Текст книги "Россия в поворотный момент истории"

Его слова фактически служат комментарием к приказу исполняющего обязанности военного министра Савинкова за № 177 от 10 августа. В приказе, в частности, говорилось:

«В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских подразделений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций. Такое беспокойство может быть объяснено лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла и сгущается вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»

Что же это были за безымянные «подозрительные лица», воспользовавшиеся непрочным положением в армии для разжигания недовольства среди солдат? Если бы Савинков имел в виду большевиков, то, несомненно, прямо бы назвал их. Но это были не большевики, а, если можно так выразиться, «большевики наоборот». Кампания против выборных армейских организаций и комиссаров велась – и я знаю это наверняка – теми самыми офицерскими организациями и группами, которые вскоре стали ядром военного заговора.

3 августа во время обеда с генералом Корниловым я попросил его принять дисциплинарные меры в отношении штабных офицеров, чьи имена назвал ему. Однако никаких мер принято не было. Деятельность определенных лиц, известных генералу Корнилову, не только продолжалась, но и усиливалась – как на фронте, так и в Петрограде и Москве.

Резкое несоответствие между словами нового главнокомандующего и реальным поведением Деникина и его единомышленников из числа фронтовых командиров особенно бросалось в глаза на фоне усилий начальника штаба Корнилова генерала Лукомского, который делал все, что в его силах, чтобы укрепить боеспособность Северного фронта. Деникин и все сочувствовавшие ему высшие офицеры, несомненно, были истинными русскими патриотами, но тем не менее делали все возможное, чтобы подорвать моральный дух солдат, значительно окрепшее у них чувство дисциплины и доверия своим офицерам.

Как они могли так поступать в тот момент, когда и главнокомандующий, и высшие офицеры прекрасно знали, что германское Верховное командование готовит на Северном фронте наступление в районе Риги?

Имелась ли какая-либо истина в их систематической кампании клеветы в адрес комиссаров и комитетов – кампании, которая велась на митингах, в печати и в официальных сводках Ставки?

И даже если бы в ней содержалась хоть капля истины, стоило ли кричать о ней так, чтобы услышал враг, готовящийся к наступлению? Почему высшее командование Русской армии в те трагические недели сознательно подвергало Северный фронт опасности?

В то время я не мог найти ответа на эти мучительные вопросы, но сейчас мне известна вся чудовищная правда.

В день падения Риги румынский посол при Временном правительстве Диаманди находился в могилевской Ставке. Потрясенный этим известием, он спросил Корнилова, почему город был оставлен врагу и что теперь последует. Генерал Корнилов «ответил, что не следует придавать значения взятию Риги. Он добавил, что войска оставили Ригу по его приказу и отступили, поскольку он предпочел потерю территории потере армии. Кроме того, генерал Корнилов рассчитывал на впечатление, которое падение Риги произведет в общественном мнении, ради восстановления дисциплины в русской армии».

Не знаю, успокоили ли эти слова испуганного Диаманди, но Корнилов не сказал ему правды. Он не сказал ему, что русские солдаты упорно сражались под градом крупнокалиберных снарядов и в тучах горчичного газа[101]101
  Горчичный газ – новый газ, изобретенный советником Хабером и впервые примененный на Восточном фронте в 1917 г. От этого смертоносного газа не защищали даже противогазы, а кроме того, он разъедал одежду и тело.


[Закрыть]. Он не мог признаться в том, что поразил общественное мнение не рассказом об истинном поведении русских солдат под Ригой, а лживыми сводками о том, будто бы под первыми ударами немцев русские трусливо обратились в бегство.

Эти официальные сводки были немедленно перепечатаны столичными и провинциальными газетами, вызвав волну негодования против армии. Эффект оказался таким же, как при появлении ложных сообщений о бегстве Млыновского полка и 6-й гренадерской дивизии в первый день германского наступления на Юго-Западном фронте. Разумеется, Корнилов не мог признаться, что такие измышления нужны ему для того, чтобы обеспечить успех своего похода на Петроград, предпринятый вскоре после падения Риги.

Поскольку я не присутствовал вместе с русскими войсками под Ригой, то не могу лично описать сражение, в котором были сметены с лица земли целые полки, якобы «разложившиеся в результате революции». Но есть немало рассказов очевидцев, свидетельствующих о мужестве русских солдат в безнадежных обстоятельствах. Например, вот что сообщал помощник комиссара на Северном фронте Владимир Войтинский 22 августа 1917 г. в «Известиях»:

«19 августа под прикрытием ураганного огня противнику удалось переправиться на правый берег Двины. Наши орудия не могли помешать переправе, поскольку большая часть орудий, прикрывающих район переправы, была подбита противником. Наш плацдарм был засыпан снарядами, бомбами с удушливым газом. Войска принуждены были отступить на 5 в. от Двины, на фронте протяжением 10 в. Для восстановления положения… [пришлось] двинуть свежие войска.

Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей не было позора. Войска честно выполняли все приказы командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было.

Представители армейских комитетов – вместе со мной в районе боев».

Несмотря на это и другие свидетельства о доблести войск, та часть прессы, которая была враждебно настроена по отношению к Временному правительству, после падения Риги широко разрекламировала предсказание генерала Корнилова, сделанное 14 августа на Государственном совещании в Москве, о неизбежной потере Риги вследствие «развала» Русской армии. Ему легко было сделать такое предсказание, поскольку он сам в первой половине августа начал отводить войска с Северного фронта, а кавалерия, направленная туда начальником его штаба Лукомским, была перенацелена на Петроград.

Глава 18
Путь измены

Несколько лет назад общественность получила доступ к части секретных архивов германского министерства иностранных дел, захваченных в ходе последней войны. Среди них содержится множество документов, касающихся связей немцев с Лениным и другими большевиками во время Первой мировой войны. Содержание этих документов можно по-разному интерпретировать и даже вовсе замалчивать, но их существование отныне невозможно отрицать. Однако и по сей день в СССР в газетах, научных исторических журналах, в книгах по истории, написанных заслуженными исследователями, не говоря уже о последнем издании «Истории КПСС» под редакцией Хрущева, коммунисты продолжают отвергать любые упоминания о связях Ленина с немцами как «гнусную клевету Временного правительства на основателя советского государства».

Почему же кремлевские вожди так настойчиво отрицают достоверность свидетельств об этих связях? В конце концов, Хрущев поведал миру о некоторых сталинских преступлениях, смягчил тяжелый гнет режима и чуть-чуть облегчил повседневную жизнь людей. При сменивших его Брежневе и Косыгине положение мало изменилось. Правда в том, что, несмотря на все успехи промышленного прогресса, несмотря на известные попытки усовершенствовать экономику страны, особенно в области сельского хозяйства, в основе своей все остается почти в таком же виде, как при Сталине. За немногими исключениями, основная масса населения живет все в той же нищете и бесправии, по-прежнему не имея возможности посвятить себя духовному и материальному строительству свободной страны. Почему? Потому что коммунисты не могут вскрыть корень зла. Они разоблачили Сталина, самого ревностного защитника дела Ленина, но сам Ленин и его дело идеализируются и не подлежат критике.

Рассказать истину о Ленине – все равно что разрушить тоталитарную диктатуру и позволить России вернуться на путь демократии, с которого в октябре 1917 г. ее насильственно столкнули большевики.

Вот почему германские секретные документы так тщательно скрываются от народов СССР. Но скрыть их от внешнего мира невозможно. Эту главу о большевистском восстании 3 июля 1917 г. я писал в свете этих документов, как мог бы написать ее российский историк, если бы наследникам Ленина не приходилось так сильно бояться правды.

К концу столетия рабочее движение в Европе выросло в могучую политическую силу. Тесно связанные с ней социалистические партии стали занимать места в парламентах западных стран. Наибольшую тревогу этих непрерывно усиливавшихся социалистических партий и профсоюзов вызывала угроза миру, связанная с гонкой вооружений между ведущими державами. Социалисты полагали, что война представляет собой неотъемлемую часть капиталистической системы и что трудящиеся должны бороться против угрозы войны любыми доступными средствами, при необходимости прибегая даже к всеобщей забастовке. Однако небольшое крыло социалистического движения – к которому принадлежали Ленин и его последователи – приветствовало возможную войну, считая ее провозвестником пролетарской революции.

Как только началась Первая Балканская война, Ленин в письме Горькому выразил надежду, что императоры Франц-Иосиф австрийский и Николай II российский «начнут взаимную перестрелку!».

Эта надежда осуществилась с началом Первой мировой войны. Ленин, в то время живший под Краковом, был немедленно арестован австрийской военной полицией. Вскоре он был освобожден и в сопровождении Зиновьева и своей жены Крупской сразу же уехал в Швейцарию. В Польше они жили в крайней нищете и были вынуждены частенько обращаться за помощью к своим соратникам в Петрограде, прося прислать хотя бы сотню рублей для продолжения работы. В Швейцарии их положение слегка улучшилось, и в конце 1914 г. в свет вышли первые номера воинствующего издания Ленина «Социал-демократ» – органа пролетарской революции.

Ленин с напряженным интересом следил за ходом войны на Западе. Он наблюдал за мобилизацией почти всего мужского населения в воюющих державах, за переводом всех заводов и фабрик на производство военной продукции и отмечал чудовищный рост военных расходов.

В Германии введение плановой экономики, при которой все частные интересы подчинялись требованиям военных властей и контролю с их стороны, создавало – по мнению Ленина – все условия, которые, согласно Марксу, необходимы для начала всемирной пролетарской революции. Богатства страны сосредоточились в руках маленькой кучки военных, ведущих банкиров и промышленников; средний класс обеднел, и его уровень жизни приблизился к уровню жизни рабочего класса. Весь континент утопал в собственной крови, старый образ жизни был полностью разрушен. После неудачи социальной революции в 1848 г. Маркс, стараясь успокоить германских рабочих, писал:

«Следует выдержать 15, 20 или 50 лет гражданских и международных войн не только для того, чтобы изменить существующие отношения, но и для того, чтобы вы сами могли измениться и стали способными взять политическую власть в свои руки».

Предсказание Маркса наконец-то сбывалось, хотя и не вследствие классового конфликта, а благодаря империалистической войне, развязанной великими державами. Но это предсказание социалисты начали забывать за долгие годы относительного процветания и стабильного роста политической мощи рабочего класса.

Именно тогда Ленин обратился ко всем «истинным» вождям пролетариата с призывом превратить международную империалистическую войну в «гражданскую войну между классами». Эту историческую миссию следовало выполнить промышленному пролетариату.

В планах Ленина России, как индустриально слаборазвитой стране с большим крестьянским населением, придавалось гораздо меньше значения, чем западноевропейским странам с их мощным городским пролетариатом. В то же время Ленин полагал, что поражение царской России ускорит наступление мировой революции. Россию могла победить только Германия; следовательно, прямой долг «истинных» революционеров – помочь ей в этом деле. И соответственно, только «социал-шовинисты» и «наймиты буржуазии» откажутся способствовать поражению собственной страны.

У самого Ленина не было абсолютно никаких сомнений – ни морального, ни душевного плана – в готовности содействовать поражению своей страны. Старый друг Ленина Г.А. Соломон писал:

«Следующее мое свидание было с Лениным… Беседа с Лениным произвела на меня самое удручающее впечатление. Это был сплошной максималистский бред.

– Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, – сказал я, – что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров «Утопия», только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю…

– Никакого острова «Утопии» здесь нет, – резко ответил он тоном очень властным. – Дело идет о создании социалистического государства… Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем… А!.. вы пожимаете плечами! Ну, так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, – это только этап, через который мы проходим к мировой революции!.»

Позже, выражая недоумение позицией Ленина, Соломон отмечает: «Мне вспоминается, что Ленин уже задолго до смерти страдал прогрессивным параличом, и невольно думается, уж не было ли это просто спорадическое проявление симптомов его болезни…»

Ленин твердо верил в марксистское кредо, изложенное в «Манифесте Коммунистической партии». Для него этичным было все, что шло на пользу и на благо рабочего класса, а все, что вредно, – неэтичным. Подобное учение морального релятивизма, если следовать ему до логического конца, неизбежно ведет к той аморальности, которую таким образом сжато сформулировал Иван в «Братьях Карамазовых» Достоевского: «Если Бога нет, то все дозволено».

Действительно, Ленин и его соратники во всей своей революционной деятельности избрали своим руководящим принципом именно эту краткую формулу духовного и морального нигилизма.

Однажды в сентябре 1915 г. некий эстонец по фамилии Кескюла[102]102
  Кескюла был, в частности, членом эстонской националистической организации и сотрудничал с Штайнвахсом, одним из руководителей контрразведки при германском Генеральном штабе, которого в 1916 г. послали в Стокгольм в помощь германскому послу Люциусу.


[Закрыть], бывший партийный соратник Ленина, встретился с германским послом в Берне герром Ромбергом. Кескюла рассказал Ромбергу, какой бы стала внешняя политика русского правительства, если бы к власти пришли большевики. 30 сентября Ромберг отправил в берлинское министерство иностранных дел донесение с изложением этого разговора. Одновременно в Берлин выехал и сам Кескюла.

Несколько лет назад, впервые ознакомившись с донесением Ромберга, я понял, насколько ошибался, предполагая, что связи Ленина с Берлином установились только после падения монархии – которое, между прочим, застало врасплох и немцев, и самого Ленина.

15 января 1915 г. Вагенхейм, германский посол в Константинополе, сообщил в Берлин о встрече с российским подданным, доктором Александром Гельфандом, который ознакомил его с черновым планом революции в России. Гельфанда (он же Парвус) немедленно вызвали в Берлин. Он прибыл туда 6 марта и сразу же был принят Ритцлером, личным советником канцлера Бетман-Гольвега. После краткого предварительного разговора Парвус вручил Бетман-Гольвегу меморандум на 18 страницах, носивший заглавие «Подготовка к массовым политическим стачкам в России». Парвус предлагал, чтобы немцы, во-первых, вручили ему крупную денежную сумму для организации сепаратистского движения в Финляндии и на Украине; во-вторых, чтобы они финансировали большевиков – пораженческую фракцию Российской социал-демократической партии, – вожди которых тогда жили в Швейцарии. План Парвуса был принят без колебаний. По приказу самого кайзера Вильгельма он получил германское гражданство и сумму в 2 миллиона немецких марок.

В мае того же года Парвус отправился к Ленину в Цюрих. У них состоялся продолжительный разговор, очень сжатое изложение которого Парвус приводит в своем памфлете «Правда, которая колется», изданном в Стокгольме в 1918 г.:

«Я объяснил ему свои взгляды на социальные и революционные последствия войны и в то же время предупредил его, что в этот период революция возможна только в России и только в результате германской победы… После падения монархии германские социал-демократы делали все возможное, чтобы помочь русским эмигрантам вернуться в Россию. Но сам Шейдеман, лидер империалистического большинства в Германской социал-демократической партии и член германского правительства, объяснил большевикам, что, пока продолжается война, революция в Германии невозможна [курсив Парвуса] и что, более того, мы ни в коем случае не должны ставить в трудное положение Западный фронт. Мы не сделаем этого, так как победа Антанты погубит не только Германию, но и русскую революцию…»

Хотя Ленин отказался давать прямой ответ на предложения Парвуса, они, очевидно, доворились о том, что их тайным посредником будет Фюрстенберг (он же Ганецкий). Ленин направил его в Копенгаген, где тот работал с Парвусом.

15 августа того же года граф Брокдорф-Рантцау, германский посол в Дании, отправил в Берлин сенсационную депешу о том, что в сотрудничестве с д-ром Гельфандом (Парвусом) – которого описывал как исключительно блестящего человека – они разработали «генеральный план по организации революции в России», прибавляя в конце сообщения:

«Победа и, следовательно, мировое господство нам обеспечены, если удастся вовремя революционизировать Россию и тем самым развалить коалицию».

Этот план был одобрен в Берлине кайзером Вильгельмом II.

Следует отметить, что слова германского графа о Парвусе не были преувеличением. Парвус не только являлся лучшим организатором шпионской и подрывной деятельности против России, но и обладал куда более глубоким политическим предвидением, чем творцы «Великой Октябрьской революции».

Из секретных документов германского министерства иностранных дел становится ясно, что кайзер Вильгельм и его правительство начали серьезное сотрудничество с большевиками только после того, как провалились все попытки соблазнить Николая II на заключение сепаратного мира с Германией ради спасения монархической системы в Европе. Условия этого сепаратного мира предполагалось обсудить по множеству каналов (включая родственников императрицы Александры). Но Николай решительно и резко отвергал все германские мирные предложения, несмотря на то что они не ставили под удар престиж русского монарха.

Надежда на заключение сепаратного мира ненадолго ожила у немцев осенью 1916 г, когда министром иностранных дел стал Штюрмер, а министром внутренних дел – Протопопов[103]103
  См. главу 12.


[Закрыть]. Примерно в то же время Ленин с Крупской снова стали жаловаться на недостаток средств, но их финансовые трудности продолжались недолго.

3 декабря 1917 г. министр иностранных дел барон фон Кюльман отправил следующую телеграмму кайзеру Вильгельму II:

«Берлин, декабрь 3, 1917.

Тел. № 1771.

Распад Антанты и последующее возникновение приемлемых для нас политических комбинаций представляют собой важнейшую цель нашей военной дипломатии. Россия (на мой взгляд) является самым слабым звеном во вражеской цепи.

Следовательно, задача состоит в том, чтобы постепенно ослабить его, а при возможности и совершенно устранить. Такова цель подрывной деятельности, проводящейся нами в России за линией фронта и в первую очередь заключающейся в (энергичной) помощи сепаратистским тенденциям и поддержке большевиков. Ведь до того, как большевики стали регулярно получать от нас по различным каналам денежные субсидии, они не имели возможности издавать свой главный орган «Правду» для проведения действенной пропаганды и расширить изначально узкую базу своей партии. Теперь большевики пришли к власти…

…Отвергнутая своими бывшими союзниками и лишенная финансовой поддержки, Россия будет вынуждена обратиться к нам за помощью. Мы сможем оказать помощь России различными способами… Она может быть предоставлена в виде авансов за поставки из России зерна, сырья и т. д, осуществляющиеся под контролем вышеупомянутой комиссии. Помощь на такой основе, масштабы которой при необходимости можно увеличить, по моему мнению, будет способствовать быстрому сближению двух стран…»

На следующий день, 4 декабря 1917 г, Кюльман получил телеграмму от Грюнау, своего представителя при Генеральном штабе, который сообщал, что «его величество Кайзер выразил согласие с предложенным вашим превосходительством планом сближения с Россией».

Общую сумму германских денег, полученных большевиками до и после захвата власти, профессор Фриц Фишер оценивает в 80 миллионов золотых марок[104]104
  Знаменитое и часто цитируемое понятие «кайзеровские миллионы для Ленина» следует рассматривать в соответствующей перспективе. По оценкам, на 30 января 1918 г. Германия к тому времени всего ассигновала и истратила 382 млн. марок из Специального фонда на пропаганду и специальные цели (Sonderexpeditionen). 40 580 997 марок для России составляют около 10 процентов от общих расходов. На 31 января 1918 г. около 14,5 млн. марок «все еще» не были израсходованы, но к 1 июля 1918 г. ежемесячные расходы на германскую пропаганду в России достигли 3 млн. марок. Посол граф Мирбах незадолго до убийства запрашивал еще 40 млн. марок, чтобы не отставать от соответствующих расходов стран Антанты. Из этих 40 млн. до конца войны только 6 (в крайнем случае 9) млн. марок были высланы и использованы частями через каждые два-три месяца.


[Закрыть].

Падение монархии 12 марта оказалось полным сюрпризом и для жителей России, и для германского правительства, и для творцов «генерального плана». Несколькими неделями ранее на митинге швейцарских рабочих Ленин заявил слушателям, что в России обязательно произойдет революция, но вряд ли ее дождется его собственное поколение. Когда рано утром 28 февраля к Ленину прибежал один из его товарищей и сообщил, что в Петрограде началась революция, Ленин отказывался верить. Какое-то время он находился в полном замешательстве, но вскоре оправился от него, и 3 марта послал письмо Александре Коллонтай, своей ближайшей соратнице, находившейся в Норвегии. В нем он писал:

«Сейчас получили вторые правительственные телеграммы о революции 1(14). III в Питере. Неделя кровавых битв рабочих и Милюков + Гучков + Керенский у власти!! По «старому» европейскому шаблону… Ну что ж! Этот «первый этап первой (из порождаемых войной) революций» не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингаревым + Керенским и Кº

Все наши лозунги те же…»

Вслед за письмом Коллонтай он отправил телеграмму с инструкциями своим сообщникам в Стокгольм, готовым отправляться в Россию:

«Наша тактика: полное недоверие; никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата – единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями».

Свою кампанию против меня он развернул с самого первого дня революции! «агент революции», «фразер», а также «самый опасный человек для революции в ее начальной стадии».

В письме Фюрстенбергу (Ганецкому) от 12 марта 1917 г. он развивает ту же тему:

«Дорогой товарищ!

От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю «Колокола», я, конечно, не могу! Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных. Англия ни за что не пропустит ни меня, ни интернационалистов вообще, ни Мартова и его друзей, ни Натансона и его друзей. Чернова англичане вернули во Францию, хотя он имел все бумаги для проезда!! Ясно, что злейшего врага хуже английских империалистов русская пролетарская революция не имеет. Ясно, что приказчик англо-французского империалистического капитала и русский империалист Милюков (и Кº) способны пойти на все, на обман, на предательство, на все, на все, чтобы помешать интернационалистам вернуться в Россию! Малейшая доверчивость и к Милюкову, и к Керенскому (пустому болтуну, агенту русской империалистической буржуазии по его объективной роли) была бы прямо губительна для рабочего движения и для нашей партии, граничила бы с изменой интернационализму. Единственная, без преувеличений единственная, надежда для нас попасть в Россию, это – послать как можно скорее надежного человека в Россию, чтобы путем давления «Совета рабочих депутатов» добиться от правительства обмена всех швейцарских эмигрантов на немецких интернированных… Последние известия заграничных газет все яснее указывают на то, что правительство, при прямой помощи Керенского и благодаря непростительным (выражаясь мягко) колебаниям Чхеидзе, надувает и небезуспешно надувает рабочих, выдавая империалистическую войну за «оборонительную»…

Нет сомнения, что в Питерском Совете рабочих и солдатских депутатов многочисленны и даже, по-видимому, преобладают (1) сторонники Керенского, опаснейшего агента империалистической буржуазии… (2) сторонники Чхеидзе… И я лично ни на секунду не колеблюсь заявить и заявить печатно, что я предпочту даже немедленный раскол с кем бы то ни было из нашей партии, чем уступки социал-патриотизму Керенского и Кº или социал-пацифизму и каутскианству Чхеидзе и Кº…

Лучше всего бы было, если бы поехал надежный, умный парень, вроде Кубы[105]105
  Это была подпольная кличка Ганецкого. Ленин использует ее здесь из соображений конспирации.


[Закрыть] (он оказал бы великую услугу всему всемирному рабочему движению)…

Условия в Питере архитрудные… Нашу партию хотят залить помоями и грязью («дело» Черномазова[106]106
  Рабочий и редактор «Правды», который также был агентом охранки.


[Закрыть] – посылаю о нем документ) и т. д. и т. д…

На сношения Питера с Стокгольмом не жалейте денег!!

Очень прошу, дорогой товарищ, телеграфировать мне о получении этого письма…»

Вечером 3 апреля Ленин прибыл в Петроград из Германии в «экстерриториальном вагоне», предоставленном немцами в его распоряжение.

Через две недели после его появления, когда в городе бушевали вооруженные демонстрации солдат и матросов, организованные штабом большевиков, на фронте под флагом перемирия к немцам прибыли какие-то анонимные русские парламентеры. Я рассматриваю этот инцидент, о котором в то время ничего не знал, как очередное доказательство того, что перед своим возвращением в Россию Ленин взял на себя обязательство как можно скорее добиться сепаратного мира с Германией.

Ссылка на этот странный случай, которую я лишь несколько лет назад обнаружил в секретных германских архивах, содержится в телеграммах, которыми обменялись штаб Гинденбурга и имперское правительство[107]107
  К сожалению, архивы военного министерства и разведывательного департамента германского Генерального штаба полностью погибли при пожаре, и о работе этих ведомств можно судить лишь по их переписке с правительством. Это серьезная потеря для исследователей истории России 1917 г. Я уверен, что в военных архивах мог бы найти ссылки на определенных лиц, подтверждавшие бы мои наблюдения. Но без этих документов я не считаю себя вправе называть их по имени.


[Закрыть].

25 апреля представитель министерства иностранных дел при штабе Гинденбурга телеграфировал Бетман-Гольвегу в Берлин о том, что переговоры с «представителями русского фронта» достигли той стадии, когда следует отозвать германских представителей, чтобы они могли предложить на следующей встрече русским переговорщикам более определенные условия. Вот полный текст телеграммы:

«Генштаб. Апрель 25, 1917.

Имперскому советнику представительства при Министерстве иностранных дел.

Генерал Людендорф сообщает следующее:

«События опережают переговоры с представителями русского фронта. В настоящее время переговоры достигли столь решающей стадии, что лиц, ведущих переговоры с нашей стороны, следует отозвать, чтобы, при необходимости дать русским более подробную информацию о наших условиях мира» [курсив мой. – А. К.].

Следовательно, основы могут быть созданы в соответствии с соглашением между Верховным командованием Германии и Австро-Венгрии при участии соответствующих министерств иностранных дел. Русский фронт находится в положении бдительного спокойствия. С тыла на него нажимают английские агитаторы, допущенные Временным правительством, а с фронта – наша собственная агитация. В настоящее время они уравновешивают друг друга. Мы легко можем склонить чашу весов на свою сторону, если в ходе переговоров сделаем конкретные предложения русским, заинтересованным в мире.

Я поддерживаю эту точку зрения и прошу ваше превосходительство согласовать с Австрией наши условия мира на основе дискуссии в Крейцнахе от 23.4.

Тем временем я посоветую Обосту проинформировать русских представителей о том, что им следует 1) удалить английских и французских агитаторов из района боевых действий; 2) направить к нам представителей отдельных армий, с которыми мы могли бы вести серьезные переговоры.

(подпись) Грюнау».

В сообщении Грюнау не упоминается имен русских переговорщиков, но они, безусловно, не могли быть представителями русского Верховного командования. В следующей, еще более поразительной депеше, отправленной из Ставки в германское министерство иностранных дел 7 мая 1917 г. (н. с.), упоминается появление 4 мая (н. с.) русских парламентеров под белым флагом на передовых позициях 8-й армии под командованием генерала фон Эйхгорна.

«Беседа с русскими представителями к югу от Десны:

Два представителя утверждали, что 4 мая в Петроград отправлены два курьера с целью побудить Стеклова, ближайшего сподвижника Чхеидзе, прибыть сюда от имени Чхеидзе, который сам этого сделать не может; что Стеклов склонен прийти к компромиссу, и они полагают, что было бы очень полезно, если бы мы, со своей стороны, также прислали партийных товарищей [т. е. представителей большинства Германской социал-демократической партии]. В ответ на вопрос по поводу реакции на главные пункты нашей пропаганды депутаты заявили, что никогда не признают аннексий со стороны Германии. Если немцы согласятся с этим, то русским не придется принимать в расчет Антанту, и они заключат сепаратный мир. Россия просит о финансовой поддержке для большинства своих военнопленных…

…Генерал Людендорф просит ваше превосходительство прислать надежного социал-демократа и, для равновесия, члена национальной партии (свободного консерватора) для участия в переговорах. Со стороны армии можно было бы направить на переговоры бывшего военного атташе в Париже полковника фон Винтерфельда (ныне главный квартирмейстер в Митау). Ваше превосходительство могло бы приставить к нему какого-либо молодого дипломата, более сведущего в подобных процедурах.

Генерал Людендорф исключает возможность проведения переговоров на нейтральной территории. Подошли бы Митау, Рига или какое-либо место между линиями фронта, куда для переговоров можно было бы провести телеграфную связь.

Я сообщил генералу Людендорфу взгляды вашего превосходительства на союз Литвы с Курляндией под эгидой герцога. Он войдет по этому поводу в контакт с главнокомандующим на востоке. Слово «аннексия» следует заменить на «уточнение границ».

Генерал просит сообщить ему о позиции вашего превосходительства.

(подпись) Аесснер».

Если парламентеры сообщали 4 мая, что они наладили связь со Стекловым в Петрограде, то очевидно, что они не в первый раз появлялись у немцев. Действительно, германский министр пропаганды и влиятельный член католического центра в рейхстаге Эрцбергер пишет в своих мемуарах, что двумя днями ранее, 2 мая, генерал Гинденбург сказал ему о попытке каких-то русских делегатов начать переговоры «на своих собственных условиях мира».

Если мы переведем эти даты с нового стиля на старый, то увидим, что таинственные русские «парламентеры» на фронте пытались начать мирные переговры именно в тот момент. (19 и 21 апреля), когда в столице произошли вооруженные демонстрации, организованные большевиками[108]108
  То, что демонстрации были действительно организованы большевиками, доказывает следующий рассказ гардемарина Раскольникова, вождя большевиков в Кронштадте:
  «20 апреля, вечером, возвратившиеся из Петрограда товарищи сообщили кронштадтскому партийному комитету, что в Питере неспокойно…
  На следующий день по телефону позвонил из Петрограда т. Николай Ильич Подвойский. Оговорившись, что по проводу он всего сообщить не может, т. Подвойский от имени военной организации потребовал немедленного приезда в Петроград надежного отряда кронштадтцев. Встревоженный, прерывистый голос т. Подвойского обнаруживал, что в Петрограде положение серьезно.
  Мы тотчас разослали телефонограммы по судам и береговым отрядам, приглашая каждую часть выделить несколько вооруженных товарищей для поездки в Петроград».


[Закрыть]. Однако из этих демонстраций ничего не вышло, и посланцы «от Стеклова» больше на фронте не появлялись[109]109
  В мае германское правительство сделало две попытки подтолкнуть Россию к сепаратным мирным переговорам под предлогом перемирия, чтобы тем самым предотвратить восстановление боеспособности наших армий. Одна из них имела место на Северном фронте, которым командовал генерал А.М. Драгомиров; вторая – в Петрограде через посредство Роберта Гримма, видного вождя швейцарских социал-демократов и члена швейцарского Национального собрания. Попытка на фронте осталась без ответа, в то время как Гримма попросили немедленно покинуть Россию после того, как была расшифрована его телеграфная переписка с Берлином (через швейцарское представительство).


[Закрыть].

Однако из всех документов, относящихся к этому делу, становится совершенно ясно, что Гинденбург, Людендорф, Бетман-Гольвег, Циммерман и даже сам кайзер готовились к серьезным переговорам о сепаратном мире с некими лицами в Петрограде, которых считали достаточно влиятельными, чтобы навязать стране свою волю. Генерал Гоффман, реально командовавший Восточным фронтом, столь скептически относился к приказу отправляться вместе с Эрцбергером за инструкциями в Стокгольм, что в своей книге «Война упущенных возможностей» даже приходит к абсурдному выводу, будто «Керенский присылает к нам своих людей якобы для мирных переговоров, чтобы отвлечь внимание германских военных властей, тем временем готовя русские армии к наступлению».