хотел выглядеть любознательным после своего неуместного вопроса про базар.

– А кто такой суфий? – следом полюбопытствовала сестра-рентген.

– Кибла – это точно рассчитанное направление, по которому в любой точке земного шара можно построить здание, обращенное фасадом к священной Мекке, где хранится священная Кааба. Суфий – это исламский богослов, ученый и мистик.

– Одновременно? – изумился доктор-попа. – Так не может быть! Либо опиум для народа, либо наука, либо мистика. А разом это профанация!

– Ой, а нельзя как-нибудь попроще? – взмолилась сестра-клизма. – Без этих ваших киблей и каабов! Лучше расскажите, зачем шахскому тестю понадобилась отдельная мечеть?

– Тесть шаха Аббаса, – терпеливо вещали друг за другом гид и мой папа, – был известнейшим шиитским теологом 17 века, то есть, богословом и мудрецом. Ему требовалось уединенное и богоугодное место, чтобы спокойно общаться с Всевышним. Кроме него, в мечеть допускались только сам шах и его жены.

– А вот что много жен, это безобразие! – вставила доктор-аптека. – Что ж он тогда только одному тестю построил, а не всем?

– Ну что ты прицепилась, Галя! – одернула ее доктор-псих тетя Люба. – Лучше глянь, какие изразцы! Наша Томка на Бузорге обои с таким рисунком прикупила, несколько рулонов. Красивые, да, но вот не пойму, как она их потащит в Союз?

– Морем отправлю, из Энзели до Баку, а там поездом, – отозвалась тетя Тамара.

До этого она молча шла по коридору, думая о чем-то своем.

– Кроме тестя шаха Аббаса шейха Лотфоллы и самого шаха, в мечеть допускался еще один-единственный мужчина – врач шахских жен.

– Гинеколог, что ли? – захохотала сестра-моча тетя Моника. – Небось получал побольше нашего Василь Петровича!

– А что, между прочим постоянным лечащим врачом нынешней шахини, которую изгнали, был наш посольский врач Иванов, – заявила сестра-кал тетя Роза.

– Не может быть! – засомневалась доктор-кожа тетя Зоя. – В посольстве же врач женщина, Алла Ивановна!

– Это сейчас Алла, она его сменила, а он закончил командировку, как только шаха свергли. От греха подальше, – пояснила тетя Роза. – Шах же души в нем не чаял, только ему женушку доверял и подарками царскими, говорят, заваливал. Мне наш раис (раис – директор – перс.) сам рассказывал.

– А наш раис, наоборот, от греха подальше даже в отпуск не едет! – включилась в беседу тетя Люда, трудившаяся медсестрой при кардиологе дяде Боре, которого с нами не было.

– И правильно делает! – ответила ей доктор-псих тетя Люба. – Кот из дома, мыши в пляс. Стоит раису уехать в Союз, как здесь такое раздуют, мало не покажется! Да просто кто-то там, – доктор-псих многозначительно указала на купол шейха Лотфоллы, под своды которого мы как раз вышли, – хочет нашего раиса сместить, а своего посадить!

– Надеюсь, это не Аллах, а то ты куда-то туда показываешь, Любочка! – вставил доктор-зуб.

– Аркадий, не смешно! – одернула его доктор-кожа. – Люба дело говорит, и всех это касается! Мало того, что мы посольству все выручку с платников отдаем, так они про нас еще и сплетни распускают!

– Как мы можем к иранским врачам направлять за мзду, а? – проснулся вдруг доктор-попа, до этого не проявлявший интереса ни к мечети, ни к обсуждению производственных трудностей. – Где они, эти врачи? Где у них операционные со стерильным оборудованием?! И что же тогда наши пациенты сами не идут к своим иранским врачам, а ждут нашего направления! Тьфу!

– Да, Владлен, ты прав! В кои веки умную вещь сказал! – похлопала его по плечу тетя Нонна.

