Текст книги "Тегеран-82. Начало"

Особняк старой миссии в ночи смотрелся зловеще, хоть фильм ужасов снимай. Темнота, висящая над ним, казалась еще более густой и черной, а тишина – еще более плотной.

– Бильярдная в низине, там собирается туман, – со знанием дела пояснил Серега. – А вороны сейчас спят.

И точно, именно это было особенно непривычно! Я не помнила случая, чтобы над старой бильярдной не каркали вороны! Наверное, там у них был дом, а по ночам они, видно, и впрямь ложились спать.

Мы решили подойти к нашему платану, для чего пришлось свернуть с аллеи в заросли. Трава была влажной от росы и казалась живой. В ней что-то шевелилось. Мне стало не по себе, но я не решалась об этом сказать, ведь все остальные храбро направлялись к дереву. До него оставалось еще метров 30, а за ним меж причудливых ветвей маячила желтая стена старой бильярдной, тускло поблескивая впадиной выбитого окна, словно улыбаясь щербатой челюстью.

В ночи даже наш платан выглядел каким-то чужим. А черная зияющая дыра в оконном проеме старой миссии, куда днем мы спокойно лазили, от подножья платана смотрелась еще более жутко. Мне даже почудилось, что при нашем приближении из нее ощутимо повеяло гнилью и плесенью, а треснутые рамы натужно заскрипели. Мне стало страшно.

– А слабо сейчас влезть в окно? – как-то сдавленно спросил Серега.

Я поняла, что жутковато не мне одной, и немного расслабилась.

И тут нечто огромное и черное с громким шелестом сорвалось с платана над нашими головами и взметнулось вперед и вверх прямо перед нашими лицами, едва не шаркнув крылом мне по носу. От размаха крыльев этого существа неподвижный ночной воздух содрогнулся, обдав нас теплым животным дыханием, с примесью чего-то зловонного.

Сердце ухнуло в пятки, и там же образовалась невиданная сила для мощного прыжка. Молнией я взвилась из влажной травы и бросилась наутек, не успев даже сообразить, что делаю.

Все происходило словно в тумане. Картинка восстановилась только на аллее, где я поняла, что бежим мы все вместе. Молча, сосредоточенно и очень быстро, как стая испуганных зверят. Как и в бытность привидениями на бимарестанской лестнице, не сговариваясь, но в одном направлении. Должно быть, спонтанное решение о побеге ко всем пришло одновременно.

Отдышались мы только у посольского бассейна. Тут было не страшно, и вдали виднелись фонари резиденции посла.

Меня тревожил только один вопрос: что это было? Но страшно было даже спросить. И, видно, не мне одной. Все мальчишки молча сопели, блестя в темноте круглыми от ужаса глазами.

– Это была летучая мышь, – вдруг ответил на наш немой вопрос Серега. – Почувствовали вонь? Это они так воняют. Отец говорил, что в Зарганде летучих мышей полно. А раньше мы их не встретили, потому что не шлялись по ночам.

Мне показалось, что наш вздох облегчения был слышен всему Зарганде! Конечно, летучая мышь! Она, конечно, тоже не самое приятное на свете создание, но хотя бы не потустороннее. И бояться ее можно обычно, как, к примеру, тараканов. Гадко, но не смертельно.

На лежаках посольского бассейна мы устроили привал и с аппетитом съели все то, что удалось стащить из дома – Лешкин апельсиновый кекс, Серегины конфеты, Максовы фисташки и мои крекеры.

– А куда бы ты ни за какие деньги сейчас не пошел? – спросил Леха Макса.

Все, даже взрослые, знали, что Макс очень любит денежки и подтрунивали над тем, как кропотливо он складирует риалы (иранская монета) в свою «шайтан-копилку» в виде рогатой головы черта, на затылке которого красовалась подпись: «От благодарных коллег». Шайтан-копилка была подарком Максову папе на 23 февраля от веселого коллектива бимарестантов, но Макс сразу же положил на нее глаз. А уже через месяц после того, как Макс ею завладел, шайтанская голова изрядно потяжелела от упавших в нее риалов. К деньгам Макс относился очень серьезно, поэтому перед тем, как ответить на вопрос Лехи, глубоко задумался.

