Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Часть пятая
На русском фронте

Глава 15
Весна великих перемен

Роковое решение генерала Нивеля

Третий год войны (1917) должен был стать годом окончательной победы над центральными державами. Такое решение приняли военные руководители Антанты на совещании в Шантильи 3 ноября 1916 г.

Протоколы совещания в Шантильи были одобрены в январе 1917 г. на межсоюзнической конференции в Петрограде, на которой присутствовали представители Великобритании, Италии, России и Франции. На этой встрече также были приняты планы на кампанию 1917 г, которую союзникам предстояло вести на всех фронтах; по единодушному мнению, совместное энергичное наступление русских и румынских войск на севере и сил Антанты на юге должно было в кратчайшие сроки вынудить Болгарию к выходу из войны.

Русско-румынское наступление намечалось на первую неделю мая.

12 декабря маршала Жоффра на посту французского главнокомандующего сменил генерал Нивель. Он прославился успешными наступательными операциями под Верденом осенью 1916 г., став в глазах французского населения героем нации.

Подготовка к всеобщему наступлению проводилась ускоренными темпами, однако крах русской монархии 27 февраля привел к внезапной катастрофе и в России, и на Русском фронте. Генерал Нивель должен был получать донесения о сложившейся ситуации от генерала Жанена, главы французской военной миссии при русском Генштабе.

Такие внезапные и грандиозные перемены в союзной стране, фронт которой протянулся более чем на 1250 миль, должны были стать для нового главнокомандующего союзными силами на Западе достаточной причиной для пересмотра плана или хотя бы отсрочки его исполнения.

Но даже если генерал Нивель закрыл глаза на разгул хаоса в России, он должен был знать, что в ноябре предшествовавшего года румынская армия потерпела в Трансильвании полное поражение от немецкой и болгарской армий и что Румыния с начала декабря оккупирована немцами!

Тем не менее, даже не проконсультировавшись с российским Верховным командованием, генерал Нивель решил, что военные операции на Русско-Румынском фронте должны начаться не в мае, а в конце марта или начале апреля. Судьба наступления генерала Нивеля имела такое значение для всего последующего хода Первой мировой войны, что соответствующие документы будут мной процитированы более-менее полностью.

8 марта генерал Жанен передал генералу Алексееву следующий меморандум Нивеля:

«Ставка

8 марта 1917

Генерал Жанен… имеет часть передать [генералу Алексееву]… нижеследующую телеграмму, только что полученную им от генерала Нивеля:

«Прошу вас сообщить генералу Алексееву следующее: по соглашению с высшим английским командованием я назначил на 8 апреля [по новому стилю] начало совместного наступления на Западном фронте. Этот срок не может быть отложен.

Неприятель начал отходить на части участка фронта английского наступления и деятельно готовится к дальнейшему развитию отходного движения на части фронта нашего наступления, обнаруживая этим свое намерение уклониться от боя при помощи маневра, который позволяет ему к тому же собрать новые и значительные силы. Нужно поэтому, чтобы мы начали наше наступление как можно скорее, не только для того, чтобы выяснить положение, но и потому, что отсрочить наше наступление значило бы сыграть на руку противнику и, кроме того, рисковать, что он опередит нас.

На совещании в Шантильи 15 и 16 ноября было решено, что союзные армии будут стремиться в 1917 г. сломить неприятельские силы путем единовременного наступления на всех фронтах с применением максимального количества средств, какое только сможет ввести в дело каждая армия. Я введу для наступления на Западном фронте все силы французской армии, так как буду добиваться решительных результатов [курсив мой. – А. К.], достижения которых в данный период войны нельзя откладывать.

