Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

29 января 1914 г. Коковцов получил титул графа и без всяких видимых причин был неожиданно отправлен в отставку. Вдовствующая царица Мария Федоровна, сильно встревоженная его смещением, сразу же переговорила с Коковцовым. «Выслушав мои объяснения, – говорит Коковцов в своих мемуарах, – царица долго молчала, а затем расплакалась и сказала мне: «Я знаю, вы честный человек и не желаете зла моему сыну. Поэтому вы можете понять, как я опасаюсь будущего и какие мрачные предчувствия меня одолевают. Моя невестка не любит меня и думает, будто я лишь ревностно защищаю свои права. Она не может понять, что все мои мысли – лишь о счастье сына и что я вижу, как мы несемся навстречу катастрофе, в то время как царь прислушивается только к голосу льстецов. Теперь, когда вы свободны, почему бы вам не сказать царю все, что вы думаете, и не предупредить его, пока еще не поздно?»

Отставка Коковцова стала личным триумфом Распутина, поскольку не имелось иных причин, помимо недовольства Распутина, для смещения этого преданного государственного деятеля, который всегда лояльно относился к Думе.

Дума заняла непримиримую позицию в отношении Распутина, и поэтому вполне естественно, что царица и ее окружение делали все возможное, чтобы подорвать престиж Думы.

Нет сомнения, что патологическая абсурдность распутинщины в обычных условиях не смогла бы помешать стремительному экономическому и политическому развитию России, но в военное время стране бы пришлось нелегко.

Я уже говорил, что Распутин яростно выступал против войны. Но в критические дни июля 1914 г. Распутина не было рядом с его царственными покровителями.

Мой друг Суханов, депутат Думы от Тобольской губернии (родной губернии Распутина), показывал мне копию телеграммы, которую Распутин послал царю по прямому проводу: «Не объявляй войны, – говорилось в ней, – прогони Николашку… если объявишь войну, зло падет на тебя и царевича». Во время расследования убийства императорской семьи, проведенного летом 1918 г., дочь Распутина Матрена свидетельствовала о том же самом:

«Мой отец был решительно настроен против войны с Германией. Когда началась война, он лежал раненый[53]53
  Его ранила некто Гусева.


[Закрыть] в Тюмени. Его величество послал ему много телеграмм, спрашивая совета… Отец настойчиво советовал ему «проявить твердость» и не объявлять войны. В то время я была рядом с ним и видела и телеграммы царя, и ответы отца. Все это так расстроило его, что из раны вновь началось кровотечение».

Мы сделаем еще один шаг, ознакомившись со свидетельством полицейского чиновника, следившего за Распутиным: «В середине 1916 г. мне довелось слышать его слова: «Если бы та потаскуха не пырнула меня ножом, никакой войны бы вовсе не было, я бы не допустил ее». Кроме того, он открыто заявлял, что пришла пора положить войне конец: «Сдается мне, что пролито уже достаточно крови, немцы перестали быть опасными, сейчас они слабые». Его идея заключалась в том, что нам следует заключить мир с Германией».

Сам царь в те критические дни перед объявлением войны разрывался от нерешительности; он не жалел усилий для того, чтобы предотвратить неизбежное. В одном отношении он оставался превыше всяческих упреков: этот трагический человек любил свою страну с безграничной преданностью и не пытался получить передышку ценой капитуляции перед кайзером. Если бы Николай II больше заботился о собственном благополучии, чем о чести и достоинстве России, он мог бы помириться с кайзером. В 1915 г, оказавшемся особенно трудным для России, немцы обратились к царю с очень выгодными условиями мира, по которым царь получал бы служившие предметом бесчисленных споров Дарданеллы и вожделенный Босфор. Но русский царь даже не снизошел до ответа.

Мне кажется, что царица искренне пыталась полюбить Россию, но ту Россию, которая существовала в ее воображении и в которой ее сын правил бы как самодержец. Ради этого мифа она изо всех сил противостояла реальной России.

Многое свидетельствует о том, что к ноябрю 1916 г. царь устал от Распутина и всех его протеже. Поведение Распутина становилось все более наглым, и в ряде случаев он открыто перечил желаниям царя. Не нужно было хорошо знать царя, чтобы видеть, что он больше не доверяет Распутину.

В декабре 1916 г, через десять лет после его первой встречи с императорской четой, Распутин был убит группой заговорщиков, в число которых входили великий князь Дмитрий Павлович, князь Феликс Юсупов[54]54
  Женатый на племяннице царя.


[Закрыть] и Пуришкевич, реакционный депутат Думы. Но этот шаг запоздал. Во дворце практически ничего не изменилось, поскольку сам царь был ключевой фигурой в драме, приближающейся к трагической развязке.

Глава 11
План императора

В первые дни Февральской революции Чрезвычайная следственная комиссия обнаружила среди личных бумаг Николая II анонимную записку с изложением фантастического плана, представленную царю в ноябре 1916 г. Эта записка служит ключом к политике правительства в месяцы, предшествующие падению монархии, и к некоторым действиям Протопопова, проводившимся по инициативе царя. Ниже приводятся выдержки из этого поучительного документа:

«Записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Николаю II князем Голицыным в ноябре 1916 г.:

Так как в настоящее время уже не представляется сомнений в том, что Государственная дума при поддержке так называемых общественных организаций вступила на явно революционный путь, ближайшим последствием чего по возобновлении ее сессии явится искание ею содействия мятежно настроенных масс, а затем ряд активных выступлений в сторону государственного, а весьма вероятно, и династического переворота, надлежит теперь же подготовить, а в нужный момент незамедлительно осуществить ряд совершенно определенных и решительных мероприятий, клонящихся к подавлению мятежа, а именно:

I. Назначить на высшие государственные посты министров, главноуправляющих и на высшие командные тыловые должности по военному ведомству (начальников округов, военных генерал-губернаторов) лиц, не только известных своей издавна засвидетельствованной и ничем не поколебленной и незаподозренной преданностью единой царской самодержавной власти, но и способных решительно и без колебаний на борьбу с наступающим мятежом…

II. Государственная дума должна быть немедленно Манифестом Государя Императора распущена без указания срока нового ее созыва.

III. В обеих столицах, а равно в больших городах, где возможно ожидать особенно острых выступлений революционной толпы, должно быть тотчас же фактически введено военное положение (а если нужно, то и осадное), со всеми его последствиями до полевых судов включительно.

IV. Имеющаяся в Петрограде военная сила в виде запасных батальонов гвардейских пехотных полков представляется вполне достаточной для подавления мятежа, однако батальоны эти должны быть заблаговременно снабжены пулеметами и соответствующей артиллерией…

V. Тотчас же должны быть закрыты все органы левой и революционной печати и приняты все меры к усилению правых газет…

VI. Все заводы, мастерские и предприятия, работающие на оборону, должны быть милитаризированы с перечислением всех рабочих, пользующихся так называемой отсрочкой, в разряд призванных под знамена и с подчинением их всем законам военного времени.

VII. Во все главные и местные комитеты союзов земств и городов, во все отделы, а равно и во все военно-промышленные комитеты… должны быть назначены в тылу правительственные комиссары, а на фронте коменданты из эвакуированных офицеров для наблюдения за расходованием отпускаемых казною сумм и для совершенного пресечения революционной пропаганды среди нижних чинов…

VIII. Всем генерал-губернаторам, губернаторам и представителям высшей администрации в провинции должно быть предоставлено право немедленного собственной властью удаления от должности тех чинов всех рангов и ведомств, кои оказались бы участниками антиправительственных выступлений…

IX. Государственный совет остается впредь до общего пересмотра основных и выборных законов и окончания войны, но все исходящие из него законопроекты впредь представляются на Высочайшее благоусмотрение с мнением большинства и меньшинства. Самый состав его должен быть обновлен таким образом, чтобы в числе назначенных по Высочайшему повелению лиц не было ни одного из участников так называемого «Прогрессивного блока».

В вышеизложенной записке нет упоминаний о сепаратном мирном договоре как средстве спасения России. Но в объяснительной записке ко второму пункту меморандума, которую написал Говорухо-Отрок и одобрил Маклаков, подчеркивалось, что патриотический долг состоит в восстановлении «неограниченного самодержавного правления», поскольку к «мерзостям… неизбежно порождаемым конституционным правлением», для России добавляется и угроза «вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского».

Происхождение этой анонимной записки объяснил в своих показаниях членам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства С.П. Белецкий, заместитель министра, втершийся в доверие к Распутину и связанный с крайними реакционерами. Помимо устных заявлений, Белецкий засыпал Чрезвычайную комиссию объяснительными записками, написанными в Петропавловской крепости. В одном из своих письменных заявлений в адрес комиссии Белецкий подробно объяснил сущность и состав «кружка Римского-Корсакова», который, по его заявлению, состоял в основном из сенаторов и членов Государственного совета[55]55
  Помимо сенаторов и членов Госсовета, в этот кружок входили Н.Е. Марков-второй и Замысловский. Марков-второй был видным и активным вождем Союза русского народа.


[Закрыть].

Члены следственной комиссии вызвали Маклакова для дачи дополнительных показаний. В кратком заявлении от 23 августа 1917 г. он осторожно признает, что записка была составлена с его одобрения, и пересказывает свое письмо царю от 19 или 20 декабря 1916 г., в котором содержались аналогичные идеи. Далее он говорит: «…после этого я писал еще письмо и проект Манифеста [курсив мой. – А. К.], и в памяти не осталось отчетливых следов всех этих документов в их подробностях»[56]56
  В этой связи см. у А. Блока: «На следующий день или через день [11 или 12 февраля 1917 г.] у царя был Н. Маклаков… Протопопов сказал Маклакову, что царь поручает ему написать проект манифеста на случай, если ему будет угодно остановиться не на перерыве, а на роспуске Думы».


[Закрыть]. Манифест, о котором идет речь, – несомненно, тот самый манифест о роспуске Думы, издать который рекомендуется во втором пункте записки.

Было бы совершенно нереалистично предполагать, что небольшая группировка ультраправых членов Госсовета и Союза русского народа могла вынудить царя к совершению переворота. Обе эти группы всецело зависели от царя, и очевидно, что записка «кружка Римского-Корсакова» составлена именно по его просьбе. К кружку с такой просьбой обратился Маклаков, побывавший у царя на тайной аудиенции, не зафиксированной в дворцовом протоколе. Однако вести об этом дошли до Родзянко и некоторых других членов Думы.

Заместитель председателя Думы Протопопов в середине сентября 1916 г. был неожиданно назначен министром внутренних дел. В момент его назначения я находился в Туркестане, где расследовал серьезные волнения среди коренного населения. На обратном пути я сделал остановку в Саратове, центре моего избирательного округа, где выступил с речью и встречался со многими политиками и общественными деятелями. Там назначение Протопопова стало для всех сюрпризом. Однако оно воспринималось как свидетельство о желании царя примириться с Думой, так как о тесных связях Протопопова с Распутиным мало кто знал. (В принципе Протопопов считался умеренным либералом и представителем «Прогрессивного блока».) Говорят, Распутин похвалялся, что именно он сыграл решающую роль в назначении Протопопова, и, указывая на ладонь своей руки, говорил:

– Вот где теперь власть.

Вернувшись в Петроград, я нашел на своем столе телеграмму из Саратова, где сообщалось, что после моего отъезда были арестованы многие общественные деятели из числа встречавшихся со мной. Протопопов, как и я, был родом из Симбирска, и мы находились в хороших отношениях, поэтому я сразу же позвонил ему и попросил о встрече.

– Приходите прямо сейчас, мои двери всегда открыты для вас, – ответил он.

Новый министр, одетый в мундир шефа жандармов, сердечно приветствовал меня на пороге своего просторного кабинета. Форма чрезвычайно шла ему, но я никак не мог понять, зачем ему понадобилось ее надевать. Как только я вошел, он начал говорить мне о возложенной на него огромной ответственности, а также о планах и проектах на будущее. При первой же возможности я вручил ему телеграмму и начал излагать подробности своего визита в Саратов. Он прервал меня, нажал на кнопку и воскликнул:

– Мы немедленно все уладим!

Рядом с ним появился молодой помощник. Передав ему телеграмму, Протопопов сказал:

– Немедленно протелеграфируйте освободить лиц, упомянутых в этой телеграмме.

На левой стороне министерского стола я заметил вставленную в рамку репродукцию знаменитой картины Гвидо, на которой изображалась голова Христа с удивительными глазами – издалека они казались закрытыми, но, если подойти поближе, становилось ясно, что глаза открыты. Повернувшись ко мне, Протопопов заметил:

– Вижу, что вы удивлены, не так ли? Вы все время неотрывно глядели на Него. Я никогда не расстаюсь с Ним. Всякий раз, как нужно принимать решение, Он указывает мне верный путь.

У меня возникло впечатление, что здесь происходит что-то зловещее. Протопопов продолжал говорить, но я больше не слушал его. Меня охватил ужас. С кем я имею дело – с душевнобольным или с шарлатаном, ловко внедрившимся в нездоровую атмосферу апартаментов царицы и «маленького домика» Анны Вырубовой?

Я знал Протопопова как нормального, элегантного, хорошо воспитанного человека, и произошедшая с ним перемена была совершенно загадочной. Протопопов продолжал излагать свои планы по спасению России, но я больше не мог этого вынести. Не дав ему закончить, я поднялся, с улыбкой поблагодарил и чуть ли не бегом покинул его кабинет.

Я направился прямо в Таврический дворец, где заседала Дума, и ворвался в кабинет Родзянко, где собралось несколько членов Думы. Не в силах сдерживать себя, я почти прокричал:

– Господа, он безумен!

– Кто безумен?

Я сообщил обо всем, что только что произошло у нас с Протопоповым. Когда я упомянул его мундир, Родзянко рассмеялся и добродушно сказал:

– Вы же сами сказали, что он безумен; потому-то он и носит мундир шефа жандармов – в нем он приходил даже сюда, к нам.

После этого он поведал мне историю назначения Протопопова. Тем летом делегация из самых видных членов Госсовета и Думы посетила Париж, Лондон и Рим. Этих делегатов – всех до единого либо входивших в «Прогрессивный блок», либо сочувствовавших ему – отправили укреплять дружеские связи с союзниками. Протопопов, как заместитель председателя Думы и превосходный лингвист, был главой делегации, и, по словам Милюкова и Шингарева, которые также входили в делегацию, в исполнении своей миссии он проявил большой такт и мастерство.

На обратном пути он провел несколько дней в Стокгольме, где встречался с немецким банкиром Варбургом, близким другом Люциуса, немецкого посла в Швеции. Русским властям было известно, что Люциус руководит пораженческой пропагандой и всей немецкой разведывательной сетью в России. В результате, когда об этой встрече стало известно, в Думе и по всей стране разразилась буря негодования.

Тогда Протопопов попытался доказать, что встреча была организована с согласия Неклюдова, русского посла в Швеции. Неклюдов, человек высоких нравственных качеств, вел чрезвычайно трудную, но очень успешную борьбу против попыток Германии втянуть Швецию в войну с Россией. Узнав, что Протопопов воспользовался его именем, чтобы оправдать свою секретную встречу, Неклюдов сообщил в Министерство иностранных дел, что он узнал о сенсационном свидании post. factum и предупредил Протопопова о возможных последствиях[57]57
  В меморандуме, опубликованном в берлинском «Голосе минувшего», Протопопов утверждает, что во время секретной стокгольмской встречи «вопрос о сепаратном мире» не поднимался. П. Рисс, которому Протопопов передал этот меморандум, замечает: «Согласно словам Протопопова, России следовало бы за несколько месяцев до этого сообщить союзникам… что, будучи неспособной продолжать войну, она вынуждена вступить в переговоры с Германией. Все эти месяцы союзникам и России надо было вести эти переговоры. В случае же отказа союзников от переговоров, Россия в упомянутое время после заключения мира с Германией могла бы выйти из войны. Таким образом она стала бы нейтральной страной. В декабре 1916 г… Протопопов изложил свой план царю, который, по утверждению Протопопова, утвердил его». Царь мог бы одобрить план по разгрому Петрограда, но только не план сепаратного мира.


[Закрыть].

Тем не менее Протопопов сразу же после скандального стокгольмского дела был назначен на должность министра внутренних дел. Вскоре после этого вся история стала достоянием гласности.

Судя по всему, Протопопов страдал от неизлечимой венерической болезни и долгие годы лечился у доктора Бадмаева. Именно в доме Бадмаева он познакомился с Распутиным, который без труда подчинил себе человека с расстроенной психикой, хотя Протопопов изо всех сил старался скрыть дружбу с Распутиным. Однако, похоже, эта дружба расцветала, и в «маленьком домике» Анны Вырубовой Распутин представил Протопопова царице, которую тот очаровал. Она-то и предложила впоследствии его кандидатуру на должность министра внутренних дел. Насколько я знаю, немногие из членов Думы были в курсе дела, а те, кто знали, предпочитали хранить молчание.

Протопопов был не первым министром, получившим свою должность благодаря Распутину. Но он стал первым членом Думы, принявшим назначение, не уведомив сперва своих коллег. Через несколько дней после назначения он пытался убедить Родзянко и других членов Прогрессивного блока в своих благих намерениях, но это ему не удалось. В начале октября произошел окончательный разрыв, и двери Думы перед новым министром внутренних дел закрылись навсегда.

В Думе было известно о готовящемся императорском указе о назначении генерала Курлова на пост товарища министра внутренних дел. Генерал Курлов был не кем иным, как «главным виновником в смерти Столыпина», как выразился в беседе с зятем Столыпина главный военный прокурор. В той же беседе прокурор сказал также, что «по указанию царя расследование по делу Курлова прекращено». Поэтому неудивительно, что предполагавшееся назначение генерала вызвало в Думе бурю возмущения. От имени всех членов Думы, за исключением ультраправых, Родзянко предупредил Протопопова, что за назначением Курлова последует публикация всех подробностей об убийстве Столыпина, включая и роль, которую при этом сыграл Курлов. Шульгин, очень уважаемый человек, отличавшийся неподкупной честностью, готов был подтвердить их достоверность. Указ не был подписан, но Курлов остался «тайным» заместителем Протопопова и неофициально заведовал департаментом полиции. Познакомившись в доме тибетского доктора, они хорошо знали друг друга.

Назначение Курлова, пусть и неофициальное, вскоре принесло свои плоды. Примерно в середине ноября, как раз в то время, когда царь обдумывал кандидатуру Маклакова как преемника Протопопова, ко мне по конфиденциальному делу пришел мой друг, профессор В.Н. Сперанский. Он спросил меня, не хотел бы я встретиться с сенатором С.Н. Трегубовым, только что прибывшим из Ставки в Могилеве. Встреча должна была состояться в полной тайне на квартире его отца, доктора Сперанского, возглавлявшего медицинский департамент в Министерстве двора. Я знал Трегубова еще с гимназических дней в Ташкенте, где он был прокурором окружного суда, и всегда уважал его за то, что тот исполнял свои обязанности в соответствии с голосом совести, а не указами Щегловитова. Встреча состоялась через несколько дней. Когда мы остались вдвоем, Трегубов сообщил, что в Ставке очень обеспокоены полученной от военной разведки информацией об усилившейся активности немецких агентов среди петроградских рабочих.

– Мы знаем, – добавил он, – что вы в своей политической работе установили контакты с представителями рабочих, и хотели бы ознакомиться с вашим мнением по этому вопросу.

Я сказал ему, что у меня нет достоверной информации о деятельности немецких агентов, но я с большим удовольствием обсужу с ним эту тему. Кроме того, я прибавил, что хочу разделить с ним мое беспокойство по поводу отношения департамента полиции к глубокому расколу в рядах рабочих по вопросу о военной пропаганде.

– Что именно вы имеете в виду? – спросил он.

– Из личных наблюдений и из разговоров с рабочими я пришел к выводу, что по какой-то причине департамент полиции не обращает внимания на подрывную деятельность, ведущуюся среди заводских рабочих пораженцами, которые действуют в соответствии с пресловутыми «тезисами о войне», присланными в Россию Лениным. Я бы посоветовал вам как можно скорее начать расследование действий департамента полиции. Вероятно, лучше всего это сделать, создав сенатскую комиссию.

В обоснование своих подозрений я сообщил ему о нескольких случаях, когда охранка после политических митингов задерживала не тех ораторов, каких следовало бы. Агитаторы-пораженцы безнаказанно уходили после того, как призывали рабочих бастовать в знак протеста против империалистической войны, а тех, кто выступал за работу на благо обороны страны, арестовывали. Совершенно очевидно, что агенты охранки, несомненно выполняя инструкции свыше, не проявляли никакого интереса к агитаторам-пораженцам. Такое необъяснимое поведение прибавляло достоверности ходившим среди рабочих слухам об «измене наверху».

Закончив наш конфиденциальный разговор, мы вернулись в гостиную, где нас ждал хозяин. После нескольких общих фраз я покинул дом с тяжелым сердцем. У меня не было сомнений, что Трегубов передаст суть нашего разговора нужным людям. Однако, к сожалению, из этого ничего не вышло, и Курлов оставался на своей ответственной должности.

«Во второй половине ноября, – писал Протопопов незадолго до своей смерти, – начало выкристаллизовываться рабочее движение. То там, то тут в разных районах города вспыхивали стачки… Мы были вынуждены разработать план для подавления рабочего движения на случай, если оно начнет распространяться и приобретать насильственный характер». В качестве первого шага в этом направлении он провел совещание с генералом Балком, градоначальником Петрограда, и попросил его доложить о положении в городе. К своему удивлению, Протопопов узнал, что с целью планирования совместных действий армии и полицейских подразделений на случай беспорядков в столице создана военная комиссия во главе с генералом Хабаловым, в которую вошли представители департамента полиции. Хотя градоначальник подчинялся Министерству внутренних дел, министр не имел обо всем этом ни малейшего понятия. Пока разрабатывался детальный план по введению в столицу войск с пулеметами для содействия петроградской полиции, министр внутренних дел наращивал усилия в борьбе с Союзом земств и Союзом городов, а также с кооперативными и общественными организациями. С другой стороны, департамент полиции почти открыто поддерживал пропаганду большевистских пораженческих организаций, подстрекавших рабочих на забастовки. После назначения 1 января 1917 г. Щегловитова председателем Госсовета Протопопов открыто занял непримиримую позицию в отношении Думы.

Очевидно, что второй пункт в записке Римского-Корсакова выражал политику самого царя, главным инструментом которой служил Протопопов. Я должен подчеркнуть, что это была именно личная политика царя, а не правительства, как такового. Все члены Совета министров, включая и его председателя, князя Голицына, противостояли той линии, которую вел полубезумный Протопопов, и старались сохранять если не дружественные, то хотя бы корректные отношения с Думой и общественными организациями, работающими на благо национальной обороны. Чтобы предотвратить прямое столкновение Протопопова с Думой, князь Голицын перенес продолжение думской сессии с января на февраль и трижды по разным случаям умолял царя сместить Протопопова. Он указывал на его «полную неосведомленность в делах министерства и незнакомство с очень сложной машиной Министерства внутренних дел», что Протопопов «вреден и не сознает того положения, которое он создал». Царь отвечал уклончиво, но под нажимом Голицына наконец сказал:

– Я долго думал и решил, что пока я его увольнять не буду.

С первого взгляда кажется, что нерешительность царя в отношении Протопопова противоречила его прежнему стремлению назначить на его место Маклакова. Единственное логичное объяснение состоит в том, что царь, по всей видимости, после смерти Распутина счел Протопопова «безвредным», то есть неспособным проводить линию на сепаратный мир. Хотя император наверняка прекрасно знал, что Щегловитов и Протопопов выступают именно за такую политику, это его не сильно беспокоило, пока они оба в духе его собственных грандиозных планов продолжали противодействовать работе Думы и всех общественных организаций.

В январе 1917 г. план по переброске в Петербург войск и полиции был готов. Все армейские соединения и полицейские подразделения, а также отряды жандармов отныне подчинялись офицерам штаба, специально назначенным в каждое из шести подразделений, которыми руководил начальник городской полиции. В случае беспорядков первой должна была действовать полиция, далее – казаки, а если бы ситуация того потребовала, то на подмогу бы пришли войска с пулеметами. Партия пулеметов, присланных из Великобритании через Петроград, специальным приказом была задержана и передана в распоряжение градоначальника.

Такой план обращения со столицей как с оккупированным городом был абсурдным, и это заранее обрекало его на провал. Царь, встревоженный разговором с Протопоповым, когда последний выразил сомнения в надежности размещенных в Петрограде резервных полков, вызвал на совещание генерала Хабалова. Выслушав его доклад, он немедленно приказал генералу Гурко[58]58
  Генерал Гурко временно заменял генерала Алексеева на посту начальника штаба.


[Закрыть] вернуть в петроградские казармы – якобы на отдых – два гвардейских кавалерийских полка и полк уральских казаков. Протопопова решение царя очень обрадовало.

Тем временем генерал Курлов с помощью агента-провокатора нашел предлог для налета на Центральный военно-промышленный комитет. 26 января 1917 г. были арестованы все члены Рабочей группы, за исключением полицейского агента Абросимова. Таким образом был уничтожен центр патриотического «оборонческого» движения среди рабочих.

Та же судьба постигла группировки рабочих-«оборонцев» в Москве и губерниях. 31 января по всей столице прошли массовые демонстрации и забастовки и было решено, что настало время для начала военных операций против населения, к которым призывалось в записке Римского-Корсакова. Но попытка уничтожить «оборонческое» рабочее движение привела к беспрецедентной вспышке негодования среди народа, который увидел в этом верный признак того, что царь втайне стремится к заключению сепаратного мира с Германией. Даже поспешно вызванные отряды кавалерии не спасли положения.

В ходе последнего разговора с Протопоповым 22 февраля царь попросил его покинуть гостиную царицы для беседы с глазу на глаз. Голосом, в котором слышалась тревога, Николай II сообщил Протопопову, что генерал Гурко самым возмутительным образом не выполнил его приказ и вместо подразделений лейб-гвардии, о которых его просили, отправил в Петроград морскую гвардию. Моряками командовал великий князь Кирилл – как и большинство великих князей, заклятый враг царицы[59]59
  См. предыдущую главу.


[Закрыть]. Однако император сказал Протопопову, что решил немедленно отправиться в Ставку, чтобы лично проследить за отправкой необходимых частей в столицу и принять дисциплинарные меры в связи с поведением генерала Гурко. Протопопов заклинал царя не задерживаться в Ставке более того, чем абсолютно необходимо, и получил от него обещание вернуться через восемь дней.

Перед отъездом царь подписал один указ об отсрочке, а другой – о роспуске Думы, не проставив на них даты, и вручил эти документы князю Голицыну и Протопопову.

Таков был финальный шаг (согласно плану царя) по восстановлению абсолютной монархии и по достижению победы под собственным руководством.