Текст книги "Ожог от зеркала"

Глава 40

Наутро резко похолодало, и пошёл снег.

Погода ухудшалась с каждым часом. Ни о каком уходе от рыбаков уже не могло идти и речи. Перемена была настолько внезапной, что Тарас заподозрил бы неладное, если б не аксиома – знай ведуны или валчи точное местонахождение беглецов, не в снежки бы играли, а просто размазали б вместе с деревней. Тем более что путей отхода с этих пока ещё плохо промёрзших болот практически не было.

Север и отсутствие климатических башен – избалованные столичные жители отвыкли от столь резких перепадов, а местным рыбакам они были не в диковинку. И школяры, и даже лесные разбойники вознесли жертвы Сварогу за то, что оказались хоть в какой-то деревушке. Печь и крыша над головой давали возможность переждать холода с относительным комфортом. Но о движении к смоленской границе пришлось забыть.

Зато стало понятно, почему сюда так редко забредают люди.

Климат, насекомые, болота, а для самых настойчивых деревня людоедов – всё это вместе могло остудить любое любопытство.

Поводов для тревоги у беглецов было предостаточно. Магическая сеть и методичное прочёсывание – а подобные действия властей несложно было предвидеть – ограничивали время спокойной зимовки до минимума. Несмотря на все меры маскировки, их могли обнаружить в любой день. Некоторую надежду давало то, что один из стрелков над деревней уже снижался. Но поскольку во дворах в этот момент практически никого не было, а свежий снег замёл все следы банды, это снижение давало шанс как раз на то, что они проскочили в уже просмотренный, чистый квадрат. Во всяком случае, и Хвощ, и Тарас сошлись на том, что дёргаться не следует. Следующие сутки прошли напряженно, но затем нервы чуточку отпустило.

Почему их атаковал незнакомый Тарасу валч, оставалось загадкой. Судя по его действиям, это вообще был одиночка. Чутьё подсказывало школярам, что он как-то связан с парой, зомбировавшей Тараса, но эти два красавца, хвала Сварогу, пока не появлялись. Здесь можно было строить самые разные предположения, чем и занимались по вечерам школяры, но логических цепочек не получалось. Да ещё и пропавшие – для соседней деревни – девки. Оставалось надеяться, что этих бедолаг будут искать, когда уляжется метель, или вообще спишут на деревню людоедов.

В любом случае, как только погода позволит, надо было уходить.

Но пока буран расходился всё круче. А зондирование «удачи на отход» отзванивало прямо-таки могильным холодом.

И всё-таки лагерь разбойников сворачивался. Не быстро, а так, загодя. Чтобы потом, ежели что, как можно скорее подняться.

С двух сторон можно было подойти к рыбацкой деревушке, с двух сторон стояли посты, по два разбойничка в каждом, в тёплых, обшитых светлой тканью тулупах. Муха следил за небом. В этой синекуре реальной работы не было, пацанчик просто валялся на одном из чердаков. Пока всё было спокойно. Ладили сани, запасались сушёной рыбой, проверяли обувь и лыжи, чинили прорвавшийся палаточный полог... Из кособоких рыбачьих хижин извлекалось то, что могло понадобиться в пути. За всё взятое Хвощ обещал заплатить. Стоило это барахло совсем недорого, а в пути было нелишним. Разбойники рангом пониже суетливо перемещались по мощённым жердями проулкам, а самые авторитетные счастливчики продолжали греться на печи. Никита и Тарас собирали летающие лодки – их на крайний случай решено было транспортировать в готовом виде, для чего пришлось приспосабливать отдельную телегу. Теоретически сборку можно было сделать за час, но без сноровки, ошибаясь в похожих деталях, они провозились целый день. Хотя лодки всё-таки сложили как должно, Ярославу приготовили закрытые носилки. Весталки надеялись, что его можно будет перевозить в телеге, но пока что... Четверо рыбаков, наслушавшись пьяной похвальбы и насмотревшись на серебро разбойников, решили присоединиться к банде. Трое из них были довольно крепкими мужиками, а четвёртый, совсем замухрышка, еле тащил свой мешок. Хвощ принял всех, но объяснил, что панькаться никто не будет. Рыбаки, по сути своей почти бродяги, с охотой уходили от болотной жизни. Лишь у одного из них где-то в дальнем селе была жена, остальные бичевали в одиночку. Когда новички узнали, что через месяц «испытательного срока» им начнут платить по серебряному ногтю в неделю – в банде сейчас была очень неплохая казна, – то просто пришли в восторг. На местной рыбе можно было только прокормиться.

