Текст книги "Тегеран-82. Начало"

В этом смысле я тоже была иранской именинницей: все-таки трое из моих гостей были местными. К тому же, жалко было тратить время на разворачивание всех этих многослойных нарядных кульков, ведь предстояло еще столько всего съесть и успеть поиграть! Родители предупредили, что праздник закончится с воздушной тревогой, которая обычно случалась часов в девять. А я планировала после чая затеять игру в фанты на желания.

Роя с Роминой, как я и предвидела, пришли в джинсах – как всегда, в самых модных. В этот раз у обеих они были сильно зауженными, прямо как колготки, тогда мода «скинни» – на обтягивающие как вторая кожа джинсы – только начиналась. Девчонки сходу нацепили на меня браслет и бусы из черно-белых бусин, пояснив, что это «гюзмунчак» – амулет от дурного глаза.

– Наша азербайджанская родня в Табризе сама делает, – пояснила Ромина. – У них ювелирная лавка.

– Это тюркский талисман, не персидский, – пояснила Роя. – «Гюз» – глаз, «мунчак» – бусина. Все беды отводит, только не снимай!

На моей облегающей белой водолазке оба «гюзмунчака» смотрелись отменно.

У Сереги и Макса водолазки были в точности, как моя: только у Макса голубая, а у Сереги красная. Нам всем их купили в одном и том же «духанчике» («духан» – лавка – перс.) на Шемране.

Танюшке привязали большие нарядные банты, показавшиеся мне чем-то из другой жизни. Помимо заболевшего Вовки, Танька была самая «свеженькая» из нас и еще сохраняла привычный образ советского ребенка. А мы с Серегой и Максом, судя по всему, уже стали какими-то другими. Не персами, конечно, но и на нормальных советских детей мы уже не были похожи.

Между собой мы разговаривали на языке, который моя мама называла «тарабарским». Регулярное общение с Артурчиком и местным населением вылилось для нас в сленг, изобилующий словечками на фарси, потому что обозначить на родном языке некоторые повседневные для нас вещи было затруднительно. Куда удобнее и короче сказать «хамуш», чем «воздушная тревога», «татиль», чем «выходной день» и «шулюх», чем «затор на дороге». Вместо «пока» мы говорили друг другу «хода» – от персидского «хода-хафез». А еще «салам» вместо «привет», «хуб» вместо «хорошо», «тамам» вместо «хватит», «бия инджа» вместо «иди сюда», «унджа» вместо «здесь», «бале» или «аре» вместо «да» и «нист» или «на» – вместо «нет». Папы у нас были «падарами», мамы «мадарами», братья «бародарами», а сестры и девочки – «дохтарами». Благодарили мы на французский манер – «мерси», но с ударением на первый слог, именно так говорили «спасибо» персы, игнорируя исконное «ташаккур». В период модернизации по западному образцу в разговорном фарси возникла масса заимствований – от обиходных словечек вроде французского «merci» и испанского «vale» («vale» [’bale] – «хорошо», «идет» – исп.) до полного цикла делопроизводства на английском языке. Новая власть не имела возможности сразу повернуть вспять эту гигантскую англоязычную бюрократическую машину, и через полтора года после революции вся официальная документация все еще была на английском.

Артурчик, отлично понимающий по-русски и болтающий очень бойко, но с чудовищными и иногда очень смешными ошибками, тоже внес свою лепту в формирование нашей бимарестанской «тарабарщины». Потешаясь над ляпами Артурчика, мы повторяли их, запоминали – и в результате они превращались в отдельные словечки нашего собственного языка. Например, вместо «дерево» Артурчик произносил «деврево». Выяснилось это, когда он со всей дури въехал в это самое «деврево» на скейте и набил себе на лбу огромную синюю шишку. С тех пор любой синяк на теле, полученный в результате собственной глупости, в нашей компании именовался «девревом».

Еще Артурчик никак не мог произнести звук «с», если он стоял в начале слова, и непременно прибавлял к нему гласную. Например, слово «стакан» ему никак не давалось, но он не смущался и говорил «эстакан», лишь бы его поняли. Мы, конечно, смеялись над ним, зато всегда его понимали.