– В бильярдную бы не полез, – наконец определился Макс. – И на «чертовку» бы не пошел. Мне там и днем как-то неприятно. Все остальное зависит от предложенной суммы.

– Ха! – отозвался Леха. – Да во все остальные места и бесплатно можно сходить! Больше нигде не страшно.

– Под английским забором страшно, – возразил Макс.

– Ничего там нет страшного! – не согласился Серега. – Инглиши ночью дрыхнут, как сурки. А все провокации у них днем.

Подкрепившись, мы прошлись вдоль посольских дач, стараясь держаться подальше от холма, где расположилась та самая «чертовка» с ее заброшенным бассейном, полуразрушенными дачами какой-то неведомой советской организации, которая давно съехала, и поросшим мхом фундаментом, оставшимся от легендарной «развратной» беседки.

Посольские тоже спали. Только самая крайняя, ближняя к «чертовке» дача на холме, одиноко мерцала тусклым светом. Оттуда доносились то ли приглушенные голоса, то ли тихая музыка.

– А кто там живет? – спросил меня Серега, как лучше знающую посольских.

– Дядька один, – ответила я. – То ли Иванов, то ли Петров, простая какая-то фамилия, но точно не помню. У него ни жены, ни детей, поэтому больше я про него ничего не знаю.

– Смелый какой дядька, – оценил Макс. – Не боится жить один на самом краю, дальше у него только «чертовка» и забор. А в заборе со стороны «чертовки», между прочим, есть пробоина. Там кладка сверху обвалилась, и если влезть сначала на ветку платана, а потом на уступ, можно легко перепрыгнуть.

– Это с нашей стороны, – резонно заметил Серега. – А со стороны улицы забор нормальный, я видел, когда с мамой в магазин ходил. С той стороны без стремянки не заберешься. А Иванову этому зачем через забор сигать, он и в ворота может выехать.

– И все равно ему страшновато, – не сдавался Макс. – Вон со светом спит и с музыкой!

– Ну, может, у него просто гости, – встала я на защиту товарища Иванова, заподозренного в трусости. – Подумаешь, пять утра! На день рождения доктора-кожи вообще два дня гуляли без перерыва.

Пока мы шли в сторону бимарестанских конюшен, стало потихоньку светать. Еще недавно густо-чернильная ночь превратилась сначала в плотную синюю дымку, а затем распалась на целый сонм рваных островков тьмы и света. Справа из-за гор поднималось пока еще не солнце, но уже его предчувствие в виде золотистых всполохов, бессовестно распарывающих строгое синее сукно предутреннего неба. Проснулись какие-то громкие птицы и завели такие экзотические трели, каких я никогда не слышала днем.

Наши бимарестанты все еще мирно спали. Мне удалось проникнуть в свою постель никем не замеченной. Не зря говорят, что предутренний сон – самый крепкий.

Наутро выяснилось, что я уснула так, что не слышала, как родители встали, собрались и уехали на работу. На столе на веранде мне оставили завтрак, прикрытый полотенцем – бутерброды с сыром и вареные яйца, в Зарганде мы покупали их каждый день, благо фермерский базар был совсем рядом.

Позавтракав, я вышла к бассейну. Мальчишки уже ждали меня там. Оказалось, всем удалось попасть домой, никого не разбудив. Приключение удалось, и мы договорились при случае его повторить.

– А возле бильярдной-то как страшно! – вспомнил Лешка с оттенком восхищения. – Вот бы в привидения там поиграть!

– Ага, это ты днем такой храбрый! – засмеялся Макс. – Но привидений при солнечном свете не бывает!

В этот день мы решили пойти к воротам встречать родителей. Бимарестанские мальчишки обычно к комендатуре не ходили, чтобы не сталкиваться с посольскими. Те, как было заведено годами, с двух часов дня заседали на скамейке в ожидании возвращения с работы своих родителей. В последнюю неделю я тоже к воротам не ходила: не хотела попадаться на глаза и на зубок к королеве и ее свите.

