Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Может, она и впрямь собиралась попросить об этом Саади.

Я тоже в порядке общей очереди положила правую руку на гробницу.

От мрамора, под которым покоится Саади, и впрямь исходило ощутимое тепло.

То ли великий суфий готов был выслушать каждого, то ли просто мрамор нагрелся на солнце, но в обстановке мавзолея древнего мудреца хотелось верить, что это тепло адресовано лично тебе. Я попросила Саади послать мне кого-нибудь не такого коварного, как Грядкин. Мне понравилось придумывать себе объект любви, а то просто так покупать новые платья и ходить в французскую парикмахерскую не интересно. Производить впечатление на мужчин и наблюдать эффект оказалось делом увлекательным, я успела это почувствовать, хоть Грядкин меня и не полюбил. Но не для Сережки же стараться, в самом деле!

Тем временем наш гид увлеченно рассказывал о Саади и сыпал цитатами:

– Его строки полны доброты, юмора и скрытого символизма, который нужно ловить «между строк»:

«Страданья ради истинной любви

Блаженством, о влюбленный, назови!

Вьюк легок опьяненному верблюду,

Стремись, иди к единственному чуду!»

Аббас рассказал, что точная дата рождения Саади Ширази («Ширази» в те времена называли всех тех, кто родился в Ширазе) не установлена, но ширазцы считают, что он появился на свет в их городе в 80-е годы XII века, а умер в 1292-м году.

Мудреца и балагура Саади очень любил тогдашний правитель Шираза Саад ибн Занги, часто спрашивая его совета по разным вопросам. Поэтому, когда в 1226-м году ибн Занги свергли захватившие Шираз монголы, его придворному поэту тоже пришлось спасаться от неминуемой гибели, бежав из родного города.

Саади был далеко не бедным человеком, однако больше 30 лет странствовал по свету в одежде дервиша (нищего), наблюдая в этом обличье нравы людей, чтобы потом отразить их в своих произведениях. Суфий 14 раз сходил пешком в Мекку, чтобы поклониться священной Каабе. Саади блестяще владел арабским и в Дамаске устроился проповедником. А когда людская суета, коварство, лживость, мелочность и гордыня окончательно его утомили, Саади ушел в пустыню под Иерусалимом. Там в гордом одиночестве мудрец предавался размышлениям о смысле жизни, пока не попал в плен к крестоносцам. Они перевезли своего пленника на сирийское прибрежье, в Триполи, и заставили рыть окопы для крепости. Во время рытья окопов поэта углядел и выкупил у хозяев за 10 червонцев один богач из Алеппо. Он привёз Саади к себе в дом и заставил жениться на своей безобразной и сварливой дочери. Спасаясь от невыносимой семейной жизни и склочной жены, Саади бежал в Северную Африку, а оттуда в Малую Азию.

Обойдя пешком чуть ли не весь мир, в 1256 году персидский мыслитель снова оказался в родном Ширазе, где и прожил в горном монастыре до конца жизни. Князья, вельможи и лучшие горожане Шираза являлись к Саади за советом. Мудрец не терпел поклонения чинам и, не боясь их гнева, советовал власть имущим стать более человечными.

«Кто сам не знает, что такое гнет,

Тот состраданья к слабым не поймет.

Ты оскорблен правителем законным?

Не будь же груб с бесправным подчиненным!»

– Все-таки отличные ребята эти суфии, – заявил доктор-попа. – Я забираю назад все свои насмешки.

– Да, – вздохнула тетя Тамара, – бывают же храбрые и благородные мужчины! Взял и сбежал от нелюбимой жены аж в Африку! А некоторые давно не любят, но так боятся в этом признаться, что сидят тихо и за женушкин подол держатся…

Мы погуляли по пышному саду, окружающему последнее пристанище великого Саади, гадая, действительно ли тут витает его бессмертная душа.

– Если и впрямь витает, любопытно, что она думает об исламской революции на своей родине? – озадачился доктор-зуб. – Все-таки они были нормальные парни, как их там на «гэ»…

– Гедонисты! – поспешно подсказала моя мама, пока дядя Аркадий не употребил по отношению к суфиям какое-нибудь словцо, которое душа Саади нам не простит.

– Я прямо кожей ощущаю связь времен и ауру места! – мечтательно изрекла доктор-кожа.