– А я даже знаю, почему посольские такое придумывают! – заявил доктор-зуб. – Они просто не понимают, как можно жить на нашу зарплату, да еще ежедневно ковыряться в разных местах у самых нищих слоев местного населения! Их-то зарплата побольше раза в три будет!

– Правильно Люба сказала, – резюмировал доктор-попа. – Они небось хотят своего человека на место нашего раиса посадить! И вот он-то как раз и будет все это делать. Но мы нашего раиса в обиду не дадим!

Поддержали его единогласно.

Все это время мама пыталась увести меня в сторону, чтобы я не слушала взрослые разговоры. Но мне было интересно. Я вспомнила «арабески», которые осуждал мой папа.

С этими разговорами мы вышли из мечети шейха Лотфоллы и вошли в мечеть Имама, знаменитую своим эхом. Как объяснил Меджид, в силу архитектурных особенностей постройки в том месте, где обычно мулла читает молитву, звук отражается множество раз.

Видимо, в этом месте и оказалась наша бимарестанская группа.

«Не дадим нашего раиса в обиду!» – говорили друг другу бимарестанты.

«Дим! Дим! Дим!» – дразнилось эхо мечети Имама.

– О, эхо! По-детски обрадовался доктор-зуб и крикнул: – Пульпит!

«Пит! Пит! Пит!» – отозвалось эхо.

– Пародонтоз! – раззадорился дядя Аркадий.

«Тоз! Тоз! Тоз!» – ответило ему эхо.

– Эй, от этого у тебя платных пациентов не прибавится! – сказал ему доктор-попа.

«Бавится! Бавится! Бавится!» – откликнулись своды мечети Имама.

– Попрошу меня не оскорблять! – возмутился доктор-зуб.

И тут эхо ответило такое, что моя мама покраснела и ринулась к папе.

Он о чем-то беседовал в сторонке с нашим гидом. Подбежав к ним, мама что-то возмущенно затараторила. Очевидно, требовала немедленного продолжения познавательной экскурсии.

Папа откашлялся и громко попросил всех переключить свое внимание на гида. Меджид сообщил, что теперь мы направляемся во дворец Али-Капу, который также называют «Вратами имама Али».

Стены дворца были очень красиво разрисованы и напомнили мне вазочку, которую мама купила в антикварном магазине на Лалезаре. Только вазочка была маленькой, а дворец огромным. Я поделилась своими наблюдениями с мамой, а она сказала, что в моем возрасте пора бы знать, что такая роспись называется «фрески». Они заметно пострадали от времени, но все еще очень красивы.

– Этот дворец шах Аббас построил для себя лично еще в 1597 году, – начал рассказ Меджид. – Здание, которое мы видим сейчас, позднее расширил шах Аббас II. Шах Аббас был большим поклонником шиитского имама Али и даже приказал перевезти в свой новый дворец дверь с его гробницы в Наджафе, это в Ираке.

– Жуть какая! Дверь с гробницы в новый дворец! – ужаснулась сестра-клизма. – А склеп своего кумира без двери, что ли, оставил?!

На нее все зашикали, но папа все равно перевел ее вопрос Меджиду.

Гид пояснил, что взамен шах Аббас отправил в Ирак на гробницу имама Али богатую серебрянную дверь, которую заказал у знаменитых на весь мир своим искусством исфаханских ремесленников.

Тетя Роза с тетей Моникой принялись обсуждать, удобно ли иметь серебряную дверь. И сошлись на том, что в Союзе такую сразу сопрут.

– Шах издал указ, что всякий подъезжающий к воротам дворца должен сойти с коня, – продолжал гид. – А это было многим обидно. Ведь пешком ходили простые смертные, а вельможи доезжали в седле чуть ли не до самой спальни.

Доктор-попа развеселился, видно представив, как въезжает в спальню на коне.

– Но шах сказал, что этот указ касается и его самого, – не сдавался Меджид, несмотря на хихиканье. – Отныне он тоже будет спешиваться в воротах дворца, а не у входа, как обычно.