Но тут я поняла, что давно не видела Эльку, и подбила мальчишек наплевать на вредных посольских и все же сходить. Подумаешь, не обязательно садиться на «их» лавку, можно и возле тети Надиного домика посидеть, на маленькой скамеечке.

Если честно, мне очень хотелось увидеть Натика. Хотя бы мельком.

В тот раз и прозвенел третий, финальный, звонок, возвестивший о прекращении даже видимости дипломатических отношений между «больничными» и «дипами».

Когда мы пришли, на «посольской» лавке королевы и ее свиты еще не было, Натика тоже. Там сидели только Роман и Наташка, Маринкина подружка.

Наташка нам обрадовалась и рассказала, что ветрянка у Маринкиной младшей сестры не подтвердилась, она просто объелась клубники, вот ее и обсыпало.

Роман был старше меня года на три и всегда держался обособленно. Наша королева считала его зазнайкой и любителем поумничать на взрослые темы. Ника была уверена, что он подслушивает это у себя дома, а потом повторяет, чтобы казаться умнее других. Когда он присоединялся к нашей компании, то действительно все время рассуждал о каких-то общественно-значимых вопросах, в которых я ничего не понимала.

Обычно с этим Романом я только здоровалась, но никогда не разговаривала.

Мне казалось, что он смотрит сквозь меня и вовсе меня не замечает.

Но в этот раз почему-то заметил.

Возможно, потому что я была с бимарестанскими мальчишками, и мы все же осмелились присесть на «посольскую» лавку, пока не прибыло ее Величество.

– Привет! – любезно ответил Роман на наше приветствие и оглядел нас с головы до ног. – Как дела в конюшнях?

– Хорошо, ржем потихоньку, – ответила я за всех, пнув Серегу локтем в бок, чтобы он не заводился.

– А я вот не понимаю, – неторопливо продолжил Роман, вежливо улыбаясь. – Зачем вообще здесь нужна эта ваша больница?!

– Людей лечить, – коротко ответила я, предчувствуя неладное.

Мы с Серегой еще после первого случая обсудили, что обзываться на посольских нельзя, чтобы им не о чем было ябедничать. Но отпор давать нужно, вежливо и по существу вопроса. Сейчас я видела, что Серега закипает, как чайник, и ни о какой вежливости и речи идти не может. И я подавала ему всяческие знаки, чтобы он молчал, даже если от этого ему придется лопнуть от злости.

– Ну, людей могут и местные доктора лечить, – заявил Роман. – А вы только бюджет прожираете. Из-за вас вон конюшни пришлось под дачи переделать на посольские средства!

– А зачем нужен ваш никчемный банк? – отреагировала я, внутренне собираясь, чтобы не употребить ни одного бранного слова, на которое Роман может наябедничать.

В данном случае ругательством служило слово «банк», и с моей стороны это был дипломатический трюк, который Роман, правда, позже описывал как «гэбэшную провокацию».

Я упомянула советско-иранский банк, потому что неоднократно слышала, как сам Роман называет его «пятым колесом в советской колонии, который только доит бюджет». Умный мальчик говорил, что давно пора его расформировать, а я еще удивлялась, какое ему дело до какого-то банка?! И теперь об этом вспомнила.

– Дура, он же из номенклатуры! – прошипела мне в самое ухо Наташка.

– Из какой еще макулатуры? – не поняла я вполголоса. Но тут же громко продолжила:

– Ах, ну конечно, из макулатуры! Только человек со старой жеваной бумагой в голове может так рассуждать!

Что такое «номенклатура» я и впрямь не знала, но что папа Романа очень важная в посольстве шишка, знала прекрасно, как и все остальные. К «никчемному» банку он не имел ни малейшего отношения, я сказала это нарочно, чтобы отплатить Роману за его гадкие слова про наш бимарестан. Потому что ахиллесову пяту этого Романа все знали так же хорошо, как и его папу.

Роман очень кичился, что его папа представляет в посольстве ЦК КПСС и не уставал повторять, что пост его отца «по рангу равен послу». Он считал, что его отца обязаны знать все, от мала до велика. В общем, так оно и было, но в данном случае я нарочно и, судя по реакции, успешно изобразила, что понятия не имею, кто такой этот Роман вместе со своим папашей.