Еще тяжко давались Артурчику русские шипящие и ударение. Отражалось это в первую очередь на Сережке с Сашкой: первого он называл «Эсергэ», а второго – «Эсехэр». Вовку он называл «Вафа» с ударением на последнем слоге, а без ошибок выговаривал только имя Макса, Тани и мое. Привычным для персов оказалось не только имя Джамиля, оказывается, Максами и Танями у них тоже называли.

А за угощением на моем первом в жизни юбилее нам пришлось смешать привычную «тарабарщину» еще и с английским, чтобы нас понимали Роя и Ромина. Но общение на этой адской смеси русского, английского и фарси выходило на удивление оживленным.

Когда тетя Рая принесла плов, папа и мама немного посидели с нами, помогли разложить блюдо по тарелкам и посыпать редькой. Потом сделали несколько фото на память новенькой камерой «Canon», которую папа выменял на Бозорге на свой старый «Зенит», взяли немного пирожных и ушли пить чай к доктору-коже, чтобы нам не мешать.

Мы и до этого особо не стеснялись, а тут и вовсе перестали. Не успела за родителями закрыться дверь, как Роя с Роминой извлекли из сумки принесенные с собой кассеты, вставили в магнитофон и пустились в пляс.

Остальные гости на секунду обомлели.

Московские девочки обычно, прежде чем начать танцевать, долго ломались – особенно, если среди гостей были мальчики. К юным иранкам это не имело никакого отношения: они увлеченно скакали под любимую музыку, смеялись и хватали за руки остальных, приглашая присоединиться. Их кураж оказался заразительным: вскоре, отодвинув в сторону стол с остатками угощения, под зажигательные мелодии прыгали мы все – не хуже взрослых бимарестантов после веселящей газировки.

На фоне бимарестанских детей Ромина и Роя выглядели еще более активными, непосредственными и непоседливыми, чем у себя дома. Наплясавшись, они подкинули нам свежую идею хулиганства, до которой сами мы почему-то не додумались. Вдохновил их высокий этаж, на котором находилась наша квартира, сами-то они жили на первом.

Девчонки быстро нашли на кухне пакетики-«шуршунчики» из своего же супермаркета, наполнили их водой из-под крана, туго закрутили и завязали края узлом. Затем распахнули коридорное окно, выходящее на заднюю часть дома, и принялись метать в него получившиеся «водяные бомбочки». Пакеты звонко шлепались о бетонную площадку и взрывались, разлетаясь мощным фонтаном брызг. Это было очень увлекательно!

Я сразу вспомнила, как на Чехершанбе-сури Ромина выкинула в окно кувшин. Но «водяные бомбочки» были забавой куда более безопасной. В отличие от кувшинов, пустых пакетов едва ли кто-нибудь бы хватился. На заднем дворе никогда никого не было: под ним притаилось бомбоубежище, а сверху лишь одиноко торчал кургузый агрегат, отвечающий за кондиционирование. В силу устройства нашего дома также никто не мог видеть, откуда именно вылетела «бомбочка». Новая забава самым чудесным образом не предполагала ни жертв, ни свидетелей, поэтому со дня моего десятилетия прочно прижилась среди наших нехитрых развлечений.

Непривычная для советского человека конструкция нашего дома некоторых – например, мою маму – изрядно раздражала. А меня, наоборот, как и всякая причудливость, завораживала. До Тегерана я никогда не видела подобных домов. С фасада он был нарядный, кремово-зеленый, а сзади – мрачный, серо-бурый. Окна жилых комнат выходили либо на фасад, либо на балконы, которые были только с торцов. На тыльную, серо-бурую, сторону были выведены окна всех «технических» помещений – ванн, кухонь и коридоров. При этом ванны и кухни располагались в выступах, существенно выдаваясь вперед относительно основной стены, словно капитанские мостики. Вот почему на высоких этажах вид из их окон был не хуже, чем со смотровой площадки. Но за счет этих выступов коридорные окна, напротив, оказывались в углублениях и глядели в узкий желоб меж бурых стен, будто в колодец, дном которому служил глухой забетонированный пятачок заднего двора.

