Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Александр Керенский
Россия в поворотный момент истории

ALEXANDER KERENSKY

RUSSIA AND HISTORY’S TURNING POINT

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2022

Историческая прелюдия

30 августа 1880 г. Ф.М. Достоевский писал в своем «Дневнике писателя»: «…предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавне-неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии…»

Для такого пророчества Достоевскому не требовалось быть ясновидцем. Из одного лишь пристального наблюдения за действиями Бисмарка и других современных ему политиков и государственных деятелей писатель пришел к логическому выводу, что борьба великих держав за мировое господство неизбежно приведет к войне. Предсказание Достоевского оправдалось уже в начале XX столетия.

В начале 1890-х гг. возможность всеобщей европейской войны очень серьезно рассматривалась всеми, кто подмечал ухудшение отношений между великими державами и непрерывный рост их военных бюджетов, оправдываемый известным принципом: «Если хочешь мира, готовься к войне». Движение за разоружение набирало популярность, а эксперты по военному делу и экономике указывали на катастрофические социальные и политические последствия европейской войны, ведущейся современными армиями с использованием новейшего оружия. Например, выдающийся историк И.С. Блиох таким образом подвел итог настроениям, преобладавшим среди специалистов на исходе века:

«Любая грядущая война приведет к возникновению новых явлений в экономике. Великие европейские державы расколоты на два враждебных лагеря, вследствие чего война, не ограничиваясь отдельными местностями, распространится на весь континент. Доселе военная и морская блокада была неизвестна, но после 1870 г. произошли перемены исключительной важности. Прежде всего, налицо колоссальное промышленное развитие, сопровождающееся распространением путей сообщения и международных финансовоторговых связей; во-вторых, следует упомянуть экономическое давление, оказываемое обширной Северо-Американской республикой на Европу. Гигантское индустриальное развитие Северной Америки представляет собой потенциальную угрозу для европейского рынка, который в случае войны окажется парализован… Если гонка вооружений продолжится такими же темпами, как в последние 30 лет, будет уничтожена культура, созданная многими поколениями».

В том же духе выражался фельдмаршал фон Мольтке:

«Война уничтожит войну. Совершенно очевидно, что гонка вооружений и вытекающая из нее равная готовность всех стран к войне основаны на иллюзии, будто бы воинственные амбиции сейчас можно реализовать с такой же легкостью, как и в прошлом.

Едва ли кто-либо в европейских правящих кругах осмелится отрицать, что средства массового уничтожения могут приобрести такую мощь, которая сделает невозможным само ведение войны. Наша задача – выяснить, не достигли ли мы такого этапа, на котором война становится не только деструктивной, но и политически бессмысленной».

Весной 1899 г. была предпринята попытка в последний момент остановить эту гонку. По российской инициативе в Гааге прошла Первая международная мирная конференция, на которой были представлены все великие державы, включая новичков – США и Японию. Эта конференция оказалась столь же тщетной, как и все последующие мирные переговоры, так как она лишь выявила полное нежелание всех империалистических правительств сократить свои вооруженные силы. В первую очередь это касалось усиливавшихся морских держав, которые отчаянно состязались друг с другом и с Англией.

Но в ту эпоху неистового экспансионизма идея империализма еще не успела заслужить всеобщей ненависти, а, напротив, рассматривалась великими державами как миссия, которую следует выполнить на благо человечества. Эта концепция воплощалась в личности выдающегося защитника империализма и военно-морской мощи Альфреда Тэйера Мэхена (1840–1914), о котором так пишет его биограф Уильям Ливзи:

«Будучи ревностным сторонником сильного флота, неприкрытым империалистом и откровенным националистом, Мэхен нашел для себя объяснение своей эпохи; и эта эпоха гонки морских вооружений, безудержного империализма, всепроникающего национализма и беззаконного милитаризма признала за ним роль своего пророка и защитника… Мэхен был экспансионистом, верившим в то, что политика благодетельного империализма несет величайшее благо максимальному числу людей… он утверждал, что непрерывный рост вооружений в Европе не только способствует сохранению мира, но и предотвращает деморализацию европейских народов, создавая заслон против лавины социалистических мероприятий, к которым привела бы экономия средств, затрачиваемых на вооружение…»

Союзная России Франция, одержимая идеей «отмщения» за катастрофу 1871 г, не менее настойчиво, чем Германия, старалась подорвать работу мирной конференции в Гааге. Тщетность переговоров о сокращении вооружений в мире, полном пороха и взаимного недоверия, стала еще более очевидной в октябре 1899 г, когда Англия объявила войну бурам. Эта несчастная авантюра продолжалась почти три года, вплоть до мая 1902 г. Затем, прочувствовав наконец враждебность всей континентальной Европы, Британия отказалась от своей политики «великолепной изоляции», что послужило сигналом к резким изменениям в международной политике.