– А зачем ему это надо было? – удивилась доктор-аптека тетя Галя.

– Аббас хотел показать всему миру, что он могущественнее других восточных правителей и может нарушать традиции, – ответил гид. – И что вся великая Персия у его ног.

– Все мужики во все времена хотят чего-то показать, чего-то доказать… – вздохнула тетя Тамара.

Мы поднялись на веранду дворца, оттуда открывался красивый вид на площадь Нагше-Джахан. И тут обнаружили, что с нами нет тети Нонны, дяди Аркадия и дядя Владлена.

Тетя Роза с тетей Моникой тут же ехидно предположили, что они убежали либо на базар, либо за араком, либо одно из двух.

Решено было ждать их у выхода. Они появились минут через десять с бутербродами в руках. Оказывается, они проголодались, вспомнили про датские сэндвичи в нашем автобусе и сбегали за ними. А мне очень хотелось мороженого, которое продавалось тут же на площади. Но папа сказал, что сейчас мы подъедем ко дворцу «Сорок колонн», это недалеко, осмотрим его, а уж потом, по пути к качающимся минаретам, которые на окраине, остановимся и нормально пообедаем. Поэтому не надо терять время и аппетит на мороженое и прочие перекусы.

Дворец Чехел-Сотун, что в переводе значит «сорок колонн», мне понравился. Он находился в тенистом парке, а прямо перед ним лежал большой прямоугольный водоем.

– А чего это он называется «сорок колонн», если колонн всего двадцать? – осведомился доктор-зуб. После еды к нему вернулась любознательность.

– Водоем специально устроен так, чтобы каждая из двадцати колонн в нем отражалась, – пояснил наш гид.

Стройные колонны дворца и впрямь будто продолжались в воде.

Наши бимарестанты принялись фотографироваться, пытаясь поймать в кадр эффект «удвоения» колонн.

Мама повела меня внутрь, чтобы показать фрески, изображающие шахскую жизнь, она прочла о них в энциклопедии.

На фресках шахи и их жены в основном возлежали в красивых позах на подушках и кушали. Мне тоже захотелось есть.

Обедали мы на берегу реки Зайянде-руд, в чайхане под красивым мостом, состоящим из множества арок.

Меджид объяснил, что мост называется «Си-о-се-поль», что в переводе значит «33 арки». Другое его название – мост Аллаверди-хана.

Дотошный доктор-зуб тут же принялся подсчитывать арки.

Река была широкой и красивой, мне нравилось смотреть на ее неспешные воды. Правда, мама моя заявила, что наверняка она грязная и не разрешила пойти потрогать водичку.

Гид рассказал, что Зайянде-руд пересекают одиннадцать мостов, из них пять сохранились еще со времен Сефевидов.

На десерт мы заказали исфаханское мороженое, состоящее из измельченного льда, сиропа и кусочков фруктов. В такую жару оно было в самый раз.

После еды мы погрузились в автобус и поехали к качающимся минаретам, увидеть которые хотели все, даже тетя Нонна и дядя Аркадий.

По дороге Меджид рассказывал, что необычное сооружение Минаре-Джонбан, что переводится с фарси как «качающиеся минареты», к которому мы держим путь, построено в 1316-м году над могилой известного суфия Абдуллы Соглы.

Теперь кто такой суфий спросила тетя Люда. Гид пояснил, что это такой исламский ученый-мистик, а сестра-рентген напомнила, что она уже спрашивала, и надо было внимательнее слушать.

– Повторенье – мать ученья! – ответила ей сестра-сердце. – Все равно ты не запомнила, Нонночка!

– Все я запомнила, – обиделась тетя Нонна. – Это исламский ученый, а по совместительству мистик!

– Как такое может быть? – удивилась тетя Галя. – Либо наука, либо религия, либо чудеса. Это взаимоисключающие понятия!

– Не заводись, Галя! – осадила ее тетя Люба. – Владлен уже возмущался по этому поводу. Бесполезно, у них так принято.