– Кожей? – уточнила тетя Нонна. – Тогда я могу сказать, каким местом связь времен ощущает наш Владлен!

– Не судите по себе, – парировал доктор-попа. – Я, например, проникся древнеперсидской культурой. Хотите докажу? Готов прямо отсюда махнуть в Мешхед! А то назад к пациентам, честно говоря, неохота!

– Назад в попу! – вставил доктор-зуб.

– Это ты назад в рот, а я в Мешхед! – ответил ему дядя Владлен. – Говорят, там интересно! А нашему Зуду только на пользу.

Зуд, действительно, чем больше рулил, тем спокойнее становился.

– Зуду-то, может, и на пользу, – рассмеялся мой папа. – А вот нам точно нет! Мешхед почти у туркменской границы, гораздо севернее Тегерана, а мы на самом юге, нам только до Тегерана тысячу километров пилить! Но в Мешхеде и правда интересно. Особенно сейчас, когда там, как и в Куме, оплакивают имама Резу (см. сноску-6 внизу).

– О, я люблю когда оплакивают Резу! – оживился доктор-зуб. – Владлен, арак есть? Я б засосал стакан и в Тегеран! То есть, в Мешхед!

– Жаль, что мы не успеваем съездить в Тахтэ-Джамшид! – опечалился папа. – Особенно, когда мы уже почти рядом, от Шираза всего километров 60. Но на поездку туда все равно надо выделять целый день, а мне завтра рано утром надо быть в Тегеране. Да и у всех рабочий день.

– А что такое Тахтэ-Джамшид? – заинтересовалась доктор-кожа.

– В переводе с фарси – «Трон Джамшида», – ответил папа. – Так персы называют свой древний город, который мы изучаем по истории под греческим названием Персеполис – «город персов». Сейчас там, конечно, руины, но по своему историческому значению сопоставимые с античными развалинами Афин и Рима. До нашей эры Тахтэ-Джамшид был столицей великой и могущественной Персидской империи эпохи Ахеменидов, которая охватывала пол-мира, простираясь от Ливии до Индии и от Балкан до Гималаев. Город был на удивление современным и демократичным для своего времени: уже знакомый нам Дарий I построил в нем была канализацию и водопровод, причем не используя для этого рабский труд. Не зря он именовал себя Великим! Но в 330-е годы до нашей эры Персеполис сжег Александр Македонский.

– Чего это он сжег такой хороший город?! – удивилась доктор-аптека.

– Есть мнение, что таким образом Македонский отомстил за Афины, сожженные персидским царем Ксерксом за 150 лет до этого, – ответил папа. – А вообще в то время греки и персы на правах сильнейших в мире постоянно соперничали, чем и задали непреходящую моду на противостояние Востока и Запада. В I тысячелетии до нашей эры центром мира считалась Персия. Но западнее ее уже креп второй мировой оплот силы – античная Греция.

– А теперь говорят, мол, где европейская цивилизация – и где «азиатчина»! – развеселился доктор-зуб. – А на самом-то деле азиаты первыми построили канализацию, да сами, без рабов, а европейские варвары приперлись и из мести и зависти все разрушили! Так вот ты какая, историческая правда!

– Как жаль, что мы туда не попадаем! – огорчилась доктор-псих.

– Не расстраивайся, Любанька, – утешил ее папа, – зато останется нам повод вернуться в сии благодатные южные края! Здесь еще много всего интересного: Накше-Рустам – гробницы великих персидских царей, вырубленные прямо в холме, Рокнабадский источник, воспетый Саади и Хафизом, а на базар Вакиль всегда можно зайти еще раз. Сколько ни возвращайся на него, он всегда новый!

– Какой такой Вакиль-макиль?! – насторожился доктор-зуб. – Почему я его не знаю?

– Сейчас узнаешь! – обнадежил его папа и, повернувшись к остальным, объявил заученно-бодрым тоном, очень похоже изображая московских экскурсоводов:

– Товарищи экскурсанты, сейчас наш обожаемый Зуд подвезет нас к знаменитым ширазским цветочным часам, время на любование и фото – пять минут. После этого мы отправляемся на крупнейший на юге базар Вакиль. Держите себя в руках, время у нас до ужина, ужин в 20.00, после чего мы отправляемся в обратный путь. Кто опоздает на ужин, тот останется на благословенном юге Персии до нашего следующего приезда! – и папа выразительно посмотрел на доктора-зуба.