Великобритания решительно приступила к заключению союза с такими традиционными врагами, как Франция и Россия. В апреле 1904 г, после того как Россия объявила войну Японии – союзнику Британии, – между последней и Францией было заключено «Сердечное соглашение» («Entente Cordiale»). Сразу же после окончания Русско-японской войны России были сделаны секретные авансы, которые в сентябре 1907 г. привели к вступлению России в Антанту.

Европа оказалась расколота на два непримиримых блока, почти равные по силе. Первая мировая война, разразившаяся 1 августа 1914 г., стала поворотным пунктом в судьбе человечества; результаты этой войны в полной мере проявились лишь после окончания следующей мировой войны.

В долговременной исторической перспективе последствия Первой мировой войны, которая, как утверждали в то время лидеры величайших демократических держав, должна была «покончить со всеми войнами», в реальности превратили наше столетие в эпоху международных конфликтов, революций и восстаний – фактически в эпоху перманентной войны.

Война, от которой ждали уничтожения всех остатков абсолютизма и установления нового демократического порядка, вместо этого породила беспрецедентную тоталитарную идеологию, которую впервые воплотили на практике в 1917 г. русские большевики. Однако новая форма диктатуры не являлась чисто российским феноменом. 10 декабря 1918 г, после капитуляции Германии, группа «Спартак» предприняла первую попытку захватить власть в Германии. В начале января 1919 г. совместно с группой независимых левых социалистов из Берлина она снова попыталась поднять мятеж. Новые коммунистические восстания произошли в феврале и марте в Мюнхене и Берлине. Коммунистическое движение в Германии быстро набирало силу. 4 марта 1919 г. в Москве был основан Третий интернационал. В Венгрии несколько месяцев свирепствовала жестокая коммунистическая диктатура Белы Куна, сменившись ультраправой диктатурой адмирала Хорти, которая продержалась до конца Второй мировой войны. В декабре 1920 г. на съезде в Туре раз и навсегда было разрушено единство Французской социалистической партии, когда большинство ее членов приняло программу Третьего интернационала. Бесповоротно раскололась и Итальянская социалистическая партия в 1921 г. на съезде в Ливорно.

28 июня 1919 г. Германия, после падения империи, основанной в 1871 г. Бисмарком, провозглашенная демократической республикой, подписала Версальский мирный договор на условиях, продиктованных бывшими союзниками России. Версальский мир обладал нереалистичным и карательным характером. Весной 1920 г. Адольф Гитлер совместно с генералом Людендорфом (де-факто диктатором Германии в последние два года Первой мировой войны) основал «национал-социалистическое» движение – как и коммунизм, движение тоталитарное и антидемократическое, но, в отличие от коммунизма, пропитанное духом крайнего национализма. Апрель 1921 г. был отмечен вооруженными столкновениями между фашистами Муссолини и коммунистами по всей Италии. 28 октября 1922 г. вооруженные фашисты, не встретив сопротивления, заняли Рим и их дуче стал диктатором Италии. В первой половине ноября 1923 г. произошел «пивной путч» в Мюнхене – неудачная попытка Гитлера захватить власть в Баварии. В конце 1920-х гг. Западная Европа превратилась в арену борьбы за идеологическую и военную гегемонию между двумя фундаментально непримиримыми тоталитарными движениями.

30 января 1933 г. Гитлер был официально назначен канцлером, оставаясь неофициальным правителем Германии – ее фюрером. Он решительно покончил с «Версальским диктатом» и приступил к бешеному перевооружению Германии. В результате рухнула сложная структура европейской политики – «Версальская система». Фашистские и полуфашистские диктаторы, марионетки фюрера, захватили власть по всей Европе, от Урала до Испании[1]1
  Этот процесс не затронул только Англию, Францию, Бельгию, Нидерланды, Швейцарию и Чехословакию.