Вышло, как я и предполагала: честь банка, который он сам же и поносил, Роман отстаивать не стал. А вот то, что я смею не знать, кто его отец, повергло его в сначала в ступор, а затем в бешенство.

С минуту он молчал, а потом тихим злым голосом уточнил:

– Значит, ты считаешь, что я никчемыш из банка?! Что ж, верно батя говорил, что вы там считаете, что вам никто не указ, раз у вас руки по локоть в крови!

– Мы операции делаем, – ответила я, вспомнив Серегиного папу. – А в них только врач может указывать.

– Ха, операции она делает! – вдруг завизжал Роман каким-то девчоночьим голосом, прямо как у обиженной Ирки. – Не снимая погон, гэбэшное отродье!

Смысл его слов еще не дошел до меня, но слово «отродье» уже породило ответный гнев:

– Сам. Ты. Отродье. Банковское, – произнесла я отрывисто, чеканя слова, как делал наш Макс, когда хотел показать наивысшую степень презрения. – И руки у тебя не в крови, потому что сам ты по горло в дерьме!

Я вскочила с лавки, меня трясло.

– Пошли отсюда! – сказала я бимарестанским мальчишкам.

– И правильно, беги, детка, коробки с добром пакуй, и передай своим родителям, что вы уберетесь отсюда в 24 часа. Сейчас батя подъедет и сразу даст приказ.

Я пошла прочь, стараясь держать спину прямо и излучать ею непоколебимое достоинство и гордость, как учила в письмах моя бабушка. Бимарестанские мальчишки шли за мной. Сразу за поворотом, за которым Роман уже не мог видеть мою «гордую спину», я разревелась и помчалась бегом к нашему платану и обняла его теплый ствол.

Мальчишки пришли следом, но я прогнала их, сказав, что мне нужно побыть одной и подумать.

Я не чувствовала ни малейшего раскаяния. Все, что я испытывала в те минуты, вместо жилетки рыдая в нагретый на солнце ствол платана, это обиду и страх за своих родителей. И вспоминала все, что знала об этом уроде Романе и его «бате», чтобы оценить степень угрозы, из-за меня нависшей над нашей семьей.

Наша королева говорила, что с Романом, каким бы противным он ни был, отношения лучше не портить, ведь его отец – представитель в посольстве от ЦК КПСС по профсоюзной линии и от него во многом зависит, продлят ли сотруднику командировку или досрочно отправят восвояси. Именно папа Романа решает, соответствует ли каждый из наших родителей «моральному облику советского человека», для чего, по словам Ники, у папы Романа везде имеются «глаза и уши». Но со мной они и не потребовались, я высказала все прямо в лицо его сыну.

Еще Ника говорила, что папа Романа, хотя и не дипломат, но человек очень важный: собирает партвзносы и следит, чтобы сотрудники «не выходили за рамки советской морали». Это именно он выписывает в посольский клуб самые свежие фильмы и курирует концерты самодеятельности, чтобы в свободное время советские дипломаты репетировали, а не шастали по местным ресторанам и кабаре. Правда, по словам королевы, после исламской революции работы у папы Романа существенно поубавилось, ибо исламская мораль не сильно противоречила советской. И даже ходили слухи, что его самого хотят отправить в Союз. Что было бы хорошо, потому что многим он успел насолить, и в посольстве его одни боятся, а другие ненавидят.

Вспомнила я и самого папу Романа. Лично мне этот импозантный мужчина в дорогом костюме никогда ничего плохого не делал, а как-то раз даже назвал «куколкой». Но наш госпиталь в обиду я не дала бы даже ему, не говоря уж о его сыночке.

Если моих родителей из-за меня вышлют, они никогда мне этого не простят! Но какого черта этот сынок говорит гадости про наш госпиталь и про моего папу?! Раз его отец такой важный и умный, что же он ему не объяснил, что так нельзя?! Мне же втолковали, что работу родителей, своих или чужих, ни с кем обсуждать не следует! И я первая не начинала. А этому Роману все можно, что ли?!