Я заметила, что доктор-псих постоянно делает замечания доктору-аптеке, прямо как моя мама мне. Прямо слова не дает сказать! Но тетя Галя реагировала добродушно:

– Любанька, ну я же просто хочу понять, как у них все было устроено!

– Раз минареты почему-то качаются, – глубокомысленно изрек дядя Владлен, – значит, чудеса имели место!

– Или наука, – предположила тетя Зоя.

– Или воля Аллаха, – ехидно вставил дядя Аркадий.

Минаретов оказалось всего два. Кирпичные и невысокие, они никак не казались чудом света. Доктор-зуб уверенно заявил, что их высота шесть метров. Как он их измерил, неизвестно.

– А чего это они прославились на весь мир? – удивилась тетя Галя. – Мой сосед по даче еще повыше кирпичные колонны забабахал себе на веранде. Представляете, на шести-то сотках!

– А он у тебя часом не шах? – осведомился доктор-зуб.

– Шах Аббас-Барабас Серпуховский! – загоготал доктор-попа.

– Ну и что, – обиделась доктор-аптека. – Подумаешь, на 101-м километре дача. У некоторых и такой-то нет! Вот и мой муж говорит – не поеду к твоим на дачу, далеко! А какой далеко, всего час на электричке! Ближе вон, чем до Исфахана!

– Ну ты сравнила, Галь! – снова одернула ее тетя Люба. – В комфортабельном автобусе с кондиционером без остановок до Исфахана или в переполненной электричке до Серпухова! Да в пятницу! Да оттуда еще на поселковом автобусе по грунтовке!

– А мне нравится, – уперлась доктор-аптека. – Приедешь, воздух свежий, прямо хоть пей его! Спишь как младенец! А командировку закончу, «жигули» куплю, чтобы в электричке не трястись.

– Накопила уже, что ли? – насторожился доктор-зуб.

– А водить-то кто будет твои «жигули»? – насмешливо спросила тетя Люба. – Петя твой, что ли? Тогда ты скоро без «жигулей» останешься, сама говоришь, что у него руки из одного места растут! Из того, куда у нас Владлен лазит.

– Попрошу мою профессию не задевать! – обиделся доктор-попа.

– Сама научусь водить! – насупилась доктор-аптека.

– Товарищи! – возмутилась моя мама. – Вам вообще про минареты интересно? Если нет, хотя бы помолчите, дайте послушать гида!

Все послушно примолкли. С моей мамой никто не хотел связываться, даже доктор-псих.

– Внимание, – громко сказал Меджид, – сейчас я покажу вам, как эти с виду невзрачные минареты качаются.

Бимарестанты полезли за фотоаппаратами.

Гид несколько раз толкнул одну из башенок. Экскурсанты скептически за ним наблюдали. Всем казалось маловероятным, что наш худенький Меджид раскачает сооружение, стоящее с 14-го века.

И вдруг я увидела, что вторая башенка начала качаться! А за ней и вся постройка! Это было действительно заметно!

– Ничего себе! – воскликнул доктор-зуб и нацепил очки, которые надевал в минуты особого душевного волнения.

Доктор-попа защелкал фотоаппаратом.

– Можно подумать, на снимке будет видно, что они качаются! – усмехнулась тетя Нонна.

Похоже, ее это чудо света совсем не удивило. Возможно, она видела чудеса еще чудеснее.

– А как это происходит? – изумилась моя мама. – И почему здание не падает, наверняка, раз такое дело, его каждый турист качает с момента постройки!

– Ну, с момента постройки несколько веков подряд минареты качал если только сам шах, – улыбнулся мой папа. – Или его ближайшие подданные. А туристы только последние полвека, а это для такой старинной реликвии пустяки!

– На самом деле, новые власти Исфахана, пришедшие после революции, хотят запретить качать минареты каждому, кому не лень, – признал наш гид. – Разрешат качать не более 2—3 раз в день, в определенные часы и то специальному служителю. А экскурсанты смогут только смотреть. Сооружение, конечно, крепкое, но все равно, представляете, сколько здесь ходит туристов со всего света? Так что качайте на здоровье, пока не запретили!