[Закрыть].

Как и предсказывал маршал Фош, Версальский мирный договор в реальности оказался временным перемирием, прелюдией к еще более катастрофической войне. Англия и Франция объявили войну Третьему рейху 3 сентября 1939 г. К концу 1941 г. нацисты оккупировали всю континентальную Европу. Франция капитулировала 22 июня 1940 г. Великобритания, изолированная на своих островах, доблестно продолжала вести воздушную и морскую войну, хотя казалось, что ее дело окончательно проиграно. Как ни странно, именно Германия и Япония дали Британской империи передышку. Во-первых, 22 июня 1941 г. германские танки вторглись в Россию. Затем 7 декабря Япония осуществила внезапное нападение на Пёрл-Харбор точно так же, как 37 годами ранее атаковала русский флот в Порт-Артуре. В обоих случаях японцам удалось полностью изменить баланс сил в свою пользу.

Великобритания, Россия и США разгромили Германию, Италию и Японию лишь после шести долгих военных лет. После окончания этой апокалиптической войны континентальная Западная Европа была истощена и физически, и морально. Она исчезла с карты мира как арбитр всемирной политики.

Рычаги власти оказались в руках вождей Великобритании, СССР и США. «Большая троица» – Рузвельт, Сталин и Черчилль, пребывая в мнимой гармонии, приступили к перестройке мирового сообщества на основе принципов мира, свободы и социальной справедливости.

Однако война едва закончилась, как всемогущий триумвират тут же развалился. Этот раскол ознаменовал финальный этап поворотного момента истории: мир вступил в эпоху «холодной», то есть психологической войны.

К ситуации добавился новый фактор: национально-освободительное движение, добивавшееся расового и политического равенства, а также социальной справедливости, переросло в борьбу с иноземным угнетением и колониализмом. Ветер свободы превратился в ураган, пронесшийся над бескрайними просторами Африки и Азии. В апреле 1955 г. представители афро-азиатского освободительного движения, собравшись в Бандунге, провозгласили неотъемлемое право своих стран на независимость и на участие в построении нового политического, социального и экономического порядка. В течение невероятно короткого времени многие молодые страны Африки и Азии получили независимость; их рождение стало зарей новой эры.

Таким образом, мировое господство великой цивилизации подошло к внезапному и трагическому концу, утонув в кровопролитной оргии, какой стали оба этапа мировой войны 1914–1945 гг.

Борьба империалистических держав за мировое господство, за колонии, протектораты, сферы влияния и подопечные территории, начавшись в 1914 г., закончилась в 1955 г. крушением колониальной и империалистической системы.

Отныне судьба человечества находится в руках представителей всех народов, а не одного лишь меньшинства, воспитанного в тех эллинско-христианских идеалах, которые оно само предало. Великий всемирный катаклизм пронесся над миром, и теперь мы стоим на пороге неведомой эпохи.

История против автобиографии

Излагая события крутого поворота, каким отмечена наша эпоха, я не намеревался писать «объективную историю». Мне думается, что такая попытка была бы преждевременной. Поэтому я лишь попытался зафиксировать свои воспоминания о том периоде в истории моей страны, участником или свидетелем которого я был. Ко мне нередко обращаются представители послевоенного поколения, включая и советских студентов, с вопросами о тех поразительных событиях, которые ожидали Россию на пути от глубин деградации в ноябре 1917 г. до ее нынешнего положения как одной из могущественных мировых держав. Сам для себя я нашел ответы на эти вопросы, но не желаю навязывать свое мнение другим – потому что пришел к этим выводам не как историк, а как очевидец.

Часто можно слышать, что историк создает объективную картину, в то время как свидетельства очевидцев подвержены искажениям и, следовательно, должны быть тщательно изучены историками. Однако и от историка, и от очевидца разумно ожидать лишь объективности по отношению к фактам. Что касается интерпретации фактов и соответствующих выводов, то они в обоих случаях субъективны. Иначе и быть не может: все внешнее, идет ли речь о прошлом или о настоящем, воспринимается и историком, и очевидцем через свое «эго», уникальное для каждого человека. Чтобы убедиться в этом, можно почитать о каком-нибудь событии в описании двух разных историков. Например, есть «История Великой французской революции», написанная Жюлем Мишле, большим приверженцем этой революции, а есть написанная ее критиком Ипполитом Тэном[2]2
  П. Милюков, известный историк, ставший политиком, говорил, что до русской революции отдавал предпочтение Мишле, но после 1917 г. перешел на позиции Тэна.