Я не хотела идти домой, пока не приведу чувства в равновесие. Хотя знала, что мои, скорее всего, уже дома и ждут меня к обеду.

Тут, откуда ни возьмись, у платана появился Натик. Сердце мое екнуло.

Он обнял меня за плечи и сказал:

– Он просто дурак и все! Забудь и ничего не бойся! Он не посмеет рассказать своему папаше, потому что начал первый!

– А откуда ты уже знаешь? – спросила я, утирая остатки слез. – Роман ходит и всем рассказывает?

– Ничего он не рассказывает, потому что в этой ситуации выглядит дерьмом, – улыбнулся Натик. – А ты хорошо его уела! Я просто ваших мальчишек встретил и они мне рассказали, что случилось, и что ты здесь.

Натик снова проводил меня до самой конюшни. Но на сей раз средь бела дня. Навстречу нам попалась Оля, едущая от ворот в машине своего папы. Я подумала, что этим вечером королевской свите уж точно будет, что обсудить.

Мне было очень приятно, что Натик пришел меня поддержать. Но скандала я ждала все равно. От тревоги у меня даже разболелась голова и поднялась температура.

После обеда, когда мама уже установила, что у меня 38 и 2, и объявила постельный режим, я не выдержала и призналась во всем папе. Пересказала всю нашу стычку с Романом, ничего не приукрашая и не смягчая. Ни его слова, ни свои. Как только последнее слово истории было сказано, у меня словно гора свалилась с плеч, хотя папа еще не успел ничего ответить. Я подумала: а теперь будь что будет, мне все равно!

– Я же тебе рассказывал об индейской мудрости, – сказал папа. – Забыла?

– Забыла, – признала я.

– У североамериканских индейцев принято: если кто-то говорит им гадость, в первый раз они отвечают: «Я тебя не слышу!». А знаешь, зачем?

– Зачем?

– Потому что, если индеец услышал гадость, то, согласно обычаям, он должен выхватить мачете и убить обидчика. А говоря «я тебя не слышу», он показывает, что пока настроен миролюбиво, но если обидчик станет продолжать, то ему придется его убить.

– А обидчик это понимает? – уточнила я.

– Конечно, – заверил меня папа. – Сама попробуй как-нибудь. А насчет нашего госпиталя, даже не волнуйся: все и без тебя знают, что он сам себя окупает, сам себя содержит, а еще и посольству помогает в трудную минуту. Если этот парень все же наябедничает, я уверен, что сам же и получит от своего отца. А ты просто больше с ним не связывайся.

Я мигом выздоровела. Но мама не понимала, куда делась моя температура, это противоречило ее медицинским познаниям, поэтому гулять меня она все равно не отпустила.

Вечером ко мне зашла Элька. Она уже была в курсе случившегося, ей рассказал Натик, а еще передал через нее мне привет. Жизнь налаживалась с каждой минутой.

Мои родители ушли в гости куда-то на посольские дачи, а мы с Элькой остались пить чай на моей веранде. Я пообещала маме этим вечером никуда не ходить.

Я рассказала подружке, как мне сразу полегчало, когда я поделилась своей бедой с папой. И как долго мучилась насчет этой дурацкой Никиной анкеты, потому что поделиться не могла.

Элька задумчиво слушала меня, а потом вдруг сказала:

– Я тоже хочу поделиться. Надоело одной все время об этом думать.

– Давай! – сказала я, подозревая, что ее тоже обидел Роман. Или она тоже влюбилась в Натика. Второе было бы хуже. Роман нам теперь не страшен, мы его не слышим, а вот делить парня с лучшей подругой – последнее дело!

– Помнишь первые раунды автопряток? – неожиданно спросила Элька. – Когда еще мы не догадались, что в собственных машинах нас быстрее найдут?

– Ну да, помню, – согласилась я.

– Я решила спрятаться в машине отца, подкралась, засунула руку, подняла кнопку, открыла заднюю дверь, – перечисляла Элька, глядя куда-то в сторону. – А там мой отец и эта дура, Викусик. Не знаю, что они там делали, но юбка у нее была задрана юбка чуть ли не до головы.