– А что опять я? – картинно возмутился доктор-зуб. – Что вы мне все время свои базары шьете?! У меня уже есть все, что нужно для беспечной жизни – древний хум! И отныне ужин мне дороже!

– Вот и хорошо, – похлопал его по плечу папа. – Значит, к цветочным часам?

Чудо-часы на улице Занд в центре Шираза каким-то чудесным образом показывали время, хотя их металлические стрелки были вмонтированы прямо в клумбу, а циферблатом им служило пестрое многоцветье из колокольчиков, анютиных глазок, петуний и еще каких-то ярких цветов, названий которых я не знала.

Мы постояли в толпе других любопытных, убедились, что стрелки часов и впрямь двигаются и пообсуждали, что за механизм приводит их в движение.

– Небось тоже Ахемениды? – предположил доктор-попа.

– Да нет, это современные великие умы Персии, – улыбнулся в ответ папа. – Часы построены в 60-е годы нашего столетия, при шахе Пехлеви.

– Аааа, значит, не Ахемениды, а американцы или англичане! – догадался доктор-зуб.

– Ну почему же, – не согласился папа. – В Иране тоже есть талантливые инженеры…

– Обученные в Америке и Англии! – торжествующе закончил за него фразу дядя Аркадий.

Папа спорить не стал: нам пора было отправляться на базарную площадь Вакиль. Папа предупредил, что этот базар еще огромнее, чем исфаханский.

Мы пофотографировались на фоне клумбы с часами и снова забрались в автобус.

Базар Вакиль был похож на любой из персидских базаров – такой же шумный, ароматный, яркий и громкий. Он и впрямь был не меньше исфаханского, но отличался от него выраженным южным привкусом – тут было больше всего арабского, да и самих арабов тоже. Я никогда не путала их с персами: арабы гораздо смуглее, а на головах у них странное сооружение вроде фаты с обручем. Отличала я на слух и арабскую речь. Она была далеко не такая распевная, как персидская, и изобиловала целыми пассажами из сочетаний согласных с шипящими – вроде «бтх», «мцх», «блдн». Зато у арабов была очень вкусная «шаварма» – мясо с овощами в лепешке. Жаль, что ее нельзя было есть при маме, но папа иногда покупал мне ее на других базарах, когда мамы с нами не было.

Площадь Вакиль, помимо торговых галерей и анфилад, окружали мечети и целый комплекс старинных бань – хаммамов. После бурного исфаханского «магазининга» покупки уже никого особо не интересовали, тем более, и товары на Вакиле были примерно такие же.

Мы зашли во двор какой-то красивой мечети с серебристыми куполами и затейливым бирюзовым орнаментом. Посередине ее большого каменного двора, словно бирюзинка в оправе из черненого серебра, голубел водоем. Вокруг было пустынно, только изредка мимо нас бесшумно проскальзывали укутанные в чадры ханумки, исчезая на женской половине.

– Такое простое вроде бы место, но как завораживает! – восторженно прошептала тетя Тамара. – Так и стояла бы!

– Или сходила бы на женскую половину! – вставил дядя Владлен.

Возле входа в мечеть старушка бесплатно выдавала женщинам чадры – светлые, в тонких сиреневых прожилках. Марьям-ханум, мама Ромины и Рои, говорила, что такие носят только незамужние.

Все бимарестанки взяли по чадре, чтобы в них сфотографироваться, и я тоже. Мама тут же громогласно заявила, чтобы я не вздумала ради красоты снимка закусывать край чадры зубами, как это делают персиянки, потому что тогда в мой рот сразу же попадет местная инфекция.

От обиды я так же громогласно выразила желание посетить женскую половину мечети, раз уж я уже в чадре. Меня поддержали только тетя Тамара и доктор-кожа. Они как раз о чем-то увлеченно шептались и явно желали скрыться подальше понимающих по-русски ушей.

Мама не хотела меня пускать, но папа уговорил ее, выдвинув «просветительский» аргумент: «Ну когда еще ребенок сможет увидеть изнутри древнюю ширазскую мечеть!?»