[Закрыть]. В обеих книгах описываются одни и те же события, однако им дается диаметрально противоположная оценка. Аналогичным образом и рассказы двух очевидцев, побывавших в одной и той же ситуации, могут сильно различаться в соответствии с их точкой зрения.

Тем не менее «эго» не занимает и не должно занимать ключевого места в историческом описании в том смысле, что историк не пишет от первого лица, хотя при оценке событий и их участников он выражает мысли и выдает суждения, обусловленные его конкретным мировоззрением.

С другой стороны, в сочинениях очевидцев «эго» играет центральную роль, ведь очевидец, пересказывая чувства и поступки других людей, не может избежать разговора о себе. У него нет права оставаться в стороне. Он должен писать от первого лица, и поэтому волей-неволей его рассказ превращается в автобиографию.

Разумеется, личность взрослого уходит глубокими корнями в его детство. Человека с самого момента рождения омывает могучий поток впечатлений и ощущений. Однако в противоположность тому, что пытался нам внушить Жан-Жак Руссо, мозг ребенка не является tabula rasa – чистой доской, на которой можно писать все, что угодно. Ребенок – не просто скопление условных рефлексов. Помимо животных инстинктов и нейрофизиологических реакций, он обладает духовной сущностью или субстанцией – уникальным ощущением «себя», которое стремится к внешнему самовыражению и самоутверждению. Человек с того мгновения, когда появляется на свет, не просто пассивно реагирует на поток внешних впечатлений и чувств, а сортирует их, отбирая то, что наиболее близко и совместимо с его «эго».

Духовная сущность человека, о существовании которой он не подозревает в начале своей жизни, по мере его взросления становится самоосознанной и независимой «личностью».

Именно поэтому жизнь человека по большей части определяется не законом причинности материального мира, а свободным интуитивным выбором его «эго», который выражается в сознательных волевых актах.

Оказавшись перед лицом новых внешних обстоятельств, взрослый человек имеет возможность реагировать по-своему и делать выбор между несколькими доступными вариантами ответа. Чем выше его положение по политической и социальной шкале, тем большее влияние он оказывает на окружающих и тем больше его ответственность за тот путь, по которому другие следуют за ним к избранной цели.

В стабильные и мирные эпохи люди с трудом способны почувствовать свою связь с историей и не подозревают о той роли, которую играют в ее создании. Они довольствуются мыслью, что конкретная социально-политическая система, в которой они живут, практически не связана с их повседневной деятельностью, интересами и амбициями. Они воображают, будто политика их не касается. В такие времена набирают силу материалистические идеологии и становится модным приуменьшать значение роли человека в истории и считать его простым винтиком в огромной машине «объективного» прогресса.

В годы моей юности вера в независимую «роль личности» в истории считалась в интеллектуальных кругах признаком культурной отсталости и даже политической реакции. Но впоследствии, в период бурных и радикальных перемен на мировой сцене, отрицать роль личности в истории стало все труднее.

К твердой вере в ее величайшее значение меня привел весь опыт моей жизни.

Александр Керенский

Часть первая
Корни моего мировоззрения

Глава 1
Годы становления

Симбирск[3]3
  В настоящее время Ульяновск – в честь родившегося там в 1870 г. Владимира Ильича Ульянова, известного как Ленин.


[Закрыть], городок на средней Волге, во время правления Александра III был одним из самых отсталых российских губернских городов. Железной дороги в городе не было. В период навигации реку бороздили пароходы, но во время долгих зимних месяцев, когда единственной дорогой оставалась бесконечная замерзшая река, приходилось пользоваться лошадьми. Город был построен в 1648 г. на высоком берегу реки. На самой вершине холма стояли собор, особняк губернатора, гимназия, женский монастырь и публичная библиотека. Весь склон до самой воды был усажен густыми яблоневыми и вишневыми садами. Весной они сплошь покрывались белой пеленой благоухающих цветов, а по ночам было не уснуть от пения соловьев. С вершины холма до самого берега реки спускался широкий бульвар, известный в народе как Венец, а через реку открывался великолепный вид на обширные заливные луга. Каждый год, когда таял снег, река выходила из своего ложа и затопляла левобережные низины, разливаясь над лугами подобно бескрайнему морю. Жарким летом над этими лугами неслись песни крестьян, косивших густую траву и складывавших ее в высокие стога; туда же выбирались и горожане на пикники. Вокруг города по крутым речным берегам раскинулись помещичьи усадьбы.