Холод стоял такой, что снег под ногами не хрустел, а поскрипывал. В сочетании с метелью и сильным ветром погодка получалась лютой. Но вроде постепенно пошло на убыль.

Очень вовремя они попали в деревню. У костров, даже с магией, сейчас было бы тяжело.

– Посмотри, у меня губа треснула. – Пушистый озабоченно разглядывал лицо в маленьком зеркале, поворачивая голову то одной, то другой стороной.

– Это от огня, что ли? – посочувствовал Флейта.

– Нет. Это само как-то треснуло. – Огненная плюха валча лишь обожгла Пушистому лоб и щёки, да с одной стороны выгорела бровь. Волос на голове разбойника ещё поубавилось.

– Жрать надо меньше. Вон, рожа в зеркало не помещается.

– Тю на тебя, баран. Это от ветра. Или простудился. Рыбьим жиром надо смазать.

– Это от жрачки. Столько жрать – любая харя треснет. Просто началось с губы, – заржал Флейта.

– Надо смазать рыбьим жиром. И пройдёт, – обиделся Пушистый. – А ты, дурак, понял?

– Почему это я дурак? – задал резонный вопрос Флейта. – Потому что ты жрёшь?

– Потому что дурак, – объяснил Пушистый. – Не знаешь ничего.

– И чего это я не знаю? – чуть придвинулся Флейта.

Пушистый попятился. Треснувшая губа могла ещё больше пострадать.

– Ничего не знаешь, – примиряюще сказал он. – Вообще ни хрена.

– А ну давай спроси чего-нибудь, – решил протестироваться Флейта. – Если знаю, тебе шелобан.

– Почему свиное сало есть, а рыбьего сала нет? – нашёлся Пушистый. – Только жир.

– Есть, есть... Тебе бы всё съесть.

– Нет, правда. Мясо же и там, и там.

– И вопросы все насчет пожрать. Потому что у свиньи нету чешуи.

– Ну и что?

– Ну и то. Давай другое спрашивай. Это глупый вопрос.

– Ладно, – задумался Пушистый. Потом хлопнул себя по щеке: – Куда зимой нормальные слепни деваются? Не эти уроды.

– Куда. Туда. По кустам пройдись, они там и сидят. Остеклени бельмы, – заржал Флейта и вышел из комнаты.

– Вот и видно, что не знаешь ни хрена, – тихо сказал вслед Пушистый.

Уля восхищенно разглядывала лодки. Конструкция была изящной – необычной, но в ней ощущалась гармония. Уле даже почудилось, что рядом с лодками играет музыка. Она прислушалась, стараясь разобрать мелодию, и вроде что-то уловила, какие-то колокольцы на самом пороге слуха, но потом поняла, что всё это морок. Лодки не умели петь. Зато они летали.

Два тюка каучуковой непромокаемой мешковины с заплечными лямками. Два человека для переноски. Свист, пожалуй, и один бы упёр. И пожалуйста – скрепили сотню деталей, проложили, где надо, пузырчатой тканью, заложили в движитель зёрна, залили воды...

Чудо.

Рядом сидел усталый Никита. Уле сразу понравился молодой высокий школяр – она не хотела признаваться в слабости, но, возможно, не будь среди разбойников Никиты, она никуда бы не пошла. Да, становиться жертвой не хотелось, но есть чувство долга... И до алтаря ей оставалось ещё десять лет.

– Извините, Никита, можно вас спросить?

– Да, конечно. – Школяр приподнялся. Разговаривать с девушкой сидя он, видимо, не мог.

– Я никогда не понимала, отчего летают такие лодки. Вы могли бы объяснить?

– Так я деталей не знаю. Только общие принципы.

– Мне как раз это и нужно.

– Хорошо. – Никита погладил полосатую ткань обивки. – А с гондолами у вас вопросов не существует?