Маме, которая больше всех интересовалась, Меджид отдельно объяснил, что минареты качаются вследствие находки архитектора, который ради этого эффекта придал зданию определенные пропорции, размер и особую легкость конструкции.

– Долгое время люди верили, что это чудо, – добавил гид. – И никто не хотел их разочаровывать. Но на самом деле любой минарет в любой мечети или медресе можно чуть-чуть раскачать. Но чаще движение, в которое он приходит, невооруженным глазом не заметно. А архитектор Минаре-Джонбан сделал так, что заметно. В этом и заключается главное чудо.

Больше всех качанием минаретов увлеклись доктор-зуб с доктором-попой и сестра-кал с сестрой-мочой. Особенно старалась тетя Роза: она налегала на башенку своим могучим бюстом, а тетя Моника ее фотографировала.

Доктор-зуб тоже напирал на несчастный минарет всем телом, а доктор-попа и вовсе попытался насесть на него с разбега. Моя мама этого зрелища не выдержала:

– Владлен, вы такой способный, не удивлюсь, что именно вам удастся снести сооружение, простоявшее 6 веков! Но пощадите себя, все же башни кирпичные, у вас будут гематомы!

С трудом избавив несчастные минареты от мощных атак самых упитанных из бимарестантов, мы снова загрузились в автобус, чтобы снова вернуться на Нагше-Джахан. Следующим пунктом нашей программы был расположенный на ней базар. До советского консульства, приютившего нас на ночлег, оттуда можно было дойти пешком. Договорились, что каждый запишет его точный адрес и к ужину придет в консульство самостоятельно. Чтобы наши водители могли заправить и помыть автобус и отдохнуть сами.

На том и порешили.

При слове «базар» доктор-зуб сразу принял сосредоточенный вид и перестал отпускать шуточки. Видимо, базар он считал делом серьезным, не то, что достопримечательности.

На площади все бимарестанты сразу бросились врассыпную по многочисленным крытым двухэтажным галереям, в которых располагались торговые ряды. Со мной, папой и Меджидом осталась только доктор-кожа тетя Зоя.

В каждую галерею вела своя арка, но изнутри они соединялись.

– На наш Гостиный двор похоже! – сказала моя мама.

– И на Петровский пассаж! – добавила тетя Зоя.

– Зоинька, Петровский пассаж меньше раз в десять! – засмеялся мой папа.

– Первые упоминания об исфаханском базаре относятся к XII в., но нынешний чудесный комплекс пассажей с прекрасными порталами был построен при шахе Аббасе I.

Я не бывала ни там, ни там, а Гостиный двор видела только на фотографии. К своему последнему письму бабушка как раз приложила открытку с видом Гостиного двора.

Нагше-Джахан был настоящим персидским базаром – то есть, целым городом в городе. Меджид сказал, что он занимает несколько кварталов.

Мама, ссылаясь на свое недоверие к базарам, порывалась пойти не по торговым рядам, а по отдельно стоящим на площади магазинам. Но папа сказал, что цены там завышены в расчете на туристов, таких же щепетильных, как моя мама. А на самом деле, в этих магазинах продается все то же самое, что и на базаре – изделия ручной работы, керамика, чеканка, ковры и ткани.

Меджид добавил, что если не лениться зайти вглубь базара, не жалеть время на поиски и сил на торг, в Нагше-Джахан можно по сходной цене приобрести настоящий персидский шелковый ковер ручной работы или антикварную безделушку с росписью по эмали.

Это маму убедило, и мы пошли вдоль рядов.

Несмотря на все свое «недоверие», мама застывала столбом возле каждого прилавка с серебряными тарелками, покрытыми замысловатой чеканкой. Мне тоже понравилась одна – с крупной короткой надписью на вязи в самом центре. Я похвалила ее вслух и папа рассмеялся:

– Хороший вкус! На тарелке написано «Аллах Акбар!»