Вследствие этого прошу вас также начать наступление русских войск около первых или средних чисел апреля (по новому стилю). Совершенно необходимо, чтобы ваши и наши операции начались одновременно (в пределах нескольких дней), иначе неприятель сохранит за собой свободу распоряжения резервами, достаточно значительными для того, чтобы остановить с самого начала одно за другим наши наступления…

Должен добавить, что никогда положение не будет столь благоприятным для [русских] войск, так как почти все наличные немецкие силы находятся на нашем фронте, и число их растет здесь с каждым днем!

Главнокомандующий».

В телеграмме, пришедшей вслед за этим, генерал Нивель обращает мое внимание на то обстоятельство, что вышеизложенная просьба находится в полном соответствии с соглашением, достигнутым союзниками по четвертому вопросу, обсуждавшемуся на последнем совещании в Петрограде, и просит меня, базируясь на этом соглашении, настаивать перед вашим высокопревосходительством на полном ее удовлетворении.

Жанен».

Ответив генералу Жанену краткой запиской, в которой указывалось, что предложение французского главнокомандующего неосуществимо, генерал Алексеев написал отношение в ответ на послание Нивеля, своим тоном скорее напоминавшее приказ подчиненному, чем письмо к равному по званию. Очень сдержанно и спокойно генерал Алексеев объяснил Нивелю ту опасность, которую несет всем союзникам этот опрометчивый и чрезмерно поспешный план генерального наступления. Алексеев с поразительной точностью предсказал результаты наступления союзников без поддержки Русского фронта. В отношении говорилось:

«Свидетельствуя свое совершенное почтение начальнику французской военной миссии в России, считаю своим нравственным долгом, во избежание тяжелых последствий от недомолвок, высказать с откровенностью свое мнение в дополнение письма от 9 марта № 2095.

1) Только что полученное от военного министра письмо указывает, что переживаемое Россией внутриполитическое потрясение отразилось существенно на состоянии наших запасных частей (депо) всех внутренних округов. Части эти пришли в моральное расстройство и не могут дать действующей армии укомплектования ранее 3–4 месяцев, т. е. ранее июня-июля.

2) Та же основная причина отразилась на пополнении недостающего конского состава во всей армии.

3) Все это заставляет посмотреть прямо в глаза событиям и сказать с необходимой откровенностью, что мы не можем перейти в наступление даже в начале мая старого стиля и можно рассчитывать на широкое участие в операциях только в июне-июле.

4) Эта обстановка допускает для нашего противника возможность или все резервы собрать на Англо-Французском фронте, или значительными силами обрушиться на нас, чтобы использовать период нашего временного ослабления.

5) Полагаю, это обстоятельство должно внести известные перемены в соображения о действиях ближайшего времени и повлиять на решения французского Верховного командования. Сообщение генерала Нивеля от 3 (16) марта, что для наступления на Западном фронте он пустит в ход все силы французских армий и будет искать решительных результатов, особенно останавливает на себе внимание. Вынужденное и неизбежное, для сохранения в будущем, бездействие русской армии в ближайшие месяцы вынуждает, по мнению моему, не истощать до решительного момента французскую армию и сохранять ее резервы до того времени, когда совокупными усилиями мы будем способны атаковать врага на всех фронтах.

6) При условии нашего вынужденного относительного бездействия, полагаю, что англо-французской армии было бы целесообразно лишь медленное, осмотрительное движение за отходящим противником, занятие новой сильной оборонительной линии.

7) Это исключает, по моему мнению, желательность общей решительной атаки англо-французского противника, отходящего, несомненно, на сильно укрепленную линию и, может быть, задумывающего выполнить обширный маневр в открытом поле, где свободное маневрирование резервов даст той или другой стороне счастливые случайности. Но в этой операции противник, опираясь на подготовленную укрепленную позицию, будет иметь несомненные преимущества.

Генерал Алексеев».

В ответ на это отношение генерал Нивель 15 марта написал, что операции британской армии уже начались, и снова настаивал, чтобы русские немедленно начинали наступление, довольно нравоучительно добавляя: «В настоящее время лучшим решением в интересах операции коалиции и, в частности, принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, был бы возможно скорый переход этой армии к наступательным действиям».