– Нет. Там всё просто. Огромный баллон, горячий воздух или водород. Газ поднимается вверх и тянет за собой всю конструкцию. Магия только задаёт движение. В смысле, локальный ветер. Но здесь же нет баллонов.

– Ну, я бы так не сказал. Стабилизирующие всё-таки есть.

– Да, конечно, – поправилась Уля. – Но не они поднимают лодку.

– Не они, – согласился Никита. – Конструкцию поднимает движитель. – Школяр показал рукой на небольшую чёрную коробку. Она была кубической формы, высотой с локоть, и в ней плавали мягкие голубые огоньки.

– И как оно взлетает?

– Вас интересует конкретика?

– Да.

– Уля, даже декан Колледжа не знает конкретные составляющие и струнные растяжки по каждому артефакту. Для того чтобы ими пользоваться, не нужно знать каждую мелочь. Вы же не будете разбирать механические часы, чтобы понять, как двигаются стрелки.

– Ну а в общих чертах?

– В общих чертах эта одна из самых сильных струн – струна жизни. Причём зарождающейся жизни. Энергия проросшего зерна. Энергия, способная раскалывать камни. Но здесь она направлена в облегчающее поле – вес предметов внутри лодочного контура уменьшается в несколько раз. Если, конечно, зерна пролить как должно. Там каплями надо, и состав очень точный. А направляющий газ в баллонах обеспечивает подъём и движение.

– Всё равно не понимаю. Зерно растёт, а лодка летит. Какая тут связь?

– А с чего вы взяли, что это так вот, в двух словах, можно объяснить? Магия лодки сложная и дорогая, она отлаживается на ступенчатых артефактах, её, по-моему, только в двух студиях ваяют. А перевод роста в движение... Конь копытами ступает, колёса крутятся, телега едет. Или – порох горит, снаряд выталкивается.

– Это как раз просто. – Уля вдруг поправила ему волосы. Никита сбился.

– Не так уж просто. Хотя проще, конечно. Потому и придумали давным-давно. А лодки эти всего тридцать лет летают. И мы ведь до сих пор не понимаем, почему зерно вдруг начинает разбухать, расти, плодоносить и порождает дюжину таких же зёрен. Использовать это мы умеем, а понять толком – нет. А в лодке эта сила определённым образом проецируется и направляется вверх. Зерно, правда, однозначно погибает. Идёт в отходы.

– И много зерна нужно, чтобы лодка взлетела?

– На одной горсти можно пролететь от Твери до Ревеля. Только замачивать надо правильно, а то сядешь где-нибудь по дороге, выдохнется всё.

– Здорово. Лошадь на одной горсти только версту пройдет.

– Зато лошадь ещё себя поддерживает, живую массу строит. А лодка только движется, вся энергия без остатка перегорает. Что-то я увлекся.

– Нет, здорово. Вы интересно говорите. Вас слушать приятно.

– Просто вокруг банда. Вы мата наслушались.

– В башне так тоже никто не говорил. – Девушка откровенно ему улыбалась. Будучи весталкой, она не умела сдерживать эмоции.

Никита смутился.

– Ну, тогда спасибо. На добром слове.

Он кивнул весталке и ушёл в дом. Уля щелкнула на щеке отмороженного слепня.

Пострадавших от бандитов женщин перевели из погреба в тёплый чулан. В этом доме ночевали школяры, но на всякий случай несчастных всё-таки заперли. Еду и одеяла им предоставили в избытке, бежать по такой погоде возможности не было, но, как говорится, от греха подальше.

За окнами выла метель. Печи топили почти не переставая. Никаких стрелков по такой погоде, понятно, опасаться не приходилось.

Тарас, поигрывая чёрными ногтями на изувеченных когда-то пальцах, сидел в темноте на сеновале и сквозь маленькое оконце смотрел на кладбище.

В деревню вползала темнота.

Глава 41

– Зови Тараса. Спать невозможно.

Шершавый смачно хлопнул себя по шее и счистил с пальцев раздавленную тварь.

– Пусть отдохнет. Он вчера умаялся.

Флейта ещё какое-то время кряхтел, ворочаясь. Время от времени он резво хватал жужжащий воздух.