– Туркменская кровь, – пожала плечами мама.

«Туркменскую кровь» она вспоминала часто и всегда таким тоном, будто это была ложка дегтя в бочке меда.

В следующей галерее работали ремесленники. Тетя Зоя купилась на посулы продавца отчеканить на настенной тарелке ее имя, и застряла, ожидая, пока он закончит работу.

Мы тоже постояли, наблюдая за работой мастеров. Один умелец прямо на глазах покупателя расписывал для него покрытую эмалью шкатулку. Другой предлагал прямо при вас за пять минут «вычеканить» на серебряном листе все, что вы пожелаете. Третий инкрустировал бирюзой, жемчугом и другими полудрагоценными камнями любую вещь, которую давал ему заказчик.

– Я бы могла инкрустировать камешками свою сумочку, было бы красиво! – вздохнула моя мама. – Жаль, что я ее не взяла с собой!

– Ну, купи другую и инкрустируй! – посоветовал папа, обведя широким жестом бесконечный базар. – Здесь чего только нет!

– Я на базарах сумочки не покупаю, – поджала губы мама.

Прогуливаясь, мы вышли в огромный пассаж, занятый сувенирным базаром.

Здесь потеряли меня.

Вернее, когда я оторвалась от увлекших меня наручных часов с музыкой, рядом никого не было. Потом они обвиняли в «ротозействе» меня. Но, на самом деле, это я сама их нашла – у прилавка, где торговали кальянами.

«Окальянились» все – мои родители, доктор-кожа и даже Меджид. Он сказал, что настоящий исфаханский кальян – лучший подарок зарубежным друзьям, а их у него много.

У мамы, как и следовало предполагать, кальян был инкрустирован разноцветными камешками. У доктора-кожи – с чеканными серебряными вставками. А у Меджида – медный, с потертостями.

– Скажу, что его еще шах Аббас курил! – довольно заявил Меджид. – Иностранцы любят старину! А у нас столько этой старины, нам бы новенького чего-нибудь!

– Будет у вас теперь новенькое! – обнадежил его мой папа.

– Совсем с ума сошли с вашими базарами! Чуть ребенка не потеряли! – возмутилась моя мама, когда кальян с камешками был уже выбран и куплен, а я нашлась сама.

Заодно мама предположила, что на этом огромном базаре потеряется половина наших бимарестантов, а искать их придется папе с Меджидом.

Папа ответил, что, как бы им не хотелось затеряться в торговых рядах, голод – не тетка. И все вспомнят про горячий ужин, ждущий их в столовой консульства ровно в 8 вечера.

Так оно и вышло. Правда, без приключений все равно не обошлось.

За ужином не досчитались доктора-зуба.

Он ворвался с опозданием на полчаса, очень довольный, с огромным, почерневшим от старости кувшином в руках.

– Антиквариат! – победно провозгласил дядя Аркадий, звонко постукивая пальцем по своему сокровищу. – Медь 14-го века!

Я вслух предположила, что сейчас из кувшина вылезет джинн, чем невольно навлекла на доктора-зуба коллективные насмешки.

Он надулся.

– Что вы смеетесь? – решил поддержать дядю Аркадия мой папа. – Хороший кувшин для омовения.

– Для чего? – взвился доктор-зуб.

– Для омовения после совершения туалета, – наивно разъяснил мой папа.

Это было его ошибкой.

Что тут началось!

Только самый ленивый бимарестант не поддел доктора-зуба с тем, что теперь водопровод ему не понадобится. А заодно и канализация. Кстати по смыслу (и некстати для доктора-зуба) кто-то вспомнил фетвы (религиозные законы) аятоллы Хомейни, предписывающие после «малого» туалета использовать кувшин, а после «большого» – гладкий камень.

– Имам утверждает, что это полезно для прямой кишки! – кричала сестра-рентген, захлебываясь от смеха. – Скажи, доктор-попа, это правда?