Бурые желобы-колодцы и раньше будоражили мое воображение своей необычностью. А с появлением «водяных бомбочек» не только нашли себе применение, но и стали надежной защитой от посторонних глаз.

Переведя на бомбочки все пакеты в доме, мы перешли к игре в фанты и в «Море волнуется». Потом Ромина соорудила нечто вроде предвестника караоке – воткнула в магнитофон микрофон и принялась подпевать в него песне «Hands up!» группы «Оттаван». Получилось очень здорово, и все тоже захотели попробовать.

Когда Макс, смешно извиваясь, изображал Донну Саммер, подпевая ей в микрофон, завыла воздушная тревога. Артурчик побежал вырубать свет, а мы зажгли свечи. Стало уютно и загадочно. Мы хотели еще порассказывать «страшилки», но тут вернулись мои родители и велели всем нам, включая Ромину и Рою, спускаться в убежище. Должно быть, они не хотели отвечать за чужих детей: сами они в подвал с каждой сиреной давно уже не бегали и меня не гоняли. Если только я сама туда шла, когда хотела послушать бимарестанские новости. Подвал-бомбоубежище был самым их средоточием.

В убежище меня неожиданно ждала вторая часть праздника: наши медсестры принесли торт с десятью свечками, красиво мерцающими в полумраке подвала. Я задула свечи, и Грядкин запел «Happy Birthday, dear Jamilia!», аккомпанируя себе на гитаре, которую не поленился притащить с собой в подвал.

От радости и благодарности нашим бимарестантам за сюрприз я даже прослезилась. Они устроили мне праздник, хотя это я, как именинница, должна была бы их угощать и увеселять, а не наоборот.

Торт разложили в одноразовые тарелочки и разлили газировку – маленьким обычную, а взрослым веселящую. Доктор-зуб пожелал мне всегда оставаться самой собой, потому что я лучшая, и все, включая самых маленьких гостей, чокнулись пластиковыми стаканчиками, о которых тоже позаботились наши замечательные бимарестанты.

Потом мы при свечах хором пели под гитару русские песни. Роя с Роминой с энтузиазмом подпевали, хоть и не понимали слов: от «подвальной» части моего дня рождения они пришли в полный восторг. Мне кажется, в тот вечер все были готовы сидеть в убежище хоть до самого утра. Но пришел мой папа и сказал, что время уже не детское и ему надо проводить моих подружек домой, он обещал господину Рухи.

На прощанье Роя с Роминой от всей души расцеловали каждого, кто оставался в нашем уютном праздничном подвале, и мой папа пошел их провожать.

Вернувшись домой, я записала в личный дневник: «Мой день рождения – хели хуб!» («Хели хуб» – очень хорошо – перс.).

Я была абсолютно счастлива от того, что мне повезло попасть в Тегеран и в бимарестан. Где еще я подружилась бы с четырьмя мальчишками разных возрастов одновременно?! И с девчонками, говорящими на мудреном распевном языке, так не похожем ни на русский, ни на английский. И в каком еще месте на земле, кроме бимарестана в военном Тегеране, я могла встретить столько веселых взрослых сразу?!

Желая мне спокойной ночи, родители напомнили, что с завтрашнего дня я должна вести себя как взрослая, ведь мне уже целых десять лет. И извинились, что не успели к моему дню рождения родить обещанный подарок – младшего брата.

– Мама хотела, но не успела, – пояснил папа. – Твой братик хочет еще немного посидеть у нее в животике.

– А пока мы дарим тебе книгу, чтобы ты училась мне помогать, – сообщила мама, вручая мне книжку с голым младенцем на яркой обложке.

– Да, изучай! – радостно подхватил папа. – Теперь мама обещает приурочить твоего братика к моему юбилею.

У папы намечалось сорокалетие.