– Хрен там отдохнет, – злобно простонал разведчик. – Он там, понимаешь, отдыхает, а мы тут, понимаешь, должны маяться. Я уже сотню этих тварей перебил, а их меньше не становится.

Задремавший уже мечник снова открыл глаза.

– А ты у нас, наверное, герцог. С головой укройся, ваша светлость. Всего и делов. Как с комарами-то спишь?

– К комарам я привык, – объяснил Флейта. Чуть подождал, заманивая, и удачно хлопнул себя по подбородку, размазав по коже насекомое. На пальцах остался красный след. – А с головой укрываться я не люблю, слышно плохо. И чего мы должны мучиться, если рядом спит школяр? Ему три слова сказать.

– И кто этих тварей напустил? – поддержал разведчика Пушистый. – Все ж вроде закрыто.

Шершавый молча махнул рукой, поймав звенящего слепня на лету, и провел двумя ладонями, «в стирку» разминая крохотное тельце. Затем перевернулся на другой бок, собираясь спать дальше. Но Флейта не унимался.

– Ты хоть бьешь их там или нет? Или они все ко мне летят? Сколько ж... – Он шумно заерзал, вздыхая. – Я их уже полторы сотни убил. А ты сколько?

– Я с десяток ранил, – сонно пробурчал мечник.

– Хвощ да Свист хорошо устроились, – проворчал Флейта, накрываясь всё-таки с головой. Для дыхания он проделал вниз крохотную дырочку. – Дрыхнут сейчас...

Главарь банды спал в соседней со школярами комнате. Вскоре, однако, усталость взяла свое. К утру и без того широкоскулый Флейта распух и всё время почесывался. Ночью его угораздило раскрыться.

– Чего меня не разбудили? – спросил утром Тарас, глядя на измученное лицо разведчика. Шершавый выглядел как огурец. Пушистый тоже не изменился.

– Ну, ты это... – примирительно сказал Флейта, – сегодня про нас не забудь. Уж больно много их слетелось.

Тарас кивнул.

Уже выходя, он подозрительно посмотрел на Варьку. Та оттопырила губки и подкатила вверх глаза. Мол, я тут ни при чём.

– Ты что, к ним вчера всех слепней отвела? – тихо спросил школяр.

– К Флейте. На запах пота, – так же тихо ответила Варька.

– Понятно, – кивнул Тарас. – А то метель вроде... Ну, ты хоть больше так не делай.

– Ему полезно. Кобелина.

Тарас усмехнулся.

– Не надо, Варя. Догадается.

– Не буду, – пообещала Варька. – Я ему что-нибудь другое придумаю.

* * *

Тарас шарил в пазушном конверте, что сворачивал пространство один к четырем – как раз помещалась дюжина хронов и проектор. Это он вообще никогда с тела не снимал, специальной веревочкой провязанный конверт, даже мылся с ним. Это вся школа, все его четыре года, все его... Вот.

На шестиграннике стояла надпись «Проникновение, лодки». Третья сверху, отлично. Записал тогда все-таки. Записал.

Школяр внимательно просмотрел лекцию. Кое-что он помнил. Кожный покров прокалывался зернами гречихи. Годились любые злаки, но гречиха подходила больше всего. Затем работал принцип, аналогичный поверхностному натяжению воды, прокалывалась «поверхностная пленка». Третий глаз, район пупка и ладони. Четыре зерна, причем в идеале они вообще должны разбухнуть, пустить ростки под кожу. Растущие зерна. Имплантат растущей плоти. Временный, конечно, проникновение в проникающего. Сложновато.

Из башни сырец взяли, но его надолго не хватит. Каждый лунный месяц надо свежие зёрна проливать, иначе как взлетишь, так и брякнешься. Так, гречиха...

Он позвал Никиту. У цветного этой лекции не оказалось, они всегда старались хронировать разные. Посидели два часа, и вроде бы удалось разобраться.

А вот насколько эффективно запустится движитель, этого заранее не скажешь. Пробовать магию сейчас не стоило. Сетка ведунов сразу среагирует, и, пока возможно, надо обходиться лошадьми.

– Тараса позови... Или весталок...

– Да не ной ты, Папай. Хлебни ещё водочки.

– Ну позови... Может, сделает чего...

– Может, тебе Хвоща позвать? Он тут же зуб выдернет. Причём сразу все. Не сортируя.

– Ох, мать твою... – устало выдохнул Папай. – Зови хоть Хвоща, на хрен мне эти зубы...

– Что там у вас? – Уля подошла к двум сидевшим в сенях бандитам. Один из них мелко покачивался взад и вперёд, запрокинув голову, и что-то прокатывал во рту языком. Челюсть у него распухла. Другой держал наготове флягу.

– Зуб, невозможно, – сообщил Папай.

В местной табели о рангах оба были едва ли не на низшей ступени и, видимо, не решались беспокоить старших.

– Давайте посмотрю, – решила весталка.

Папай с готовностью распахнул чёрную челюсть. Зубов там было немного; зато общий смрад заглушался сильным запахом водки.

– Надо выполоскать, – сказала Уля. Бродяга беспрекословно прополоскал водкой рот и, чуть отвернувшись, проглотил намешанное. Уля сходила в свою комнату и принесла коробочку с лечебной глиной. Было её немного – на такие вот случаи. В той же коробочке лежало зубное стило.

– Этот? – Она мягко ткнула в зуб тупым концом. Бродяга замычал и цапнул её запястье. Его приятель схватил Папая за руки и вывернул их за спину. Весталка кольнула острым концом стила в десну и обломила жало, убивая нерв. Затем лопаточкой аккуратно замазала дырку. Глины ушло совсем чуть-чуть, ежели что... Пока ещё хватит.

Папай жмурил глаза, в которые затекал пот, но боялся пошевелиться. В его мычании проскользнули нотки облегчения.

– Изо рта будет пахнуть, пока глина всю гадость в себя не превратит. Потом всё.

– Отвалится? – спросил разбойник, глядя на весталку, как на Сварога.

– Нет, что вы. Запах исчезнет. Зуб будет стоять как кость. Ни живой, ни мёртвый. Там кристалл по форме разрастётся. Мы его глиной зовём.

– Дорогая, наверное, штука, – понимающе сказал Папай, держась за щёку ладошкой.

Уля махнула рукой.

– До магических лавок доберёмся – ещё куплю. Тут главное стило правильно поставить.

– Ну, спасибо, сестра. – Папай, которому явно стало лучше, потряс руку Уле обеими ладонями. – Спасибо, сестра. Ежели что...

Вечером эта парочка принесла весталкам котелок какой-то особенной ухи. И уха оказалась отменной.

* * *

Насчет женщин Никита никогда не был аскетом. Наоборот. Но получалось весьма паршиво. Получалось, что при первой возможности он как бы и рад бы, но вот только не было этой возможности. Получался аскетизм против воли.

Внутри бродят гормоны, а вокруг бродят аскеты. А ты должен демонстрировать хорошее воспитание.

Нет, кое-что иногда всё-таки случалось. Но редко. Надо было чаще. Никита чувствовал, насколько чаще надо было бы. Это иногда даже мешало ездить в транспорте. Особенно в мягких форменных плащах. Иногда бывало совестно, но однажды помогло – симпатичная горожанка, почувствовав в давке его плотский интерес, негодующе глянула на Никиту, но затем, поняв, что школяр не трётся, а его натурально притиснули – народу в летучке было много, и деваться парню некуда, а сам он даже пятится чуть-чуть, сочетая деликатность с воспрявшей плотью... Короче, повела тогда молодуха глазками к выходу, и получилась у них накатиком такая прелесть, что и сейчас приятно вспомнить. В каком-то заброшенном доме, чуть не на чердаке, в пыли, но... Имени тогда не спросил, а жаль, надо было найти её снова...

Сейчас, конечно, всё было иначе. Иногда Никита еле сдерживался, чтобы не размять чресла у походных шлюшек, но брезгливость всё-таки побеждала. На вид они были бабы как бабы, и с каждой неделей вынужденного поста вроде становились покрасивше, но уж совсем никому не отказывали. Любой обмылок в банде мог их пользовать, и Никита, старавшийся себя соблюдать, пока сдерживался. Снилось, правда, чёрт знает что, иногда и просыпаться не хотелось, но это уже...

Интерес весталки он заметил, но подбивать клинья к жрице... Сейчас Никита задумался об этом всерьез. Если весталка не хочет, это край. Оно понятно. А вот если захочет? Она же тогда и весталкой быть перестанет. Он решил проконсультироваться у Тараса: навлекать проклятие было страшновато. Но и Уля тянула к себе как магнит.

– Слышь, бакалавр, давай в карты сыграем. Вечер ещё длинный, – прервал его размышления Флейта.

Никита опешил.

– Ты что, поехал, лопушок?

– А что такого?

Никита пожал плечами.

– Да нет, ничего. Если тебя судьба не интересует, играй на здоровье.

Флейта осклабился.

– Ты что, из этих? – Он кивнул патлатой головой в сторону печи. Там, кроме кота, никого не было. Школяр подождал продолжения, но так и не дождался. Некоторые из новых знакомцев обладали фантастическим умением передавать мысли чуть ли не междометиями. К сожалению, нормальная формулировка была для них недосягаемой.

– Что значит из этих? – терпеливо уточнил Никита.

– Ну, из этих. Из придурков, – снова осклабился Флейта. По весело блуждающим глазам было видно, он ожидает, что Никита окажется именно из придурков и что ничем это школяру не грозит, вот только смешно будет очень.

– Игнат, объясни мне, пожалуйста, – Никита намеренно употребил имя, а не прозвище бандита и старался очень четко выговаривать слова, – почему нежелание играть в карты ассоциируется... кажется тебе качеством... почему те, кто не играет в карты, придурки?

Флейта весело хмыкнул.

– Так интересно же играть, лапоть ты городской. А ты не хочешь, указов княжеских боишься. И в кости интересно играть, и в лопатки-палочки. Деньги рисковых любят. Я вон уже сорок серебрух выиграл, как долю свою утопил.

Никита кивнул. Всё становилось понятно. Его собеседник меж тем старательно заканчивал свою мысль.

– Ты, ежели боишься, что донесет кто, так ты не боись. А потом, нам один хрен головы поотрубают, так что разницы никакой. Играй смело, парень. – И Флейта поощрительно хлопнул школяра по плечу. От мощного толчка Никита покачнулся, но выражение лица у него не изменилось. Он отрицательно покачал головой, и было в его серьезности что-то такое, от чего у Флейты постепенно сползла веселость и он обеспокоенно заерзал.

– Что?.. Что не так, парень? Смотришь чумно, что не так? Ты не играй, коль не охота...

– Беду себе копаешь, Игнат.

Флейта только башкой покрутил, не понимая фразы, но явно встревожился.

– Я попробую объяснить. – Никита взял из рук разведчика засаленную колоду. У того с лица сползали остатки улыбки.

– Есть такие карты, называются Таро. Они судьбу плетут. Вернее, если их случайно раскидать, эту судьбу прочитать можно. Они как бы особые точки в ней сопровождают.

– Ну, слышал. Гадалка в каждой деревне есть.

– Слышал. А ты предлагаешь в эти точки поиграть. Потасовать свою судьбу. Поразвлекаться.

– Да ладно. Я же в обычные карты предлагаю.

– Это всё равно часть карт Таро. Всё равно плетёнка.

– Да чего вы все пуганые такие? То нельзя, это нельзя. Может, я, наоборот, счастье себе натасую.

– Нет. Это точно нет. Можно только ухудшить.

Флейта хмыкнул.

– А кости? Коробок? Ноготки в пристенок?

– Только карты. Остальное почти не вредит.

– А карты вредят?

– Карты тоже не всегда вредят. Обычно всё нормально. Но иногда цепляет очень.

Флейта почесал круглую голову.

– Много ты знаешь, бакалавр. Но без вас как-то веселее было.

– Так понятно. Тупо водку жрать – самая весёлая программа. Только короткая.

Флейта махнул рукой и вышел во двор. Там он достал метательные ножи, обошёл дом так, чтобы не мешал ветер, и примостил берёзовый чурбак в качестве мишени. И принялся отрабатывать дальние броски.