Доктор-попа молча почесывал макушку, видимо, размышляя, примкнуть ли к общему веселью или поддержать доктора-зуба, с которым ему еще два дня ехать на соседних сиденьях.

– И еще писать нельзя против ветра и на гладкую поверхность! – продолжала веселиться тетя Нонна. – Это мы сейчас у нашей Моники уточним. Дорогая, как там у нас с мочой? Полезно это или не очень?

– Не очень, – включилась сестра-моча. – Лучше писать прямо в кувшин.

– А это что, ночной горшок? – с любопытством встряла доктор-аптека. Она прослушала начало разговора.

Смеялась даже моя мама, хоть и прикрывала рот рукой.

Доктор-зуб стал красный как рак и пошел со своим кувшином на выход.

– Куда же ты, Аркадий? – завопила тетя Нонна. – Совершать туалет?

– Довели человека! – сказал доктор-попа, когда за доктором-зубом захлопнулась дверь. – Даже не поужинал!

– Он теперь с простыми смертными не ужинает, с антикварным-то кувшином! – усугубила тетя Нонна.

Но доктор-зуб вернулся минут через десять, когда все успокоились, и с аппетитом отужинал. Когда он допивал свой чай, тетя Нонна осторожно поинтересовалась:

– Аркадий, а где же твой кувшин? Неужели отнес назад?

– Да, отнес назад, – победно заявил дядя Аркадий, – для того, чтобы упаковать его в три слоя бумаги. Ибо понял, что в таком малокультурном слое моя реликвия в опасности!

Услышав слово «малокультурный», встрепенулась моя мама и на всякий случай закивала.

– Молодец, уел всех разом! – захохотал мой папа и похлопал доктора-зуба по плечу. – Теперь спать можно спокойно. Не забудьте, что завтра подъем в 7, завтрак в 8 и вперед в армянский квартал, по заявкам радиослушателей.

Тетя Тамара сделала вид, что «заявки радиослушателей» к ней не относятся. Но остальные сразу же вспомнили, кто именно «рвался в богатые кварталы».

На этом ужинавший с нами гид распрощался до завтрашнего утра, и папа пошел проводить его до выхода из консульства.

Все еще немного посидели в столовой и пошуршали пакетиками, хвастаясь друг другу своими покупками.

Сестра-клизма тетя Валя купила серебряное чеканное блюдо, которое можно вешать на стену – похожее на тарелку доктора-кожи тети Зои, только побольше.

Доктор-кожа сказала, что повесит тарелку со своим именем в спальню над кроватью, а сестра-клизма заявила, что ее блюдо больше и наряднее, поэтому будет висеть в ее московской гостиной над телевизором.

– Кто ж вешает блюдо над телевизором? – разговорился доктор-попа, промолчавший все время, пока смеялись над доктором-зубом. – Тогда никто не будет на блюдо смотреть, все уставятся в телевизор!

– А мне и не надо, чтобы кто-то смотрел! – заупрямилась тетя Валя. – Я сама буду на него смотреть!

– Могу себе представить, – развеселилась тетя Тамара. – Сидит такая Валька с семьей перед телевизором, все смотрят на экран, а она на блюдо!

– А ты вообще молчи, Томка! – огрызнулась сестра-клизма. – Набирайся сил перед завтрашним армянским кварталом! Ради тебя всех туда тащат!

– Девочки, – примирительно сказал доктор-попа, – на телевизор надо ставить вот что!

И с торжествующим видом достал из шуршащего пакетика удивительные часы.

Все вскочили, чтобы их получше рассмотреть. Даже моя мама.

Это были старинные часы с кукушкой и маятником, только в миниатюре. Золотые или позолоченные, они были вмонтированы в стеклянный купол на подставке. Дядя Владлен нажал какую-то кнопочку сзади, и вся эта красота вдруг ожила: под куполом вспыхнул свет, маятник закачался, часы закрутились вокруг своей оси и заиграли «К Элизе» Бетховена.

– Какая прелесть! – выдохнула моя мама.