Я обомлела. И не знала, что говорят в таких случаях. Утешают, соболезнуют или возмущаются?

Элька тоже молчала, ждала моей реакции.

– Они тебя видели? – наконец спросила я.

– Наверное, – ответила Элька как-то равнодушно. —Раз я их видела, то и они меня тоже. Но я ничего не сказала, сразу захлопнула дверь и убежала.

– А дома что?

– Ну, с отцом мы только на следующий день увиделись. Он как-то странно на меня смотрел, будто хотел что-то сказать. Но я сделала вид, что не замечаю. Небось, боялся, что я матери расскажу. Но я не стала, зачем мне скандалы в доме?! Сейчас мать с отцом между собой почти не разговаривают, зато мирно. А так будут орать.

– Но они же любят друг друга? – неуверенно предположила я.

– Не знаю, – ответила Элька презрительно. – Наверное, любили, когда нас с братом делали. А теперь нас растят. Мать, конечно, сама виновата, всю зиму и весну в Москве просидела, у брата, видите ли, выпускной класс! Вот и получила Викусика! Ненавижу ее!

– Кого? – совсем запуталась я.

– Викусика, конечно, не мать же! – в сердцах ответила подружка. – Она посольская секретарша, не так давно приехала. Правильно Ника говорит: на этих мидовских курсах только за чужими мужьями и учат бегать.

– Но раз она секретарша, дача ей не положена, что она делает в Зарганде? – удивилась я.

– А у нее здесь подружка, – ответила Элька. – Жена молодого «дипа», небось вместе на прошмандовских курсах учились. Она к ней приезжает каждую пятницу.

Я вдруг вспомнила, что еще до переезда в Зарганде видела дядю Толю, Элькиного папу, с какой-то девушкой. Он представил ее «новым секретарем посла» и сказала, что «посвящает ее в курс дела». Хотя в этот момент они, как и я, загорали у посольского бассейна. Точно, и он называл ее Викусиком!

Эльке я решила об этом не говорить, сейчас от этого уже не было никакого толку. Но эта тощая, крашеная и манерная Викусик прямо всплыла перед моими глазами!

Потом я вспомнила Элькину маму тетю Аллу, добрую женщину с грустными карими глазами, которая всегда, когда приезжала, очень переживала, что старший Элькин брат-подросток остается один в Москве. Дальше мне отчего-то вспомнилась внезапно уехавшая тетя Таня, из-за отъезда которой закончил существование наш балетный кружок. И тетя Тамара, которая все это лето ходила грустная… Затем я решила отвлечь Эльку от неприятных мыслей рассказом о нашей недавней ночной вылазке – и тут у меня созрел план!

В последующие пятницы в Зарганде стали происходить странные вещи. Каждый раз вечером и недалеко от старой бильярдной.

В первую пятницу, в начале одиннадцатого вечера, когда уже было очень темно, две посольские дамы, прогуливаясь по аллее, увидели привидение. Они уверяли, что оно выскочило откуда-то из недр старой миссии и, угрожающе подвывая, гналось за ними до самой резиденции посла, где они пытались спрятаться.

Одна дама была дачницей, женой дипломата, а вторая – ее подругой. Все трое приехали относительно недавно и еще не перестали отмечать приезд. Молодую пару, проводящую лето в Зарганде, остальные еще кое-как знали, а вот их гостью, приехавшую из городской резиденции, почти никто не знал. А советский человек малознакомым людям не доверяет, особенно, за рубежом. Поэтому россказни дамочек все желающие послушали, но про себя решили, что, скорее всего, они перебрали со спиртным. Тем более, в ту пятницу на их даче как раз жарили шашлыки.

«Что-то белое, несущееся по воздуху» в тот вечер вроде бы видела и компания посольских детей, сидевшая в летнем кинотеатре, откуда открывался отличный вид на аллею. Сначала они решили, что это привидение. Но после того, как самый храбрый из них – Натик – пустился в погоню за призраком, уже не были в этом уверены. Вернувшись, Натик сказал, что им померещилось: это была просто девочка в белом платье и на велосипеде.

Ровно через неделю, в том же месте и примерно в тот же час, и снова после дачной вечеринки, на ту же парочку с дерева упало нечто, что они назвали «белым коконом в человеческий рост с зубами». В этот раз, кроме обеих дамочек, явления этого не видел никто. Но их снова с интересом выслушали.

А на следующий день уже все Зарганде жужжало, что у некоторых «от тегеранской жары и сухого закона» случаются видения, и вообще надо бы получше проверять людей на психическое здоровье перед тем, как отправлять их работать за границу. Тем более, молодых, которые едут в свою первую командировку. И даже бимарестанты оказались в курсе «привидений и коконов», потому что нашей тете Любе, доктору-психу, позвонил расстроенный муж «дачницы с видениями» и попросил дать его жене справку, что у нее все в порядке с головой, пока его не выслали в Союз.

И только семь человек во всем Зарганде точно знали, что это было.

Вернее, сначала нас было шестеро.

Тогда, сидя с Элькой на веранде, я вспомнила, как страшно в темноте у бильярдной, и как близко это место к аллее, по которой все прогуливаются. А так же, как глупо выглядела тетя Тамара, когда, как фрекен Бок на телевидении, доказывала, что видела «самое настоящее привидение». И, благо опыт у нас уже был, предложила Эльке на сей раз превратить в «фрекен Бок» ненавистного Викусика. Элька с радостью согласилась. Все веселее, чем просто тихо ее ненавидеть.

В затею мы, разумеется, посвятили моих четверых бимарестанских друзей. И, само собой, они согласились помочь. Только решили, что в этот раз привидение должно быть одиноким, чтобы численность призраков случайно не вызвала каких-либо ассоциаций у тети Тамары или моей мамы, если слухи о потусторонних явлениях дойдут и до них.

Привидением вызвалась быть я. По той простой причине, что в отличие от Эльки, Викусик не знала меня в лицо, да и я не испытывала к ней ничего личного, а так всегда проще. А подвергать опасности мальчишек, которые вообще не причем, я считала неправильным. Вполне достаточно того, что они помогут осуществить техническую подготовку.

Таким образом, в случае «курощения» Викусика простыни было достаточно одной. Но попробовать добыть ее поручили всем шестерым, чтобы наверняка. Удивительным образом это удалось всем, и мы стали счастливыми обладателями шести белейших простыней, которые запрятали в старой бильярдной, под полусгнившим валиком древнего дивана. От него простыни очень кстати провоняли болотной тухлятиной, как и должно пахнуть настоящее привидение.

На самом деле, дамочки не сильно преувеличивали: я и впрямь, грозно воя, гнала их до самой виллы посла. Но на обратном пути случилось еще кое-что. Когда гадкая Викусик вместе со своей подружкой уже скрылась за калиткой посольской резиденции и защелкнула за собой задвижку калитки, мне надо было возвращаться назад, в наш штаб в бильярдной. Свернуть простыню и идти с ней подмышкой было как-то глупо, и назад я побежала тоже в образе привидения, только на сей раз молча.

Когда я была уже почти у цели, бесшумно проносясь по аллее в сторону старой миссии, со стороны летнего кинотеатра раздался женский визг. Видно, меня – то есть, привидение – заметила королева и ее свита. В тот же момент от темной массы кустов вокруг зрительного зала отделилась фигура, лихо перепрыгнула через ограду и ринулась в мою сторону. Неслась она стремительно, огромными прыжками, по движениям и спортивному силуэту я поняла, что это Натик.

Но даже его я не могла привести в наш штаб. Поэтому изо всех сил помчалась на бимарестанскую территорию, где могла чувствовать себя увереннее. По-моему, я не бежала так, даже спасаясь от летучей мыши! Мои ноги едва касались земли, но я их не чуяла, и веса тела тоже. Даже простыня каким-то образом не путалась в ногах, я и впрямь будто летела по воздуху, а белые фалды порхали следом, не оставляя сомнений, что я самое настоящее привидение, дикое, но симпатичное.