Гордо подняв голову в чадре, я продефилировала мимо мамы ко входу на женскую половину мечети. За мной не очень уверенно следовали тетя Тамара и тетя Зоя.

– Прямо как к себе домой идет! – буркнула мне вслед обиженная мама.

Поравнявшись с ханум у входа, я за всех троих сказала ей «Салам алейкум!», а она приветливо улыбнулась нам из-под чадры.

Внутри оказалось неожиданно ярко и празднично. Стены женской половины переливались от густо-золотистого до прозрачно-серебряного, а под куполом сияли разноцветные звезды.

– Ух ты, у них тут прямо как в планетарии! – восхитилась я.

– Это игра солнечного света, – пояснила доктор-кожа. – Видишь, в свод купола вмонтированы фрагменты из цветного стекла в форме звезд? Вот они и сияют! Ловко придумано! Будь тут Аркадий, немедленно посоветовал бы забабахать такие звезды на даче! Но на женскую половину мужиков, к счастью, не пускают!

– И это тоже ловко придумано! – подхватила тетя Тамара. – Хоть поговорить спокойно можно!

– С Аллахом, что ли? – захихикала тетя Зоя.

– И с ним тоже, – согласилась тетя Тамара. – Но главным образом тобой. Хотелось бы закончить начатый разговор. Сама понимаешь…

– Понимаю, – прервала ее доктор-кожа. – Сейчас присядем на минутку и закончим. А Джамиле-ханум, – тетя Зоя кивнула на меня, – если надоест, сама выйдет наружу. Не маленькая уже!

– Я здесь побуду, – упрямо возразила я. – Мне тут нравится. Здесь спокойно.

– Ну-ну! – усмехнулась доктор-кожа. – Я знаю, почему тебе тут спокойно! Потому что наша Ирина-ханум скорее умрет, чем войдет на женскую половину!

– Ну должна же девочка отдохнуть от всевидящего ока мамы! – поддержала меня тетя Тамара.

Меня и впрямь охватило какое-то умиротворение.

В воздухе дрожали и искрились золотисто-серебряные солнечные блики, отчего казалось, будто на нас падает золотисто-серебряный дождичек.

Ханумки тихонько сидели на мягких персидских коврах вдоль стен, вольготно приоткрыв лица и безмятежно улыбаясь. Одни просто молчали, закрыв глаза, другие сосредоточенно шептали что-то одними губами, третьи негромко и гортанно ворковали между собой, прямо как ширазские горлинки. Вокруг одних, радостно щебеча, крутились дети разных возрастов, другие держали младенцев на руках. А некоторые, сбившись в небольшие кружки и поставив в центре блюдо, даже угощались сладостями.

– Как у них тут уютно! – удивилась тетя Тамара. – Я думала, что тут мрачно, и все молятся, уткнувшись носом в пол. Или лбами об него бьются, как мужики ихние.

– Конечно, мужиков-то нет! – гнула свое доктор-кожа. – Некому за ними приглядывать! И настроение портить!

– Как у них интересно женщины с Богом общаются! – продолжала удивляться тетя Тамара. – Достаточно мысленно к нему обращаться, не отрываясь от других дел. Я слышала, что у мусульман женщинам даже не обязательно в мечеть ходить. Жена может и между делом со Всевышним поговорить, без отрыва от хозяйственных хлопот, лишь бы дом не бросала.

– Да, папа говорил, что для мусульманок поход в мечеть – развлечение! – вспомнила я.

– Культурный досуг! – фыркнула доктор-кожа. – Ну что, тоже присядем, девочки?

Мы подобрали полы своих чадор и уселись по-турецки, облокотившись о стеночку, как и другие мусульманки.

На нас никто не обращал внимания, а если ханумки случайно встречались с амии взглядом, то приветливо улыбались и тут же опускали глаза.

– Эх, благодать! – сказала доктор-кожа, с хрустом потягиваясь. – Так вот, женщина, – повернулась она к тете Тамаре, очевидно продолжая начатый еще до мечети разговор, – я тебе как дерматовенеролог говорю: душевная боль – это как фурункул.

– Причем тут фурункул, Зоя?! – изумилась тетя Тамара.

– При всем! – бодро заявила доктор-кожа. – Ты, как медик, должна знать, что фурункулез ни от чего хорошего не начинается, это инфекция, воспаление и нарыв, который, если прорвется не наружу, а вовнутрь, отравит весь организм.

– Ну а я-то тут причем? – все еще не понимала тетя Тамара.

– А при том, что твоя так называемая «любовь» – это ничто иное, как инфекция, попавшая в открытую ранку. Имя микроба, туда попавшего, я даже при детях называть не буду, – доктор-кожа кивнула на меня. – Но даже дети знают, какой это паразит. А ранка твоя открытая образовалась от одиночества. Ее бы обработать чем-нибудь стерильным, чтобы затянулась, но нет, тебе подавай туда заразу!

Я, кажется, стала понимать, о чем идет речь. Вернее, о ком. Хотя не отдать должное иносказательному мастерству доктора-кожи было невозможно.

– И что теперь? – тревожно осведомилась тетя Тамара, будто и впрямь была на приеме у кожника и беспокоилась за свое здоровье.

– А теперь у тебя фурункул! – грозным шепотом выставила диагноз тетя Зоя. – Душевный фурункул, но по этимологии от настоящего ничем не отличается. Его надо вытягивать наружу, а не запихивать вовнутрь, иначе заработаешь сепсис. А душевный сепсис – это депрессия.

– Но некрасиво же с фурункулом… – неуверенно отозвалась тетя Тамара. Похоже, она только начала понимать «эзопов язык» доктора-кожи.

– Вот именно! – тетя Зоя торжествующе подняла вверх указательный палец. – Некрасиво – это ключевое слово. А теперь вспомни, как реагируют окружающие на человека, у которого огромный гнойный фурункул? К примеру, на лбу!

– Как? – испуганно спросила тетя Тамара и потрогала свой лоб, как будто там уже рос фурункул.

– Когда появляется человек с огромным гнойным фурункулом на лбу, – безжалостно продолжала доктор-кожа, – одни люди молча и брезгливо от него шарахаются, а другие, наоборот, приближаются, рассматривают и напоказ ужасаются – дескать, какой ужас, как можно на люди-то появляться с таким безобразием?! Но в сторонку не отходят, крутятся рядом, потому что единственное их достоинство – в том, что у них нет фурункула во лбу. И им нравится выигрывать на фоне несчастного фурункулезного, вот они и льнут к нему. Помочь ему они не пытаются, а зачем? Ведь вместе с фурункулом исчезнет единственное их перед ним преимущество.

– Точно, есть такие! – наконец начала соображать тетя Тамара.

– Воооот! – удовлетворенно протянула тетя Зоя. – Есть еще и третьи. Эти тоже далеко не отходят, картинно ахают-охают и жалеют больного, засыпая его советами, от которых ему только хуже. И бедный уж и не знает, отчего ему хуже – от самого фурункула или от этих сочувствующих?! Он смутно ощущает, что на самом деле им всем нравится, что у него лоб обезображен, а у них нет.

– И что же делать этому больному? – робко спросила тетя Тамара.

В этот момент она походила на школьницу, схватившую двойку, и теперь выясняющую у учительницы, можно ли ее исправить?

– Всех этих сердобольных умников надо гнать в шею! – решительно заявила доктор-кожа. – Фурункул сможет вылечить только кто-то один, кто не побоится его вскрыть, не побрезгует освободить от гноя и прочистить, а потом прижжет ранку, наложит чистую повязку и скажет: «С этого момента у тебя все будет хорошо!» Понимаешь? Тот, кто позволит тебе начать все сначала, не размазывая застарелый гной из незалеченного фурункула тебе же по лбу!

– И кто же это? – тетя Тамара заглядывала тете Зое в глаза, будто та знала заветное имя лучшего врачевателя фурункулеза.

– Эх, девочка моя, – потрепала ее по волосам тетя Зоя. – Это тот, то тебя по-настоящему полюбит! А если ты хочешь знать мое мнение, не тот ли твой этот, то мое мнение – не тот! Был бы он тот, кто надо, не было бы у тебя страданий и вообще этого разговора. Ведь душевная боль – такой же признак развивающегося воспалительного процесса, что и гной. Только гноем наполняется нарыв на коже, а страданиями – нарыв на душе.

Наверное, меня бы стошнило от всех этих «гноев и ранок», но я понимала, что речь совсем о другом. И даже местами улавливала философский смысл беседы, проводимой доктором-кожей с тетей Тамарой на языке своей дерматовенерологической специализации.

– Ты уж прости, Тамар, что я тебе своими профессиональными терминами объясняю, так мне проще. Да и девочка с нами, – с этими словами тетя Зоя погладила меня по голове.

– Мне было интересно послушать про воспалительные процессы на коже! – бодро вставила я, чтобы они обе не догадались, что я прекрасно поняла, кого они там обсуждали под видом фурункулов.

– Вот-вот, – одобрила доктор-кожа. – Знания про фурункулы в любом возрасте не повредят. А с прочим повремени пока, насладись безоблачным детством. Вырастешь – будет у тебя и свой душевный гной. Без него девушка не вырастает в женщину. Но вот когда бесконечные рецидивы, – тетя Зоя покосилась на тетю Тамару, – невольно задумаешься, а не хроническое ли это заболевание?!

– Я поняла тебя, Зой! – грустно откликнулась тетя Тамара. – Спасибо тебе!

– А не нравится про нарывы слушать, вон с Любкой поговори, – ехидно предложила тетя Зоя, имея в виду доктора-психа тетю Любу, – она тебе все по-вашему объяснит, по психическому.

– Да хорош издеваться, Зой! – взмолилась тетя Тамара. – Считай, что ты меня уже вылечила. А теперь вместо того, чтобы сказать «А теперь все будет хорошо!» тревожишь ранку!

– Ну ладно-ладно, прости! – тетя Зоя обняла тетю Тамару и чмокнула ее в лоб, где должен был зиять ее «душевный фурункул». – Проехали, тема закрыта, тут все большие девочки. Да? – повернулась она ко мне.

– Да! – с гордостью подтвердила я.

Мы встали и отправились на выход.

– Теперь ты знаешь все о фурункулах, – подмигнула мне доктор-кожа, когда мы выходили. – Даже больше, чем твоя мама.

Моя обеспокоенная мама уже маячила у самых дверей.

– Что вы там делали так долго? – подозрительно спросила она. – Вошли и пропали! Что мы должны были думать?! Зоя! Тамара! Что там с вами случилось, признавайтесь!

– Не беспокойся, Ирина, ничего не произошло, – ответила ей за всех тетя Тамара. – Женская половина так подействовала на Зою, что она взялась читать лекцию про фурункулез.

– Медпросвет молящихся, что ли? – восхитился доктор-попа. – Вот что значит советский врач! Доктор-кожа – она и на женской половине доктор-кожа!

– Лекция про фурункулез?! – недоверчиво переспросила мама. – В мечети?! Как-то это странно.

Мы направились к автобусу.

– К тебе никто там не приставал? – встревожено спросила мама, усевшись со мной рядом.

– Где? – не поняла я.

– Ну на этой вашей женской половине! – уточнила мама с оттенком брезгливости, будто я могла подцепить там фурункулез.

– Мам, там одни только женщины! – успокоила ее я.

– Ты из меня дурочку-то не делай! – рассердилась мама. – Я имею в виду, не трогали ли тебя местные женщины руками, а то они могут разносить всякие инфекции, которые в Союзе не лечатся, потому что в цивилизованном обществе они давно канули в Лету.

– Почему не лечатся? – удивилась я. – Раз они канули, значит, их когда-то победили?

Вопрос был резонным, и мама рассердилась еще больше:

– Отвечай по существу!

– Руками меня никто не трогал, – ответила я по существу. – В рот ничего не брала, не пила, не ела, край общественной чадры зубами не закусывала – все, как ты велела.

– А с разговорами о религии к тебе никто не лез? – продолжала допрос мама.

– Может, и лез… – задумчиво протянула я.

А дождавшись пока мама встрепенется и вся обратится в слух, добавила:

– Но точно я не знаю. Я же не понимаю по фарси, а они по-русски.

– Тьфу ты, вся в папочку! – с досадой воскликнула мама, догадавшись, что ее разыгрывают.

Заявив, что со мной невозможно разговаривать, она пересела от меня к папе. А через минуту с носа автобуса послышалось ее привычное и ровное, как журчание арыка, ворчание на тему того, что папе «на все наплевать», «кроме работы его ничего не интересует», а я по его милости получаю «убогое иранско-туркменское вспитание».

Ужинать нас привезли в Эрам – очередной благоухающий ширазский сад с верандой над арыком и под сенью розовых кустов.

За едой возбужденные всем увиденным бимарестанты забросали папу расспросами, когда мы еще куда-нибудь поедем?

Папа пообещал до переезда в летнюю резиденцию в Зарганде, намеченную на 25 мая, еще одну экскурсию – во дворец шахской сестры. Той самой, которая покровительствовала современному искусству:

– Это в северном пригороде Тегерана, так что управимся за один татиль (татиль – выходной день – перс.).

Сытые и сонные, мы погрузились в наш бимарестанский автобус, чтобы ехать домой в Тегеран. На окраине Шираза папа попросил Зуда притормозить и вышел возле какой-то невзрачной лавчонки. Ставни ее были закрыты, но папа постучал в дверь и ему открыли. Минут на пять он исчез внутри, а потом вернулся в автобус с вопросом, кто хочет купить знаменитое ширазское вино? Вверх немедленно взметнулись руки всего автобуса.

– Отлично, – засмеялся папа. – Даже считать не надо, все присутствующие минус моя жена и дочь. Но за них я возьму парочку бутылок!

Моя мама встрепенулась, подозвала папу и стала что-то внушать ему на ухо, подозрительно оглядываясь по сторонам.

– Хорошо-хорошо! – чмокнул папа ее в щечку. – Не волнуйся! Товарищи алкоголики и тунеядцы, – обратился он ко всем остальным, – по заявкам женской половины автобуса, одно условие! Купленное вино складываем в багажный отсек в запечатанном виде и храним до ближайшего торжественного мероприятия! А назад едем, мирно посапывая и глядя сны! Кто против?

– Будешь тут против, тогда вообще обнесут! – вздохнул доктор-попа. – Иди покупай, уж так и быть – усну! Но на ближайшем «торжественном мероприятии» вы обо мне вспомните, клянусь!

Папа вернулся в лавку, а через минуту вышел, беседуя с дядькой, похожим на карлика-носа – рост у него был крохотный, а нос – неестественно-огромный. Они вдвоем наблюдали, как два молодых помощника карлика-носа грузят в наш багажник ящики с вином.

Когда погрузка была окончена, папа пожал карлику-носу руку, хлопнул его по плечу и сказал по-русски:

– Спасибо, Армен, дорогой!

– Я же говорила, и тут армяне! – почему-то возликовала тетя Моника. – Везде пролезут! Бутлегеры ереванские!

– Почему ереванские? – загоготал доктор-попа. – Ширазские! Вай, зачем возмущаешься, Моника-джан?! Нам же лучше! Наконец всемогущий Аллах послал нам хоть что-нибудь кроме виноградного арака и медицинского спирта!

Загрузившись товаром «ереванских бутлеггеров», мы тронулись в путь. На обратном пути никто не пел: бимарестанты слово свое держали, вино никто не открывал, и все быстро заснули.

Ехали мы всю ночь и еще полдня, делая только короткие «пит-стопы» на заправках – перекусить по-быстрому и сходить в туалет. В промежутках все спали, не мешая мне размышлять над предсказанием суфия.

В окне цветущие южные оазисы сменились полупустыней с саксаулами, папа называл их «верблюжьими колючками». Я провожала глазами убегающие вдаль горы, гадая, что же имел в виду Хафиз, сказав про любовь Грядкина ко мне «любит тот, кто до рассвета пьет с возлюбленной вино»?

* * *

Когда мы вернулись, нас ждали неожиданные новости.

Наша тетя Таня уехала в Москву. Как-то внезапно.

Я забежала к ней, чтобы узнать, когда мы продолжим балетные репетиции к какому-нибудь следующему празднику. Пока я трезвонила ей в дверь, вышла ее соседка по лестничной клетке тетя Нина, та самая жена доктора-попы, которая почему-то не поехала с нами на экскурсию.

– Танюша срочно уехала в Москву, – сказала она. – Какие-то семейные дела.

Мои мальчишки заявили, что я снова пролетела мимо лавров бдительного и бесстрашного разведчика. Мол, каждый раз, когда я куда-то деваюсь, им доводится с особым успехом применить дедуктивный метод. И если я и дальше буду пропускать все важные операции по разоблачению хитроумных и кованых шпионов, которыми «кишмя-кишит наш бимарестан», они исключат меня из разведывательной команды.

Мне стало обидно: про себя я считала себя командиром, идея-то была моя! И принялась скорее выяснять обстановку, чтобы немедленно включиться в работу и сохранить авторитет.

Оказывается, перед отъездом на экскурсию я сама велела нашей разведывательной команде быть начеку и приглядывать за Грядкиным и тетей Таней. А тетю Тамару, которая едет с нами, я беру на себя, буду следить за ней всю поездку. Я уж и позабыла про это, столько новых впечатлений у меня было. А бдительные разведчики не забыли и все эти дни не спускали с объектов глаз.

– Объект «А» несколько раз заходил к объекту «Б» и орал на него, – доложил Серега.

– Ого! – восхитилась я. – А кто это «объект А»?

– Я же говорю, ее можно исключать! – бросил Серега презрительно, обращаясь к остальным. – Уйдет в гости на два дня или уедет на экскурсию, и сразу все из головы вон! Что с нее взять, женщина!

В этот момент он стал точной копией своего папы-акушера, только уменьшенной. Я даже засмеялась.

– Объект «А» – это Грядкин, – выручил меня громким шепотом Лешка. – Объект «Б» – это тетя Таня. А мы – «Центр».

После Лешкиной подсказки я сделала вид, что ничего и не забывала:

– Как раз хотела предложить переименовать объект «А» в объект «Г». Так и смешнее, и понятнее.

– Хорошая идея, – одобрил Серега. – Чисто по-человечески объект «А» действительно полное «гэ».

– А объект «Б» четко соответствует своим позывным, – вставил Макс. – Как женщина, он действительно полная «бэ».

Макс вообще часто выдавал недетские вещи, очевидно, повторяя за взрослыми. А вот Серега со своей «чисто человеческой позицией» меня удивил. Выходит, он тоже осуждает Грядкина за потребительское, как выражалась моя мама, отношение к женщинам?!

Тут выяснилось, что наши разведчики работали не только по наружке – наружному наблюдению, но и по прослушке. Каждый из бесстрашных разведчиков провел блестящую операцию по подслушиванию того, что на заданную тему говорят между собой его родители. Оттуда и взялась их «человеческая позиция».

– Но сначала агент «Н» добыл информацию, которую необходимо было проверить, – важно уточнил Сережка. – Мы взяли ее в разработку, каждый получил отдельное задание.

– У нас по линии «Н» все очень хорошо налажено! – подмигнул Макс.

Наш Макс всегда ходил с полуулыбкой, словно чеширский кот из «Алисы в стране чудес», а говорил, хитро прищуриваясь. Мне все время казалось, что он над нами посмеивается, хотя он был на год с лишним младше нас с Серегой. Теперь Макс явно ждал, когда спрошу, кто такой этот агент «эн», чтобы еще раз отметить, насколько я выпала из коллектива и отстала от жизни. Но я и сама методом исключения догадалась, что агент «эн» – это Артурчик.

Как выяснилось, агент «эн» добыл информацию, что тетя Таня ждет ребенка и уехала в Москву его рожать.

– Зачем в Москву? – удивилась я. – У нас же прекрасное родильное отделение, ее подружка тетя Тамара сама бы приняла роды!

Мне было жалко наш балетный кружок.

– Совсем дура, что ли?! – невежливо изумился Серега. – Она же не замужем! А это выговор за аморальное поведение и за границу больше никогда ни ногой! Надо было уезжать, пока не виден живот.

«Центр» пожаловался, что вытянуть отчет о проделанной работе из агента «Н» удалось с большим трудом, даже пришлось разрабатывать спецоперацию. Хитрый Артурчик не хотел пускать сплетни, боясь разоблачения. Потому что при разговоре объекта «Г» с объектом «Б» перед лифтом на первом этаже рядом не было ни души. И только агент «Н» прислушивался к беседе из каморки дяди Коли. По его словам, работал он профессионально и объекты его, конечно, не видели. Но в случае поиска «крота» агент «Н» мог с треском провалиться.