Следующее утро после своего первого в жизни юбилея я посвятила разбору подарков. Папа вдруг вынес из спальни огромную яркую коробку и вручил ее мне:

– Это тебе вчера господин Рухи передал! Но мы с мамой решили сразу тебе не отдавать, побоялись, что ты бросишь гостей и убежишь кататься! Это же твоя мечта!

В коробке был новый скейт – самой современной и дорогой модели! Это была не просто мечта, это была самая тайная из моих мечт, я и не чаяла, что кто-нибудь когда-нибудь ее исполнит!

Я завизжала от счастья и бросилась расцеловывать папу.

– Передам все твои поцелуи господину Рухи, – пообещал папа, уходя на работу. – А ты пообещай мне не бросать маму одну на целый день, вдруг ей станет нехорошо, а рядом никого! Ты же меня понимаешь?

– Понимаю, – кивнула я.

Мне, конечно, очень хотелось немедленно умчаться со скейтом в большой двор, а заодно похвастаться обновкой перед мальчишками, но я сдержалась. Все же мама была уже очень сильно беременная и ей в любой момент могла понадобиться моя помощь. Например, сбегать за Сережкиным папой.

Я взяла себя в руки и продолжила степенный осмотр подарков. Все они были восхитительными – душистыми, красивыми и исполняли все мои текущие мечты, большие и маленькие.

Помимо наушников и «барби» Линды с целым приданым, мне перепал блок чистых кассет фирмы «Denon»: они были очень кстати, чтобы переписывать музыкальные новинки, не стирая ничего из уже собранной коллекции. Всякую родительскую «ерунду» вроде сборников советской эстрады, которую мне было не жалко, я уже втихаря от них стерла, переписав на их место у Сереги «Nazareth» и «Black Sabath», а у Макса Брюса Спрингстина и Глорию Гейнер.

На десятилетие мне подарили мой первый в жизни «паззл»: огромную коробку с кучей маленьких разноцветных картоночек разной формы и большой рамой с чем-то вроде трафарета внутри. Внутри лежала картинка, изображающая красивый белый дворец. Папа сказал, что дворец – это знаменитый мавзолей Тадж Махал, находящийся в индийской Агре. Его построил великий могольский шах Джохан для своей любимой жены, когда она умерла при родах их 14-го ребенка. А игра называется «паззл» и смысл ее в том, чтобы из кучи мелких деталек собрать картину, опираясь на подсказки на трафарете. С того самого дня я, когда нервничала, все время садилась собирать Тадж Махал. Мама радовалась и говорила, что мелкая моторика укрепляет нервную систему.

Еще мои гости одарили меня комплектом трусов «неделька», ярким пеналом-автоматом, многочисленные отсеки которого открывались при помощи кнопочек, огромным набором фломастеров, альбомом выпуклых наклеек, как у заргандинской королевы Ники и целым отрядом «цепляющихся» кукол на липучках, они были модной новинкой того времени. Отдельно лежал целый зоопарк мягких игрушек с песочным наполнителем, тогда они тоже только вошли в моду. Я была очень благодарна своим гостям, понимая, что они потратили на меня кучу денег, ведь все эти чудесные вещички были импортными. «Доставать» их, как в Москве, в Тегеране пока не требовалось, зарубежные товары еще были в продаже, но дорожали с каждым днем. И родители ни за что не стали бы тратить деньги на всякую «ерунду» вроде наклеек и игрушек.

Теперь родители покупали только вещи, которые называли «функциональными» – то есть, практически необходимыми. Мама, к примеру, преподнесла мне «кепочную недельку», о которой я давно мечтала – набор из семи американских кепок. Кепки были всех цветов радуги, и на каждой значился свой день недели. Мамин подарок точно был «функциональным»: учитывая обилие солнца, кепки в Тегеране требовались как минимум девять месяцев в году.

Папа подарил мне новый фонарь, «практически необходимый» при забегах в темноте в бомбоубежище, и красивые наручные часы «Casio» – взамен сломавшихся советских. Наверное, папа запомнил, как горько я плакала, когда, упав со скейта, разбила коленку и циферблат наручных часов. Коленку было не жалко, а вот часики фирмы «Чайка» очень – ведь они были памятным подарком родителей ко дню нашего отъезда в Тегеран. Их вручили мне прямо перед посадкой в самолет, чтобы, заводя их, я коротала время в полете и не расстраивалась, что уезжаю неизвестно куда. А то я держалась до самого аэропорта, но, прощаясь с бабушкой, все же разревелась. Часики «Чайка» были механическими, в крохотном золотом корпусе, и я действительно крутила колесико завода все три часа полета и ни о чем не думала. Подаренные папой на десятилетие «Casio» чем-то на них смахивали, но заводить их не требовалось, они работали от батарейки.

А самым странным из «даров волхвов» на первый в жизни юбилей была подаренная родителями книга. Называлась она «Я воспитываю ребенка», а написала ее некто Лоранс Пэрну. По классификации моего папы, эта книга была «юной девушкой» – от нее упоительно пахло свежей бумагой, обложка блестела глянцем, как у журнала мод, странички были плотными и белоснежными, а картинки – яркими и выразительными.

Как и в случае с книгой для девочек, в пособии для молодых мам я тоже первым делом изучила вступительное слово. Обычно читатели пролистывают предисловия, а я, наоборот, всегда их внимательно их изучаю: из них мне становится ясно, хочу ли я читать дальше.

Лоранс Пэрну оказалась матерью двоих детей, которая решила поделиться своим опытом с другими. Книгу эту она написала еще до моего рождения, в 1968-м году, разумеется, на родном языке. А новенькую, яркую и ароматную книгу, которую я де6ржала в руках, в 1980-м выпустило советское издательство «Прогресс», предварительно переведя ее на русский.

Как и пособие по домоводству, руководство для беременных и кормящих неожиданно оказалось не таким уж скучным. Во многом благодаря ярким картинкам и крупному шрифту, из-за которых, не зная содержания, эту книжку легко было принять за детскую.

В ее начале описывались трудности беременности: чего можно будущей маме в этот период, а чего нет. Ознакомившись, я с ужасом вспомнила, как моя мама в вечернем платье плавала в заргандинском бассейне, когда ее туда скинули. А это, выходит, было месяце на пятом беременности, и, узнай об этом Лоранс Пэрну, она бы страшно возмутилась! То ли родители скрывали факт беременности моей мамы не от меня одной, то ли людям в белых халатах плевать на все пособия, кроме сугубо медицинских.

В разделе «приданое малыша» подробно описывалось все, что ему понадобится в первые месяцы жизни. Из этой главы следовало, что понадобится ему очень многое – кроватка, коляска, пеленальный столик, отдельный шкафчик для пеленок и подгузников и куча всяких одежек, бутылочек и сосок.

После «неофициального» сообщения Сереги в начале сентября и «официального» в день потопа, в общей сложности я уже два месяца знала о том, что моя мама ждет ребенка. Но до поры это «ожидание» не обретало никаких практических форм. Почитывая пособие для молодых мам, я удивлялась, когда мои родители собираются приобретать все это невероятное количество вещей и куда ставить.

Как выяснилось позже, подготовка к появлению младенца в нашей квартире не начиналась из-за русского суеверия, «нелепости» которого не уставали удивляться тетя Рая из прачечной, Сарочка, Розочка и все местные, кто о ней слышал. Персы искренне не понимали, как можно считать дурной приметой заблаговременную подготовку приданого для новорожденного.

Далее книга подробно, при помощи схематичных рисунков каждого этапа, учила молодых мам, как ухаживать за малюткой – пеленать, купать, менять подгузники, пользоваться присыпками, кормить, укладывать спать и катать в коляске. Сообщала, что надо делать если с ребенком случаются колики или его охватывает непрекращающийся ор.

Количество новых забот поразило меня до глубины души! Я не могла себе даже представить, как моя мама собирается все это делать! Если бы в тот момент мне кто-нибудь сказал, что не пройдет и месяца, как все это буду делать и я сама, я бы ни за что не поверила.

Говорят, что даже в самой маленькой девочке живет инстинкт будущей матери, не случайно девчонки любят играть в куклы. У меня такого инстинкта явно не было: чем дальше я читала, тем в больший ужас приходила от того, что нас ждет.

В следующей главе приводилась таблица соответствия возраста малыша его весу и росту, в которую, по мнению автора, обязан вписываться каждый здоровый младенец. А если вдруг не вписывается, хлопоты его мамы удваивались: ей надо будет возить его к врачу и менять режим питания, свой и малыша.

Потом описывались все ужасы, которые ждут родителей, когда у их чада начнут резаться зубы, начиная от круглосуточных криков и заканчивая проглоченными малышом погремушками. А как только зубы вылезут, начнутся новые трудности – малютка начнет сидеть, ползать, совать пальчик в розетку, отказываться от горшка и покроется диатезом. Потом это родительское наказание начнет вставать, пытаться ходить и говорить. А когда, наконец, и этому научится, приступит к хватанию взрослых вещей и бесконечным капризам и болезням. Книжка заканчивалась на трехлетнем возрасте, но я подозревала, что самое страшное Лоранс Пэрну оставила для второго тома, где этому исчадию ада будет от 3-х до 6 лет.

Пособие для будущих мам я прочла за два дня, на последней главе приняв твердое решение детей никогда не заводить. Мама отчего-то пособием не интересовалась. Возможно, она знала все эти кошмары и без Лоранс Пэрну, так как у нее уже была я. Себя в столь нежном возрасте я помнила только по рассказам самих родителей, но если мое появление не отвратило их от повторного опыта, значит, я была не так уж ужасна.

День рождения папы решили не праздновать, хотя у него тоже намечался юбилей – 10 Абана 1359-го года (1 ноября 1980-го) ему исполнялось 40-лет.

Но, как выяснилось накануне, русские приметы запрещали не только заранее готовиться к появлению малыша, но и праздновать сорокалетие. Когда мама объявила об этом, папа очень удивился:

– А в Туркмении, наоборот, на сороковой день рождения гуляют особенно широко, этот возраст у нас считается серединой жизни и самым ее расцветом.

– В Туркмении все всегда наоборот, – развела руками мама.

Но папа и не собирался настаивать на том, чтобы праздновали его день рождения. Единственное, о чем он мечтал – это получить «подарочек», который готовит ему мама. Тот самый, который, если верить мадам Пэрну, отравит нам жизнь. Если и не всю, то ближайшие три года уж точно.

* * *

Утром 5-го ноября меня разбудил телефон, настырно разорявшийся в прихожей. Часы показывали восемь. Я поняла, что проспала уход родителей на работу и поэтому кроме меня трубку взять некому. Вылезать из постели очень не хотелось. Накануне непривычно долго бомбили, а потом родители еще полночи шебуршались через стену, мешая мне заснуть.

– Алло! – сонно буркнула я в трубку, прошлепав босиком в прихожую.

– Пять минут назад у тебя родился братик! – раздался радостный папин голос. – Поздравляю! Приходи скорее!

В Москве и в Советском Союзе в те времена такое в принципе было бы невозможно. Еще через пять минут я стояла в палате отделения Сережиного отца, где в красивом халате, с красивой прической возлежала моя мама. Она была немного бледная, выглядела чуть уставшей и похудевшей, а в остальном я бы ни за что не догадалась, что она только что кого-то родила.

Вокруг маминой кровати прыгал папа, он просто светился от радости. Вся палата уже была заставлена цветами и их продолжали нести радостные бимарестанты.

– Ну и где он? – спросила я недовольно.

Я не выспалась, к тому же, смутно догадывалась, что моя жизнь уже никогда не будет прежней. Зачем было меня будить? Здесь и без меня полно народу!

– Помой руки! – велела мама, как будто я собиралась кушать.

Я молча ополоснула руки в раковине, которая была тут же, в палате.

Тут вошла тетя Тамара со свертком в руках.

– Ну что, теперь ты старшая! – подмигнула она мне. – Гляди, какой красавчик!

Сверток положили на стол и развернули.

Папино лицо выражало такую крайнюю степень восхищения, будто там был вифлеемский младенец, пришедший, чтобы спасти мир, о котором он мне рассказывал.

Но там было крохотное, красное и сморщенное существо, с махонькими ручками и ножками, похожими на веревочки.

При этом на голове у существа имелась довольно пышная прическа из темных волос. Свою голову с прической существо отвернуло к окну, как будто мы все его мало интересовали.

– Подойди поближе, не бойся! – поманила меня тетя Тамара.

– А я его и не боюсь! – бодро ответила я. – Чего мне его бояться?! Вот еще!

И я храбро приблизилась прямо к столу с младенцем, ощущая себя волхвом, который забыл подарок.

Тетя Тамара поправила существу голову, оно уставилось на меня большими голубыми глазами и вдруг улыбнулось. Оно оказалось не таким уж противным, и я растрогалась. Только не знала, как это выразить. Дотронуться до такого хрупкого создания я боялась. Этот улыбчивый пупс был даже меньше моей шагающей куклы Нины.

Умиленная, я наклонилась над своим новоявленным младшим братом, раздумывая,

как и мне выразить бурную радость от его появления на свет. И тут от его крохотного тельца вдруг отделилась некая весьма внушительная деталь и приветственно поднялась мне навстречу. И в тот же миг меня обдало совсем недетской струей.

– Что это???? – закричала я, закрывая лицо.

Я, конечно, знала, что «это», но мне и в голову не приходило, что из этого можно стрелять как из водного пистолета.

Я думала, что папа лопнет от хохота.

– Это братик поздоровался с тобой! – повторял он сквозь слезы смеха.

– Это на счастье! – умилилась тетя Тамара.

Пока я смывала «счастье» в раковине, она снова закатала довольного пупса в упругий сверток и передала моей маме. Мама села в кровати, взяла сверток на руки и сунула ему бутылочку, поднесенную тетей Тамарой. Вопреки советам мамаши Пэрну, грудью кормить его она не собиралась. Хотя сама же говорила, что полезнее материнского молока для ребенка ничего нет и что меня она кормила до года.

– Все, можешь идти, братик кушает! – сказал папа.

Тон его мне не понравился. Подумаешь, он кушает, можно было хотя бы спросить, а кушала ли я. Разбудили ни свет ни заря, завтрака не оставили, описали, а теперь еще – «можешь идти»!

Я ушла домой и сама сварила себе кашу по рецепту Софьи Могилевской. Только села за домашнее задание, как снова позвонил папа и попросил принести кое-какие мамины вещи. Я собрала и принесла их в палату. Только открыла дверь, как на меня все зашикали – теперь мой братец откушал и спал. В палате по-прежнему ошивался папа, а тетю Тамару сменили нянечки из местных. Они вились вокруг маленькой металлической кроватки на колесиках, которую откуда-то прикатили за время моего отсутствия. Теперь сверток лежал там и блаженно сопел.

– Шум не мешает новорожденным спать! – изрекла я то, что вычитала в книге Лоранс Пэрну «Я ухаживаю за ребенком».

– Все равно резкие звуки портят им нервную систему, – заявила мама.

А на мою нервную систему уже всем стало наплевать.

А в палате все равно стояла шумная возня: бимарестантов сменил местный персонал, потянувшийся к маме с дарами не хуже волхвов. Если наши несли только цветы, то местные тащили громадные игрушки и крохотные коробочки с золотыми кулончиками, какие персы дарят на счастье новорожденным и надевают сразу же после рождения.

Тетя Рая из прачечной принесла целое малышовое приданое в отдельной коробке – пеленки, подгузники и смешные чепчики и распашонки с оборочками, крохотные, будто кукольные. На одной из распашонок спереди было вышито «15th ABAN», а сзади что-то на вязи.

