Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

1 сентября 1911 г., во время специального представления в киевском городском театре, в нескольких шагах от ложи, где сидели царь с дочерьми, Столыпина смертельно ранил бывший анархист и полицейский агент. К тому времени царь едва терпел присутствие своего бывшего фаворита. Специальное расследование выяснило, что в Киеве к Столыпину не были, как обычно, приставлены полицейские агенты. Ходили слухи об уголовном преследовании заместителя министра внутренних дел генерала Курлова, отвечавшего за полицию. Но предварительное следствие было прекращено по личному указанию царя.

В обстоятельствах смерти Столыпина есть несколько очень странных моментов. Убийцу поспешно казнили, а до этого содержали в строгой изоляции. Люди, осведомленные о подробностях борьбы Столыпина с Распутиным и его окружением, были убеждены, что охранка попустительствовала покушению, чтобы задобрить высокопоставленных врагов Столыпина. Через несколько месяцев после смерти Столыпина главный военный прокурор вызвал к себе зятя Столыпина, Б.Л. фон Бока, и сообщил ему, что основная доля ответственности за убийство его тестя лежит на Курлове, который и стоял за этим покушением. В то же время прокурор сказал фон Боку, что следствие по делу Курлова прекращено по приказанию царя.

Сам Столыпин однажды сказал Гучкову в Думе, что ждет смерти от руки полицейского агента.

Вот так вышло, что всемогущий «умиротворитель» России не сумел обуздать «темные силы», опиравшиеся на клику, которая окружала молодую царицу. Столыпин был слишком честным и независимым человеком в глазах таких, как Распутин. Кроме того, он не поладил с октябристами – ведущей партией в Третьей Думе, получившей там большинство мест благодаря его собственному консервативному избирательному закону от 3 июня 1907 г.

Британский историк, профессор Бернард Пэйрес, совершавший многократные продолжительные визиты в Россию в течение думского периода и последующей мировой войны, в своей книге «Падение российской монархии» в отношении Третьей Думы справедливо замечает, что под влиянием сложившихся в то время общественных настроений даже Дума, целиком состоящая из бывших министров, стала бы оппозиционной.

Избирательный закон от 3 июня 1907 г. практически отстранил от участия в выборах городских и сельских крестьян и рабочих. В провинциях выборы фактически были отданы на откуп угасающему дворянству. В крупных городах квазивсеобщее избирательное право также подверглось ограничениям; число депутатов было урезано, а половина мест согласно куриальной системе отошла к незначительному меньшинству собственников из числа буржуазии. Представительство нерусских национальностей также уменьшилось. Например, Польше было позволено направить в Третью (и в Четвертую) Думу лишь 18 депутатов по сравнению с 53 представителями в Первой и Второй Думе, а мусульманское население Туркестана вообще осталось без депутатов.

Представителей народа, избранных по столыпинскому закону, справедливо называли «кривым зеркалом» России. Левые партии, составлявшие большинство в Первой и Второй Думах, практически исчезли из Третьей Думы 1907–1912 гг.; более того, в нее попали лишь 13 трудовиков и 20 социал-демократов. Социал-революционеры бойкотировали выборы. Ранее лидировавшие в Думе кадеты, партия либеральной интеллигенции, скатились до роли «лояльной оппозиции Его Величества», получив 54 места.

50 мест досталось реакционному Союзу русского народа, который субсидировался из специальных фондов полицейской охранки и пользовался покровительством царя и великого князя Николая Николаевича. Эти депутаты под руководством трех очень способных вождей – Маркова, Пуришкевича и Замысловского – пытались саботировать работу Думы изнутри, непрерывно устраивая скандалы. Помимо этого, 89 мест получила совершенно новая партия националистов. По большей части они рекрутировались из западных и юго-западных провинций, с незапамятных времен раздиравшихся враждой между русским, польским, литовским и еврейским населением. Дыру между кадетами и правыми заполняли 153 депутата от октябристов, в первых двух Думах практически не представленных. Таким образом, они получили чуть больше трети от общего числа мест в Думе.

Я так подробно описываю состав Третьей Думы, потому что распределение мест в Четвертой Думе (1912–1917 гг.) в общих чертах было таким же, а последняя играла исключительно важную роль в конфликте между монархом и народом в последние годы перед революцией. Но даже Третья Дума, несмотря на ее консервативный состав – в социальном плане – и несмотря на наличие правого крыла, обладавшего большим влиянием в правительственных кругах, с самого первого дня своего существования оказалась не менее серьезным защитником конституционной системы и политических прав народа, чем Первая Дума. Единственное различие состояло в настроениях и методах достижения цели.

Первая Дума представляла собой само сердце и душу России. Ее целью было безжалостное обнажение мрачных сторон старого режима. Она не знала устали и не терпела компромиссов. От верховного правителя она требовала безоговорочной капитуляции и передачи всей власти представителям народа. Это принципиальное требование хорошо выразил В. Набоков, красноречивый сын министра юстиции при Александре III, который сказал: «Исполнительная власть должна подчиниться законодательной власти». Но Первой Думе не хватило времени, чтобы принять нужные стране законы, поскольку ее распустили еще до начала регулярной работы.

Третья Дума начала работу без всякой шумихи. Она не требовала капитуляции от правителей. Ее лозунгами были компромисс, лояльное сотрудничество с властями на основе октябрьского манифеста царя. Этот манифест, ставший знаменем октябристов – крупнейшей думской фракции, – наделял представителей народа законодательной властью, бюджетными полномочиями и правом открыто обсуждать любые вопросы. Противоправно изменив избирательный закон, правительство торжественно подтвердило незыблемость прав Думы. Вожди октябристов намеревались воспользоваться этими правами, чтобы укрепить систему народного представительства и превратить Думу в подлинно решающую силу в российской государственной системе.

Ни царь с его придворными, ни демократические и левые слои общественности не могли понять смысла этого компромисса. После «бури и натиска» первых двух Дум царь поначалу был очень доволен Третьей Думой. Он воображал, что теперь в Таврическом дворце заседают люди изо всех районов страны, хорошо осведомленные о местных делах и проблемах, которые будут давать его министрам советы по изданию подходящих законов, ни в коем случае не покушаясь на прерогативы монарха. Точно так же верноподданническую позицию Третьей Думы понимало и большинство публики, и именно поэтому общественное мнение так свирепо осуждало этот «реакционный парламент», окрестив его лидеров «лакеями реакции».

Однако эти лидеры отнюдь не отличались реакционностью. В социальном плане октябристы представляли средний и верхний слои российского общества. Они включали представителей дворянства, местной администрации, людей свободных профессий, а также ремесленников и мелких чиновников как из столицы, так и из провинций. Опытных политиков среди них было мало, но многие в своей жизни прошли через хорошую школу практического опыта. И этот опыт привел их к твердому убеждению, что Россия, выросшая из пеленок, больше не нуждается в бюрократическом надзоре – и более того, что Русско-японская война окончательно продемонстрировала неспособность этой бюрократической системы справиться с потребностями растущей империи.

Первым председателем Третьей Думы был Н.А. Хомяков, в прошлом видный петербургский администратор. Он происходил из известной семьи, его отец был одним из основателей славянофильского движения. Основатель партии октябристов и ее лидер в Третьей Думе А.И. Гучков вышел из совершенно иного окружения. Внук крепостного, он был интеллектуалом из числа московского купечества. Он гордился своим происхождением, презирал сословные привилегии и совершенно не доверял бюрократии. Тем не менее два этих представителя совершенно разных социальных классов оказались в одной партии, так как для обоих главной целью являлась консолидация конституционной системы. Они оба понимали, что без народного представительства и радикального обновления всей структуры государственного корабля Россия окажется на грани катастрофы при первом же столкновении с внешним миром.

Европа в то время жила как на вулкане. Никто не сомневался в грядущей войне между великими державами – вопрос был лишь в том, когда она начнется. Уроки Цусимы и Порт-Артура открыли патриотам глаза на истину. И весь процесс, в ходе которого лояльное консервативное большинство за семь-восемь лет перешло на противоположные позиции, заключался в усилении патриотической тревоги, которая в конце концов переросла в патриотическое негодование.

Я хорошо знал Гучкова. Некоторое время мы вместе входили в состав Временного правительства, а впоследствии часто встречались в эмиграции. По его словам, с самого начала работы Третьей Думы он и другие вожди октябристов торопились сплотить Россию, чтобы у нее хватило сил справиться с внешней угрозой. Экономическое и индустриальное развитие Германии в тот момент шло семимильными шагами. Немцы лихорадочно строили военный флот, а техническая мощь их армии постоянно росла. Для всех, кто хоть чуть-чуть разбирался в международной обстановке, было очевидно, что временная слабость России, ставшая итогом Русско-японской войны, рассматривается в Берлине как козырная карта в гонке за мировое господство.

Гучков, Хомяков, Шидловский и другие вожди партии октябристов полностью осознавали, какую опасность для страны представляет собой окружающая царя нездоровая атмосфера. Прекрасно понимая, что нельзя полагаться на безвольного царя, они решительно отвергали все заманчивые предложения Столыпина войти в правительство. Они предпочитали следить за деятельностью официального правительства, пользоваться статутными правами думской бюджетной комиссии для поддержки правительства в борьбе против безответственного, но мощного влияния распутинской клики в придворных кругах и стараться законодательными мерами улучшить военно-экономическое положение страны.

Идиллический период отношений царя с Третьей Думой оказался очень недолгим. Согласно «Основным законам» Российской империи, внешняя политика, армия и флот находились под непосредственным контролем царя. Официально Дума не имела права вмешиваться в работу соответствующих министерств или каким-то образом влиять на их деятельность. Однако смета на расходы этих правительственных учреждений проходила через руки бюджетной комиссии, в результате чего последняя, как и во всех парламентах, стала важнейшим и наиболее влиятельным органом. Всем министрам пришлось очень серьезно считаться с ним. Прежде чем смета по различным министерствам подавалась в бюджетную комиссию, она проходила рассмотрение в специальных ведомственных комитетах. Через эту систему – то есть через финансовый контроль, осуществлявшийся бюджетной комиссией, – Военное министерство и Адмиралтейство, по сути, оказались подотчетными Думе. После Русско-японской войны флот пришлось строить фактически заново, а армию следовало радикально реорганизовать, увеличить и перевооружить в соответствии с техническими требованиями момента.

О твердом руководстве армией и флотом не было и речи. Система верховного армейского и флотского командования находилась в процессе непрерывной реорганизации. Подавляющее большинство отдельных военных учреждений возглавлялось абсолютно безответственными великими князьями, которые обычно преследовали собственные частные цели, не обращая ни на кого внимания. И в армии, и на флоте имелось много способных и энергичных военных специалистов, которые с энтузиазмом разрабатывали планы реформ, но были совершенно не в состоянии добиться их воплощения.

Когда Гучков стал председателем думского комитета по обороне, он сразу же установил контакты с такими людьми в Военном министерстве и Адмиралтействе, которые выступали за решительную реорганизацию этих учреждений. Таким образом в Думе сосредоточилась вся работа по реорганизации российских вооруженных сил.

Нет сомнения, что Третья и Четвертая Думы играли крайне важную роль в подготовке России к войне 1914–1918 гг. Трезвомыслящие, предприимчивые элементы и в армии, и на флоте ощущали твердую поддержку Думы, а Дума, в свою очередь, опиралась на них в борьбе с придворной камарильей.

Однако это сближение вызвало крайнюю подозрительность в кругу тех приближенных царя, которые выступали за возврат к абсолютизму.

Весной 1908 г., во время обсуждения бюджета Военного министерства в Думе, Гучков произнес речь, в которой призвал великих князей принести «патриотическую жертву», указывая, что Дума уже обратилась к народу с просьбой пожертвовать самым необходимым в интересах защиты страны. В сущности, Гучков просил великих князей отказаться от своих административных постов в армии, на которые они все равно не годились и на которых проявили полную безответственность. Это требование было сделано с полного ведома военной администрации. Речь Гучкова конечно же вызвала огромное негодование в придворных кругах. Царица сразу же восприняла ее, как и всякое вмешательство Думы в военные вопросы, как покушение на царские прерогативы.

Такие подозрения окрепли у нее после произошедшего год спустя в Константинополе переворота, когда младотурки свергли султана с престола. Гучков вскоре получил при дворе кличку «младотурка» и с того момента считался врагом общества № 1.

Военный министр Редигер, специалист по военным проблемам, который занимался своим делом в атмосфере полной гармонии с Думой, был отправлен в отставку. На его место назначили командующего Киевским военным округом генерала Сухомлинова, посредственного солдата, едва знакомого с современной войной. Подчиняясь желанию царя, он отказался сотрудничать с Думой.

Царица была права, чувствуя, что вождь конституционалистов был самым опасным препятствием на пути к реализации ее безумной мечты о восстановлении абсолютного самодержавия в России. Движение октябристов и примкнувших к ним группировок плелось в хвосте тех сил страны, которые боролись за подлинную демократию. С другой стороны, оно возглавляло эти силы на высочайшем уровне, то есть в военном и административном руководстве и великосветских кругах. Выступая против реакции, оно волей-неволей расчищало путь для широчайшего оживления революционного движения, которое весной 1912 г. получило мощный импульс, каким стал печально известный расстрел на Ленских приисках[35]35
  См. главу 5.


[Закрыть]. Хотя октябристы не имели намерения вести дальнейшую демократизацию России, они стремились поднять страну на более высокий экономический и культурный уровень, приличествующий великой державе. В достижении этой цели они пользовались поддержкой умеренной оппозиции и наиболее просвещенных людей, занимавших высшие административные должности. Поэтому Третья и Четвертая Думы, несмотря на их контрреволюционный состав, сыграли прогрессивную роль в истории России. Ряд изданных ими законов одним лишь фактом своего существования способствовали экономическому и культурному подъему, который происходил в России в последнее десятилетие перед Первой мировой войной.

Например, в думский период просвещение развивалось так стремительно, что к моменту начала войны Россия была готова к введению обязательного всеобщего образования. В начале XX в. прекратилась абсурдная и преступная кампания против просвещения, которую развязали реакционные министры в конце XIX в. В 1900 г. 42 процента детей школьного возраста посещало школу. Министр образования Кауфман-Туркестанский внес в Третью Думу законопроект о всеобщем обучении, который был принят большинством голосов. Однако, к несчастью, законопроект был отвергнут Госсоветом, половину членов которого назначал лично царь, и возвращен в Думу на повторное рассмотрение. В итоге его приняла Четвертая Дума. К тому времени министр просвещения, которым тогда был граф П.Н. Игнатьев, решил, что уровень грамотности среди молодежи уже достаточен для того, чтобы ввести систему обязательного начального образования. Если бы не разразилась война, она была бы создана во всей полноте к 1922 г. Но и до войны в большинстве случаев школу не посещали лишь те дети, которым не позволяли этого родители.

В 1929 г. Фонд Карнеги издал книгу «Русские школы и университеты во время мировой войны». Ее написали два профессора, специалисты в области российского образования Одинец и Покровский, а предисловие принадлежало перу Игнатьева, бывшего министра просвещения. Эта книга была призвана развеять миф о том, что до прихода большевиков лишь 10 процентов российского населения владело грамотой и что правящие классы делали все возможное, чтобы преградить детям рабочих и крестьян доступ к образованию. Российские высшие и средние учебные заведения были самыми демократическими в мире в том, что касалось социального состава учащихся. Еще до думской эпохи земства тратили 25 процентов своего бюджета на образование; теперь же они стали расходовать треть. За один лишь период 1900–1910 гг. субсидии на образование, получаемые земствами от правительства, возросли двенадцатикратно. В 1906 г. в стране было 76 тысяч школ, которые посещало около 4 миллионов учеников. В 1915 г. насчитывалось уже более 122 тысяч школ с 8 миллионами учеников. В этот период минимальный возраст для выпускников повысился, а расписание расширилось, позволяя самым одаренным детям из крестьянских семей учиться в средней школе. Государственные школы были доступны не только для детей, они стали центрами просвещения и для взрослых крестьян. В школах создавались библиотеки, читались лекции, устраивались вечерние и воскресные занятия для взрослых и даже проводились театральные представления. Земства учреждали специальные курсы для самих учителей. Ежегодно учителей бесплатно отправляли в заграничные поездки. Тысячи учителей государственных школ до Первой мировой войны побывали в Италии, Франции и Германии.

В качестве итога можно процитировать слова Одинца и Покровского: «Из общего состояния начального и среднего образования в России в годы, непосредственно предшествующие войне, следует сделать вывод, что за всю историю русской цивилизации просвещение никогда не распространялось так стремительно, как в данный период».

Помимо ускоренного насаждения грамотности, земства вместе с Думой и кооперативными организациями развивали сельское хозяйство. В 1906–1913 гг. площадь обрабатываемых земель увеличилась на 16 процентов, а сбор продукции – на 41 процент. За этот период шестикратно увеличились фонды местных земств на агрономические нужды крестьян. Центральное правительство также выделяло крупные ассигнования на эти цели. По всей Европейской России земства энергично помогали крестьянам перейти на механизированное земледелие, а в Сибири, где не было земств, этим занималось правительство.

Крестьянский земельный банк скупил у помещиков миллионы акров земли и перепродал ее крестьянам. Кредитно-кооперативные сообщества и земства снабжали крестьян необходимым сельхозинвентарем. К началу войны в руках крестьян находилось 89,3 процента всех обрабатываемых земель. Средний крестьянский надел имел размер в 30–75 акров. Во время экономического бума в России непосредственно перед Первой мировой войной экспорт российской сельскохозяйственной продукции возрос на 150 процентов. Крестьянские хозяйства преобладали и на внешнем, и на внутреннем рынках, поставляя три четверти объема зерна и льна и практически все масло, яйца и мясо.

Передача земли крестьянам и колоссальное увеличение доли фермерских крестьянских хозяйств (к тому времени доля помещичьих хозяйств в производстве была почти нулевой) сопровождались массовым переселением крестьян при активной помощи правительства, земств и кооперативов. К тому времени Сибирь вступала в этап экономического и культурного развития по американскому типу. В период между Русско-японской и Первой мировой войной население этого региона удвоилось, а площадь обрабатываемых земель утроилась. Сельскохозяйственное производство увеличилось более чем троекратно, а экспорт – десятикратно. Перед Первой мировой войной все масло, ввозившееся в Англию из России, производилось сибирскими и уральскими крестьянскими кооперативами. В то время как в 1899 г. экспорт масла из Сибири был ничтожным, к 1915 г. кооперативы экспортировали его уже тысячами тонн.

Именно кооперативное движение, свободно развивавшееся в конституционной России, позволило русскому народу, и прежде всего крестьянству, проявить свою природную сметку и организационный талант. Перед Первой мировой войной в кооперативном движении участвовало около половины всех крестьянских хозяйств. Больший размах, чем в России, это движение из всех европейских стран получило только в Великобритании.

В 1905 г. в крестьянских кредитных кооперативах состояло 7 290 000 человек, а к 1916 г. эта цифра поднялась до 10 500 000 человек. В 1905 г. фонды кооперативов составляли 375 миллионов золотых рублей, а к 1916 г. достигли уже 682,5 миллиона. Столь же стремительно развивалось кооперативное движение в городах. Федерация потребительских кооперативов, возглавляемая московским Центросоюзом, стала одной из наиболее влиятельных общественно-политических организаций в России.

Общее повышение благосостояния народа проявлялось в заметном росте потребления таких товаров, как сахар, масло, керосин и обувь, а также в увеличении вкладов в сберегательных банках. Это признавал советский экономист Лященко.

Согласно оценке одного из крупнейших специалистов по российской экономике, профессора С. Прокоповича, национальный доход России, несмотря на войну с Японией и последовавший кризис, продолжавшийся до 1909 г, повысился за этот период на 79,4 процента (в 50 губерниях, по которым имеются данные).

Даже коммунистические авторы иногда упоминают об ускоренном индустриальном развитии России во время этой конституционной «пятилетки» перед началом Первой мировой войны: «Россия стала быстро продвигаться по капиталистическому пути, оставляя позади старые капиталистические страны, шедшие ранее впереди».

Валовая продукция промышленности за период 1900–1905 гг. выросла на 44,9 процента, а к 1913 г. увеличилась на 219 процентов. В отдельных отраслях рост производства был еще более значительным. Вообще говоря, промышленность в целом быстро развивалась и модернизировалась. Инвестиции в промышленное оборудование в 1910–1912 гг, по очень неполным данным, составляли 537,2 миллиона золотых рублей. В этот период процветания капитальные фонды нашей промышленности увеличивались в три раза быстрее, чем в Америке. С точки зрения концентрации промышленности, которая была выше, чем, например, в Америке, Россия стала одной из самых передовых стран мира. Продукция российской промышленности в 1908, 1911 и 1916 гг. составляла соответственно 1,5, 5,5 и 8,5 миллиарда рублей.

Незадолго до войны началось строительство Турксиба – Туркестано-Сибирской железной дороги, – завершенное уже в советское время. В эти годы была принята амбициозная программа по реорганизации всей национальной экономики. Осуществлению этой программы помешала начавшаяся в 1914 г. война.

Сверхконцентрация российской промышленности имела два важных последствия. Во-первых, она привела к концентрации в городах большого количества рабочих и создала более благоприятные условия для их организации. Во-вторых, она укрепила не столько средние классы, сколько мощь банковского капитала. Поэтому ни в городе, ни в селе российский экономический бум не изменил социальную структуру таким образом, чтобы создать прочное основание для системы конституционной монархии.

Жизнь в нормально развивающейся стране основана на принципе честной игры. Предполагается, что и власть, и население при взаимодействии друг с другом соблюдают определенные правила. Всякий раз как власть, обычно обладающая превосходством в физической силе, нарушает эти правила, она злоупотребляет своими полномочиями. Тогда народ должен решать: либо покорно подчиняться произволу властей, либо бороться за свои основные права, прибегая к крайним методам.

Во время многочисленных поездок по стране я самым всесторонним образом ознакомился с настроениями, надеждами и чаяниями демократически мыслящих людей. Впоследствии, став депутатом Думы, я получил представление о жизни страны во всей ее полноте и начал понимать трагическую запутанность взаимоотношений между правительством, формально ответственным за благосостояние страны, и верховной властью, оказавшейся в руках безответственной клики невежественных и бесчестных советников. Мои глаза неожиданно раскрылись, и я осознал полное нежелание правящих и привилегированных классов русского общества занять независимую позицию и передать власть трезвомыслящим и разумным людям.

В то же время все понимали, что распутинщина стала позором для России и что беспомощность царя перед ее лицом ведет страну к очередному тяжелому кризису. Всем было ясно, что грядущий взрыв лишит власти не только царя, но и те консервативные группировки, которые попали в Думу благодаря столыпинскому закону от 1907 г., поскольку этот закон будет немедленно заменен всеобщим избирательным правом. А Россия была единственной великой державой в мире, в которой такое избирательное право смогло бы демократизировать страну в политическом и социальном плане без вооруженного восстания или революции.

80 процентов крестьян, владевших практически 90 процентами обрабатываемой земли; вымирающее дворянство; промышленный пролетариат, скопившийся в городах и быстро набирающий силу; все еще политически и социально слабый средний класс; колоссальная армия чиновников – в основном образованных людей из среднего класса, совершенно не заинтересованных в защите капиталистической системы; и наконец, интеллигенция, традиционно воплощающая дух русской культуры с ее бесклассовыми принципами справедливости и священной неприкосновенности личности, – все эти элементы влияли на исход набирающей размах битвы между привилегированным думским большинством и монархией.

Выучив в Третьей Думе уроки борьбы за народное представительство, октябристы осенью 1912 г. вошли в состав Четвертой Думы в качестве оппозиции.

Перед открытием новой Думы Гучков выдвинул свежий лозунг для своих сторонников: «Против участия безответственных людей в управлении государством! За правительство, ответственное перед представителями нации!»

Таким образом, осенью 1912 г. Гучков выступил с тем же призывом, который уже провозгласили весной 1906 г. кадеты Милюкова в Первой Думе. Приближался новый решающий момент в истории России, и сближение между политическими противниками, еще недавно непримиримыми, становилось неизбежно.

Их общей целью стало сохранение монархии как символа единства государства, при одновременной полной передаче власти правительству, пользующемуся доверием выборных представителей народа. Но эта цель была недостижима. Монарх, ненавидевший саму мысль о конституции и замышлявший вернуться к замшелому абсолютизму, терпеть не мог парламентской демократии. Чтобы встать на сторону народа, ему пришлось бы полностью изменить свою личность. Рука судьбы протягивала ему шанс…

В полночь 31 июля 1914 г. немецкий посол вручил российскому министру иностранных дел ультиматум. Россия снова вступила в войну.