Это новое требование и развязная ссылка на психологическое состояние Русской армии привели генерала Алексеева в ярость. В его ответе от 20 марта открыто заявляется:

«…если успокоение, признаки коего имеются, наступит скоро, если удастся вернуть боевое значение Балтийского флота, то, кто бы ни был верховным, он сделает все возможное в нашей обстановке, чтобы приковать к себе силы противника, ныне находящиеся на нашем фронте… Но ранее начала мая нельзя приступить даже к частным ударам, так как весна только что начинается, снега обильные и ростепель будет выходящей из ряда обычных».

Однако «генеральное наступление» уже началось. Остановить британское продвижение в секторе Аррас – Суассон было невозможно. Поэтому события развивались в основном так, как предсказывал Алексеев. Порывистый генерал Нивель просчитался, британская и французская армии попали в ловушку.

На севере англичане не смогли преодолеть германские оборонительные сооружения и, продвинувшись всего на несколько миль, были остановлены, понеся тяжелые потери.

В Шампани французская армия также потерпела сокрушительное поражение, стоившее бесчисленных жертв.

Психологические последствия этого провала, возможно, были еще более катастрофическими. Солдаты во многих корпусах проявляли все большее недовольство своими офицерами; ширилась антивоенная пропаганда, шли разговоры о немедленном заключении мира. Ситуация достигла апогея, когда два корпуса восстали и двинулись на Париж. 15 мая генерал Нивель был смещен с поста главнокомандующего; его заменил генерал Петен, организовавший оборону Вердена и пользовавшийся в армии огромным уважением и престижем.

Остановив поход бунтующих солдат и восстановив на фронте закон и порядок, почти не прибегая к жестким репрессивным мерам, генерал Петен отвел нависшую над союзными войсками угрозу. Планомерно отступив на оборонительные позиции, выбранные им лично, генерал все лето и осень продержался в обороне.

Таким образом, безрассудная попытка Нивеля ввести в действие всю французскую армию и достичь решительных результатов без поддержки Русского фронта окончилась поражением и не только уничтожила все шансы на совместное наступление с запада и с востока, но и практически лишила державы Антанты всех надежд на завершение войны в 1917 г.

Кроме того, разногласия между союзными державами позволили германскому правительству и Верховному командованию принять пресловутый «генеральный план».

План этот был продуман и четок: во-первых, прекратить все операции на Русском фронте, а вместо этого развернуть «мирное наступление», сопровождаемое пораженческой пропагандой, тем самым парализуя русский боевой дух; во-вторых, перебросить все регулярные дивизии с Русского на Западный фронт, сосредоточив в том районе все силы германской армии; и в-третьих, начать решительное сражение в Западной Европе, прежде чем Соединенные Штаты смогут оказать союзникам реальную и эффективную помощь.

Единственный возможный способ сорвать этот хитроумный план заключался в предотвращении распада Русского фронта, в восстановлении дисциплины в частях и возобновлении боевых действий, поскольку бездействующий и деморализованный фронт сделал бы Россию легкой добычей для разрушительной пропаганды: И действительно, именно возобновление сражений на Русском фронте в конечном итоге сделало невозможной победу немцев в Первой мировой войне.

Впоследствии генерал Гинденбург подтвердил в своих мемуарах, что в 1917 г. русское Верховное командование разгадало цель немецкой «мирной политики» на Русском фронте, избрало для Русской армии верный стратегический план действий и полностью выполнило его.

Русский фронт

Деморализация русских войск осенью и зимой 1916 г. вынудила царя обратиться к крайним мерам в тщетной попытке подготовиться к весеннему наступлению. По наущению исполняющего обязанности начальника Генштаба генерала Гурко царь решился на коренную реорганизацию армии.

