Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Обо всем этом я тотчас же протелеграфировал Авксентьеву и вскоре получил ответ из Омска, что «Керенский находится в Лондоне в качестве частного лица», что никаких полномочий от «Союза возрождения» ему не дано и что мой отказ ему в шифре признается правильным. Копия этой телеграммы была мною передана Керенскому – около 25-го октября, – и с тех пор я с ним не встречался».

Набоков, с его точки зрения вполне обоснованно, едва упоминает нашу вторую встречу, весьма продолжительную и памятную.

Указав на телеграмму, я спросил его:

– Что означает эта фраза – «Отказ предоставить ему шифр обоснован»? Разве я просил вас давать мне шифр? Я лишь попросил отправить мои донесения посольским шифром, а когда вы отказали, ответил: «Если уж Пишон, французский министр иностранных дел, предложил посылать мои сообщения в Москву своим шифром, то на каком основании вы, как глава русского посольства, отказываетесь делать то же самое?» Вы отлично знаете, что я лишь просил отправить шифром мой доклад главе Директории, и вы видели ту телеграмму, которую он послал мне. Она, безусловно, подтверждает, что я покидал Россию, взяв на себя определенную миссию, и вовсе не разыгрываю из себя самозванца. – Набоков молчал. – И где подпись Авксентьева на телеграмме, которую вы мне показали? – Я протянул телеграмму Набокову, но он продолжал молчать. – Вы не отвечаете, потому что знаете не хуже меня: эта телеграмма была отправлена без ведома главы правительства, с которым вы сейчас сотрудничаете. Вы не отвечаете, потому что знаете не хуже меня, что Авксентьев, прямой и честный человек, не отправил бы подобной телеграммы и что ваше первоначальное послание до него не дошло. Вы понимаете так же, как и я, что этот ложный, неподписанный ответ, полученный вами, означает, что положение Авксентьева в возглавляемом им правительстве пошатнулось и что адмирал Колчак уже в Омске. Но вместо того, чтобы быть откровенным со мной, как и прежде, вы предпочли сделать вид, будто ответ исходит напрямую от Авксентьева. Причины вашего поступка очевидны для нас обоих…

Повернувшись, я вышел из комнаты.

Сразу же после этой последней встречи с Набоковым я отправил Авксентьеву письмо, в котором подробно описал подготовку к перевороту, совершавшуюся под эгидой генерала Нокса. Письмо заканчивалось такими словами: «Я настаиваю на том, чтобы вы приняли меры по разоблачению заговорщиков, так как повторение корниловской авантюры может забить последний гвоздь в гроб России».

Так случилось, что через день или два после тягостного разговора с Набоковым ко мне зашел Альбер Тома, как он поступал всякий раз, бывая в Лондоне.

Внезапно прервав разговор о текущих событиях, я задал ему вопрос, ответа на который не мог найти, – вопрос, который еще более озадачивал меня после ссоры с Набоковым.

– Скажите мне, – спросил я, – какова цель интервенции союзников в Россию? Что за ней кроется такого, чего я не в состоянии понять?

Тома несколько минут напряженно смотрел на меня, а затем, явно занервничав, начал мерять шагами комнату. Наконец он остановился передо мной и после тягостной паузы сказал:

– Что ж, слушайте! Вы должны знать, но только вы один.

Я пообещал ему, что все его слова сохраню в строжайшей тайне. Он уселся в свое кресло и начал говорить четким, невыразительным тоном, отчего каждое его слово становилось еще более ужасным… И когда наконец он закончил, мне раскрылась вся тайна.

В конце 1917 г., через два месяца после большевистского переворота в Петрограде, представители французского и британского правительств (лорд Мильнер и Роберт Сесил со стороны Великобритании, Клемансо, Фош и Пишон со стороны Франции) заключили совершенно секретное соглашение о разделе на сферы влияния западных областей «бывшей Российской империи» с преимущественно нерусским населением. Согласно этому соглашению сразу же после победы в войне Англия превращала в свои протектораты прибалтийские губернии и прилегающие острова, Кавказ и закаспийские регионы, а Франция получала Украину и Крым.

В этом заключалась суть ужасного рассказа Тома о намерениях союзников в отношении России.

Слушая Тома, я неожиданно вспомнил слова Клемансо и тогда впервые осознал, что еще до подписания Брест-Литовского договора, в момент заключения перемирия между Германией и большевиками, союзники посчитали, что отныне свободны от любых обязательств перед Россией.