Но все же он меня нагнал. Прямо возле бимарестанского бассейна, за ограду которого я шмыгнула, зная, что в это время там никого нет. Он настиг меня прямо у кромки воды, схватил за плечи и с силой развернул к себе. Простыня упала к моим ногам.

– Ты??? – ошарашенно спросил Натик.

– Я, – призналась я, спорить все равно было бесполезно. И я еще не отдышалась.

С минуту мы стояли друг против друга, в свете одинокого фонаря у прыжковой вышки, он держал меня за плечи и смотрел прямо в глаза. Герои фильмов в этот момент целуются, но, наверное, я была слишком маленького роста и едва доходила ему до середины груди. Может, ему неохота было наклоняться?! Иначе даже не знаю, почему Натик меня не поцеловал. Я бы могла встать на цыпочки, если бы он попросил.

Но он не попросил, и мне это было очень жаль. Жаль, что он не захотел, и что вообще я еще ни разу не целовалась. А все посольские девчонки и даже Элька уже пробовали, они сами рассказывали. Правда, не у нас в Тегеране, а в Москве.

– Я никому не скажу, – вот и все, что сказал мне Натик.

Но я как-то сразу поняла, что он действительно меня не выдаст. Ни в том, что привидение – это я, ни в чем-либо другом. Он надежный, сильный и никогда не предает тех, к кому хорошо относится. А ко мне он относится хорошо.

Хотя, конечно, лучше бы было еще и поцеловаться.

Когда я почувствовала, что доверяю Натику, даже попросила его взять мою простыню и отнести ее ребятам в штаб, чтобы они положили ее под валик дивана вместе с остальными.

Натик простыню отнес и слово сдержал: вернувшись к Никиной компании в летний кинотеатр, убедил всех, что привидение им почудилось.

А в следующую пятницу мы даже допустили Натика к подготовке очередного «курощения и низведения» противного Викусика.

То, что эти не начитанные тети назвали «белым коконом в человеческий рост с зубами» на самом деле было мумией по имени Мамочка, известной всем, кто в своей жизни прочитал хотя бы про Карлсона. Тем, кто читал книжку, изготовить Мамочку, а уж тем более, узнать ее в лицо, было совсем не сложно. Впрочем, если бы Викусик читала «Карлсона, который живет на крыше», она вряд ли стала бы гулять с папой Эльки. Там же черным по белому написано, что проказы хороши, пока от них никому нет вреда, не в счет только домомучительница и квартирные воры. «Мамочкой» Малыш и Карлсон отпугивали воров, и мы занялись примерно тем же.

Кстати, без Натика наша Мамочка не вышла бы такой роскошной. Сначала мы хотели просто скатать наши шесть простыней в рулон и перевязать их веревкой, как младенца. Но Натик сказал, что такой худой Мамочкой никого не впечатлишь, и предложил обмотать простынями валик старого дивана в бильярдной, под которым мы хранили свой реквизит. Валик был как раз узкий, очень длинный и очень кстати отвратительно вонял сыростью.

Мы запеленали его, как младенца, соорудив круглое утолщение с того конца, где у нашей мумии была голова. Крепко перевязали бечевкой, так, что у Мамочки появилась талия и другие выпуклости – не хуже, чем у Барби на Никиных наклейках – и намалевали ей черным фломастером устрашающие пустые глазницы.

Наша Мамочка получилась фигуристой, высокой, даже выше Натика, но все же, по общему признанию, вид у нее был недостаточно злобный. Чего-то ей не хватало.

– Она такая милая, я прямо сейчас влюблюсь в нее! – говорил Натик, держа ее за талию и вальсируя с ней по темной парадной зале старой миссии под наш дружный хохот.

Тут я вспомнила, что у нашего доктора-зуба на даче стоит потрясающая пепельница из вставной челюсти, вернее, даже нескольких. Он соорудил ее сам из старых зубных протезов, прикрутив их проволокой к ушкам старой кофейной турки без ручки. Всем гостям, которые восхищались или ужасались его пепельницей, дядя Аркадий заявлял, что это символ его гостеприимного дома.