В политическом отношении город в миниатюре воспроизводил всю шкалу эмоций, сотрясавших основание империи. Хотя Симбирск в первую очередь был городом консервативных помещиков, враждебно относившихся к великим либеральным реформам Александра II, здесь имелась также своя маленькая элита, состоявшая из учителей, врачей, судей и адвокатов, которые ревностно поддерживали эти реформы и внедряли новые, либеральные идеи в повседневную жизнь города. А на дне социальной иерархии существовала и третья группа – радикалы, или «нигилисты», как консервативная верхушка называла юных смутьянов-революционеров.

Симбирск напомнил Петербургу о своем существовании не слишком приятным образом, когда был раскрыт заговор, имевший целью убийство Александра III. Заговорщики планировали напасть на царя 1 марта 1887 г, в их число входил и Александр Ульянов, сын директора симбирского департамента народных училищ и старший брат Владимира Ульянова (Ленина). Не имея ни железной дороги, ни ежедневной почты, наш глухой городок сумел оставить свой след в жизни могучей империи[4]4
  По странному капризу судьбы три человека, самым непосредственным образом связанные с решающими годами российской истории: окруженный всеобщим презрением последний царский министр внутренних дел АД. Протопопов (р. 1866–1917), Владимир Ленин и я – были уроженцами Симбирска.


[Закрыть].

Хотя Александр Ульянов лишь мимолетно вошел в мою жизнь, он оставил неизгладимое впечатление – не как человек, а как зловещая угроза, сильно подействовавшая на мое детское воображение. При одном лишь упоминании его имени перед глазами вставало зрелище таинственной кареты с опущенными зелеными шторами, проезжавшей по ночам по городу, увозя людей в неизвестность по приказу сурового отца Сони – маленькой дочери шефа жандармов Симбирской губернии, которую иногда приводили танцевать с нами. Раскрытие заговора в Петербурге и арест сына видного симбирского чиновника привели к репрессиям и арестам в городе, которые обычно проводились по ночам. Тревожные разговоры взрослых об этих ужасных событиях доходили и до нашей детской, а благодаря близкому знакомству наших родителей с Ульяновыми мы вскоре узнали о казни их талантливого сына. Таким было мое первое знакомство с революционным движением.

Я родился 22 апреля 1881 г. Мой отец, Федор Михайлович Керенский, в то время был директором мужской гимназии и средней школы для девочек. Его карьера была довольно необычной. Он родился в 1842 г. в семье бедного приходского священника в Керенском[5]5
  Наша фамилия и название соответствующего города произошли от имени речки Керенка. Ударение следует делать на первом слоге (Керенский), а не на втором, как зачастую неправильно произносят и в России, и за границей.


[Закрыть] уезде Пензенской губернии. В те дни духовенство являлось отдельным сословием с собственными вековыми традициями и обычаями. Дети священников даже ходили в особые школы. Мой отец закончил такую школу и поступил в Пензенскую духовную семинарию. После революции 1848 г. в Западной Европе доступ в российские университеты был закрыт для всех, кроме детей дворян, но при Александре II такая социальная дискриминация была отменена, и страстное желание моего отца учиться в университете в конце концов исполнилось. Вследствие бедности какое-то время он был вынужден работать учителем в обычной приходской школе, но, накопив этим тяжелым трудом достаточно денег, поступил в Казанский университет – в то время один из лучших университетов в России. Подобно многим будущим священникам своего поколения он не имел серьезной склонности к духовной стезе и, не желая идти по стопам отца, всецело посвятил себя изучению истории и классической филологии. Его выдающийся педагогический талант вскоре был признан и оценен. В 30-летнем возрасте отец получил должность инспектора средней школы, а в 37 лет был назначен директором школы в Вятке. Два года спустя он стал заведовать двумя школами для мальчиков и девочек в Симбирске[6]6
  См. приложение в конце главы.


[Закрыть].

Мои родители познакомились в Казани, где отец после окончания университета получил место преподавателя. Моя мать, одна из его учениц, была дочерью начальника топографического отдела при штабе Казанского военного округа, а по материнской линии – внучкой крепостного, заплатившего за себя выкуп и ставшего процветающим московским купцом. Мать унаследовала от него значительное состояние.

Самые ранние мои воспоминания сливаются в одну картину счастливой жизни в родительском доме. Длинный коридор разделял дом на мир взрослых и мир детей. Двух старших сестер, ходивших в школу, воспитывала гувернантка-француженка. За младшими же детьми присматривала няня, Екатерина Сергеевна Сучкова. Она не знала грамоты и в юности была крепостной. Обязанности она выполняла те же, что и всякая няня: будила нас утром, одевала, кормила завтраком, водила гулять и играла с нами. Ночью, укладывая нас спать, особенно тщательно она следила за тем, расстегнуты ли воротники наших длинных ночных рубашек, «чтобы выпустить злых духов», как она выражалась. Перед сном она рассказывала нам сказки, а когда мы подросли, порой вспоминала крепостную жизнь. Няня делила вместе с нами просторную детскую. Ее собственный угол был любовно украшен иконами, и по ночам масляная лампадка, которую няня всегда зажигала, бросала мягкий свет на аскетические лица ее любимых святых. Зимой няня ложилась спать вместе с нами, и тогда сквозь полуприкрытые веки я следил, как она стоит на коленях перед иконами, шепча пылкие молитвы. Ничего особенно замечательного в ней не было, она не обладала ни проницательным умом, ни обширными знаниями, но для нас, детей, она была всем.

В наших повседневных детских занятиях и развлечениях мать была ближе к нам, чем отец. Тот никогда не вмешивался в распорядок детской. В нашем детском сознании он стоял в стороне, как высшее существо, к которому няня и мать обращались только в экстренных случаях. Как правило, порядок легко восстанавливался угрозой: «Вот погоди, отец тебя проучит!», хотя отец никогда не прибегал к физическим наказаниям – он только говорил с нами и пытался донести до нас суть дурного поступка. Мать любила посидеть рядом с нами, пока мы утром пили молоко. Она расспрашивала о наших делах и мягко журила нас, если в том была необходимость. Перед сном она заходила в детскую, чтобы перекрестить нас и поцеловать на ночь. С самого раннего детства мы молились по утрам и готовясь ко сну.

После утренней прогулки с няней мать нередко звала нас к себе в комнату. Ей не приходилось просить дважды. Мы знали, что нам разрешат уютно устроиться рядом с ней, пока она читала нам вслух или что-нибудь рассказывала. Она читала не только сказки, но и стихотворения, былины про русских богатырей и книги по русской истории. Тем самым она приучала нас не только слушать, но и читать самим. Не могу вспомнить, когда мать впервые прочла нам Евангелие, впрочем, и религиозной назидательности в этом чтении не было. Мать не пыталась вбить религиозные догмы нам в голову. Она просто читала и рассказывала о жизни и проповедях Иисуса.

Христианским обрядам нас учила няня. Например, никогда не забуду одно чудесное весеннее утро, когда мы отправились на обычную прогулку. После долгой суровой зимы по Волге поплыли первые суда. Из местной тюрьмы на причал вели группу заключенных, приговоренных к ссылке в Сибирь. За мрачной процессией, охраняемой конвоем солдат, следовала повозка, полная детей и женщин. Нас, детей, узники пугали своими наполовину обритыми головами и звенящими кандалами, и поэтому при виде их мы с братом бросились бежать.

– Да что это с вами? – окликнула нас няня. – Неужто вы боитесь, что они на вас набросятся? Лучше бы пожалели этих бедняг! Разве нам судить их и осуждать? Будьте к ним милосердны Христа ради! – Обращаясь ко мне, она сказала: – Вот, Саша, я куплю калач[7]7
  Когда заключенных вели по улицам, сострадавшие им люди подавали милостыню или покупали для них калачи, поэтому рядом с партиями осужденных всегда шло несколько торговцев калачами.


[Закрыть], а ты подойди к тому солдату, что идет впереди, и попроси разрешения отдать калач этим несчастным. И они будут рады, и у тебя сразу станет легче на душе.