Несмотря на возражения командующих Северным, Западным и Юго-Западным фронтами, следуя «прямой воле» царя и твердому убеждению генерала Гурко, было решено перебросить еще 20 дивизий с вышеупомянутых фронтов на Румынский фронт. К лету для европейских фронтов следовало сформировать 21 дивизию. Двухдивизионные корпуса подлежали реорганизации по германскому образцу в трехдивизионные. Формировалось 70 тяжелых артиллерийских батарей. Наступление на Русском фронте намечалось на начало мая, когда будут готовы новые железнодорожные линии в сторону Румынии.

Если бы генерал Алексеев в то время находился при Ставке, этот план никогда бы не появился на свет, так как с военной точки зрения было абсолютно немыслимо провести радикальную реорганизацию армии и путей сообщения – даже по «прямой воле» царя – за несколько месяцев до начала наступления.

И именно в процессе этой поспешной и хаотической реорганизации армии из столицы пришли вести об отречении царя. Солдатские массы и многие офицеры при известиях о перевороте в Петрограде преисполнились энтузиазма. Но высшие командиры, которые наряду с Думой и Ставкой первоначально требовали отречения царя в пользу его наследника ради спасения монархии, были захвачены произошедшим врасплох. Однако никаких попыток восстановить династию не предпринималось. Короче говоря, психологическая реакция на фронте оказалась точно такой же, как и во всей стране, – чего и следовало ожидать.

Сперва казалось, что падение монархии и последующее разрушение всего государственного и административного аппарата совершенно не затронули фронт. Структура действующей армии, включая цепь командования, от командующих отдельными фронтами до рядовых в траншеях, с первого взгляда оставалась в неприкосновенности.

Но так дела обстояли лишь на поверхности. Недоверие к Верховному командованию, которое росло в нижнем эшелоне в последние месяцы до окончательного краха, приняло колоссальные масштабы в первые недели после революции и вырвалось наружу, разрушая саму основу дисциплины – доверие солдата к своим офицерам.

Ежедневный распорядок дня на фронте оказался нарушен, солдаты стали обсуждать положение в своем кругу, проводили многочисленные митинги, непрерывно спорили о том, когда их распустят по домам, и отказывались выполнять приказы. Ощущая потерю авторитета и совершенно запутавшись в новой ситуации, офицеры отдавали какие-либо приказы с большой неохотой.

В первые недели после падения монархии кризис охватил всю страну, но именно на фронте он оказался наиболее глубоким и опасным, поскольку армия без дисциплины неизбежно разлагается и утрачивает боеспособность.

Во время начального периода распада в воинских частях стали избираться комитеты. Одновременно Дума и Петроградский Совет начали посылать на фронт своих делегатов, чтобы рассказать солдатам о произошедших событиях и успокоить войска.

Однако через несколько недель колоссальный авторитет Думы в войсках начал стремительно исчезать, и ее делегаты вскоре исчезли с фронта – и все потому, что в первый день революции Дума отказалась возглавить всенародное революционное движение.

С другой стороны, делегаты Совета, выступая от имени рабочих и крестьян, быстро приобрели в войсках авторитет и избирались в качестве комиссаров, ответственных за все дела выборных комитетов, а также в качестве посредников между комитетами и офицерами. То же самое происходило и на флоте.

Воспользовавшись ситуацией, в армию под видом делегатов и комиссаров проникали большевистские агенты; это было легко сделать в первые недели революции, когда «комиссарские мандаты» выдавали всем без разбора, не проверяя, с какой целью кандидат отправляется на фронт.

Германское правительство давно мечтало разорвать стальное кольцо, которым Антанта окружила Германию, и теперь ему наконец представилась возможность осуществить свой «генеральный план».

По инструкции германского главнокомандования кронпринц Леопольд Баварский, главнокомандующий на Восточном фронте, внезапно прекратил все боевые действия против русских, и над немецкими траншеями повисла мертвая тишина. Принц Леопольд неожиданно превратился в апостола мира, друга русских солдат и свирепого врага империалистов – поджигателей войны.

Все русские окопы были засыпаны подписанными им листовками. В них Леопольд призывал русских солдат помириться с германскими братьями по другую сторону фронта и обещал не нападать на них. Кроме того, он требовал опубликования секретных договоров между Россией, Великобританией и Францией, поощрял недоверие к русским офицерам и называл членов Временного правительства наймитами франко-британских банкиров.

Уставшие от войны русские солдаты – в основном молодые крестьяне, которых поспешно обучили и обрядили в форму[78]78
  Две трети регулярной пехоты погибли или получили ранения в предыдущие годы, и, по словам Брусилова, армия превратилась в «милицию».


[Закрыть], – стали легкой добычей для таких махинаций; многие из них искренне верили, что немцы хотят мира, в то время как их собственные офицеры, выходцы из верхов российского общества, желают воевать.

Германское Верховное командование было отлично осведомлено о положении на российской стороне и в полной мере воспользовалось им. Немецкие солдаты переползали из своих окопов в гости к русским «товарищам» и братались с ними. Через какое-то время немцы осмелели и стали посылать к русским траншеям офицеров с белыми флагами, просивших разрешения обратиться к русским штабам с предложением о прекращении огня. Некоторые русские батареи пытались отогнать незваных гостей огнем, но такие действия вызвали волну негодования, особенно в «третьих дивизиях» – этом злосчастном изобретении генерала Гурко.

Одним из самых активных участников в организации подобных спектаклей был немецкий лейтенант Волленберг, которого его начальники впоследствии, в 1918 г, отправили к Ленину помогать тому в организации интернациональных батальонов. В 1930-х гг. Волленберг стал политическим эмигрантом и посетил меня в Париже. Он очень подробно рассказал мне о немецких планах по организации развала на Русском фронте. Эта подрывная деятельность рассматривалась немецким правительством как важная «военнотехническая» миссия и проводилась специальными командами солдат и офицеров.

Русские офицеры и представители полковых комитетов отчаянно пытались противодействовать немецкой пропаганде, но их усилия оставались тщетными; братание приняло размеры эпидемии, блиндажи и окопы оставлялись без присмотра, а военный распорядок на фронте постепенно исчезал. Тем временем регулярные германские дивизии одна за другой отправлялись на Западный фронт.

Эти губительные пропагандистские «атаки», увенчавшиеся для Берлина полным успехом, в России вызывали все большую обеспокоенность за судьбу фронта.

Незадолго до прибытия Ленина в Петроград, 15 марта 1917 г, в «Правде» появилась статья, написанная не кем иным, как И. Сталиным[79]79
  В реальности ее написал Л. Каменев. (Примеч. пер.)


[Закрыть], недавно вернувшимся из ссылки:

«Война идет. Великая русская революция не прервала ее. И никто не питает надежд, что она окончится завтра или послезавтра. Солдаты, крестьяне и рабочие России, пошедшие на войну по зову низвергнутого царя и лившие кровь под его знаменами, освободили себя, и царские знамена заменены красными знаменами революции. Но война будет продолжаться, ибо германская армия не последовала примеру армии русской и еще повинуется своему императору, жадно стремящемуся к добыче на полях смерти.

Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ. Нет, он будет стойко стоять на своем посту, на пули отвечая пулей и на снаряды – снарядом. Это непреложно.

Революционный солдат и офицер, свергшие иго царизма, не уйдут из окопа, чтобы очистить место германскому или австрийскому солдату и офицеру, не нашедшим еще в себе мужества свергнуть иго своего собственного правительства. Мы не должны допустить никакой дезорганизации военных сил революции! Война должна быть закончена организованно, договором между освободившими себя народами, а не подчинением воле соседа-завоевателя и империалиста».

В армии предпринимались всевозможные попытки противостоять пагубному воздействию германской пропаганды, но, несмотря на это, солдаты в окопах с энтузиазмом продолжали брататься.

Но затишье на фронте оказалось слишком большим испытанием для принца Леопольда и начальника его штаба генерала Гоффмана. В конце концов они не устояли перед искушением.

Без всякого предупреждения немецкие войска перешли в наступление на реке Стоход в расположении армии специального назначения. Наступление началось 21 марта, в разгар разлива, и русский корпус под командованием генерала Леша был начисто уничтожен.

Германское командование в Берлине было крайне раздражено самовольными и несанкционированными операциями генерала Гоффмана, которые легко могли сорвать планы по развалу Русской армии мирными средствами. Генералу приказали прекратить боевые действия, а в официальном коммюнике победу на Стоходе постарались отразить в как можно более сдержанных тонах[80]80
  «После небольшого перерыва последовало повторение артиллерийской и газовой подготовки, а затем атака пехотой. На этот раз противнику удалось частично вклиниться в нашу оборону и занять первую линию окопов. Немцы снова понесли большие потери, но еще большие потери были от огня у наших дивизий, так как укрытия были в значительной части разрушены. Когда, после третьей артподготовки, немцы ввели свежие силы, наша пехота, находящаяся на плацдарме, не могла уже оказать сопротивления, а отвести войска через залитую водой долину было невозможно. Мы потеряли и плацдарм, и три дивизии» (А.В. Горбатов. Годы и войны).


[Закрыть].

Однако германское правительство не смогло скрыть правду ни от русской общественности, ни от Русской армии, поскольку в русской печати немедленно появились подробные отчеты о случившемся. Вести о поражении на реке Стоход ошеломили Россию и породили глубокую тревогу относительно общей ситуации на фронте. Серьезная обеспокоенность лишь усилилась после появления беспрецедентного в истории войн заявления германского главнокомандования. В этом заявлении, подписанном Гинденбургом, наступление на реке Стоход объявлялось случайным «недоразумением», которое более не повторится. Такое обещание неоднократно повторялось и впоследствии действительно не нарушалось.

Именно в этот момент (3 апреля) в Петроград прибыл Ленин, чтобы содействовать выполнению планов генерала Гоффмана. Ленин резко изменил большевистскую политику, отражавшуюся в статье Сталина в «Правде», и все его статьи, заявления и лозунги вносили свою лепту в пропагандистскую кампанию, развернутую принцем Леопольдом и его подчиненными.

Цели, которые преследовали Ленин и немецкие «миротворцы», были диаметрально противоположными и, безусловно, несовместимыми, однако общим было средство их достижения – уничтожение боевого духа в России. Споры деморализации, распространяемые большевиками, быстро заразили всю армию. Все попытки возобновить подготовку к сражениям сталкивались с решительным сопротивлением солдат по всему фронту. Находились роты, полки и целые дивизии, где в комитетах взяли верх большевики-пораженцы и платные германские агенты. Комитеты в этих частях подвергали офицеров и комиссаров непрерывной травле. Приказы не выполнялись, а командиры, неугодные комитетам, сменялись опытными демагогами или бесчестными оппортунистами.

Несомненно, все это очень сильно затрудняло восстановление боеспособности Русской армии; тем не менее после Стохода и поражения армий генерала Нивеля германо-большевистская коалиция все же не смогла, по крайней мере в тот момент, достичь своих целей и полностью парализовать военные усилия России.

Возрождение боевого духа

На фронте возрождалось убеждение, что долг армии – защищать страну.

В своем последнем письме генералу Нивелю (от 20 марта) генерал Алексеев писал: «…появились первые признаки нормализации положения, и этому процессу содействует непосредственная близость врага».

Действительно, в начале апреля съезды различных комитетов начали отправлять в Петроград делегации, требуя немедленно возобновить полномасштабное производство на оборонных заводах и призывая нацию оказать всестороннюю поддержку защитникам отечества.

На первом съезде делегатов-фронтовиков, состоявшемся 22 апреля, на котором мы с Гучковым выступали с откровенным и подробным изложением своей позиции, практически не нашлось никого, кто поддержал бы пораженческие взгляды Ленина. Резолюция, принятая большинством голосов, точно отражала новые настроения солдат в окопах.

Однако и в конце апреля германские дивизии по-прежнему перебрасывались с Русского на Западный фронт.

Спокойная реакция со стороны германского Верховного командования на всплеск патриотизма в комитетах и среди солдат была вполне естественна и понятна, поскольку Гучков и его коллеги для восстановления дисциплины на театре военных действий не прибегали к иным мерам, нежели словесные увещевания. Напротив, они все больше и больше уступали требованиям военной секции Петроградского Совета.

В конце апреля комиссия по пересмотру законов и установлений, относящихся к военной службе[81]81
  Эту комиссию возглавлял генерал Поливанов, военный министр в 1915–1916 гг.


[Закрыть], представила военному министру проект «прав военнослужащих». Этот проект представлял собой почта точное воспроизведение пресловутой «Декларации о правах солдат», опубликованной 9 марта военной секцией Петроградского Совета и широко распространявшейся на фронте.

Проект Поливанова лишал офицеров каких-либо дисциплинарных полномочий, даже во время непосредственных боевых операций, и разрешал вмешательство со стороны комитетов в процесс назначения, смещения и перемещения командного офицерского состава. Иными словами, он решительно противоречил политике Временного правительства, которое в своем первом обращении к стране о принципах своей политики объявляло:

«…Пределы политических свобод военнослужащих ограничиваются необходимыми условиями военных и технических обстоятельств…» (пункт 2)

и что

«…не допускаются никакие ограничения гражданских прав солдат при условии строгого соблюдения воинской дисциплины и выполнения воинского долга…» (пункт 8).

Гучков сместил генерала Поливанова с поста председателя комиссии и назначил на его место своего ближайшего сподвижника, заместителя министра генерала Новицкого, поручив ему изменить текст проекта. Два или три дня спустя Новицкий сказал Гучкову, что декларация принята единогласно и без всяких изменений.

В этот момент, когда армия снова преисполнилась боевого духа, Гучков, вместо того чтобы положить конец играм генералов и штатских, невежественных в военных вопросах, решил уйти в отставку. О своем решении он сообщил в следующем письме князю Львову:

«1 мая 1917.

Ввиду тех условий, в которые поставлена правительственная власть в стране, в частности власть военного и морского министра в отношении армии и флота; условий, которые я не в силах изменить и которые грозят роковыми последствиями армии и флоту, и свободе, и самому бытию России, – я по совести не могу далее нести обязанности военного и морского министра и разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении Родины, и потому прошу Временное правительство освободить меня от этих обязанностей».

Это письмо, опубликованное 2 мая, огульно возлагало вину на всех членов Временного правительства за исключением самого Гучкова.

Порвав таким не слишком джентльменским образом с Временным правительством и с теми демократическими элементами в стране, чьей поддержкой он пользовался, Гучков рассчитывал сплотить вокруг себя всех тех офицеров, которые в результате краха монархии оказались на фронте в затруднительном, а порой и в невыносимом положении. Но он просчитался. Будучи военным министром, Гучков лишился доверия Верховного командования из-за своих связей с комиссией Поливанова, но не приобрел популярности среди солдат и матросов. Таким образом он оказался в полной изоляции.

Получив письмо Гучкова, князь Львов созвал заседание правительства, которое выступило с официальным заявлением об отставке Гучкова. После этого встал вопрос о его преемнике. Поскольку отставка Гучкова, несомненно, была вызвана не только его личным несогласием с политикой правительства, но и аналогичной позицией многих высших военных чинов, Львов предложил проконсультироваться по этому вопросу с главнокомандующим – генералом Алексеевым. Предложение было единогласно одобрено, и князь Львов поручил В.В. Вырубову[82]82
  Председатель комитета Всерусского союза земств на Западном фронте в Минске.