В 1914 г., в начале войны, Россия, Великобритания и Франция заключили формальное соглашение о том, что никто из них не подпишет сепаратный мир с Германией. Нарушив этот договор, Россия предала своих союзников. Тем самым она вышла из состава союза, который выиграл войну без ее помощи.

Поскольку Россия пошла на сепаратный мир с общим врагом, который капитулировал после выхода России из союза, все русские территории, переданные Германии в соответствии с Брест-Литовским договором, должны были считаться собственностью ее бывших союзников по праву завоевания.

Россия сама лишила себя привилегии участвовать в мирной конференции, поскольку ее нельзя было считать ни державой-победительницей, ни «освобожденной» нацией.

Таким образом, предательство России Лениным и его сообщниками позволило союзникам фактически относиться к России как к побежденной стране и обернуть ситуацию себе на пользу в своих планах по изменению баланса сил после капитуляции Германии. Русские границы, согласно этим планам, должны были соответствовать границам допетровской Московии, а от Западной Европы ее отделял бы пояс малых и средних государств, находящихся под защитой держав-победительниц.

Интервенция союзников в «бывшую Российскую империю» преследовала именно эти цели. В западных провинциях, утраченных Россией по Брест-Литовскому договору, они поддерживали и укрепляли новые независимые государства, а в самой России собирались установить стабильное правительство, готовое признать продиктованные ему границы.

После капитуляции в Брест-Литовске и заключения предательского сепаратного мира союзники России выступили с официальным заявлением о том, что они никогда не признают этот мир. Это заявление с ликованием встретили все русские, также отказывавшиеся признавать договор. Никто не сомневался в цели этого заявления; все считали, что, как только война закончится, мирный договор, как и его последствия и для Запада, и для самой России, будут полностью аннулированы.

Именно эта твердая вера в неизбежный крах Брест-Литовского мира подвигла союзников и тех русских деятелей, которые не признавали его, создать Уфимскую директорию, чтобы она способствовала окончанию войны и на мирной конференции работала бок о бок с союзниками по установлению нового международного порядка.

Единственной целью моей поездки в Лондон и Париж и моих переговоров с руководителями Великобритании и Франции было обеспечить российской нации ее законное место на мирной конференции – или, выражаясь по-иному, ускорить признание союзниками нового национального правительства, без которого России никогда бы не позволили участвовать в конференции.

Тем не менее признание Директории западными правительствами неоднократно откладывалось до тех пор, пока ситуация после моего разговора с Тома не стала абсолютно нетерпимой, в первую очередь потому, что быстро приближался час окончательного краха центральных держав. Прибытие в Омск адмирала Колчака и генерала Нокса стало лишь последней соломинкой. Больше я не мог молчать…

Вскоре после того, как Альбер Тома вернулся в Париж, я послал ему статью под заглавием «Союзники и Россия», которая была издана в очень популярной вечерней газете «Л’Информасьон». В статье говорилось:

«Война окончена. Представители победившей стороны уже собрались, чтобы определить условия мира и продиктовать их Германии. Представители будущих правительств и будущих государств были весьма справедливо приглашены на совещание. Но где же Россия? Почему не слышен голос России?

Почему никто не представляет ее интересов на союзнической конференции? Почему ее имя даже не упоминается среди союзных держав? Русский флаг, обагренный кровью тех, кто погиб, сражаясь за нашу общую свободу, не развевается рядом с флагами союзников. Почему? Потому что Россия – нейтральная страна, заключившая мир с нашими врагами, как сказал мне Клемансо 15 июля 1918 года…[173]173
  «Друзья наших врагов – наши враги». Это изречение Клемансо было убрано из моей статьи, несмотря на протесты Альбера Тома.


[Закрыть] Но не может же до сих пор такая точка зрения определять отношение союзников к России? Россия заключила мир со врагом и теперь [по мнению союзников] должна страдать от последствий такого шага, включая право победившей стороны распоряжаться по своему усмотрению ее территорией, не спрашивая ее согласия.

Трагическое непонимание между Россией и ее союзниками продолжается, и это чрезвычайно тревожит всех русских людей. Оно может оказать серьезное влияние на будущее Европы и прочность «всемирного мира». Многие думают, что Россия более не существует, что нет больше России, которую можно считать великой державой. Нет, Россия была, есть и – что самое важное – будет существовать. Хотя в настоящий момент россияне, быть может, обессилены, они прекрасно понимают, куда ушла их сила. Они знают, что она отдана на борьбу за истину и справедливость. Россияне знают, что без вчерашних жертв не было бы сегодняшней победы. Совесть и разум русского народа подсказывают ему, что он исполнил свой долг в этой войне.