– Это день его рождения по-нашему – 15-й день месяца Абан! – похвасталась тетя Рая, оказавшаяся автором произведения. – А сзади – то же самое на фарси. Два дня головы не поднимала!

Еще бы, едва ли у кого-то еще из советских младенцев нашлась бы подобная распашонка!

Розочка с Сарочкой, как этнические азербайджанки, принесли новорожденному «гюзмунчаки» – тюркские обереги от сглаза. Черно– и сине-белые бусины с «глазками» тут же подвесили к кроватке, на занавески в палате, прицепили к маме на халат и младенцу на одеялко.

– Они же на булавках! – испугалась мама. – Это опасно, уберите от ребенка!

– Милая, «гюзмунчак» еще никогда не приносил вреда тому, кому его от всей души дарят! Даже если бы из него торчали иглы! – заверила маму Сарочка.

– Везде у тебя дома должны быть «гюзмунчаки», – строго сказала Розочка. – Особенно, первые сорок дней! На одежду и ребенку, и себе пришей. Мало ли кто зайдет с дурными мыслями, «гюзмунчаки» охраняют мать и дитя!

Мама покорно позволила прикрепить к своему халату в районе сердца крохотную булавочку, с которой лукаво глядел круглый сине-белый глазок. В знак поддержки я помахала ей рукой с «гюзмунчаковым» браслетом, подарком Рухишек.

Еще Сарочка с Розочкой принесли целый мешок собственноручно связанных ими ярких пинеток, на них тоже были «гюзмунчаки», ювелирно вывязанные черно-белыми нитками.

Чего только не было на «подарочном» столе, в который превратили столик в углу маминой палаты! Батареи красивых бутылочек с картинками из мультиков, набор пустышек в виде различных духовых инструментов вроде трубы и саксофона,, какие-то диковинные притирки и присыпки, пеньюары для мамы и смешные микроскопические наряды – ползунки, кофточки, шапочки, комбинезончики… Мне показалось, что у меня за всю жизнь не было столько нарядов, сколько мой брат получил за первые часы своей жизни.

Стол в другом углу ломился от фруктов, соков и сладостей. Персы приносили специальные огромные корзины с угощениями, которыми у них принято поздравлять молодую мать. Кроме фруктов, в них были орехи, сухофрукты, пахлава, шоколад, мед, печенье с кунжутом и еще куча каких-то пряностей в маленьких золотых и серебряных мешочках.

– Это чтобы жизнь была сладкой! – приговаривала Розочка.

– Вот счастье-то, Ирина-ханум, – вторила ей Сарочка, – что у вас, наконец, родился мальчик!

– Если бы десять лет назад мне кто-нибудь рассказал, что можно так родить, я бы не поверила! – расчувствовалась мама. – Так легко и приятно! А ты мне с какими мучениями досталась! – взглянула она на меня будто с укоризной.

– Я этого не помню, – логично возразила я.

– Зато я помню этот «Грауэрман» как вчера! – и мама ударилась в воспоминания.

Из них я поняла, что и десять лет назад мне были не особо рады. Чего уж ждать сейчас, когда у них «наконец родился мальчик»!

Мама принялась вспоминать, как мучилась десять лет назад «в Грауэрмане» (см. сноску-4 внизу). Роддом имени Грауэрмана полагался ей по месту прописки на улице Щукина.

Ранним утром 15-го октября 1970-го года она почувствовала схватки, разбудила моего папу и бабушку и сказала, что, пожалуй, пора… Папа хотел сразу бежать за такси, но бабушка – дама строгих правил – заявила, что без завтрака его не отпустит. К завтраку разбудили главу семьи – дедушку, накормили и проводили на работу – в институт имени Сербского, который был в соседнем переулке. И только потом папу отпустили искать такси – вызвать его по телефону в то время было так сложно, что почти невозможно.

По словам мамы, папа вышел на улицу Щукина – и пропал.

Мама была в панике, вокруг нее вились озабоченные домочадцы… Наконец появился сияющий папа и призвал все семейство к окну. Под окнами стояло не что-нибудь, а черная «Волга».