[Закрыть] доставить Алексееву письмо, в котором ему предлагалось назвать своего кандидата.

На следующий день перед началом заседания правительства Львов пригласил меня в свой кабинет. Вырубов сообщил из Могилева по телефону, что после совещания с командующими всех фронтов генерал Алексеев передал ему лист бумаги с двумя фамилиями – Керенский[83]83
  В личном письме ко мне от 10 января 1958 г. Вырубов приводит следующий отрывок из своих неизданных воспоминаний о разговоре с генералом Алексеевым: «Я вручил послание князя Львова. Генерал Алексеев ответил: «Этот вопрос настолько важен, что я хочу обсудить его с командующими. Подождите немного». Я ждал полчаса. Вернувшись, Алексеев протянул мне лист бумаги, на котором его мелким, но поразительно четким почерком было написано: 1) Керенский; 2) Пальчинский. Затем он сказал: «Это не только мое мнение, но и мнение других командующих». Должен признаться, что не ожидал такого ответа, и поэтому спросил генерала: «А кандидата из военных у вас нет?» Он ответил: «Мы считаем, что в настоящее время военный министр не должен быть генералом».


[Закрыть] и Пальчинский[84]84
  П. Пальчинский – горный инженер и беспартийный политический деятель. Превосходный организатор, активный участник правительственного Совета обороны, созданного в 1915 г. Вначале он был членом Исполнительного комитета Петроградского Совета и выступал как посредник между Исполкомом и генералом Корниловым, командующим Петроградским военным округом. По приказу Временного правительства стал председателем Совета обороны.


[Закрыть].

– Имя Пальчинского, – добавил Львов после раздумий, – лишь подчеркивает тот факт, что, по мнению всех командующих, вы являетесь единственным возможным кандидатом, поскольку они понимают, что, хотя Пальчинский – превосходный организатор, он недостаточно известен общественности и почти неизвестен на фронте. Они знают, что нам нужен человек с вашим положением, которому доверяют страна и армия. Ваш долг – занять этот пост, и вы не вправе отказываться.

Должен со всей искренностью признаться, что с самого начала тучковского кризиса меня не оставляло предчувствие, что мне придется нести тяжелое бремя его наследства. Вероятно, именно из-за этого чувства я 29 апреля так настойчиво старался отговорить Гучкова от отставки, обещая свою поддержку и пытаясь убедить его, что психологический климат на фронте меняется в лучшую сторону. Сама мысль о том, чтобы взвалить на себя столь колоссальную ответственность, ужасала меня, и я не мог дать немедленного ответа. Я покинул совещание, пообещав вернуться, как только приму решение. Пока я снова и снова обдумывал этот вопрос в тиши своего кабинета в Министерстве юстиции, мне поначалу казалось совершенно немыслимым на сколько-нибудь продолжительное время отказаться от участия в общем политическом руководстве страной. Правительственная коалиция еще не настолько окрепла, чтобы предоставить ее собственной участи. С такой мыслью я было потянулся к телефону, чтобы сообщить о своем отказе, когда меня неожиданно охватило понимание того, что случится с моей работой, с правительством и с Россией, если «перемирие» будет продолжаться. Через два-три месяца Русский фронт окончательно развалится, генеральный план Гинденбурга – Людендорфа завершится успехом на Западе, и Россия окажется в полной власти немецких претендентов на мировое господство.

Такой исход следовало предотвратить любой ценой! Никто в России не собирается заключать сепаратного мира с Германией. Россия не допустит поражения ее союзников, ибо связана с ними общей судьбой. Планы Гинденбурга должны быть сорваны, а для этой цели необходимо возобновить военные действия на Русском фронте.