Мы, русские, смотрим в ближайшее будущее с огромной тревогой. Мы сохраняли большое спокойствие даже в разгар большевистского предательства, когда немцы пытались внушить нам, что с Россией покончено и что вернулись времена старой Московии – по сути, азиатской страны. Тогда мы верили, что с вступлением Соединенных Штатов в войну она будет доведена до победного конца, и полагали, что час победы станет часом возрождения России… И время еще не упущено. Россия нетерпеливо ждет, и ее народ считает, что имеет равное право решать свое будущее на мирной конференции. Пусть и опьянев от победы, вы должны не забывать о правах других стран».

В конце статьи я призывал к признанию Директории как законного правительства России и к приглашению российских представителей на мирную конференцию. Но мой призыв к признанию Директории оказался тщетным. Ночью 17 ноября, через четыре дня после издания первой половины моей статьи, члены Директории от партии эсеров (Авксентьев, Аргунов, Зензинов и Роговский) были арестованы и высланы, а 18 ноября адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем России.

Переворот в Омске произошел через неделю после окончательной капитуляции центральных держав, которые 11 ноября подписали соглашение о перемирии. В течение этого периода британское правительство могло бы отдать приказ генералу Ноксу об остановке подготовки к перевороту и признать, наконец, Директорию. Но оно этого не сделало.

Мое убеждение в том, что британское правительство могло бы предотвратить свержение Директории, было подтверждено официальным заявлением Уинстона Черчилля, входившего в кабинет Ллойд-Джорджа в качестве военного министра. 6 июня 1919 г. Черчилль заявил в палате общин: «Колчака создали мы»[174]174
  См. приложение в конце главы.


[Закрыть].

Однако, заменив Директорию военной диктатурой одного человека, никто особенно не стремился признавать ее в качестве законного правительства России.

Цель была достигнута; для России не нашлось места ни в Совете десяти, ни на самой конференции, и по очень убедительной причине – в России не существовало правительства, признанного державами-победительницами. Моя миссия завершилась полным провалом.

Однако претворение в жизнь секретного англо-французского соглашения от 22 декабря 1917 г. натолкнулось на серьезную преграду, а именно на мирную программу президента Вильсона, которую он обрисовал в послании конгрессу от 8 января 1918 г.

Затруднение состояло в шестом пункте этой программы, требовавшем, чтобы с русской территории были выведены все иностранные войска и чтобы Россия получила право самой определять свое политическое развитие и национальную политику.

Впрочем, шестой пункт Вильсона не помешал англичанам и французам воплотить в жизнь свое соглашение о разделе бывшей Российской империи на сферы влияния. В декабре 1918 г. французские войска высадились в Одессе, чтобы оказать помощь сепаратистской украинской Центральной раде во главе с Петлюрой. Английские силы появились по обе стороны Кавказского хребта для поддержки местных национальных правительств, возникших во время германской оккупации[175]175
  30 декабря передовые части японского экспедиционного корпуса высадились в Приморском крае на Дальнем Востоке, оккупировали Владивосток и начали продвижение вдоль Транссибирской железной дороги. Согласно франко-британскому соглашению японцы должны были охранять эту железную дорогу, чтобы силы союзников могли беспрепятственно продвигаться к западным границам России и создать там фронт против Германии. Полная абсурдность и неосуществимость этого плана была понятна всем, в том числе и японскому Генеральному штабу. Японцы воспользовались моментом для продвижения в Сибирь в попытке экспроприировать русские территории на Дальнем Востоке, на что они не имели права по этому соглашению. Лишь в 1922 г. под давлением правительства США они в конце концов покинули захваченные территории.


[Закрыть].

Тем временем в январе ожидалось открытие конференции, и было настоятельно необходимо уладить русский вопрос, пользуясь присутствием Вильсона.

Народы Европы, измученные и изнуренные длительной войной, с нетерпением ожидали прибытия президента, возлагая огромные надежды на его руководство. Он казался всемогущей фигурой, способной укротить воинственный дух германского народа своими Четырнадцатью пунктами и тем самым положить конец войне.

Программа Вильсона основывалась на строго демократических принципах, отражавших его неприятие всех империалистических целей войны, против которых полутора годами ранее выступило также Временное правительство в России.

Четырнадцать пунктов призывали к открытой дискуссии между победителями и побежденными ради принятия условий мира. Они обещали новый международный порядок, основанный на принципе «право – это сила», а не «сила – это право». Кроме того, они требовали улаживать все международные споры не путем войны, а «на основе решений сообщества наций, которое следует создать в целях взаимной политической независимости и территориальной неприкосновенности при соблюдении равенства больших и малых стран».

Как хорошо известно, 4 октября 1918 г. новый либеральный канцлер Германии принц Макс Баденский от имени Германии и Австро-Венгрии направил Верховному совету союзников в Версале послание, в котором предлагал заключить перемирие, а затем и мирный договор на основе программы Вильсона.

Ллойд-Джордж ответил, что австро-германские войска должны оставить все занятые ими территории и что западные союзники могут заключить мир лишь с демократическим правительством.

5 ноября центральные державы согласились с этими требованиями, и Верховный совет дал торжественное обещание заключить мир согласно договоренности, на основе Четырнадцати пунктов.

Президент Вильсон наконец прибыл в Европу в конце декабря.

В Лондоне и Париже его встречали толпы ликующих людей из всех классов общества, приветствуя президента как героя-победителя. Все были уверены, что теперь во всем мире воцарится мир и что ужасная и опустошительная война стала «войной за то, чтобы кончились войны». Кроме того, всех охватила вера в то, что война смела с лица земли последние следы традиционного абсолютизма. В конце концов, именно это обещали миллионам молодых людей, отправлявшихся в окопы.

В день прибытия президента в Лондон я находился среди сотен тысяч восторженных людей, вышедших встретить его. Это были не просто зеваки, собирающиеся на улицах, чтобы поглазеть на проезд коронованных гостей или на знатных иностранцев. Это были люди, потрясенные тем, что им пришлось пережить за четыре года войны, люди, уверенные в том, что «такая война» не должна повториться, и верившие, что приехал тот единственный человек, который может воплотить их мечту в жизнь.

Меня самого тоже захватил энтузиазм этих толп, хотя я уже понимал, что все взлелеянные ими надежды на преобразование мира будут безжалостно сокрушены. Планы и намерения правящих кругов в Европе были слишком далеки от идеалистических целей мирной программы Четырнадцати пунктов.

Приложение

ПРИХОД КОЛЧАКА К ВЛАСТИ

Появление Колчака в Омске в середине октября вслед за новым всероссийским правительством (Директорией) оказалось совершенно неожиданным. Начиная с конца июля 1917 г. и вплоть до момента своего прибытия Колчак жил за границей.

Колчак был выдающимся моряком, хорошо известным и в России, и за границей. Незадолго до падения монархии его назначили командующим Черноморским флотом. Как и большинство высших флотских офицеров, он поначалу поддержал переворот. Он неизменно сохранял прекрасные отношения с личным составом флота, а после переворота с готовностью стал сотрудничать с Центральным комитетом Черноморского флота и Севастопольским гарнизоном. Но по своему характеру Колчак был нетерпелив, капризен и легко поддавался влиянию.

Его первый устный доклад Временному правительству по прибытии в Петроград 20 апреля был очень оптимистичным. Но вскоре после этого, в начале мая, у него произошла первая стычка с флотским командованием, и мне пришлось отправиться в Севастополь, чтобы восстановить мир, как это называлось, между адмиралом и Центральным комитетом. В июне произошло новое расхождение во взглядах, на этот раз более серьезное. Адмирал потерял всякое терпение, оставил свой пост и уехал из Севастополя вместе с начальником своего штаба Смирновым.

В поезде по пути в Петроград он встретился с американским адмиралом Гленсоном, который предложил ему отправиться в Соединенные Штаты в качестве инструктора флота по современным методам подводной войны. Адмирал Колчак принял предложение.

Хотя Колчак никогда ранее не участвовал в политике, вскоре его втянули в тайный Республиканский центр (см. главу 21), и уже на том этапе он считался кандидатом на предполагавшийся пост диктатора. Тем временем Временное правительство получило от правительства Соединенных Штатов официальную просьбу отправить Колчака в Америку для работы при штабе главнокомандующего американским флотом. Разрешение было дано, и в конце июля Колчак отправился в Вашингтон, по пути остановившись в Лондоне. Но он лишь зря терял время. Когда он прибыл в Вашингтон, работы для него не нашлось. В начале 1918 г., на этот раз без разрешения Временного правительства, он вступил в британский флот и был отправлен в Сингапур, где оказался в распоряжении главнокомандующего Тихоокеанским флотом.

В марте Колчак получил телеграмму от британского руководства в Лондоне, предписывавшую ему немедленно отправиться в Пекин к русскому послу князю Кудашеву.

В конце марта или начале апреля Колчак встретился в Пекине с казачьим атаманом Семеновым, после чего отбыл в Харбин, откуда выехал в Читу на соединение с Семеновым. Впрочем, он немедленно порвал все отношения с Семеновым, как только узнал, что тот тесно сотрудничает с японским Генштабом. Он вернулся в Харбин и в июле поехал в Токио. Японцы по соглашению с англичанами и французами, заключенному в декабре 1917 г, оккупировали Владивосток, а затем захватили большие территории на российском Дальнем Востоке.

Как только японцы оставили эти территории, адмирал отправился во Владивосток вместе с британским генералом Ноксом, который ранее уже попадал в поле зрения общественности в связи с делом Корнилова. Согласно заявлению самого Колчака, он передал генералу меморандум о создании сильного авторитарного режима.

Следующим шагом в игре стало прибытие во Владивосток чешского генерала Гайды и обсуждение с ним вопроса о диктатуре в Сибири.

Колчак и Нокс приехали в Омск в середине октября вскоре после прибытия туда Директории. Несколько недель спустя адмирал встретился со специальными представителями генерала Деникина, после чего Колчак вступил в переписку с Деникиным через генерала Лебедева, приехавшего из Екатеринодара.

По требованию Сибирского правительства и с согласия члена Директории генерала Болдырева Колчак был назначен военным министром. 7 ноября он выехал на фронт и вернулся 16 ноября. В ночь с 18 на 19 ноября произошел переворот, в ходе которого несколько членов Директории было арестовано, а остальных вынудили уйти в отставку. В тот же день, 18 ноября, адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем России.

Люди, осуществившие переворот – казачьи полковники Волков, Красильников и Катанаев, – сразу же сообщили о произошедшем адмиралу, который, очевидно, сам обо всем знал, после чего были немедленно арестованы и отданы под суд, но 21 ноября оправданы. Арестованные члены Директории – ее председатель Авксентьев, его заместитель Аргунов, заместитель Чайковского Зензинов и шеф полиции Роговский (все четверо из правого крыла партии эсеров) впоследствии были депортированы через Китай.

Глава 27
Версальская трагедия

Остракизм России

После моей летней поездки в Париж на переговоры с Клемансо я пробыл в Англии до весны 1920 г., живя то в Лондоне, то в провинции. В самый разгар мирной конференции я снова отправился в Париж по просьбе членов свергнутой Директории, высланных из Сибири в результате колчаковского переворота и в конце концов добравшихся до Парижа через Китай и США.

В то время Ллойд-Джордж считался одним из самых влиятельных политиков в Европе, и Лондон являлся центром политического мира. Мое положение в Англии было довольно двусмысленным. Официально я был частным лицом и не имел никаких формальных связей с британскими властями, но в действительности в глазах большинства населения я оставался представителем свободной и демократической России. Я поддерживал дружеские отношения с многими хорошо осведомленными государственными деятелями и политиками из числа наших бывших союзников. Ни негативное отношение полуофициальной печати в Англии и Франции к Февральской революции, Временному правительству и мне лично, ни нападки на меня со стороны эмигрантов, сторонников белых диктатур, никак не влияли на отношение ко мне либерально мыслящих европейцев и многих моих соотечественников.

Именно от последних я узнал немало интересных фактов. Судя по всему, в начале декабря 1918 г. в Лондон из Москвы в обстановке полной секретности прибыли некие эмиссары большевистского правительства. Очевидно, Кремль узнал о разногласиях внутри британского кабинета по вопросу об английской политике в отношении России и обнаружил, что ни Ллойд-Джордж, ни его помощники, мягко выражаясь, не проявляли ни малейшей симпатии к политике Нортклиффа по установлению в России военной диктатуры. Эти русские эмиссары получили задание войти в контакт с самим Ллойд-Джорджем, а если не получится, то с его ближайшими помощниками. В обоих случаях они должны были убедить тех, что хорошие отношения с «единственным законным правительством» России вполне возможны и что Россия не питает ни малейших амбиций по поводу мировой революции, а наоборот, надеется на немедленное восстановление прежних связей с союзниками – особенно с Великобританией. Наконец, они должны были попросить у Великобритании помощи в восстановлении разрушенной войной экономики. Вскоре эти эмиссары (Крысин и Половцева), «только что прибывшие из Москвы», посетили и меня, подтвердив слухи о происходящем.

Ллойд-Джордж, несомненно, руководствовался некими скрытыми мотивами в попытке восстановить отношения Великобритании с экономически и политически опустошенной Россией накануне мирной конференции с участием Германии. Однако нет сомнений и в том, что на него повлияли эти заигрывания большевиков, в самом деле нуждавшихся в международной поддержке. Это в полной мере подтвердилось в первые дни предварительных заседаний Совета десяти, на которых обсуждалась проблема России.

Впоследствии из разговора с Бернардом Барухом, который изредка выполнял личные поручения президента США, я узнал, что большевики с момента своего прихода к власти обращались с аналогичными предложениями и к Белому дому. Эти два факта имеют определенное историческое значение и непосредственно связаны с тайной поездкой Уильяма Буллита в Россию весной 1919 г.

Как я уже упоминал, еще до открытия мирной конференции судьба России была решена раз и навсегда Верховным советом («Большой пятеркой»)[176]176
  В Верховный совет, известный как «Большая десятка», а позднее как «Большая пятерка», входили президент Вильсон, премьер-министры и министры иностранных дел ведущих держав (США, Великобритании, Франции, Италии и Японии): Вильсон и Лансинг, Ллойд-Джордж и Бальфур, Клемансо и Пишон, Орландо и Соннино, Сайондзи и Макино.


[Закрыть]. Когда наконец прибыла совместная делегация деникинского и колчаковского правительств, ее даже не пустили в зал заседаний. Делегатов ни разу не принял ни сам Совет, ни отдельные его члены.

Россия оказалась в парадоксальном положении, не имеющем прецедентов в истории.

Ее название не значилось в списке участников конференции по той простой причине, что Россия не входила в число победительниц; война была выиграна после того, как Россия стала «нейтральной страной, заключившей мир с врагом».

А так как бывшие союзники не завоевали ее, ее названия не было и в списках проигравших. Фактически, если бы не Россия, союзники бы никогда не победили.

Союзные нации, ставшие хозяевами мира, надеялись, что своими действиями они исключат Россию из списка мировых держав, отбросят ее за границы допетровской России и отрежут от Европы поясом небольших независимых государств.

Не пустить Россию на мирную конференцию было легко, но сознательно игнорировать ее при попытках изменить баланс сил в Европе и Азии – абсолютно невозможно. Законное место России в зале заседаний оставалось пустым, но над этим местом незримо парил ее призрак.

На следующий день после того, как русская делегация получила отказ, «Большая пятерка» продолжила обсуждение «русского вопроса».

«Россия – громадная страна, занимающая большую часть Восточной Европы и значительную часть Азии, – заявил Ллойд-Джордж. – Определив ее судьбу, мы должны найти правительство, согласное с нашим решением».

Понадобилось несколько дней бурных дискуссий, чтобы решить, к какому правительству обратиться. Ряд ораторов, включая самого Ллойд-Джорджа, склонялись к тому, чтобы договориться с Москвой, в то время как другие – например, Клемансо – не желали об этом слышать и настаивали на переговорах с Колчаком и Деникиным. Наконец, к 22 января страсти поутихли и был достигнут компромисс: все правительства де-факто на территориях, ранее входивших в состав Российской империи, будут приглашены для встречи на Принцевых островах с целью заключить необходимое соглашение. Вряд ли стоит говорить, что идея провести примирительную встречу в разгар ожесточенной гражданской войны была и психологически неприемлема, и политически невозможна.

Именно так я заявил в лондонском Реформ-клубе, куда меня пригласили рассказать о том, почему антибольшевистская Россия (не только «белые» генералы, а все демократически настроенные люди в стране) отказывалась принять «совершенно беспристрастное» решение «Большой пятерки», в то время как Москва с готовностью согласилась с ним, тем самым выказывая свое стремление как можно скорее восстановить мир в России.

Однако вскоре стало известно, что Москва пошла на этот шаг при условии, что все англо-французские и прочие союзные войска будут выведены с оккупированных ими территорий до того, как откроется примирительная конференция. Это условие оказалось абсолютно неприемлемым для «Большой пятерки», и конференция не состоялась.

На следующий день после провала этой затеи американский госсекретарь Лансинг отправил Уильяма Буллита[177]177
  Впоследствии Буллит стал первым американским послом в Москве после восстановления дипломатических отношений.


[Закрыть] в Москву на тайное совещание с Лениным.

В задачу Буллита входило выяснить, есть ли у Ллойд-Джорджа и президента Вильсона шансы на заключение такого соглашения с советскими властями, которое бы обеспечило modus vivendi.

Буллит вернулся в середине марта с хорошими известиями для тех, кто выступал за прямые переговоры с Советами. По крайней мере, так мне говорили знающие люди, и, вероятно, это было правдой. Но миссия Буллита вызвала бурю негодования в Совете союзников и в результате закончилась провалом. Дело в том, что за тот месяц, который Буллит провел в разъездах между Парижем, Москвой и Вашингтоном, события развивались бешеным темпом, и всякая возможность вести переговоры с Советами полностью исчезла.

Именно в момент этих авансов со стороны Запада, 2 марта 1919 г, о себе неожиданно заявил Коммунистический интернационал (Коминтерн), обратившись с отчаянным призывом ко всем европейским рабочим и демобилизованным солдатам дать отпор «империалистическим правительствам – поджигателям войны».

А тот факт, что в конце марта Красная армия вошла на Украину одновременно с провалом французской интервенции в поддержку сепаратистского украинского движения во главе с Петлюрой, не оставлял сомнений в том, что большевики не собираются считать свою революцию «местным событием» или придерживаться статей Брест-Литовского мира.

К концу мая 1919 г. вся Украина оказалась в руках большевиков.

Провал французского наступления объяснялся не тактическими ошибками со стороны французского Верховного командования, а глубокими переменами в британском и французском образе мысли.

Во Франции общественное мнение было поглощено внутренней политикой; миллионы уставших от войны демобилизованных солдат были заинтересованы лишь в том, чтобы зажить мирной жизнью, и не имели ни малейшего желания снова сражаться в чужих странах во имя непонятных и неинтересных им идеалов.

Впрочем, в Великобритании такие настроения были более сильными и более заметными. Все труднее становилось находить добровольцев в британские экспедиционные силы, в то время разбросанные от Черного моря до Средней Азии. Была предпринята неудачная попытка заменить британские войска в Грузии итальянскими.

Я узнал об этом случае от Франческо Нитти, премьер-министра Италии с 19 июня 1919 г. по 9 июня 1920 г. Он покинул Италию в момент прихода Муссолини к власти и поселился в Париже, где мы с ним и познакомились. Нитти был остроумным, наблюдательным и достаточно циничным политиком и дипломатом классической итальянской школы.

Во время одного из наших разговоров речь зашла о Муссолини. К моему удивлению, Нитти относился к дуче без всякой вражды, хотя говорил о нем с некоторой иронией и отпускал немало шуток в его адрес. Я спросил его, почему он покинул свою страну, если верил в Муссолини. Нитти ответил, что дуче объявил его persona non grata, а затем рассказал мне следующее: весной 1919 г. Ллойд-Джордж предложил Орландо и Соннино, представлявшим Италию на мирной конференции, заменить британские войска в Грузии итальянцами, которым также надлежало оккупировать Крым. Предложение было принято. В Риме началась поспешная подготовка по оснащению экспедиционных сил в составе двух дивизий. Однако тем временем отношения между президентом Вильсоном и итальянскими делегатами стремительно ухудшались, а в июне после бурной сцены в Совете пяти произошел полный разрыв. Орландо и Соннино в ярости вернулись в Рим, и весь итальянский кабинет подал в отставку. Их сменили Нитти и Титтони в качестве министра иностранных дел, которые немедленно отменили всю подготовку к этой бессмысленной авантюре. «Муссолини и его клика никогда не простят мне отказа выполнять этот план», – в заключение сказал Нитти.

Отправка войск на бывшие русские территории только повысила эффективность коммунистической пропаганды среди демобилизованных солдат и рабочих на Западе.

Что можно было сделать? Очевидно, для разгрома воинствующего коммунизма следовало уничтожить Москву – колыбель этого движения. Для этого в России требовалось антикоммунистическое правительство, действующее в согласии с союзниками и признанное ими.