– Где ты их откопал? – ахнула «сестра-сердце».

– Места надо знать! – важно заявил доктор-попа.

– А я знаю, где! – вмешалась я и все с любопытством уставились на меня.

Я рассказала про ряды с музыкальными часами на сувенирном рынке, где меня потеряли. Только я разглядывала наручные часы, но они тоже пели.

Дядя Владлен закивал и сказал, что нашел свое чудо примерно где-то там.

– Может, попросить свозить нас туда еще раз? – неуверенно поинтересовалась доктор-аптека.

– Да ладно, не расстраивайтесь, – смилостивился доктор-попа, насладившись своим триумфом. – Здесь везде продается одно и то же. Наверняка в завтрашнем армянском квартале тоже такие будут!

– В армянском квартале… – разочарованно протянула доктор-кожа.

– Не знаю, как вы, а я армян люблю! – вдруг заявила тетя Моника. – Это такая шустрая нация, везде устроятся! За армянином не пропадешь!

– Ага, – язвительно добавила тетя Роза. – А то наша Ленка не пропала за своим Акопяном!

– Не, ну я ж не говорю про Ленку, – согласилась сестра-моча. – Это самой армянкой надо быть, чтобы за ними не пропасть!

– Вот и я об этом, – удовлетворенно заключила сестра-кал. – А наша Томка еще рвется в это армянское царство…

Тут все переключились на тетю Тамару, подтрунивая над ее «страстью» к армянам.

Все прекрасно понимали, что тетя Тамара угодила в «армянскую ловушку» совершенно случайно, им просто нравилось шутить.

Я хихикала вместе со всеми. Мне очень нравился наш «бимарестантский» юмор. Похожими «докторскими» шуточками отличались мой дед-психиатр, дядя-невропатолог, тетя-педиатр и все их медицинское окружение. С детской интуицией я понимала, что подобный стиль общения – способ расслабиться после больничных будней, которые порой выдавались очень нелегкими. Случалось, что наши специалисты делали по несколько серьезных многочасовых операций в день, так, что даже их медсестры падали с ног.

Мои родители, не будучи врачами, преклонялись перед их неунывающим характером, жизнелюбием и «здоровым чувством черного юмора», как называл его мой папа. Маму, правда, иногда коробила их привычка постоянно подтрунивать друг на другом, делая вид, что кроме еды, выпивки и покупок их в этой жизни ничего не интересует. И еще она с трудом переносила их манеру называть самих себя «бимарестантами» и обращаться друг к другу по прозвищам, данным им местным персоналом – доктор-попа, сестра-кал…

А меня, наоборот, это весьма развлекало. В отличие от большинства посольских, бывавших чопорными, врачи казались мне живыми и веселыми. Благодаря своему грубоватому юморку, эти вечно занятые дяди и тети в белых халатах в минуты отдыха сразу становились такими близкими, почти родными, как герои мультика про братца-кролика, братца-лиса и братца-волка.

Например, я точно знала, что валяет дурака наш доктор-зуб, прикидываясь, что кроме базаров и пломб его ничто не интересует. Иногда, выпив веселящей газировки, он расслаблялся, забывался – и сразу становился похож на персонажа из старинного романа, где герои без конца сокрушаются о несовершенстве мира, обмениваясь пышными громоздкими фразами. Как-то на банкете, пока остальные плясали, он принялся философствовать и процитировал: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» – и в моем воображении навсегда стал доктором Фаустом. Радиопередачу про профессора, продавшего душу дьяволу, я с интересом прослушала еще в Москве и фраза эта застряла в моей памяти. Мне казалось, что доктор-зуб нарочно маскируется шуточками и базарами, чтобы никто не догадался, что на самом деле он из далекого прошлого и умеет общаться «старым штилем», как дворяне на балу. Но его всегда накрахмаленный носовой платок и очки в тонкой оправе, которые доктор-зуб доставал из очешника и цеплял на нос, когда ему надо было подумать, все равно выдавали его принадлежность к какому-то другому миру.