Таким образом няня привносила христианство в практическую сторону нашей повседневной жизни. Когда мы с братом Федей дрались друг с другом, она могла пристыдить нас, сказав:

– Ах вы, противные мальчишки! Иисус учил нас прощать друг друга, и так-то вы Его слушаетесь!

Я с глубоким удовлетворением вспоминаю свои детские годы в России, где повседневная жизнь строилась на религиозных чувствах, взращенных тысячелетним христианством.

Мы с братом Федей любили церковные праздники. В день Благовещения мы нетерпеливо ждали, когда принесут птиц в клетках, чтобы затем выпустить их на волю во имя духовного родства всех живых существ – ведь, как говорит старая русская поговорка, «в этот святой день даже птицы отдыхают и не вьют гнезд». Во время Великого поста город окутывала торжественная тишина, составляя резкий контраст с только что завершившейся веселой Масленицей. Начиная с семилетнего возраста нам разрешали присутствовать на величественной пасхальной всенощной. Особенно хорошо я помню, как во время одного торжественного богослужения священник давал детям Святое причастие, и нас с братом, одетых в белые костюмчики с красными галстучками под жесткими белыми воротничками, подвели к нему. За нашей спиной стоял ровный строй учеников в аккуратной синей форме с серебряными пуговицами; в их числе наверняка был и образцовый ученик Владимир Ульянов (Ленин). Еще я помню, как остановился в глубоком потрясении перед образом воскресшего Христа, в свете лампады и свечей он выглядел прозрачным и казался мне совершенно живым.

Маленький Володя Ульянов наверняка тоже смотрел на этот образ и, может быть, про себя смеялся от души, сохраняя набожный вид – если верить его собственному рассказу о том, как он в четырнадцатилетием возрасте сорвал с себя и выкинул в мусорное ведро крестик. В моих же чувствах не было никакой двуличности – я был по-детски глубоко религиозен. Я помню старого протоиерея нашего собора, приходившего по воскресеньям на чай и приносившего мне религиозные брошюрки, в которых популярно объяснялся смысл главных церковных праздников. Религия была частью нашего повседневного существования, глубоко и навсегда входя в нашу жизнь. Эти ранние впечатления и образ прекрасного Сына человеческого, отдавшего свою жизнь за других и проповедовавшего только одно – любовь, – служили источником юношеской веры, которую я впоследствии обрел в виде идеи о личной жертве за народ. Эта вера являлась источником революционного пыла и для меня, и для многих юношей и девушек моей эпохи. Разумеется, имелась и другая разновидность веры – официальное государственное православие Священного синода, этого бездушного бюрократического учреждения, преследовавшего любых инакомыслящих и своим безразличием к нуждам человечества насаждавшего во многих людях атеизм. Но мы, дети, ничего не знали об этой стороне церкви.

В шестилетнем возрасте мое беззаботное детство резко оборвалось. Мои родители, няня, старшие сестры и все наши друзья вдруг сделались очень заботливыми и любвеобильными. Я чувствовал происходящие вокруг меня перемены, но не понимал их причину и, слегка озадаченный, радовался неожиданному потоку подарков. Меня постоянно заклинали не волноваться и не утомляться. Несколько раз нас посещал врач и осматривал мое бедро и ногу. Наконец, однажды вечером к нам в детскую пришла мать, тихонько села у моей кровати и рассказала, что вскоре мы поедем в Казань на тройке со звонкими бубенцами. Мысль о поездке привела меня в восторг. Зимой в Казань можно было попасть лишь по замерзшей Волге. Мы выехали в путь в закрытом возке, куда поставили жаровню, чтобы пассажиры не замерзли. После прибытия я несколько дней отдыхал, а потом мать отвела меня к профессору Студенскому – ведущему специалисту по костным болезням. После тщательного осмотра он поставил мне диагноз – туберкулез бедренной кости. На следующее утро он посетил нас в сопровождении приятного молодого человека. Они осмотрели мою правую ногу, и молодой человек снял с нее мерку, как сапожник. На следующий день он вернулся, взял мою правую ногу и засунул ее в металлическое приспособление, похожее на сапог и закрывавшее мне колено, так что я не мог согнуть ногу. Я заорал, но молодой человек сказал только: