Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Мне нравилось это старое, загадочное здание, источающее тревожный запах тлена. После того, как его перестала занимать миссия, в нем был казачий клуб, а в 60-х годах 20 века там установили столы и сделали бильярдную. К концу 70-х его сочли аварийным и приготовили к сносу, но так и не снесли. На моей памяти большой и безмолвный особняк всегда стоял запертым, но задние окна были выбиты и мы забирались внутрь. В его прохладных, темных и просторных залах висел будоражащий воображение дух старины – сырости, плесени и загадочных историй из далекого прошлого.

Пока старшие убирались в конюшнях и на прилегающей территории, я собрала свою мальчишечью команду «хомейнистов-тудеистов» и повела показывать заветный платан. Бимарестанские мальчишки местности еще не знали, это было их первое лето в Зарганде.

Это самое толстое на нашей территории вековое дерево с огромным дуплом возвышалось между старой бильярдной и дачей дяди Лени и тети Нины. Его прошлым летом показала мне Элька. Только тогда мы хранили там свои девчоночьи «секретики».

Судя по обилию вырезанных на его стволе имён, сердечек и признаний в любви, свои сердечные тайны этому древнему дереву доверяло не одно поколение посольских детей.

В ближнюю к платану дачу мы регулярно забегали, чтобы поиграть с черепашкой, которая жила в небольшом хозяйском бассейне. Хозяева дачи понимали, что без детского внимания их Тортила все равно не останется, поэтому никогда не запирали калитку. Иногда тетя Нина даже выносила нам фрукты и сладости. Мы тетю Нину любили. И ее черепашку тоже.

Дупло в «нашем» платане было такое здоровое, что один из нас мог поместиться в нем с головой. Из-за того, что в дупло без конца кто-то лазил, вытирая его своей одеждой, внутри было чисто, сухо и приятно пахло нагретой на солнце старой корой.

Мы с мальчишками договорились, что в дупле будет штаб нашей команды, во что бы мы ни играли – в казаки-разбойники, в кладоискателей, в шпионов, привидений или во что-то ещё. А если мы играем в «хомейнистов-тудеистов» между собой, конверт с приказом туда, наоборот, класть запрещается, ведь дупло наше общее.

Отныне мы будем держать платан и дупло под постоянным наблюдением и любой, вторгшийся в наши владения, будет подвергнут безжалостному «курощению» и «низведению».

Я велела мальчишкам хорошенько запомнить место, чтобы не перепутать «наш» платан с другими: на территории их было полно, а сама территория огромная.

На обратном пути к нашим конюшням мы увлеченно собирали упавшие с деревьев грецкие орехи. Они были ещё незрелые, мягкие и зеленые, но нам все равно нравилось расковыривать их и слизывать пряное ароматное масло.

Бимарестанские конюшни находились на самом отшибе резиденции, прямо за ними был кирпичный забор, за которым начиналась чужая территория.

С противоположной стороны, где наша территория соседствовала с летней резиденцией английского посольства, на заборе были камеры и колючая проволока. А возле наших конюшен забор был самым обычным.

Со стороны бимарестанских дач к нашему «куску совка» примыкала частная вилла, а в районе Зарганде дома имели исключительно важные и обеспеченные тегеранцы. Вот наши и не решились испортить уважаемым соседям вид из окна своей колючей проволокой. Наш забор отдел безопасности оставил в покое, заявив, что это от англичан можно ожидать чего угодно, а персы за всю вековую историю Зарганде ни разу не запятнали свою честь неуважением к карточному долгу, пытаясь проникнуть на проигранную ими землю.

Именно под этим забором оказалось больше всего упавших с дерева неспелых грецких орехов, и мы под ним застряли.

Когда я ковыряла очередной орех, откуда-то сверху вдруг раздался голос, вежливо окликающий меня по-английски:

– Good afternoon! How do you do? I just wonder why do you need these nuts, they are not ready yet! («Добрый день! Как поживаете? Мне просто интересно, зачем вам эти орехи, они еще не созрели!» – англ.).

Я подняла голову. На заборе сидел тощий очкарик лет 18—20, похожий на ботаника-отличника. У него, насколько я могла судить по аудио-урокам в армянской школе, было идеальное оксфордское произношение и рыжие волосы. Поэтому первым делом я хотела убежать, решив, что он англичанин, «от которого можно ожидать всего, чего угодно». Благо англичанами нас пугали перед каждым началом заргандинского сезона. Общаться с соседями с английской стороны было строго запрещено, что бы они ни сулили нам из-за своего забора. Посольский инструктор уверял, что они способны на всякие провокации.

Но это был другой забор, и под ним валялось еще столько орехов, что уходить не хотелось. А еще было любопытно, поэтому я на всякий случай поздоровалась и спросила, как зовут сидящего на заборе.

– Махьор, – ответил очкарик и трогательно улыбнулся.

Имя было явно не английское, к тому же, ещё прошлым летом дом за этим забором принадлежал какой-то богатой персидской семье. Элька рассказывала, что как-то они влезли на крышу крайней конюшни, пока в ней никто не жил, и сверху увидели, какой у соседей красивый сад, бассейн с горками и несколько дорогих машин на площадке у дома.

Но на всякий случай я уточнила:

– Is there your house? («Это ваш дом?» – англ.).

Обрадованный продолжением беседы, очкарик поудобнее уселся на заборе и с удовольствием поведал мне, что ему 19, он студент тегеранского университета по специальности лингвистика, а здесь летний дом его семьи. У него есть младший брат Мамад, ему скоро исполнится 14, и три сестры-школьницы. А сам он мечтает учить русский язык, но пока это невозможно, так как русское отделение на их факультете закрыли, как и английское. Но, к счастью, инглиш он успел выучить в школе в Саад-Абаде.

Он говорил о той же элитной школе, куда ходили Роя с Роминой. Я сказала, что там же учились мои подруги. Махьор ответил, что их школу посещали дети только самых лучших фамилий.

Моя мальчишечья команда молча колупала орехи.

Папа, по заданию мамы отправившийся звать нас на шашлыки, застал меня стоящей под забором с задранной вверх головой и рассказывающей, что я живу в бимарестан-э-шоурави на Вилла-авеню, угол с Каримхан, и могу научить русскому хоть обезьяну, потому что знаю его с самого рождения.

Я думала, папа станет ругаться. Но он вежливо поприветствовал сидящего на заборе на фарси и даже немного с ним поболтал. А через минуту обратился ко мне:

– Ну все, скажи своему другу «ходафез» («до свидания» – перс.) и пойдем скорее. А то шашлык стынет!

Пока мы шли, папа даже не спросил, откуда я взяла своего собеседника. Наверное, он очень хотел кушать.

Возле нашей конюшни стояла испуганная мама:

– Я, кажется, проглотила мошку! – пожаловалась она.

– И что, ужинать не будешь? – поинтересовался папа.

Мама тут же из растерянной превратилась в рассерженную и заявила, что любящий муж на месте моего папы уже вызывал бы амбуланс (скорая помощь), а не глумился. Потому что в азиатских мошках может содержаться самый страшный яд.

Но когда мы подошли к площадке возле бассейна, где нас ждали красиво накрытые столы, а с мангала доносился пьянящий запах шашлыка, мама тут же забыла про «страшный яд», а я – про своего нового знакомого из-за забора.

Посидели мы, как всегда, душевно. К концу трапезы вспомнили, что не купили ничего к чаю, и папа вызвался сгонять в соседний магазинчик за пирожными. Пока его не было, мама развлекала бимарестантов рассказом про «тегеранское чудо», которое по пути в Зарганде показал ей «любимый муж». Мама всегда хвалила папу, когда он этого не слышал. В ее изложении увиденное нами явление оказалось настоящим чудом, а про оптический обман она даже не упомянула. Все слушали ее, разинув рты, и удивленно расспрашивали, как же такое может быть?! Я подумала, что моей маме тоже нравится производить впечатление.

* * *

На День Победы мы всем коллективом поехали на Русское кладбище в Дулаб, чтобы возложить цветы к памятнику советским воинам (см. сноску-10 внизу).

Папа ездил туда с утра 9-го мая каждый год, но нас с мамой с собой взял впервые.

В Дулабе было много разных кладбищ – армянское, католическое и старое ассирийское, поэтому мы захватили с собой Артурчика. У высокого забора Русского кладбища он вышел из автобуса и пошел пешком на свое ассирийское.

Русское кладбище окружал глухой забор. Когда мы подъехали, ворота были заперты, хотя на площадке перед ними уже стояло несколько посольских и торгпредских машин. Папа позвонил в звонок, после чего вышел охранник, внимательно нас оглядел и только потом открыл ворота.

Судя по его виду, кладбище было очень старым. Пока мы шли вглубь него по узкой тропинке, нам попалось несколько старинных склепов с крестами и надписями на латыни. Папа сказал, что в этом месте находятся самые старинные захоронения.

Одно из старинных захоронений выглядело совсем заброшенным: могильная плита заросла травой и надпись на ней совсем не было видно. Зато кто-то воткнул рядом палку и надел на нее страшную белую маску с черными прорезями для глаз. Все очень удивились, а я сразу поняла, что маска осталась тут после Чахаршанбе-сури, когда местные ходили друг друга пугать.

Чем дальше мы шли, тем чаще попадались могилы с красными звездами на надгробиях. Я стала останавливаться и читать надписи на памятниках.

– Папа, почему здесь похоронено столько советских дипломатов? – изумилась я.

– Наверное, потому что они умерли в Тегеране, – пожал плечами папа.

– Но почему их не похоронили на Родине? – удивилась в свою очередь мама.

Только сотрудников торгпредства СССР в Иране, умерших в разные годы, здесь покоилось несколько человек. А еще русские и советские дипломаты, врачи, инженеры, учителя, офицеры, сотрудники НКИД (наркомат иностранных дел) и даже священники.

– Как попали сюда все эти люди?

Но папа ответил, что мы должны поторопиться, иначе опоздаем к торжественной речи нашего военного атташе и возложению венков.

Вскоре мы увидели пантеон, в центре которого возвышался памятник советским воинам. Возле него уже выступал с речью советский военный атташе в парадной форме, рядом, красиво опустив глаза, неподвижно стояла его стройная жена.

Остальные стояли чуть поодаль и внимательно слушали. Народу было намного больше, чем машин перед воротами. Должно быть, сотрудников некоторых организаций привезли автобусами, которые на время мероприятия отъехали, чтобы не торчать перед кладбищем. У всех, как и у нас, были венки с надписями на лентах: «От коллектива посольства СССР», «от торгпредства», «От консульства», «От советско-иранского банка»… Наш венок «От коллектива советского госпиталя Красного Креста и Красного полумесяца» нести доверили доктору-сердце.

Военный атташе рассказывал, откуда в Иране взялись советские войска и целый пантеон их могил.

Оказывается, их ввели в первый год Великой Отечественной войны для сопровождения военных грузов, следующих по территории Ирана в Советский Союз

из портов Персидского залива. Именно «иранский» путь военно-технического снабжения позволил нашей армии предотвратить прорыв нацистов на Кавказ и далее к нефтяным залежам Каспия. Боевых действий на иранской земле не велось, но служившие здесь советские воины погибали от инфекционных болезней и несчастных случаев. Например, в 1944-м году при посадке в тегеранском аэропорту разбился советский военно-транспортный самолет. Его пилот, старший лейтенант Илья Афанасьев, шесть человек экипажа и все находившиеся на борту пассажиры погибли. Все они похоронены здесь, на Русском кладбище в Тегеране.

– Все вы наверняка обратили внимание, – подчеркнул, завершая торжественную речь, наш военный атташе, – что надпись на памятниках «Гражданин СССР, погиб при исполнении своего служебного долга» встречается здесь гораздо чаще, чем нам всем хотелось бы. Но все мы знаем, что командировка в Иран – это не легкая экскурсия в гости к пресыщенным капиталистам, это сложное, ответственное и порой опасное задание Родины, которое все мы здесь с честью выполняем.

Я поймала себя на том, что невольно выпрямила спину и гордо задрала подбородок. Видимо, я вполне причисляла себя к тем, кто «с честью выполняет».

– С годовщиной великой Победы, товарищи! – закончил выступающий. – А теперь возложим венки, отдавая долг памяти соотечественникам, павшим смертью храбрых на чужбине, во имя Родины и нашего светлого коммунистического будущего, ура!

Из репродуктора грянул гимн Советского Союза, и к памятнику потянулась процессия с венками.

Я тоже положила к подножью памятника букет гвоздик, который дал мне папа.

После возложения мы немного прогулялись по кладбищу.

Все-таки оно было странным.

Вот, к примеру, старая могильная плита с русской фамилией. Подпись гласит, что лежащий под ней упокоился в 1903 году. А на могиле свежесрезанные цветы. Не охранник же их кладет?!

А вот человек с русской фамилией, умерший в 1967-м году. Но строки на его памятнике – в дореволюционном стиле, через «ять».

– Это потомки белоэмигрантов, – пояснил папа. – Умершие тут похоронены, а живые приносят им цветы.

Мы подошли к церкви, а потом прошлись вдоль аллеи, где похоронены известные люди. Ближе всего к храму была могила с венком «от российского казачества».

Мы прочитали, что в ней покоится полковник Николай Митрофанович Верба, последний командир Персидской казачьей дивизии. Папа пояснил, что это один из тех самых вольнонаемных казаков, которые с разрешения российского царя нанимались в шахскую армию после того, как победили в русско-персидской войне 1828-го года, и Россия с Персией подписали Туркманчайский договор.

Нашли мы и надгробие Антона Васильевича Севрюгина – того самого придворного русского фотографа, служившего при дворе шаха Насреддина, наряжавшего своих 84-х жен в балетные пачки.

Неподалеку покоился Николай Львович Марков – известный русский архитектор. Надпись на его надгробии сообщала, что он жил в Тегеране и оставил после себя городу множество прекрасных зданий.

Мама поинтересовалась, почему мы до сих пор ни разу их не видели?

Папа ответил, что Марков в основном выполнял заказы частных лиц, а мы не можем взять и устроить экскурсию в чьи-то владения. Но пообещал узнать, есть ли в Тегеране общественные здания, возведенные по проекту нашего соотечественника, и можно ли их осмотреть.

Мы постояли у могилы востоковеда, военного переводчика и разведчика генерала Александра Выгорницкого. Папа сказал, что он был первым русским офицером, который свободно изъяснялся на хинди.

Тут же покоились грузинские князья Микеладзе и Мачабели, а рядом – архимандрит Виталий Сергиев. Надпись на его могиле сообщала, что он был последним главой Русской Духовной Миссии в Урмии, а в Персию переехал с Валаама в 1903 году.

Уходя, мы обратили внимание на стоящие в ряд четыре совершенно одинаковых надгробия сотрудникам некоей организации под названием ШАРК. Все они умерли в 1931-м году.

– Наверное, эпидемия! – предположила мама.

– Едва ли, усомнился папа. – Скорее, это невозвращенцы. В 1930-м году в СССР отказались вернуться сразу несколько командированных в Иран советских специалистов. В основном из советско-персидского торгового общества «Шарк-Восток», куда входил и существующий поныне «Автоиран» (см. сноску-11 внизу).

– Но почему же все они умерли в один год? – удивилась мама. – Да еще так скоро! Выходит, после своего отказа вернуться они и года не прожили?!

– Наверное, умерли от тоски по Родине, – пожал плечами папа. – Так бывает.

* * *

Май близился к концу. Я все же втайне надеялась, что тетя Таня вернется, и наш балетный кружок продолжит репетиции. Но она так и не вернулась. И с балетом пришлось завязать. Хотя, в ожидании переезда в Зарганде, где начнутся настоящие игры, свои старые балетные номера мы все равно регулярно «давали» в маленьком дворе. Просто так, для себя, не привязываясь ни к каким праздникам и банкетам. Когда сезон настоящих концертов закончился, мы стали просто играть в них. Самое счастливое свойство детства: если чего-то нет в реальности, в это всегда можно просто сыграть.

Сноска-1:

25 апреля 1980 года мир узнал о крахе военной операции под названием «Коготь орла» по спасению американских дипломатов, взятых в заложники исламскими террористами в Тегеране. США потеряли 8 бойцов из элитных спецназовцев «коммандос» и 7 единиц боевой техники еще до достижения цели – в результате авиакатастрофы в 320 км от нее.

Провал такой тщательно-спланированной операции в глазах исламского мира символизировал начало заката всемирной американской империи. А то, что, спасаясь, американские бойцы бросили не только свои боевые машины, но и бумаги с секретным планом вторжения, стало отдельным позором нации. «День американского унижения» до сих пор ежегодно празднуется 25 апреля по всему Ирану.

«Провал операции „Коготь Орла“ 25 апреля 1980 года» (из «Guests of Ayatollah» by Mark Bowden («Гости Аятоллы», Марк Боуден)):

Студенты и коммандос «Дельта Форс» доказали, что американские заговоры действительно существуют – подорвав тем самым политические позиции любой политической фракции кроме исламистской. Массами же произошедшее было воспринято как возвращение национальной гордости, окончательное освобождение от колониальной подчиненности и возврат к былому величию нации.

С тех пор во время празднований очередной годовщины исламской революции на центральной площади в Тегеране туристы наблюдают демонстрацию картонных моделей – американские вертолеты и боевые истребители в натуральную величину. Выставка «Down with the USA» символизирует победу исламской республики и Аллаха над Великим Сатаной и его заговорами в 1980 году, когда после многих месяцев безуспешных переговоров об освобождении захваченных в Тегеране дипломатов, американцы решились на военную акцию.

Для большинства американцев речь идет не более чем о постыдном примечании к полузабытой странице истории – о неспровоцированном захвате заложников бандой безумных исламистских зелотов, которыми двигала ненависть ко всему американскому. Это было ужасным наказанием, продолжившимся для американских заложников 444 дня.

53 американских дипломата, включая временного поверенного в делах США в Иране, главу местной резидентуры ЦРУ и нескольких американских разведчиков, работавших под дипломатическим прикрытием, были взяты в заложники «революционными исламскими студентами» 4 ноября 1979 года.

Студенты требовали немедленного возвращения в Иран шаха Резы Пехлеви и «извинений американских империалистов» за причиненные иранскому народу страдания.

Администрация президента Картера, проявлявшая редкую бесхребетность, пыталась вести безуспешные переговоры об освобождении заложников. Захват заложников, однако, вызвал беспрецедентую волну патриотизма в Америке, и, одновременно, самые негативные чувства по отношению к новому режиму в Тегеране. Внешние активы Ирана были заморожены специальным актом Конгресса, а жившие в США иранцы боялись публично говорить о стране своего рождения.

Общественное мнение и давление военных вынудило Картера согласиться с предложением секретных служб о силовом освобождении заложников.

Попытка освобождения оказалась фатальной для 8 американских солдат и нескольких иранцев, работавших на ЦРУ. Это было политической катастрофой для Джимми Картера, и, возможно, единственной серьезной причиной того, что он не стал президентом во второй раз.

Для многих, если не для большинства иранцев, кризис с заложниками – ничем неограниченный, беспримерный триумф. С самого момента захвата поэты, художники, писатели, журналисты, муллы и историки начали плести волшебный покров легенды, окружая реальное событие благочестивым туманом мистического значения. Захват заложников остается краеугольным камнем национальной мифологии, эпическим преданием о том, как кучка молодых людей, вооруженных только молитвой и чистотой сердца, взяла штурмом ворота крепости наиболее злобной, могущественной империи на планете, не побоявшись автоматов и слезоточивого газа неверных, и выхватила, не пролив при этом капли крови, сердце Ирана из когтей самого Шайтана. Жгуче-поэтическая история на этом не заканчивается.

Она повествует о том, как невинные слуги Аллаха заботились о зачастую грубых и оскорбляющих пленниках, о том, как им удалось даже склеить разрезанные пленниками документы, свидетельствующие об адских планах и заговорах по восстановлению криминального шаха и уничтожению революции. И когда Великий Сатана послал своих смертоносных коммандос, дабы перебить юных героев, Аллах взбаламутил огромные хабубы (пыльные облака) в пустыне, и неверные, потеряв свои вертолеты, в панике бежали. Это то, что на протяжении уже нескольких поколений вбивается в голову школьникам – с экскурсиями на «Великий Абан-13″, где потрясенные дети могут собственными руками потрогать остатки сожженного Аллахом вражеского самолета.

Планирование и тайминг операции «Коготь Орла» были чрезвычайно сложны. Американцы решили развернуть временный пункт по заправке горючим в иранской пустыне Язд близ города Табас. 4 американских транспортных самолета «Геркулес» должны были доставить на базу горючее, необходимое для дозаправки 8 (первоначально 9) вертолетов CH-53 Sea Stallion. Вертолеты позднее должны были перебросить американский спецназ на следующую временную взлетно-посадочную полосу близ Тегерана.

Sea Stallion были выбраны потому, что обладали наибольшей дальностью полета. Они могли достигнуть заправочного пункта в пустыне самостоятельно, вылетев с авианосца в Персидском заливе. Пилоты вертолетов, однако, не обладали опытом полетов в условиях гор и пустыни.

Высаженный вертолетами спецназ должен был быть погружен в уже купленные агентами ЦРУ в Иране грузовики-фургоны и ночью доставлен к посольству и к здания МИДа. После освобождения заложников их должны были доставить к стадиону Амджадия.

Оттуда заложники и солдаты должны были быть эвакуированы на авиабазу Манзария в окрестностях Тегерана. Манзария должна была быть предварительно захвачена другой группой американского спецназа. Вся операция в Тегеране и вокруг него должна была прикрываться американскими штурмовиками с воздуха и сопровождаться диверсией и отключением электричества в Тегеране. С авиабазы Манзария все солдаты и заложники должны были быть эвакуированы на военно-транспортных самолетах «Геркулес», опять-таки под прикрытием американских истребителей.

90 дней спутники-шпионы США наблюдали за отдаленным районом пустыни Дашт-э-Кавир. Именно здесь было решено организовать базу освобождения американских дипломатов в Тегеране. За все это время по дороге, ведущий из Кума в Мешхед проехали только два автомобиля.

Именно здесь должны были приземлиться шесть военно-транспортных самолетов С-130 с горючим, спецназом и оборудованием, необходимым для успешного завершения операции. Сюда с авианосца Nimitz в Персидском заливе должны были прилететь 8 вертолетов Sea Stallion, на которых американский десант будет переброшен в Тегеран.

Прежде чем приступить к этой операции, даже описание которой выглядит достаточно сложным делом, ЦРУ послали в Иран майора ВВС Джона Карни. Майор летел на легком шпионском самолете. Он должен был удостовериться, что почва в районе предполагаемой импровизированной взлетно-посадочной полосы достаточно тверда, и что С-130 не увязнут в песке.

Высадившись, Карни обозначил четырьмя инфракрасными датчиками квадрат, в котором должны были приземлиться самолеты. Датчики не были видны невооруженным глазом, но при подлете к заданному участку летчики могли включить их с помощью пульта дистанционного управления и увидеть их в приборах ночного видения. Карни тщательно проверил поле между датчиками, убедился, что почва достаточно тверда, и что посреди поля нет куч мусора и опасных ям. По его мнению, площадка была «практически идеально ровной». Пока Карни работал, мимо него проехали два иранских автомобиля. Никто его не заметил.

Карни успешно завершил миссию, вернулся вместе с образцами почвы на самолете ЦРУ в Оман, и затем сразу вылетел в Лондон. Привезенные им образцы были изучены и одобрены. Необычная активность иранских автомобилей в ту ночь, когда Карни готовил взлетное поле была объяснена как «аномалия», и забыта. Местоположение базы Desert One было окончательно одобрено.

Одновременно группа американских оперативников во главе с майором Диком Мидоузом проникла в Тегеран. Мидоуз играл роль ирландского бизнесмена, а его команда изображала «группу предпринимателей из ФРГ». Они проверили скрытые посадочные площадки в горах близ Тегерана, на которые должны были прибыть штурмовые группы «Дельта Форс» из пустыни непосредственно перед началом штурма здания американского посольства и иранского МИДа, где отдельно от других удерживался временный поверенный в делах США и сопровождавшие его лица. Они несколько дней и ночей наблюдали за порядком охраны здания посольства и остались довольны результатами. «Германские бизнесмены» ухитрились посетить здание МИДа, и, согласно их рекомендации, штурмовая группа для МИДа была значительно увеличена.

«Дельта Форс» на базе морской пехоты в Калифорнии, между тем, занимались бесконечной отработкой сложной миссии. Спецназовцам казалось, что они могут выполнить все необходимые стадии уже во сне. Стадион Амджадия, куда по плану должны были быть доставлены освобожденные заложники, находился через дорогу от американского посольства и был достаточно большим, чтобы оттуда могла взлетать авиатехника, необходимая для эвакуации.

Американцев поджимало время. Иранские ночи с наступлением весны становились все короче, отбирая у военных столь необходимые им ночные часы. В дипломатическом и моральном плане американское унижение достигло предела. В те времена была популярна следующая шутка о встрече Джимми Картера с духом легендарного президента-империалиста Теодора Рузвельта:

«Рузвельт спрашивает Картера: Джимми, рассказывай, как дела?

Картер: Ну вот, русские вторглись в Афганистан.

Рузвельт: Сколько ядерных бомб ты на них сбросил?

Картер: мы бойкотируем Олимпиаду.

Рузвельт: Что еще?

Картер: Иранцы захватили 53-х американских дипломатов в заложники в Тегеране.

Рузвельт: Что? Сколько бомбардировщиков бомбят Иран? Сколько дивизий ты послал?

Картер: Ни одной. Мы пытаемся использовать средства дипломатического сдерживания.

Рузвельт: Ага, следующая шутка, которую мне расскажут – Америка подарила Советам Панамский канал!».

Джимми Картер и его советники не могли адекватно воспринять Иран, по их мнению, Ираном теперь правили неадекватные люди. Иран раздирали внутренние конфликты – между исламистами и «левыми» движениями, между государством и вооруженными этническими милициями. На горизонте маячил Саддам с его территориальными претензиями, а соседний Афганистан только что оккупировали советские войска. В этих условиях, с точки зрения Картера, Бжезинского и любого рационального политика Ирану, независимо от идеологической и религиозной ориентации, необходимы были источники оружия и финансов – и альтернативы Америке не существовало. Несколько десятков американских заложников просто не стоили лобового столкновения с США, при отсутствии другого, сравнимого по мощи союзника.

Президент Банисадр пообещал Картеру, что заложников переведут в МИД, что породило кратковременную эйфорию в Белом Доме. Банисадр потребовал также, чтобы окончательную судьбу заложников решал меджлис – еще не выбранный и не созванный, и до того момента, когда это случится, Америка «должна воздерживаться от враждебных заявлений». Картер тихо согласился и с этим унизительным требованием.

Заложников, однако, в здание МИДа не перевели, что показывало силу аятолл и слабость правительства Ирана. Картер, по его собственному признанию, «чувствовал себя идиотом». Обман Банисадра стал последней каплей, переполнившей чашу терпения президента-мученика.

По решению администрации, дипломатические отношения с Ираном были, наконец, разорваны и иранские дипломаты высланы из Америки – включая тех, кто просил о политическом убежище.

Имам Хомейни прокомментировал разрыв дипотношений так: «Единственный достойный поступок, совершенный президентом Картером в пользу угнетенных народов».

Кратковременные и успешные экскурсии Джона Карни и Джима Мидоуз в Иран имели огромный резонанс в Вашингтоне. Секретные явки, районы сбора, грузовики для перевозки Дельта Форс и заложников были готовы.

Единственной альтернативой посылке спецназа в Тегеран, в военном отношении, была морская блокада Ирана и минирование его портов. И военные и дипломаты, однако, соглашались в том, что это не вернет Америке ее заложников – и если вернет, то только в гробах.

Картер и Бжезинский некоторое время поигрались с идеей ответного захвата иранских заложников на территории США, но быстро от нее отказались. Американцы боялись, что непредсказуемые аятоллы начнут расстреливать заложников. Никто не знал, как поступать с иранскими заложниками в этом случае. Бжезинский мрачно прокомментировал: «Они всегда могут вывалиться из вертолета в Красное море по дороге домой».

Командовать военной экспедицией по освобождению заложников был назначен создатель «Дельта Форс» полковник Бэквиз. Всю свою жизнь и всю свою карьеру он посвятил созданию этой элитной боевой группы. Годы тренировок и подготовки должны были увенчаться сложной и блестящей операцией, аналога которой не существовало в анналах военной истории. Бэквиз был вызван в Белый дом, где рассказал все подробности плана Картера. В конце разговора он сказал: «Господин президент, от имени моих людей, я надеюсь, что вы позволите нам сделать это».

Ночью 24 апреля 1980 года 8 вертолетов ждали под палубой авианосца. С-130 должны были вылететь из Вади Кена – заброшенной советской взлетно-посадочной полосы в Египте и приземлиться на острове Масирах, близ побережья Омана.

Америка потеряла восемь членов элитных сил и семь единиц боевой техники – даже до того, как вступила в прямой контакт с врагом. Рейд закончился авиакатастрофой в 320 км от цели.

Это было более чем просто фиаско. Руководители миссии еще слабо надеялись на то, что инцидент пройдет «незамеченным» и в ближайшие дни им будет дан второй шанс. Они не знали, что пилоты Sea Stallione не уничтожили и оставили на борту секретные документы, полностью описывающие все этапы экспедиции.

Государственный секретарь США С. Вэнс, выступавший против этого рейда, подал в отставку, и Картер назначил на этот пост сенатора Э. Маски из штата Мэн».

Сноска-2:

Из блога экс-посла Исламской Республики Иран в РФ Реза Саджади:

«Исфахан для иранцев – культурная столица, как Санкт-Петербург для россиян, недаром эти города стали побратимами.

Площадь Имама Хомейни – Нагше-Джахан («Половина мира»).

Некогда на этой площади располагался большой сад. В 1602 г. сад убрали, а площадь расширили и выстроили вокруг неё самые знаменитые ныне здания Исфахана – мечеть Имама, мечеть шейха Лотфоллы и дворец Али Капу. В длину площадь составляет 510 м, в ширину – 163 м, что делает Нагше-Джахан второй по величине исторической площадью в мире, после пекинской Тяньаньмынь. Некогда шах с балкона дворца наблюдал за тем, как придворные на конях играли в «чоуган» (иранский вариант поло). Сегодня же по площади, вокруг фонтанов, лошади катают туристов в экипажах. Все здания на Нагше-Джахан соединены двухэтажными крытыми галереями с арками, большую часть которых занимают лавочки знаменитого базара.

Мечеть Имама (или Шахская мечеть).

Шах Аббас задумал сделать свою столицу самым красивым и знаменитым городом мира – с лучшей из мечетей. Эта мечеть строилась 8 лет (1611 – 1619) и стала вершиной сефевидского зодчества. Великолепие красок (практически все поверхности покрыты расписанными вручную изразцами) и совершенство структуры здания не имеют себе равных. Над ним работали лучшие архитекторы, лучшие художники и лучшие каллиграфы своего времени. Комплекс мечети включает множество залов и два медресе.

Дворец Хашт-Бехешт («Восемь небес»).

Царский дворец Хашт-Бехешт, чьё строительство началось в 1660 г. при шахе Солеймане – один из лучших образцов зодчества эпохи поздних Сефевидов. В своё время чудесное архитектурное сооружение славилось великолепными росписями, каллиграфическими фризами, мозаикой из кусочков зеркал и позолотой. Увы, при Каджарах многое здесь было переделано и безвозвратно утеряно, – но и остатки былой роскоши радуют глаз. Небольшой дворец – идеальное воплощение персидского «садового павильона». Постарайтесь вообразить, как красив он был раньше, когда по мраморным желобам струилась вода, а вокруг били фонтаны, и распускались цветы.

Медресе Чахар-Баг.

Строительство этого роскошного комплекса завершилось в 1704 – 1714 г. – то был завершающий аккорд сефевидской архитектуры, во времена, когда сама династия практически перестала существовать. Он включал не только медресе и мечеть, но и караван-сарай с базаром, и тенистый сад. Для туристов медресе открывается всего раз в неделю, – не упустите случай насладиться признанным шедевром исламской архитектуры.

Исфаханские мосты.

Исфахан стоит на берегу Зайянде-руд, и эту реку пересекают 11 мостов (из них 5 – старинных, сефевидских времён). Обязательно следует увидеть мост Си-о-се-поль («33 арки»), который также называют мостом Аллаверди-хана, (и не забудьте заглянуть в чайхану под ним!). Любимый генерал шаха Аббаса I приказал возвести это сооружение в 1602 г., чтобы соединить две части главной улицы города под названием Чахар-Баг. Удивительно красив и мост Хаджу, созданный Аббасом II в 1650 г. Павильон в центре моста использовался специально для шахских увеселений. И Хаджу, и Си-о-се-поль – не только мосты, но и дамбы, контролирующие уровень воды в реке. Стоит также увидеть мост Поле-Чуби («Деревянный») с приятной чайханой и мост Поле-Шахрестан (XII в.) – старейший в Исфахане. Возле моста Си-о-се-поль летом можно покататься на катамаранах в виде лебедей.

Голубятни Исфахана.

Первые 10 – 12-метровые «голубиные башни» появились в окрестностях Исфахана в XIII – XIV вв., но большую их часть строили уже в XVII в. Большое количество голубей требовалось для сельского хозяйства: естественные удобрения были идеальны для выращивания вкуснейших дынь – гордости региона. Продуманная конструкция позволяла содержать в одной башне до 14 000 голубей, и все они чувствовали себя свободно и в безопасности. Архитекторы даже предусмотрели защиту птиц от змей и сделали голубятни сейсмоустойчивыми. После появления химических удобрений большая часть из 3 000 исфаханских голубиных башен пришла в негодность. Сохранилось не более 700 – большую группу башен можно увидеть в 10 км от Исфахана, в деревне Гаварт.

Соборная (Пятничная) мечеть (Месджеде-Джаме).

Мечеть, в которой мусульмане традиционно собираются по пятницам на общую молитву, всегда играла важнейшую роль в жизни города. Эта мечеть, пусть и не столь привлекательная, как сооружения на Нагше-Джахан, несомненно, является древнейшей в Исфахане, (старейшие части сооружения датируются 908 – 932 гг., новейшие – XVII в.,) и остаётся центром духовной жизни города. Здесь можно проследить за тем, как строились и украшались мечети на протяжении всей иранской истории – каждая эпоха оставила тут свой след: Буиды, Сельджуки, Ильханиды, Тимуриды, Сефевиды… Комплекс также включает медресе, караван-сарай, библиотеку. Общая площадь мечети составляет 21 000 кв. м. – это крупнейшая историческая и религиозная достопримечательность такого рода в Иране».

Сноска-3: